Сампунка в Онда

В Онда пришла мачтовая сампунка. Река обмелела. Судно не смогло подойти к деревне и остановилось в отдалении от берега, на расстоянии чуть побольше выстрела из фитильного ружья.

В открытое окно Удога мрачно наблюдал, как рабочие‑китайцы бросили якорь и, бегая по настилу, сворачивали соломенный парус, скрепленный длинными бамбуками. За спиной Удоги, на кане, позванивая талисманами и разными медными побрякушками, отгоняющими злых духов, Дюбака покачивала лубяную зыбку и что‑то ласково бормотала дочке.

От сампунки отвалила лодка. В лачугу поспешно вошла гостившая в эти дни в Онда горбатая мать Дюбаки.

– Маньчжуры приехали! – со страхом сказала старуха.

Ойга с оханьем поднялась с кана. Ноги и поясница не давали ей покоя. Если бы не гостья, помогавшая ей, все хозяйство развалилось бы.

Дюбака, оставив младенца, подошла к двери.

Из всех домов выглядывали смуглые лица женщин, не решавшихся выйти на берег. Там толпились мужчины, кланялись приезжим.

Приехал сам Дыген и оба его помощника – толстый маленький Сибун и высокий свирепый старик Тырс. С ними было двое маньчжуров и рабочие‑китайцы, все без оружия.

Маньчжуры, высаживаясь в стойбищах, оставляли оружие на сампунке, а то были случаи, когда напуганные, отчаявшиеся местные жители все бросали и убегали в тайгу, и тогда пустели деревни и не с кого было брать меха, из‑за которых совершались набеги.

Своих соболей у Удоги не было, и он пошел к купцу Гао. Он знал, что если не дать соболей Дыгену, то маньчжуры могут жестоко наказать или захватить с собой гребцом в дальнюю дорогу.

«Я во власти торгаша, – с горечью думал Удога. – Когда беден, то стараешься где‑нибудь поскорей занять, лишь бы избегнуть несчастья».

В лавке была суета. Сыновья хозяина прятали под крышу какие‑то узлы, бегали за амбар в тайгу и, возвращаясь, взволнованным шепотом передавали друг другу какие‑то новости.

Маньчжуры всегда придирались к Гао. Правда, обычно все заканчивалось вымогательством мехов, но именно вот это лицемерие чиновников и выводило из себя Гао.

– Какой негодяй! Какой лжец и обманщик! – тонко и гневно кричал старик, обращаясь к Удоге и показывая пальцем на сампунку Дыгена. Старик дрожал и, полуоткрыв свои черные глаза, не сводил их с судна…

Он бранил Дыгена, а его сыновья, Вангба и работники тем временем прятали меха и товары.

– Я тебя всегда выручу… Выручу… Дам хороших соболей… Таких уж давно нет… Нет нигде… только у меня. Старые соболя, хорошие. Ты отдашь этой зимой за каждого по два соболя… И еще полсоболя – проценты. Ты такой умный, теперь ты знаешь, что такое проценты.

Гао подал Удоге двух хороших черных соболей.

– Да ведь это мои! – воскликнул Удога и быстро взял шкурки. – А ты говорил, что мои соболя порыжели. Вот они! И черные, такие же, как были!

– Как? – спросил Гао.

– Как ты сказал? – подскочил старший сын.

– Это мои соболя! А ты засчитал мне в уплату долга рыжих.

Гао Цзо гневно взлянул на своего среднего сына – он подсунул ему эти шкурки. Сын по взгляду понял, что будет бит. В такой суете не мудрено позабыть, кто каких соболей приносил…

Торгаши дружно загалдели, обступив гольда. То один, то другой, возвышая голос, напере‑бой доказывали ему, что это старые соболя, что они много лет висят в амбаре…

Удога взял соболей и быстро ушел из дома Вангба. Он чувствовал, что надо молчать и терпеть. Он все сносил покорно, но в душе его зрело желание разорвать сети, которыми путали его с юных лет хитрые, злобные и жадные люди.

А дома остались жена и маленькая дочка, мать. Брат хочет жениться… Надо за него и за себя внести выкуп.

Когда Удога удалился, Гао Цзо подскочил к среднему сыну, схватил его дрожащей рукой за ухо, ловко ударил ногой под спину.

– Ты должен помнить, каким способом и у какого охотника взять меха. Отец старается, выдумывает, изобретает, а ты тащишь то, что совсем не надо показывать, и отдаешь… Не жалеешь отца! Ой, я не вынесу такой жизни! Мои дети погубят меня! И еще Дыген приехал! Лучше мне умереть и не видеть, как гибнет мое богатство!

Старик присел на край кана и съежился совсем, так, как это делал его петух, когда наступали холода.

* * *

Дыген обходил стойбище, маньчжуры поддерживали его с обеих сторон. Рябой одноглазый маньчжурский дворянин чуть ступал, желая показаться перед гольдами изнеженным, высшим существом.

Несчастье Дыгена было в том, что он не мог наесть брюха. Он очень завидовал айгунскому полковнику, который превосходил толщиной любого борова из императорских свинарников в Пекине. «Если бы мне выдаться фигурой, я бы сразу вышел в люди, – часто размышлял он. – Но я маленький и щуплый…»

Только вид изнеженности мог напустить на себя Дыген. А грузная важность навек остава‑лась ему запретной.

Дыген не собирался задерживаться в нищем стойбище Онда, где, кроме рыбы, у населения нет ничего. Маньчжуры решили обойти стойбище и взять что удастся. У каждого дома Дыгена встречал хозяин.

– Давай меха! – приказывал маленький одутловатый Сибун. – Дыген добрый, даст тебе подарок за это.

Писарь тут же читал по книге, сколько мужчин в этом доме.

Сибун забирал меха. Дед Падека получил за своих соболей чашку проса. Ногдиме дали два локтя грубой белой бязи.

Заметив две черные шкурки, вынесенные Удогой, Дыген заговорил с ним.

– Это за тебя и за брата? А еще у тебя нет таких? А кто это у тебя кричит в доме? – вдруг спросил Дыген. – Ребенок? Мальчик?

– Наверно, мальчик, – заметил старик Тырс.

– Нет, девочка.

– Если мальчик, так и за него ты должен дать еще одну шкурку. Доставай где хочешь такую же хорошую.

– Пожалуйста, посмотрите, я правду говорю, – низко кланяясь, говорил Удога.

Горбатая мать Дюбаки ужаснулась.

– Зачем в дом зовешь? – шепнула она на ухо Удоге. – Так не делай! Худо будет!

– Иди! – сердито отозвался Удога.

Старуха кинулась в лачугу. Один за другим маньчжуры полезли в дверь. Оба окна лачуги выставлены на лето, и поэтому внутри светло.

– А‑а! Вот тут и мать! – весело сказал Дыген. – Здравствуй! Ну‑ка, покажи нам, сын у тебя или дочка.

Дюбака в страхе отступила, закрывая зыбку.

– Не бойся, не бойся, – беря ее за руку, сказал свирепый Тырс, – мы только посмотрим.

– Пусть увидят, что девочка, а то с меня еще один албан требуют, сказал Удога. – Открой им ребенка!

Ондинцы с тревогой смотрели, как маньчжуры с жадным любопытством тянутся к только что родившемуся младенцу. У горбатой матери Дюбаки застучали зубы от страха. Мало ли что бывает в таких случаях…

Но сама Дюбака, казалось, успокоилась, когда Удога ей все объяснил. Она развернула ребенка.

– Девочка! – пробормотал Сибун.

Маньчжуры отошли от зыбки и стали выходить. Дыген, казалось, совсем не был опечален, что ребенок – девочка и что нельзя получить еще одну шкурку.

Мать завернула плачущего ребенка.

– Ты ведь дочь Локке, – сказал ей Дыген ласково. – Я его помню… Почему же ты боишься меня? Я еще недавно вспоминал тебя, думал, куда это ты исчезла из Мылок.

Дюбака с испугом взглянула на маньчжура.

Дыген задержался в доме Удоги, посидел на кане, поговорил с хозяином, похвалил его, похлопал по плечу и сказал, что такие охотники ему нравятся. А сам все косился на Дюбаку.

Выйдя из дома, Дыген заметно повеселел. Он что‑то стал говорить Тырсу, показывая глазами на дом Удоги.

– Я говорила, никогда не вводи в дом маньчжуров, – с сердцем твердила горбатая стару‑ха. – Я старый человек и знаю, что от этого всегда беда. Уж мы в Мылках насмотрелись и знаем их хорошо.

– Но ведь я… – растерянно пробормотал Удога.

Маньчжуры двинулись дальше.

– Как это у тебя шкурок нет? – грозно закричал Тырс у соседней лачуги на Кальдуку Толстого. – А ты на охоту ходишь? Ну‑ка, живо достань соболя!

Раздались гулкие удары палок о спину Кальдуки Толстого.

Тучный гольд с темным одутловатым лицом, стоя на коленях, терпеливо сносил побои.

Увидев, что такого здоровяка палками не проймешь, Тырс, не долго думая, растолкал толпу домочадцев Кальдуки, схватил его маленького двухлетнего сына и поднял за ножки вниз голо‑вой. Ребенок побагровел. Он хрипло закричал и забился.

Женщины в ужасе завыли. Кальдука вскочил и кинулся бежать.

– Так держать буду, пока выкуп не принесешь! – крикнул вслед ему Сибун.

Лишь когда Кальдука принес все тряпки, которые были в амбаре, Тырс отпустил ребенка и забрал шелковый халат жены Толстого.

Удога видел все это.

Дыген двинулся дальше. Всюду он слышал одно и то же. Охотники остались без пушнины, вся их добыча перешла к торговцам.

Дыген возвратился к своей лодке. Усевшись на поданную скамеечку, он приказал схватить старика Гао.

Маньчжуры отправились в лавку.

Это были люди на подбор рослые, сильные, не раз бывавшие в набегах. Они поволокли старика без всяких церемоний, так что его ноги повисли в воздухе. Он что‑то шептал то одному, то другому на ухо.

Двое маньчжуров, державших купца под руки, бросили его к ногам Дыгена.

Гао дрожал, плакал, кланялся.

– Ты зачем тут торгуешь? – спросил Дыген сурово. Его единственный глаз в мутной злобе уставился на хитрого торгаша. – Кто тебе позволил? Есть у тебя письменное разрешение? Как ты смеешь население обманывать? – Дыген показал рукой на большую толпу ондинцев, собравшихся посмотреть на ссору Дыгена с Гао, не поделивших меха и должников. – Эти люди – наши соседи, друзья, мы с ними подарками обмениваемся, а ты их обманываешь. Зачем ты их обобрал? Им из‑за тебя нечего дать мне в подарок. Как ты смеешь спорить с дворянином! – кричал Дыген.

Дыген и Гао долго препирались. Дыген объявил, что штрафует купца, и приказал забрать все меха, какие найдутся в лавке и в амбаре.

Рослые, быстроногие маньчжуры ринулись на поиски. Они перевернули весь дом Вангба, все амбары…

Гао тем временем, стоя на коленях перед Дыгеном, просил пощадить его, не разорять, обещал каждый год давать хорошие подарки.

– Я бедный торговец… Не отбирайте мои меха… – всхлипывал он.

Вернулись маньчжуры. В толпе раздавались смех и крики. Кроме старых лысых шкурок, изъеденных мышами, маньчжуры ничего не нашли. В толпе громко восхищались хитростью и ловкостью Гао и смеялись над маньчжурами. Старик Гао смиренно стоял на коленях и молча лил слезы. Потом он поклялся, что у него нет ничего.

Дыгену надоело возиться с торгашом. Он махнул рукой и приказал дать ему сорок бамбуков по пяткам.

Гао, кажется, не на шутку заплакал. Плечи его затряслись. Теперь уже в толпе никто не смеялся. Все с беспокойством наблюдали, как маньчжуры, повалив купца, сорвали с него старые туфли и матерчатые носки и как один из них зажал его сухие, костлявые ноги.

Тут уже не было ничего смешного. Начиналось жестокое наказание. Как ни плох был Гао, но все пожалели его.

Тырс подал команду. Солдаты взмахнули бамбуками. В толпе раздались крики, плач. Розовощекий подросток А Люн громко заревел.

Испуганные лица ондинцев теснились вокруг. Желтые палки замелькали в воздухе.

Гао зажмурился и громко застонал, лежа на брюхе и подняв голову так, чтобы всем было видно его лицо с плаксивой гримасой. Однако, как заметил Удога, слез не было.

В толпе появился Чумбока. Он был в новой рыжей шляпе. В зубах у него трубка, за поясом новый нож.

– Как‑то не сильно все же бьют, – заметил он брату.

– Откуда ты? Ты приехал? – встрепенулся Удога. – Мне надо поговорить с тобой.

– Погоди, погоди, – ответил Чумбо.

Растолкавши всех, он вылез вперед, следя внимательно, как палки ложатся к пяткам.

– Неправильно бьете! – вдруг крикнул он.

В толпе зашумели. Чумбока верно подметил – Гао били кое‑как. Все поняли, что и тут не обошлось без обмана.

Чумбо подскочил к маньчжурам.

– Чего плохо бьете? – закричал он. – Бейте его, как всех!

И, вырвав у одного из маньчжуров палку, он неловко, но с силой ударил торговца по ноге. Гао завизжал и подпрыгнул. Лицо его сразу выразило неподдельный ужас, а глаза раскрылись так широко, как еще никто не видел. Это было смешно, и все покатились со смеху.

– Эй, эй! – с важностью воскликнул старик Тырс, но не мог сдержать улыбки.

Чумбока, чувствуя, что вот‑вот его оттолкнут, ударил еще раз. Гао взвизгнул и обозлился. Он закрутился на месте, выгибаясь и оглядываясь. Видно стало, какой он еще ловкий и провор‑ный.

Ондинцы захохотали.

Теперь уж никто не жалел Гао. Все видели, какой это хитрец и обманщик и какое предста‑вление устроил он, подкупив солдат.

Дыген сидел, смеясь и утирая больной глаз платком.

– Хватит, хватит! – закричал толстый маленький Сибун. – Наказание окончено!

Под вой и крики толпы битый торгаш уходил в лавку. Сыновья держали его под руки. Поддельная скорбь была на их лицах. Гао Цзо ступал с таким видом, словно шел по раскален‑ным углям.

Маньчжуры и китайцы‑работники смеялись.

– Ну и парень! – обступив Чумбоку, потешались они.

Дыген стал собираться на сампунку. Он велел Тырсу остаться с тремя людьми в деревне и подготовить все.

– Пусть сделают шалаш, – сказал Дыген, – и дай подарки ее мужу… Возьми что‑нибудь у торговца. А я поеду обедать на сампунку.

На сампунке повар готовил вкусный обед – ласточкины гнезда, морских червей…

Усталый, но веселый Дыген с толпой спутников отъехал в лодке. День был ясный, солнечный.

Тырс собрал оставшихся на берегу гольдов. Он сказал, что Дыген остановится в Онда. Надо будет наловить хорошей рыбы, убить уток, а также набрать елового корья и сделать шалаш на берегу.

Ондинцы печально умолкли. Когда маньчжуры оставались в какой‑либо деревне на отдых, горе было жителям.

– Зачем вам тут жить? – сказал из толпы Чумбока. – У нас нечего взять.

– Ты никуда не уходи, – предупредил Тырс Удогу, – будь дома. Я скоро зайду к тебе.

Тырс отправился к старику Гао.

Удрученные гольды расходились.

У дома Удоги горел костер. На огне стоял большой черный котел. Старухи варили уху. Летом обед всегда готовился на костре, а не в лачуге. На пороге Дюбака кормила грудью ребенка.

– Вот и дядя Чумбо приехал! – сказала она ребенку. – Как он сегодня торгаша поколо‑тил!

– Собирайся‑ка поскорей, – сказал Удога, обращаясь к жене, – тебе в тайгу бежать надо!

Дюбака испуганно посмотрела на мужа.

– Дыген хочет остановиться в Онда. Велел шалаш делать… Будет жить на берегу. Уходи скорей!

Обычно маньчжуры останавливаются в больших деревнях, где им была пожива, но не в таких маленьких, нищих стойбищах, как Онда, где, кроме юколы да нескольких шкурок, нечего было взять.

– Может быть, он из‑за китайца хочет тут остановиться? – захрипела старая Ойга, стараясь успокоить старшего сына. – Меха его хочет найти.

– Уж я знаю! – перебила ее горбатая мать Дюбаки. – Всегда женщину себе возьмет. А если муж будет противиться, велит его избить до полусмерти.

– А ты беги, не раздумывай, – обратился к жене брата Чумбока. – В тайге дочь накор‑мишь.

Дюбака поспешно пошла в лачугу собираться.

– Ты не вздумай с Дыгеном ссориться, – сказала Ойга сыну.

– Никогда не вводи в дом маньчжуров, – твердила горбатая старуха. Вот ребенка показал, а они к матери привязались.

Гольды сели обедать. Кусок не шел в горло Удоге.

Мимо с охапкой корья тащился Уленда.

– Ты, Удога, какой счастливый, – пропищал он, – теперь богатым будешь… Уж все знают…

– Тырс идет! – заметил Чумбока.

Подошли трое маньчжуров. Удога утер рукой губы и встал перед ними на колено.

Тырс, как бы дружески, слегка ударил его по плечу и присел рядом, поджав ноги.

Чумбока вдруг заметил, что один из маньчжуров и есть тот самый рябой солдат, которого он оттолкнул с кормы, спускаясь вниз по Горюну. Чумбока молча ел рыбу.

Тырс развязал узел и вытащил старый бумажный халат.

– Вот какая хорошая вещь! – сказал он.

– У китайцев взяли? – жуя, спросил Чумбока.

Тырс поглядел в его сторону. Он уже заметил, что парень любит задираться.

– А у тебя жена где? – обратился он к Удоге.

– В тайге! – волнуясь, ответил гольд.

– Как в тайге? Я видел ее сегодня!

– Она за дровами ушла, – краснея ответил Удога.

– Она не за дровами ушла, а далеко уехала – в балаган, на нашу речку, – грубо сказал Чумбока.

– Когда вернется, ты ее не отпускай далеко, – сказал Тырс. – Пусть будет дома.

Тырс стал приглядываться к Чумбоке. Чумбока посмотрел на сампунку, как бы измеряя на глаз расстояние до нее. Он снял свою рыжую шляпу, глядя прямо в лицо то Тырсу, то Рябому и словно желая, чтобы узнали его. Рябой встрепенулся и чуть не вскочил от удивления.

– Вот еще подарок! – сказал Тырс ласково, протягивая Удоге медное кольцо.

Гольд не взял кольца.

– Бери, не стесняйся! – Тырс положил кольцо на халат. – Дыген тебя любит! – со сладкой и хитрой улыбкой продолжал он. – Послал это все… Вот твоей жене горсть медяшек… А вот еще… – Тырс вынул шелковый халат, который отобрал у Толстого.

Лицо молодого гольда становилось все темнее. На берегу Ногдима, Алчика и дед Падека с сыновьями уже притащили охапки корья и вбивали в песок жерди. Тырс переглянулся со своими спутниками, как бы подсмеиваясь над Удогой.

– Что, тебе не нравятся подарки? – заметил Тырс.

– Мне не надо подарков! – ответил Удога.

– А ты понимаешь, что говоришь? – насмешливо спросил Тырс.

– Понимаю!

Удога взглянул на маньчжура, и тот понял, что гольд знает, что говорит.

– Ты иди к черту со своими подарками, – вмешался в разговор Чумбока, нам не надо таких подарков!

Он поднялся и пнул по куче тряпья так, что все разлетелось.

– А ты кто такой?! – гневно воскликнул Тырс.

Рябой, вдруг нагнувшись, что‑то быстро сказал старику на ухо. Все маньчжуры сразу поднялись.

– Постой, постой‑ка, парень, – сказал рябой маньчжур, – я давно на тебя смотрю… и не узнал тебя, когда ты в шляпе был.

– Ты что тут делаешь? – строго спросил Тырс, оглядывая Чумбоку с ног до головы.

Рябой опять стал что‑то говорить. Тырс кивал го ловой.

– Это ты учил наших по Горюну ездить? – спросил он.

– Так ты живой? – с насмешкой спросил Рябой.

– Живой! – смело ответил Чумбока.

– Взять его! – властно приказал Тырс. – Это преступник, которого мы давно ищем!

Маньчжуры кинулись к Чумбоке.

– Вот когда ты попался! – торжествующе вкричал Рябой, хватая его за руки.

– Не трогайте меня! – вырвался Чумбока с силой.

Он выхватил нож и замахнулся. Маньчжуры отпрянули.

– Берите его! – свирепея, закричал Тырс.

Старик сам кинулся к Чумбоке, ловко поймал его за руку и ударил по голове. Но тут подскочил разъяренный Удога. Он с такой силой ударил Тырса в грудь, что тот покатился на песок. Откуда‑то примчался Кальдука Толстый.

– Эй, маньчжуров бьют! – закричали на берегу.

Толпа гольдов окружила дерущихся.

– А вот я подвигов не делаю, – вылез вперед из толпы дядюшка Уленда. На его бабьем лице заиграла подобострастная улыбка. – У нас отцовой матери брата сын всегда говорил, что он смелый, никого не боится. Те, кого он не боялся, до сих пор живы, а его давно убили. А я не такой, я всегда сильных слушаюсь. Я не делаю ничего плохого.

Тырс, поднявшись, со страхом озирался. Вдруг все трое маньчжуров, растолкав гольдов, быстро пошли к лодке.

Чумбока засмеялся.

– Ничего, ты еще попадешься! – крикнул ему Тырс.

– А вот я подвигов никогда не делаю, – догоняя маньчжуров и заглядывая в лицо Тырсу то с одной, то с другой стороны, пищал Уленда.

Тырс со злобой посмотрел на старика.

Пугаясь его и тараща глаза, но все еще кланяясь, Уленда что‑то бормотал, желая задобрить маньчжуров. Он хотел помочь им сесть в лодку.

Тырс нагнулся, взял со дна ее какую‑то веревку и вдруг изо всей силы хлестнул старика по лицу.

Уленда схватился за глаза и с воем побежал к стойбищу. Маньчжуры сели в лодку и поехали на судно.