Здесь такие не живут

Три года назад Влада пыталась найти меня. Передавала через всех знакомых просьбу связаться с ней, говорила, что родила двоих детей, но живет без мужа. Мне передали ее просьбу. Спросили, можно ли дать Владе мой номер телефона, и я ответила, зачем, дети точно не от меня. В искаженной форме, но не изменившийся в сути, этот ответ Влада получила вместо номера телефона. Может быть, в то время она нуждалась в поддержке. Может быть, просто хотела сказать, что живет хорошо, и дети ее радуют. Может быть, она хотела узнать, радуюсь ли я. Все может быть. Тогда мне не было до нее никакого дела. Я не думала, что когда‑нибудь увижу ее, так что спокойно существовала в своем тесном мире, а Влада осталась в своем. С удивлением и обидой, которая начинает заменять долгую память, вытесняя все, что было началом, оставляя только последние слова. А дети не от меня.

Я так часто вела себя безобразно по отношению к людям, что совершенно не понимаю, зачем они меня помнят. Зачем борются с собой, чтобы сохранить первую память. Я всегда делала то, что хотела. Уходила, когда хотела, не спрашивая. Мне не было чуждо чувство ответственности, но я все равно уходила, когда хотела. Потом могла вернуться, и меня вновь принимали. Ни с кем в жизни я не расставалась однажды и навсегда, даже если очень старалась. Мне хотелось расстаться с Владой, я постановила не знать о ней больше, но это постановление, как и многие другие, было всего лишь декларацией. А моя память о тех, кто был со мной, всегда память первая. Без усилий я запоминаю лишь то, что хочу помнить. И хочу помнить лишь то, что было светлым. От этого мне не удавалось понять внутреннюю борьбу других, их выбор между мной когда‑то и мной сейчас. Никто из нас никого не знает, видит что видит, не больше. Наверное, в этом простом отношении к другим и себе есть что‑то здоровое, но в этом точно нет моей заслуги. После детской травмы меня больше никогда не оставляли. Уходили и возвращались. А если не возвращались, то все равно уносили меня с собой. Мной никто не пренебрегал. Меня берегли и любили. Со мной всегда считались. Я попросту не знаю, кто позволил бы себе сказать обо мне то, что я сказала о Владе. Меня никто не использовал, я не видела грязи и пошлости в отношениях. И все это оказалось единственной причиной для безграничного удивления с наступлением Веры‑Адидас. Я могла поверить в то, что кто‑то меня не любит, но тот, кто меня не любит, не спит со мной. Тот, кто меня не любит, ничего мне не говорит и ничего от меня не слышит. Он не со мной. А если со мной. Как же быть с первой памятью. Бороться за нее, или навсегда запомнить последнее. С криком «ёбтвою» выйти в чистое поле, или выйти в чистое поле с криком «ёбтвою». Не вижу различия. Тот, кто видит, должно быть, счастливый человек.

Двенадцать лет назад мы с Валюшей долго готовились ко дню рождения Влады. Влада хотела остаться ночевать в монастыре, чтобы в день рожденья исповедоваться и причаститься. Если она остается ночевать, мы лишаемся возможности заниматься подарками вечером. Кроме того, нам хотелось поздравить ее так, чтобы при этом не присутствовать. В течение недели мы заказывали шоферу Игуменьи то, что он должен привезти, выезжая в город. Так, постепенно, мы собирали для Влады подарки. Нерешенным оставался вопрос цветов, их невозможно было купить заранее. Влада совершенно точно заметила бы одну из нас с цветами. Она пристально наблюдала за нашим поведением. Ей, как и любому ребенку, было чрезвычайно интересно знать, что ей подарят. Но мы с Валюшей делали честные и простые лица. По разработанной схеме я ушла со службы на пять минут в уборную. По схеме Валя, не певшая на клиросе, должна была подойти к Владе и отвлечь ее внимание. Куда бы я ни выходила со службы, Влада всегда смотрела на меня из окна, поэтому я невозмутимо прошло мимо шофера Игуменьи, который настойчиво сигналил, давая понять, что нужно забрать цветы. Вошла в корпус, вышла через минуту, забрала цветы, отнесла к себе в келью и вернулась на службу. Тогда со службы ушла Валюша, зашла ко мне, взяла цветы и отнесла их в подвал. Не знаю, насколько это было законным, но Валюша положила цветы в ванну, где стирали облачение священников. Эта ванна стояла в отдельной комнате и запиралась на замок. Валя пользовалась служебным положением. За цветы мы были спокойны. За подарки тоже. Мы прекрасно понимали, что Влада совершенно непринужденно может войти в келью ко мне или к Валюше и так же непринужденно может открыть любой шкаф. Мы подстраховались от ее непринужденности, и оставили подарки рядом с ванной, в которой лежали розы. Сейчас, когда я вспоминаю о нашей возне с подарками, мне становится смешно. Конечно, мы не могли подарить Владе ничего, что стоило бы дорого. У нас почти не было денег. Наши подарки были очень простыми. Наверное, именно поэтому нам так хотелось помимо подарков создать атмосферу праздника. И мы создали праздник, который стал главным праздником в жизни каждой из нас.

После службы и вечерней трапезы Влада действительно зашла ко мне, чтобы обнаружить какие‑нибудь признаки приготовления к ее дню рождения. Потом зашла к Валюше, но и там все было чисто. По‑моему, Влада даже огорчилась. Она ночевала в келье для гостей, располагавшейся на первом этаже, через келью от моей, так что до двенадцати ночи Влада заходила ко мне еще несколько раз, в надежде застать врасплох. Я читала книгу, и всякий раз как она заходила, настойчиво предлагала ей отправиться спать. Когда Влада, наконец, закрылась у себя, мы с Валюшей еще раз проговорили все детали завтрашнего утреннего плана. План был не очень прост, но ведь никто из нас не хотел вручать подарки лично. По плану мне предстояло встать в пять утра, подняться на второй этаж к Вале и разбудить ее стуком в дверь. Затем вернуться к себе и надеть рясу для службы. Валюша должна была успеть умыться, одеться и ровно в полшестого, когда я пойду по коридору поднимать сестер отвратительным звоном колокола, выйти из кельи, чтобы разбудить Владу. Мы сомневались в том, что она проснется сама. По плану Влада должна была встать не позже половины шестого, и не позже пяти сорока пойти умываться. После этого у нас было ровно семь минут для того, чтобы занести подарки в келью для гостей, расставить их и успеть выйти из корпуса к чтению утренних молитв. Может быть, не семь минут, может, и десять, но мы ориентировались на семь с учетом форс‑мажорных обстоятельств. В ту ночь я плохо спала, а Валя не спала вообще.

Проснувшись, я помчалась на второй этаж, поскребла Валюшину дверь, пробежала коридор и спустилась по второй лестнице. Эта лестница упиралась в дверь кельи, где спала Влада, и я чуть не пересчитала все ступени, когда увидела Валюшу, спящую стоя рядом с гостиной кельей. В любом случае, я ее разбудила. Взяла колокол и начала обход двух этажей. К этому времени пожилые монахини уже просыпались. Как правило, от звона колокола просыпались только молодые. В коридорах слышалось шарканье и старческое покашливанье. Я обходила корпус, с ужасом думая о том, что произойдет, если наш план сорвется. Мы готовились к этому дню так долго, а теперь, когда он наступил, мне стало страшно. Наверное, Валюше тоже было страшно, но на ней лежала основная задача. Я вернулась в свою келью и начала ждать, когда Валя подаст сигнал. Она так стучала в дверь кельи для гостей, что не проснулся бы только покойник. Когда Влада открыла дверь, Валюша, схватив полотенце, под руку потащила ее умываться. На месте Влады я бы сильно удивилась такому поведению. Впрочем, не спросонья. Начался отсчет, семь минут. Я мысленно считала секунды. Чтобы сэкономить время, спустилась в подвал вместе с Валей. Нам нужно было не только успеть осуществить задуманное, нам нужно было сделать это так, чтобы никто из сестер нас не видел. Пару минут мы стояли в подвале и ждали, когда наверху стихнут шаги. Когда мы вошли в келью для гостей, у нас оставалось четыре минуты, но Валя уронила свой пакет на пороге кельи. Я посмотрела на нее как на вредителя. Валюша, заметившая в моих глазах упрек и таймер, знаком показала мне, сейчас все подниму. И тут я бросила считать, Валя, давай все так и оставим. Что значит так и оставим. Вот прямо так и оставим, здесь на пороге. Ну, нет же, не на пороге. Разбросаем по всей келье, будет весело. Маргарита, сухо сказала Валюша, мне никогда не приходилось сталкиваться с таким весельем, но, если ты считаешь, что нужно все разбросать, знай, я разбросаю. Мы обе давились смехом. Валя увлеченно разбрасывала подарки, а я сосредоточенно оформляла журнальный столик, чтобы хоть несколько сантиметров в этой комнате выглядели пристойно. Бежим, сказала я, и мы с Валюшей рванули к выходу, но обе остановились, посмотрели друг на друга и обернулись. Окно кельи закрывала темная гардина, и мы стояли в полумраке среди разбросанных по полу апельсинов, бананов, яблок, шоколадных конфет, коробок конфет и просто плиток шоколада. Стоявшее у стены пианино было засыпано розами, розы лежали на постели, прятались в складках одеяла, выглядывали из‑под подушки. На журнальном столике, рядом с огромной митрополичьей просфорой и серебряным крестиком, горела высокая восковая свеча. И еще открытка, которую никто из нас не подписал. Пламя свечи отражалось в фольге конфет, так что весь пол странно подсвечивался. Запах шоколада смешался с запахом цедры, роз и тающего воска. Никогда в жизни не видела ничего красивее. У меня больше не будет такого праздника. Мы с Валюшей еще раз посмотрели друг на друга. Наверное, в моем взгляде тоже сквозило это сожаление, нужно уходить, а так хочется остаться. Нужно уходить. Мы вышли, и Валя осторожно прикрыла дверь.

Я пошла к себе, Валюша поднялась к себе. Теперь нам осталось ждать, когда Влада вернется, чтобы мы могли выйти из корпуса, пока она будет одеваться. Конечно, мы погорячились с семью минутами, зато успели. Я сидела на кровати в полной амуниции, прислушивалась к шагам в коридоре и улыбалась. В церкви уже читали утренние молитвы, на которые мы с Валей безнадежно опаздывали. Прошло еще десять минут, но Влада не возвращалась. Меня успокаивало лишь то, что в своем напряженном ожидании я не одна. Валюша в это время стояла у лестницы и не могла спуститься. В отличие от меня, она слышала льющуюся воду, но боялась встретить Владу, так что мы обе опаздывали на молитвы. Я стояла в келье прямо перед дверью, поглядывала на часы, и вдруг в коридоре раздался кашель. Так по утрам кашляют только певчие. Потом послышались быстрые шажки, не тяжелое, привычное слуху шарканье, нет, быстрые, легкие шаги. Влада неслась по коридору мимо моей кельи, еще два шага, и она все увидит. Еще два шага. Раз. Два. Я слышала, как засопела дверь ее кельи, а дальше тишина. Влада не вошла и не вышла. Тогда я поняла, что наш план был хорош всем. Да, это был прекрасный план. Мы не предусмотрели только одного. Влада должна была зайти ко мне, после того как обнаружит подарки. Она сделала бы это при любом раскладе, так что, оставшись в келье, я обрекла себя на то самое личное поздравление, которого мне так хотелось избежать. С минуту я слушала тишину, а потом два шага. Раз. Два. Дверь в мою келью распахнулась, на пороге стояла Влада. Полотенце на плече, зубная щетка в руках, капли воды, стекающие с волос на шею, и слезы в глазах. Она смотрела на меня так, как никто и никогда больше не будет смотреть. Я смотрела на нее понимая, что этот день не забуду. Объясняла ей взглядом, пойми меня, пойми мое положение. Влада поняла. Она опустила голову, кивнула и ушла к себе, не сказав ни слова.

На службе мы с Валюшей стояли очень важные. Изредка кто‑то из нас задумчиво улыбался, но спохватывался и прятал улыбку. А Влада пела службу где‑то между землей и небом. Стоя на клиросе, она всегда смотрела на меня, но на той службе Влада смотрела вверх, почти под купол храма. Один Бог знает, о чем она думала тогда. Она была абсолютно счастлива. И мы. Когда Влада уходила из монастыря после службы и трапезы, мы с Валюшей долго смотрели ей в след. Она шла, зная, что мы смотрим, и не оборачивалась. Мы знали, почему она не оборачивается, и хитро поглядывали друг на друга. Влада так и не узнала о нашем плане, обо всех деталях и нюансах, о том, как мы прожили месяц ожиданием одного дня. Стоя на крыльце сестринского корпуса, мы завидовали ей. А когда Влада скрылась за монастырскими воротами, мы нехотя разошлись по кельям.

Недавно мне захотелось найти Владу. Я замучила справочные службы, утомила поисковые базы, выучила наизусть базы данных небольшого провинциального города. Влада сменила место жительства, вместе с ним сменился телефон, и, скорее всего, она сменила фамилию. Но я все равно продолжала звонить ее бывшим соседям по дому, потом соседям по улице. Потом я звонила всем Владам. Наверное, своей настойчивостью я поражала этих спокойных людей, ведущих размеренную жизнь, которые и при междугороднем звонке могут сказать, перезвоните через пятнадцать минут. Почему бы и нет. Но они поразили меня больше. С каждым звонком не в ту квартиру я понимала, что реальности нет. На мою просьбу пригласить Владу к телефону, мне отвечали, здесь такие не живут. Здесь такие не живут, тоскливо повторяла я и стирала номер. Впервые за одиннадцать лет я мечтала о том, чтобы «такие» там жили. Не другие. Именно «такие». Бывшие дети, выплывавшие из монастырских ворот с горой подарков. Чтобы они уже где‑то жили. Со своими детьми, с мужем или без, но «такие». Так я мечтала. Только проблема в том, что «таких» там действительно больше нет. Как и меня.