Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Перед отплытием





 

…казак Пешков… тот именно, который, будучи совсем почти неграмотным, сложил песню, которую и до сих пор поют на Амуре и в Забайкалье.

Р. К. Богданов. Воспоминания амурского казака

 

А романтики любили в старине по преимуществу глупые, пошлые, вредные стороны…

Н. Чернышевский

 

Экипажи губернатора уже подъезжали к Бянкино. Вдали, среди холмов на берегу Шилки, маленькая черная деревушка. Шилка, по берегу которой шел тракт, быстрая, чистая река, вобравшая в себя ключевые горные воды, и сама как быстрый горный ключ. В ней есть что‑то от Ангары, хотя с той ничто вообще не может сравниться в целом мире, – это не река, а чистейший алмаз!

Сегодня 7 мая, по‑европейски конец месяца, поля забайкальских крестьян посеяны, всходы повсюду, как озерца среди березняков, трава быстро растет на лугах. В эту пору весенняя вода еще не спала, да и в убыль Шилка поднимет баржи и лодки, как показали тщательные многолетние промеры, которые по приказанию Муравьева и по собственному почину Казакевича делались все эти годы, глубина всегда достаточная, чтобы пройти баржам с войсками, артиллерией и припасами.

Несколько лет тому назад, когда Невельской еще не исследовал устье Амура и на Шилке ничего не было построено для сплава, не только пароходов, – но ни единой порядочной баржи не имелось, ни одного весельного катера с пушками, а промеры уже велись. Сколько раз Муравьев приходил в отличное настроение, получая сведения о глубине реки. Он даже готов был петь казачью забайкальскую песню, что «Шилка и Аргунь, они сделали Амур». В самом деле, Шилка – мать Амура, а Аргунь – его отец.

В прошлом году он приказал сделать промеры и на Амуре, сколько было возможно, не возбуждая подозрительности у маньчжуров.

На Шилкинском заводе – центр всей подготовки к сплаву. Тут начальствует Петр Васильевич Казакевич, умнейший, спокойнейший человек, дельный и аккуратный. Петр Васильевич был у Невельского старшим офицером на «Байкале» во время кругосветного перехода.

Делая промеры на реках, Казакевич посылал казаков на Амур из Усть‑Стрелки и Горбицы. Теперь суда готовы, пароход построен. При деятельном участии Миши Корсакова сформированы войска, есть артиллерия, тяжелые крепостные орудия привезены на быках с Урала. Предначертания Муравьева исполнены.

Муравьев катил в экипаже с сознанием, что сплав, какого еще не бывало в истории человечества ни на одной реке, ждет своего полководца, ждет, когда он выйдет из шатра и, как Петр, кликнет клич: «На Амур, орлы!» – и все заколышется.

А пока воды Шилки совершенно пустынны. В нескольких верстах от деревни Бянкино губернатора встречали верхами Миша Корсаков, горный инженер подполковник Разгильдеев и целая кавалькада офицеров и горных чиновников. Свита Муравьева в этот день отстала, он умчался вперед.

Губернатор вышел из кареты. Вскочил на подведенного к нему коня.

– А где ж пароход «Аргунь»? – отчеканивая слова, спросил губернатор у Корсакова, который держался верхом подле своего генерала.

– Пароход «Аргунь» не смог подняться от Шилкинского завода вверх по реке до селения Бянкино по причине большого прибытия воды и сильного встречного течения, – несколько смущенно и с мягким поклоном, почтительно и негромко, как бы показывая, что не следует губернатору обращать на это внимания или высказывать досаду и огорчение, полупрошептал Миша Корсаков, держась на коне ближе к своему покровителю.

Муравьев вспыхнул, но сдержался. Он хотел явиться к своим войскам на пароходе, с блестящей свитой, стоящей на палубе.

– А где же Петр Васильевич? – тихо, но гневно спросил он.

– Петр Васильевич отправился на Усть‑Стрелку, на самую границу, чтобы произвести лично разведку и новые промеры… Баржа для вас, Николай Николаевич, прекрасно оборудована, – меняя тон, радостно заявил Миша Корсаков, и восторженное выражение появилось на его лице, как всегда, когда он говорил об удобствах, приготовленных для генерала. – Я сам следил. Мебель доставили из Нерчинска, ту летнюю парижскую, что привезли в пятьдесят втором году… Обивка роскошная… Право, жаль, что Екатерина Николаевна решила не ехать. Премилая у вас каюта. Кабинет для занятий, спальня и салон. Обшивка африканским дубом, как в капитанской каюте на «Иртыше».

Муравьев потребовал объяснений от инженеров и моряков.

Один из морских офицеров стал почтительно докладывать, держась верхом на коне рядом с губернатором, что пароход «Аргунь» не может подняться против течения по причине слабости своей машины… Этот резал прямее Миши Корсакова. Между тем вся кавалькада всадников, цокая подковами коней по сильно каменистой дороге, двигалась великолепными местами над скалами, у подножия которых кипела вздувшаяся Шилка.

«Подлецы! – думал губернатор. – Что же они выстроили!»

Но не стал никого разносить. Пароход «Аргунь» был его любимым детищем, первенцем амурского кораблестроения. Муравьев прилагал все усилия к тому, чтобы явиться на Амур с современным паровым судном. Тут и вид, и удобства движения, и необходимость иметь пароход там, где сотня барж, которые еще придется не раз стаскивать с мелей. Кроме того, он желал показать китайцам, что у русских есть паровой корабль.

Въехали в деревню. Гребной катер, вооруженный маленьким фальконетом[61], стоял у пристани. Губернатор решил не ждать свиты.

– Да нет ли легкой лодки? – спросил он.

Уж если нельзя было явиться на пароходе со свитой, с блеском, то надо брать другим, по пословице – не мытьем, так катаньем. Запросто, на маленькой лодчонке, – по‑военному, по‑солдатски!

– Я с удовольствием в лодке, – говорил Муравьев.

Когда подали большую лодку, Муравьев ее забраковал, велел подать поменьше. Он оставил при себе только двух гребцов. Это казаки в белых рубахах.

– Ты что так на меня смотришь? – вдруг спросил губернатор высокого казака с крупным, длинным лицом.

– Простите, ваше высокопревосходительство…

– Нет, смотри, пожалуй! – сказал Муравьев.

Муравьев взял с собой Мишу Корсакова и Разгильдеева. День был жаркий. Когда отвалили, Николай Николаевич снял мундир и снова разговорился с казаком.

– Ну, как там пароход у вас? – спросил губернатор.

– Хлестко ходит, ваше высокопревосходительство! Дым идет, вода в речке гремит, как пароход тронется, – говорил казак тонким голосом. А сам детина здоровый.

Муравьев ссутулился. Пароход расстраивал его. Надежный инженер делал, а пароход ходить не может. Да, река быстрая, да еще разлив.

– А как твоя фамилия? – строго спросил губернатор.

– Пешков, ваше высокопревосходительство!

Завиделся завод – улица деревянных домов. Среди них какие‑то большие, тоже деревянные здания. На видном месте на самом берегу какие‑то ворота. Ба, да это триумфальная арка! Видно, выстроили для встречи губернатора. Черт возьми!

Муравьев надел мундир, а когда стал подходить к берегу, поднялся в лодке и, заложив руку за борт, стоял с видом задумчивости.

Завод на левом пологом берегу реки. Он похож на большую деревню с безлесыми окрестностями, без садов, с сухими улицами, такую же тоскливую на вид, как Бянкино.

Перед деревней – широкие галечниковые отмели. Жаль, что в наших сибирских деревушках ни деревца, только кое‑где под окнами боярка. Сибиряки не любят оставлять тайгу поблизости, от нее мошка, комарье. Для сибиряков отрада – пашни, росчисть, огород. А леса что беречь! Леса тут сколько хочешь.

Река расступилась пошире, за мысом открылся целый плавучий город со множеством мачт и ярких флагов. Пушки и оружие поблескивали там. Какие‑то шлюпки быстро ходили от судна к судну. Видно, как с силой, энергично гребут опытные гребцы. Новенькие светлые баржи с палубными надстройками и рубками сверкали стеклами на солнце.

Лодка губернатора обогнула мыс. Несколько лодок и барж длинной вереницей стояло у самого берега. С каждой перекинут на берег трапик. В одном месте суда как бы расступились, и среди реки стоял дымивший пароход.

И как‑то так получилось, что арка, которую видно было еще с другой стороны, из‑за мыса, оказалась тут же рядом. От нее в глубь деревни, словно на радость Николаю Николаевичу, скучавшему по садам, тянулась березовая аллея. Роскошные березы! Но ведь это чистый обман. Просто улица обставлена березами, видно, вырубили в тайге и устроили как на троицу, а через два дня это все засохнет и будет опять улица пустая и вытоптанная.

На правом берегу, за Шилкой, над обрывом – палатки. Там часовые видны, сверкают штыки. Там играет горн, слышны крики, войска строятся, видна кавалерия, плотные ряды пехотинцев. Там, под обрывом, баржа, вооруженная пушками.

При приближении губернатора весь огромный лагерь пришел в движение.

На этой стороне, на пристани, у берега стояла огромная толпа народа – местные обыватели и рабочие, строившие несколько лет всю эту массу судов. Тут же, верно, и те, кто возил все и заготавливал лес, и мастера с железного завода. Грянула музыка, раздался благовест в заводской церкви, народ закричал «ура».

Муравьев косился на пароход, стоявший посреди реки.

«Так и поглядывает на самоход, – думал казак Пешков. – А глаз вострый, гневный, косит из‑под бровей».

Берег, заполненный огромной разноцветной толпой, шумел все сильнее. Оркестр играл. Пехота, выстроившись перед триумфальной аркой, взяла на караул.

Муравьев почувствовал, что огромная толпа ждет его и что поэтому он должен принять такой вид и стать таким, каким желает видеть его народ, выстроивший ему эту триумфальную арку и натыкавший на улице рубленые березы. Губернатор картинно облокотился на золотой эфес сабли и гордо поднял голову.

– Ур‑ра! – закричали на берегу.

И вдруг из‑за реки грянули пушки.

Лодка подошла к берегу. Духовенство и депутация шилкинских рабочих встречали Муравьева хлебом‑солью. Губернатор стал обходить почетный караул.

Потом купец, отбывающий в Шилкинском заводе каторгу и заведший тут торговое дело, читал свои стихи. Он сравнивал Муравьева с Петром Великим.

«А стихи для малограмотного человека в самом деле прекрасны, – подумал губернатор. – Умный у нас народ, но еще неразвитый и необразованный, а в общем все сделано очень хорошо, может быть, даже не хуже, чем на каких‑нибудь карнавалах в Европе, где тоже болтается много всякого тряпья, и все украшают разной дрянью, и мишуры достаточно! Но ведь здесь Забайкалье, каторга! Конечно, может быть, этот стихотворец и пройдоха порядочный, и кровосос, рожа его мне не совсем нравится».

После обеда в Шилкинском заводе Муравьев отправился на другую сторону. День отличный. Генерал обошел ряды солдат. Он всматривался в их бесстрастные, спокойные и сильные лица. «Все это забайкальские казаки, потомки землепроходцев. Чем полны их души? Что они думают? По внешнему виду русского солдата никогда об этом не догадаешься. Распоряжения он готов исполнять, а что у него на душе, черта с два узнаешь. Дайте ему волю, он еще высмеет. Это не французы, и никакого энтузиазма тут не видно. Хотя народ, видимо, буйствует от восторга искренне! Ведь я исполняю извечное желание сибирского народа, а казачества в особенности!»

Оркестр грянул. Войска стали маршировать. Часть из них вооружена новыми ружьями. После марша Муравьев проверял, как из этих новых ружей стреляют забайкальские казаки.

На другой день губернатор явился на пароход. Молодой инженер Сгибнев в форме морского офицера, капитан парохода, стал объяснять, что судно хорошее и против течения может идти. Но Казакевич не желал посылать его в Бянкино, так как на Шилке быстрое течение и перекаты, и не хотел рисковать бессмысленно. Инженер – молодой человек, но говорил твердо и уверенно, и чувствовалось, что он отлично знает машину. Сгибнев представил губернатору свою жену, молодую темноволосую даму. Она шла с мужем на пароходе.

В течение двух дней Муравьев проверял загрузку кораблей, обмундирование, артиллерию. Все было в должном порядке. Пока он ездил во Францию, Испанию и Англию, здесь тысячи людей не сидели сложа руки. Это чувствовалось во всем. Четыре года все Забайкалье и Восточная Сибирь тщательно готовили этот сплав. Зимой и летом свозили сюда снаряжение и материалы. По станицам формировали отряды. Муравьев понимал, что это результат трудов целого края. Но он был горд, что эту энергию в народе пробудил сам. Только так он представлял себе все, что происходило. И он был снисходителен к тому, что народный восторг по этому случаю проявляется с такой традиционной наивностью. Все те почести, над которыми Муравьев обычно иронизировал, когда они выказывались другим лицам, он сейчас принимал как должное, с большим удовлетворением.

Но вот все готово. Исторический час приближается. Вечером Муравьев со свитой возвратился на левый берег.

На завод съехалось еще больше народа. Чуть ли не со всего Восточного Забайкалья и всех соседних заводов и станиц прикатили купцы, мещане, казаки. Тут множество офицеров и военных чиновников, отбывающих со сплавом, а также остающихся здесь, прибывших на проводы и работавших по снаряжению экспедиции. Всюду мундиры: армейские, флотские, артиллерийские, казачьи, инженерного ведомства.

Утром крестный ход. Множество духовенства. Несли образ чудотворной Албазинской божьей матери.

Разгильдеев, начальник горных заводов, могучий и на вид добродушный толстяк, так постарался. Он согнал на Шилку чуть ли не всех каторжников с окрестных рудников и заводов, приодел их в красные рубахи, составил из них хоры, которые всюду встречали губернатора пением. Муравьев уже знал, что на каторге всегда есть художники и поэты, им представилась возможность развернуться, выказать свои таланты и этим заслужить смягчение наказания.

Еще арки! Всюду горят плошки, огромная иллюминация. Тут уж больше вкуса: кроме огней, еще и цветы искусственные! А вот целый парк из лиственницы, березы, багульника, сосны… Муравьев был так тронут выражением всенародного подъема духа и любви к себе, что на этот раз даже не вспомнил о том, что этот парк бутафорский, хотя до того не раз приходило в голову, как хорошо было бы, если бы на Шилкинском заводе в саду на самом деле росли березы и сосенки. Он уж не думал о том, сколько тут лести и лжи. В глубине души он знал это, но ведь так и надо, пусть. Народ видит, а это главное. И главное, очевидно, что все рады и Сибирь всколыхнулась.

На транспаранте среди огней и цветов с большим умением и вкусом нарисован рыцарь. Он стоит на стрелке, где сливаются Аргунь и Шилка. В руках – щит и меч. Тут же нарисовано устье Амура, в воздухе – орлы, в море – киты, тут же соболи и тайга.

Да, по всем признакам, сплав готовили основательно.

На пирамиде позолоченными буквами написано, когда и какие важнейшие исторические события произошли на Амуре. Миша, неотступно следовавший за генералом, как бы невзначай обмолвился: «В ваше царствование…», но поперхнулся и тут же поправился…

Среди людей, устроивших этот праздник, были весьма образованные люди, дельные, годами трудившиеся, готовившие сплав, инженеры, офицеры, моряки, люди честные, многие из них с развитым вкусом, но в ожидании прибытия Муравьева все, видно, как ополоумели и подчинились привычке безропотно раболепствовать и подчиняться. Здесь чествовали Муравьева, как государя.

Но вот и щит с вензелем государя. Тут выстроены войска, народ кричит «ура». Вспыхнули, засверкали, заискрились бенгальские огни…

Хор каторжников, одетых в яркие рубахи и щапки, чтобы не видно было бритых голов, запел:

Как за Шилкой за рекой

В деревушке грязной

Собрался народ толпой,

И народ все разный…

… Тут складские торгаши

С ихними женами…

К Муравьеву подвели высокого седого казака. Генерал узнал его, эта Карп Бердышов.

– Карп Иванович! – воскликнул генерал. – Я рад тебе, братец.

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство.

– Что ты тут делаешь?

– Да вот стараюсь.

– Это ты наш корабельный плотник?

– Как же, я сызмальства с отцом лодки делаю.

Карпа из родной деревни, едва он туда явился на побывку, атаман взял с собой на праздник.

– Я очень рад, – сказал Муравьев, – да почему же ты не с войском?

«Вот не было печали, – подумал Карп, – а ну как заставят».

– Годами вышел, ваше высокопревосходительство.

– Недолго исправить беду. Я скажу только, и выдадим форму, и чин урядника получишь. Год‑два прослужишь, – громко говорил Муравьев, чтобы слышали столпившиеся вокруг простолюдины. – Проведешь сплавы, и сделаю тебя офицером. Для меня ведь нет разницы – простой народ или благородный.

– Премного благодарен, да здоровье не то. Теперь молодые пойдут со сплавом. Они и обучены, как воду мерять. А ведь наш стариковский промер какой – шест и все. Сын у меня в казачьем батальоне. Только что взят, от хозяйства оторван. Сплавщиками идут амурцы Алексей Бердышов и Маркешка Хабаров, ведь вы их знаете, ваше высокопревосходительство.

Муравьев вспомнил Алексея Бердышова. Вспомнил он и невысокого Маркешку, которого когда‑то возили в деревянной клетке на верблюде через всю Монголию из Китая, куда он попал после того, как был захвачен маньчжурами на Амуре в плен,

– Да я вас всех тут знаю! А тебе, братец Карп, очень благодарен. Ты лучший плотник… Будешь награжден! Я всегда отмечаю лучших.

Муравьев обнял и поцеловал при всех Карпа.

– Я очень рад, что Бердышов и Хабаров послужат у меня сплавщиками. – И подумал: «Хабаров! Одна фамилия чего стоит! Жаль только, что казачишка годен под стол пешком ходить. Лучше бы уж Карп был Хабаровым, тогда бы я его обязательно взял с собой, каким бы ни был его возраст». – А у тебя, братец, мать не урожденная Хабаровых? – спросил он,

– Никак нет. Она – Косых, – со страхом ответил Бердышов, до привычке опасаясь подвоха со стороны начальства.

А по ночной реке уже поплыли лодки с фейерверками.

Наутро снова служили молебен. Потом стальная щетина штыков потоками полилась на суда. Войска грузились на баржи. Опять раздался звон колоколов. Икону Албазинской божьей матери провезли перед строем кораблей. Священники, стоя на баркасах, святили суда и кропили их святой водой. Муравьев на берегу принял благословение и поцеловал крест. После этого он явился на свое судно и приказал отваливать.

Стали поднимать якоря и отдавать концы. Оркестр грянул «Боже, царя храни». Сплав тронулся. На переднем судне на мачте полоскался генеральский флаг.

Новая эра в истории наступила. Сплав пошел. Муравьев на лодке отправился по баржам. Поднявшись на головное судно, он увидел маленького смуглого казака.

– Эх, братец, так это ты?

– Здравия желаю! – отчеканил Маркешка.

– Э‑э, брат, я тебя знаю. Ты Хабаров. В Цурухайтуе рассказывали мне, как ездил в ящике по Китаю.

– Точно так, ваше высокопревосходительство!

– Я слышал, тебе славно жилось с тех пор. Почет был.

– Как же, ваше высокопревосходительство! Даже шибко!

– Ну вот видишь! А теперь вместе с тобой идем по Амуру. Ты потомок Хабарова. И я, губернатор, горжусь тем, что ты у меня на сплаве. Я возьму тебя своим проводником.

– Премного благодарен, ваше…

– Вы все такие же молодцы! – громко обратился генерал к товарищам Маркешки.

– Здравия желаем…

– А. как я? Постарел? – спросил генерал у Маркешки, помня, что тот за словом в карман не полезет.

– Нет, шибко молодой! Девки еще полюбят.

– А ружья делаешь?

– Нет, запрещено, ваше высокопревосходительство.

– Как же так ружья делать запретили? Кто посмел? Я разрешаю. Делай.

Тут Маркешка, вопреки уставу, развел руками и поглядел по сторонам, как бы показывая, что о чем же, мол, толковать.

– Вернешься и делай ружья, – продолжал губернатор. – Записку дам.

– Рад стараться, – ответил Маркешка.

– А видишь, я слово сдержал, идем на Амур. Какой флот построили! – с гордостью показал генерал на двигающиеся караваны судов. – Возьму тебя на свое судно!

… Казаки, отправляясь на сплав, преследовали и собственную выгоду. Пока на Шилке гремели выстрелы и толпа кричала «ура», они запасались товаром для мены с гиляками и тайком погрузили все, что можно было. Алешка набрал всякой всячины. «Вот герой, – думал Маркешка, – казак так и есть казак».

К вечеру прибыли в Усть‑Стрелку. На губернаторское судно поднялся Казакевич – плотный, коренастый, со светлыми усами и с усталым независимым взглядом. Он проклинал в душе Усть‑Стрелку, в которой столько бестолочи, и с радостью покидал эти каторжные места. Три года прошли тут. Он жил как простолюдин, возился с неумелыми людьми, обучал их всему. Это он устроил празднество, чтобы порадовать губернатора, народ и самого себя.

Он доложил Муравьеву, что все благополучно, промеры произведены. Лодки с проводниками пойдут вперед. На другой день в два часа утра суда тронулись. Трубачи заиграли гимн. На всех судах стальная щетина штыков. На берегу толпа, там снимали шапки и крестились.

Складские торгаши с женами на собственных лодках нагрянули сюда. У некоторых с собой прихвачен товар. Все завидуют двум иркутским фирмам купцов Кузнецовых и Трапезниковых, которые по совету Муравьева и Сукачева снарядили со сплавом лавки‑баркасы.

… Карп Бердышов с сынишкой Ванькой провожали сплав взорами.

– Вот наши‑то купцы глядят завидущими глазами, – говорил отец. – Их бы на Амур пустить, вот бы зацаревали. Там раздолье и соболей дивно.

Ванька – парнишка острый и смышленый. Он уж давно приглядывался, как все собираются. Он и сейчас мотал на ус слова отца. Он сам с завистью смотрел на молодых парней – иркутских приказчиков, проплывавших мимо на лавках‑баркасах.

– Эх, диво! – восклицал мальчик. – А ведь дядя Алеша говорил, что на Амур и на лодке можно сплыть.

– Вот подрастешь и узнаешь, каково это! Легко сказать! – отвечал отец.

«А вот подрасту, тятя, так увидишь», – думал Ванька.

На берегу Любава плакала, глядя на судно, где в ряду казаков исчез ее любимый. Его не видно, хотя Любава знает, где он, на каком судне. Маркешка ухитрился выпросить себе отпуск на день, съезжал на берег.

… Хабаров стоял на барже, не видя вокруг лиц людских. «Столько мундиров! Одни мундиры заместо людей! Сколько знакомых, и будто нет никого! И не скажешь слово. В мундиры все затянуты, рты у них позаткнуты, людей как нет. Одна амуниция на этой барже, начальство, сам генерал, а мы при нем – как резьба при коньке».

Иногда, взглядывая на лица своих шилкинских знакомых или казаков из Горбицы и Усть‑Стрелки – все они приходились ему дядьями, братанами или другими родственниками, – Маркешка замечал, что все как‑то переменились, стали важней, глядят не по‑своему. «Вот их умурыжили. Морды одинаковые стали, словно им болваны приналажены на плечи заместо своих голов».

Любава плакала на берегу и думала о муже, что он хоть мал ростом и в строю его не видно, но он с талантом и собой огонь! Ох, шоршень!

– Братцы и товарищи! – громко заговорил Муравьев перед слитной массой вооруженных людей на судах, идущих вокруг его баржи. – Свершилась извечная мечта. Горячо бьется русское сердце! Мы входим в Амур!

Он поднял бокал с амурской водой, выпил его и поздравил всех.

Оркестр заиграл «Коль славен».

Судно за судном входило в амурскую воду.

Легкая, похожая на острую лодку баржа губернатора быстро пошла вперед.

Вдруг Корсаков заметил, что их догоняет какая‑то маленькая лодка с незнакомым офицером.

– Николай Николаевич, курьер из Петербурга! – тревожно сказал он, подходя к губернатору.

Муравьев переменился в лице и пошатнулся. Бог знает что! На миг представилось, что, может быть, интрига. Одним движением из Петербурга в момент может быть зачеркнуто все. Почести‑то царские, но он не царь… И этот торжественный праздник, и «Храм славы», и бенгальские огни, и сама суть дела – пароход, баржи, сплав, все великое будущее – все может быть в мгновение перечеркнуто и сплав остановлен.

– Сюда его! – сказал Муравьев с горделивой шутливостью.

На палубу поднялся молодой офицер, представился и подал пакет.

– На чем же вы?

– На ветке, ваше превосходительствб.

Муравьев поговорил с офицером, не вскрывая пакета. Потом не торопясь разорвал и прочитал. У него отлегло от сердца. «Опять петербургские пустяки. Напоминают о таких глупостях. А я тоже хорош. Вот уж истинно, пуганая ворона куста боится».

Губернатор поднялся на мостик. За то время, пока он принимал курьера, баржи подошли ближе. Вокруг сияли штыки. Люди закричали «ура». Грянул оркестр.

«Коль славен наш господь в Сионе, – тихо подпевал Муравьев, – велик он в небесах на троне». И от радости, что день так прекрасен, что великое событие совершилось и что сам он так здоров, хотелось прищелкнуть шпорами, словно заиграли мазурку, а не гимн, похожий на молитву.

 

Date: 2015-09-17; view: 348; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию