Глава 15. У Сартра есть короткий рассказ «La Chambre».[15]В нем человека по имени Пьер изводят злобные статуи

У Сартра есть короткий рассказ «La Chambre».[15]В нем человека по имени Пьер изводят злобные статуи, которые постоянно бормочут вокруг него, все больше погружая в безумие. Единственным способом повлиять на них является циутр – полоски картона, склеенные между собой в форме паука. На одной полоске написано слово Черное, на другой – слова Против козней, на третьей нарисован портрет Вольтера. Я сидел в темноте, чувствуя, как образы Джереми и моих родителей с бормотанием витают вокруг, словно мрачные статуи, и мечтал, чтобы у меня был циутр, когда услышал, что к дому подкатывает автомобиль. Прозвучал длинный сигнал, и я увидел на подъездной аллее такси и в свете фар поднятую им белую ракушечную пыль. Снова раздался сигнал, и я распахнул дверь, думая про себя: «Господи, дай мне циутр от всех идиотов‑таксистов на свете».

– Я такси не заказывал! – заорал я. – Ты, блин, приехал не по адресу.

Из окошка высунулся здоровенный парень с валиком черных волос «а‑ля Помпадур» на голове. Свет охранного освещения бил ему в глаза, и он, прикрываясь, поднес ладонь ко лбу, словно отдавая честь.

– Ты должен мне шестьдесят три бакса, – заявил он. – За поездку от Мобила.

– Послушай, приятель, ничего я тебе…

Задняя дверца со стороны пассажира открылась, и оттуда, спотыкаясь, выбралась Эйва. Она сделала два неровных шага в сторону дома, после чего колени ее подогнулись и она грохнулась на землю.

– Карсон, помоги мне, пожалуйста! – крикнула она, пытаясь подняться. Голос ее был наполнен слезами и алкоголем.

Мы с водителем подняли ее по ступенькам и усадили на диван. Я сунул ему в руку четыре двадцатки, и он с радостным видом исчез. Эйва попыталась встать, отряхивая песок с лица и бессвязно бормоча:

– Я напилась, Карсон… Я дура, и я напилась… Я не должна была делать этого, но я напилась, и…

– Ш‑ш‑ш… Можешь ничего не объяснять.

– Мне нужна поддержка.

От нее разило выпивкой, потом и страхом. Я раздел ее и затащил под душ, отрегулировав струю прохладной воды. Она сидела, положив голову на колени, дрожала и всхлипывала, а я поливал ее водой.

Через несколько минут я помог Эйве подняться и прикрыл халатом, чтобы она сняла белье. Она говорила уже более связно, и по ее словам мне удалось восстановить отрывочную и неприглядную картину последних нескольких часов. Она работала в субботу, а в воскресенье и вчера была выходной. Она напилась в субботу вечером и не смогла остановиться. Сегодня утром она проснулась больной и пристыженной. Она позвонила сказать, что заболела, и нарвалась на Клэр, которая по полной программе отчитала ее за отсутствие на месте, отметив, что это происходит все чаще. Эйва смотрела на меня глазами, в которых было больше красного, чем белого.

– Я думала, что сегодня отойду, а завтра поеду на работу, что как‑то прорвусь через это и прекращу всю эту… гадость. Вчера такое должно было быть в последний раз. – Она обхватила себя руками и затряслась.

– Но как только ты положила трубку, ты начала пить. Ее кулаки с силой сжались. Я уже видел это ее движение, когда прятался в кабинете Уилла Линди.

– Я не могу остановиться. Что со мной происходит что со мной происходит что со мной…

– Ты должна обратиться в центр детоксикации и вывести из себя яд.

Она вцепилась в меня железной хваткой человека, находящегося на грани истерики.

– Нет! Я не могу. Люди все узнают. Я не могу этого сделать. Нет. НЕТ!

– Ладно, все в порядке, успокойся. Мы можем сделать все это здесь.

– Ты никому не рассказал о том вечере в пятницу… Я все ждала, что люди будут глазеть на меня, что они все узнают. Ты сказал, что не сделаешь этого, и не сделал…

– Конечно, не сделал. Это никого не касается.

Она вытерла слезы тыльной стороной руки.

– Я здесь больше никого не знаю… Я чувствую себя такой одинокой. А потом я увидела возле дома, увидела, как ты… Ты никому ничего не рассказал, а потом приехал ко мне и все полил. Я тоже хотела, но не могла выйти на улицу… Я не могла допустить, чтобы соседи увидели…

– Пора спать, – сказал я, взял ее за руку и повел в спальню. – Поговорим завтра, когда тебе будет лучше.

– Она ненавидит меня! – выпалила Эйва. – Она просто ненавидит меня! Я не виню ее… Я уже столько напортачила, с тех пор как попала сюда…

– Кто тебя ненавидит?

– Доктор Пелтье. Даже когда я стараюсь изо всех сил, она ненавидит меня, я… я…

Я схватил корзину для мусора, и Эйву вырвало. Я подождал, пока она закончит, и отвел ее в кровать.

– Единственное, чем мне хотелось заниматься, была моя работа… И я училась по ночам, повторяла пройденное, пыталась узнать еще и еще… И чем больше она ненавидела меня, тем больше я пила! Иногда я просто хотела умереть… Я просто хотела умереть я просто хотела…

Я успокоил ее, укрыл одеялом и поставил корзину для мусора рядом с кроватью. Она лежала, уставившись в потолок, и сжимала в кулаках невидимые теннисные мячики. По ее щекам тихо текли слезы. Я закрыл дверь и на цыпочках удалился.

Большую часть ночи Эйва ворочалась и стонала – за три дня пьянства все биологические ритмы сбились. На рассвете ей удалось заснуть, и, когда я приоткрыл дверь, лицо ее было умиротворенным. Я надеялся, что она почерпнет в этом спокойном сне силы вернуться к непростым выборам своего жизненного пути.

Мистер Каттер сидел на стальном металлическом стуле в темноте своего чулана. Его грудь тихо поднималась и опускалась, и это были единственные его движения. У него не было искушения жульничать, потому что его никто не видел. Внутри него все пульсировало, било струей, медленно перетекало. Он ничего не мог с этим поделать.

Он сидел на этом стуле часами – спина прямая, колени вместе, руки на бедрах. Он был Хорошим Мальчиком.

До того момента, час назад. Он не смог сдержать свою жидкость, и хотя он боролся с этим, без единого подрагивания руки или покачивания ноги, ему пришлось сдаться. Сначала всего несколько капель… Но вместо того чтобы принести облегчение, это только усилило агонию, и он в конце концов расслабился и позволил жидкости вытечь.

В аду все равно придется расплачиваться за все, думал он, когда после расслабления горячее и раздражающее полилось по его ногам, заполнило вогнутое сиденье стула. Но теперь с этим покончено. Все меняется. Картины в его мозгу становились явью: он заставлял их реализовываться.

Он думал о том, чтобы пойти в секретную комнату, где он держал свою мечту и работал над ней. Но сегодня рабочий день, и ему нужно работать снаружи и носить маску для окружающих.

Через несколько минут мистер Каттер неуверенно встал и принялся растирать замерзшие бедра и сведенные судорогой икры. Затем неуклюже отправился в ванную принять душ. По пути выбрал галстук на сегодняшний день. Носки. Туфли. Осмотрел брюки. Хороший мальчик, аккуратный, во всем выдерживает общий стиль. Он уже без остановок почти прошел кухню, – сегодня было много дел, пора было уже включать скорости, – но тут его позвал любимый ящик. У каждого из нас есть свой секретный помощник. Он вынул длинный нож для хлеба – Мамин нож для хлеба. Она пекла вкусный хлеб, но он должен был хорошо себя вести, чтобы получить его. Поскольку он сегодня описался, хлеба ему не положено вообще. Вот сука! Затем из ящика появилось стальное точило, и мистер Каттер провел по нему лезвием. Этот звук был настоящей музыкой. Однажды он ходил на хоккей, и его сердце пело от радости, когда он слышал тот же самый звук из‑под режущих лед коньков – в нем звучали льдинки идеального холода: ежик, ежик, ежик…

Когда я заезжал на автостоянку перед моргом, в моем багажнике звякнули бутылки. Там находилась вся выпивка из моего дома, до последней капли. Я даже сунул туда листерин: для человека, больного алкоголизмом, выпивкой является любой алкоголь.

Эйва наконец достигла порога Истины: признала существование проблемы. Теперь моя задача заключалась в том, чтобы подхватить эту вырывающуюся и кусающуюся Истину на руки, усадить ее на колени Клэр и только надеяться, что после всего этого Эйва все‑таки не лишится работы.

Я подъехал к заезду для катафалков возле заднего входа. Было еще рано, и дверь была заперта. Я нажал кнопку звонка. Мне открыл Уиллет Линди с ящиком для инструментов в руках.

– Только не говорите, что вы еще и водопровод ремонтируете, Уилл.

Он звякнул своим ящичком.

– Если что‑то ломается, я чиню. Если что‑то требуется, пишу заявку. Если все это невозможно, болтаюсь без дела.

– Мне нужно поговорить с Клэр. Она на месте?

Линди вздрогнул.

– Да. Но у нас сейчас время составления годового бюджета, а сегодня на работе нет одного прозектора для вскрытий. Так что держи дистанцию, чтобы она тебя не укусила.

Я шел по коридору и старался удержать на лице бодрую улыбку, которая помимо моей воли постоянно соскальзывала, как приклеенные на Хэллоуин усы.

– Доброе утро! – сказал я, заглядывая в полуприкрытую дверь. На Клэр был темный пиджак и простая белая блузка. Видно было, что она в юбке и туфлях на высоких каблуках. На носу у Клэр красовались очки для чтения со шнурком на шее, а авторучка летала по официальному бланку.

– Я занята, Райдер. Мне некогда болтать.

– Это важно, Клэр.

Она нетерпеливым жестом пригласила меня войти.

– Не возражаете, если я прикрою дверь? – спросил я.

Глаза Клэр удивленно сузились, и она кивнула. Я сел в потертое кожаное кресло напротив старинного письменного стола из мореного дуба. Как высокопоставленный государственный служащий, патологоанатом, Клэр имела право на оформление своего кабинета по полной программе, включая дорогую мебель, драпировку, книжные полки, купленные на деньги налогоплательщиков. Но в ее кабинете единственной подвижкой в сторону роскоши была замена флуоресцентных ламп на потолке более теплым светом напольных и настольных ламп и эргономическое кресло, которое стоило баксов на десять дороже тех, на которых сидят толстые девицы в любом брачном агентстве.

В моей работе умение читать вверх ногами является очень полезным навыком. Таким образом я рассмотрел заголовок официального вида бумаги на ее столе: ВЫГОВОР.

– Это выговор доктору Даванэлле? – Я показал на листок.

– Мне кажется, вас это никаким образом не… – Клэр замолчала и устало прикрыла глаза. – Почему‑то мне кажется, что это и так уже плохое утро дальше будет еще хуже.

– Она сейчас у меня дома, – сказал я. – Она не могла выйти на работу сегодня и вчера, потому что напилась. Она пьет с субботы. Она в беде, Клэр.

Она уронила ручку на стол и принялась тереть глаза.

– Это многое объясняет. За последние шесть месяцев она семь раз пропускала работу по болезни. Четыре из этих дней были понедельниками. Вероятно, все дело в «пропавших выходных».

– Вероятно, – сказал я.

– Вы знаете, как я руковожу этой организацией, Райдер. У меня есть три пути, чтобы управиться с основной массой медицинских процедур. Я стараюсь лично делать здесь как можно больше, но в основном по горло занята административными вопросами. Мне нужны люди, которые приходят по графику и работают.

– Она пройдет курс лечения. Это болезнь, Клэр.

Она подняла ручку и занесла ее над выговором.

– Я не могу держать здесь алкоголика, Райдер, даже если он находится на лечении. Эта должность требует внимания к мельчайшим деталям. И уже не имеет значения, насколько доктор Даванэлле способная или целеустремленная, – здесь подставляется не ее задница, а моя. Мое отделение, моя репутация. Она уволена.

Ручка поставила на бумаге точку. Я поймал брошенное Клэр слово способная и в отчаянной попытке ухватился за него, как за соломинку.

– Но ведь Эйва хороший специалист своего дела, способная, как вы сказали!

– Учитывая ее возраст и опыт, она лучшая из тех, кого я когда‑либо видела. Когда я проводила собеседование с претендентами на эту должность, близко к ней был только один человек – доктор Колфилд.

Колфилд был патологоанатомом, которого взяли на работу шесть или семь месяцев назад, сразу после окончания учебы. Он проводил вскрытие неприметного садомазохиста по имени Эрнст Мюллер, когда сдетонировала бомба, находившаяся у того в толстой кишке. Тогда выдвинули версию, что Мюллер перешел дорогу кому‑то, знающему толк во взрывчатке. Копы с черным юмором окрестили злоумышленника «Задний террорист»: предполагалось, что он напоил Мюллера, сунул ему взрывное устройство и оставил в расчете, что тот проснется, начнет вынимать бомбу и погибнет жуткой смертью. Непутевый Мюллер избежал возмездия, скончавшись во время сна от сердечного приступа. Единственным пострадавшим оказался Александр Колфилд, который потерял три пальца и свою карьеру. Дело осталось нераскрытым…

– Если Эйва была так хороша, почему вы взяли доктора Колфилда? – спросил я.

Клэр тяжело вздохнула, отложила ручку в сторону, встала и подошла к окну.

– Не думаю, что вы поймете меня, Райдер.

– Других удивляет моя сообразительность. Испытайте меня.

Последовала долгая пауза, в течение которой Клэр смотрела на облака.

– Я жесткая и непреклонная, – сказала она наконец, словно читая по бумажке. – Я требую от персонала мастерства каждую минуту, когда они находятся здесь, и не имею ни малейшего желания вникать в их жизнь, когда их здесь нет. Это тяжелая работа на любом месте, особенно для женщины. – Она протянула руку и коснулась окна, словно желая убедиться в его существовании. – Не считайте, что я хнычу, Райдер: трудности заложены в самой системе, и так будет еще долго. Чтобы выполнять эту работу, я должна быть твердой. – Она отвернулась от окна. – Я не была уверена, что смогу быть несгибаемой с женщиной‑патологоанатомом. Я помню свою внутреннюю борьбу: делать поблажки, даже, возможно, стать… – Клэр сделала в воздухе жест рукой, словно стараясь ухватить подходящее слово.

– Стать сочувствующей?

– Что‑то в этом роде. Могла измениться динамика и индивидуальность учреждения.

– А с мужчиной можно было выдерживать дистанцию.

– Только после того как с доктором Колфилдом случился этот… несчастный случай, я задала себе вопрос, почему взяла на работу именно его и какими были мои мотивы.

– И вы взяли доктора Даванэлле.

Она снова села за письменный стол, положив кончики пальцев на выговор.

– Это место всегда было ее и доктора Колфилда. У всех других претендентов был совсем другой уровень.

– Но ведь вам все же удалось избежать сочувствия, Клэр? Вы здорово придавили ее.

Ее голос стал жестче, в нем слышались оборонительные нотки.

– Она была человеком новым, а новые люди допускают ошибки, Райдер.

Внутри у меня все напряглось.

– Я уверен, что вы были правы, указывая на ее ошибки.

– Когда она портачила, я говорила ей об этом. Она должна была это знать.

Я хлопнул рукой по столу и заговорил сквозь зубы.

– Как это правильно, черт побери: она должна была это знать! Пропустить ее через все, через что вы прошли сами! Никакого сочувствия, никакого участия, никакого милосердия. Выпороть маленькую мерзавку. Показать ей, какой может быть Клэр Пелтье. Швырнуть ей все это в лицо.

Слова обжигали мне язык, я сам не понимал, откуда они взялись. Клэр вскочила.

– У вас нет никакого права разговаривать со мной таким тоном…

– Она думает, что вы ненавидите ее, что вы всегда ненавидели ее и всегда хотели, чтобы она здесь не работала.

– Да как вы смеете даже думать, что можете позволить себе… – Тут мои слова дошли до нее, и огонь в глазах сменился смущением. – Что? Повторите это еще раз, Райдер.

– Эйва считает, что вы ненавидите ее и хотите, чтобы она ушла. Это правда?

– Я ненавижу ее? – Клэр покачнулась, будто пол под ней начал крениться. Она села и схватилась за ручки кресла. – О боже, нет, я… я как раз думаю, что она исключительная, я считаю…

– Так вы не испытываете к ней неприязни?

– Господи, да нет же! Мне и в голову не приходило, что она может подумать… – Она отвернулась в сторону и часто замигала. – Наверное, я…

– Пришло время проявить немного сочувствия, Клэр. Может быть, даже несколько с опозданием.

Клэр закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Когда она снова открыла их, то взяла ручку и чиркнула ею по выговору. Четырнадцать раз. Затем сунула ручку в карман.

– У нее есть неделя и следующие выходные, Райдер. Я оформлю это как срочный отпуск по семейным обстоятельствам. В следующий понедельник я жду ее на работе, свежую и трезвую. Одно нарушение, даже самое незначительное, и доктор Даванэлле будет уволена еще до того, как на полу остынут ее следы.

Я уже переводил дух на полпути к выходу, когда Клэр окликнула меня:

– Райдер?

– Да?

– А почему она пришла к вам? У вас с ней романтические отношения?

– Нет. Думаю, она мне друг.

Я уже закрывал дверь, когда она снова позвала меня:

– Карсон?

Я просунул голову в дверь.

– Да, Клэр?

– Я знаю, что вам своего дерьма хватает со всеми этими делами с трупами без голов. Но помогите ей, насколько сможете. Прошу вас!

Я кивнул и закрыл дверь. Я никогда не слышал, чтобы Клэр кому‑то говорила «прошу вас», и никогда еще не видел ее такой прекрасной.