Двадцать лет спустя

Два десятилетия, прошедшие со времени первого издания этой книги, были насыщены поистине эпохальными событиями. Россия сдвинулась с вековых устоев и встала на новый путь, суть которого может быть выражена словом «свобода». Это значит, что отныне главной ценностью и одновременно главной движущей силой общества и государства становится человеческая личность. Требование быть личностью, ответственной за свои взгляды и поступки, предъявляется теперь ко всем без изъятия. Эта идея, казалось бы, самоочевидная для христианского сознания, впервые в русской истории принята как государственный принцип. И пришла эта идея не из Церкви, хотя сам факт существования альтернативной идеологии в тоталитарном государстве производил огромное раскрепощающее действие. Поневоле Церковь выполняла роль прибежища для тех, кто хотел сохранить живую душу и отказывался думать как все.

Теперь положение Церкви внезапно и резко изменилось. Сможет ли она выполнять свое служение миру в новых условиях, или, подобно западным традиционным конфессиям, станет маргинальной структурой в индифферентном к религиозным проблемам обществе? Вопрос не в том, потерпит ли христианство в целом историческое поражение, а в том, сможет ли оно начать новое наступление и снова завоевать мир, т. е. живые человеческие души? Ясно, что это невозможно до тех пор, пока причины совершившегося уже поражения не осознаны и не устранены. Трагедия Русской Церкви — это история крушения христианства в России. Сейчас, как будто, происходит его видимое возрождение. Но, восстанавливая церковность в том состоянии, в каком она была до революции, мы восстанавливаем и сохраняем и те причины, которые в свое время вызвали духовное крушение России. Какую же новую революцию вызовет новое поражение христианства? Тот, кто не боится жить внутри истории, кто осознает свою личную ответственность перед ней, тот не может не чувствовать небывалого и все возрастающего напряжения исторических сил. Если апокалиптическая истерия приводит к пассивности и к бегству от жизни, то зрячая апокалиптическая тревога побуждает к понимаю и к действию.

Сейчас большая часть Русской Церкви сидит за приходской партой. И это обнадеживает. Искренность и ответственность в сочетании с глубоким и всесторонним знанием — это знаки взросления. Цель истории — взращивание самостоятельной и зрелой личности, и решающая задача христианства сегодня — найти путь возрастания человека, не уводящий в сторону от Творца. Речь идет не только о возрастании святости, но и о росте интеллекта, самостоятельности, социальной и творческой активности. Пока эта задача не решена, историческая судьба христианства стоит перед лицом смертельной угрозы. Русская религиозная мысль перед революцией поставила самые глубокие и жизненно актуальные вопросы. Ни один из этих вопросов подлинного решения пока не получил. Одни готовы удовлетвориться решениями иллюзорными и формальными, другие призывают отказаться от всяких вопросов и терпеливо ждать, пока Всевышний уничтожит этот ненавистный мир и переделает все заново. Но и те, и другие забывают о том, что Его главная цель — сотворить нас самих как своих соработников, собеседников, соучастников в деле созидания мира. Задача нашего врага — помешать этому, оставить нас в инфальтивном, недоразвитом состоянии или увести на путь ложного возрастания, движения в пустоту. Есть и самоубийственные решения фашистского типа — яростный протест против тех труднейших требований, которые Творец предъявляет к личному росту каждого из нас.

В середине 1970–х годов, когда писалась эта книга, она адресовалась прежде всего православной эмиграции, а затем — сравнительно небольшому числу церковных людей в России, имевших доступ к нелегальной литературе. Действительный круг читателей оказался значительно более широким, выйдя далеко за пределы собственно церковной среды. При этом внимание привлекали не только вопросы отношений Церкви и государства или нравственная оценка революции, но также сугубо внутрицерковные проблемы, подробно обсуждаемые в книге.

Этот факт можно считать свидетельством острого общественного интереса к самой Церкви, к ее структуре, самосознанию и способу решения внутренних конфликтов. Еще раз подтвердилось, что иллюзия идеологической и дисциплинарной монолитности вызывает не симпатию, но скорее отталкивание у современника, который за всякой монолитностью привык видеть принуждение и неискренность. Напротив, одновременное существование разнообразных, порой остро–конфликтных позиций и взглядов в пределах одной Церкви воспринимается как признак ее внутреннего богатства и духовной силы.

Автор хотел бы надеяться, что эта книга, с большим запозданием став доступной современному читателю, хотя бы в малой степени донесет до него свидетельство веры, которое явила Русская Церковь в трагическую послереволюционную эпоху. И сияние подлинности этой веры становится особенно ярким и убедительным на фоне тех решений и поступков членов той же Церкви, в которых эта вера никак себя не проявила. Живущим на земле не позволено — даже в глубине сердца — выносить осуждающий приговор какой–либо человеческой душе. Но вглядываться и вдумываться в слова, поступки и решения наших отцов мы обязаны: иначе мы не научимся ничему и никогда. Их страдания и жертвы, их ошибки и обретения, их падения и подвиги окажутся напрасными и бесплодными. Да не будет этого!

В связи с новым изданием скажем несколько слов о церковных проблемах 1920–х гг., которым в книге уделено так много места и внимания. Негативная авторская оценка позиции и церковной практики митрополита Сергия связана с принципиальной убежденностью этого деятеля в правомерности административного насилия как основы церковного единства. Это выразилось прежде всего в беспощадных запрещениях и отлучениях от Церкви всего лишь за отрицание его политической платформы или несогласие с его спорными правами на роль Первоиерарха. Церковно–административное насилие удесятерялось в своих разрушительных последствиях, когда связывалось с насилием государственным, в те времена обычно пахнувшем кровью. В главном аспекте своей внутрицерковной политики митрополит Сергий ничем не отличается от обновленцев.

Патриарх Тихон, запрещая обновленцев, применил свое властное право именно для той цели, для которой он был этим правом наделен — как необходимую защиту Церкви от насилия со стороны части духовенства, пытавшейся незаконно подчинить себе всю церковную организацию дисциплинарными методами. Ничего подобного критики митр. Сергия не делали, за исключением части Русской Церкви за рубежом, объединившейся вокруг «карловацкого Синода» и заявившей свои властные права на всю зарубежную Церковь. Церковную же традицию Патриарха Тихона в наибольшей степени продолжили такие иерархи, как митрополиты Агафангел, Иосиф, Кирилл и за рубежом — митр. Евлогий.

Многолетнее обсуждение книги показало, что автору, к его огорчению, так и не удалось довести до сознания читателей основную мысль — приоритет церковного начала над политическим. Обсуждение упорно сводится к вопросу: прав ли был митр. Сергий в своей Декларации 1927 г., и была ли в то время другая возможная политическая позиция церковной власти? Между тем, гораздо важнее для будущих судеб Православной Церкви в России другой вопрос: имел ли право митр. Сергий навязывать свою Декларацию всей Церкви как общеобязательную, имел ли он право отстранять от служения тех иерархов, которые с его позицией не были согласны? За ответом на первый вопрос стоит всего лишь то или иное понимание политической ситуации того времени; за ответом на второй — то или иное понимание природы самой Церкви.

Для верующего человека бывает трудно принять дух внутрицерковной свободы — ему кажется, что за этим кроются привнесенные извне начала гражданского, внецерковного демократизма и либерализма… Такой взгляд, к сожалению, не лишен оснований. Историческая трагедия Православия заключается именно в том, что пятьсот лет назад было насильственно пресечено нормальное развитие христианской личности, опиравшееся на мощный духовный фундамент, построенный пятнадцативе–ковыми трудами Церкви. Всякий персонализм и проповедь духовной свободы стали с тех пор восприниматься как вызов самому Православию. Если бы это было действительно так, и Православие не содержало в себе реальных потенций для развития личности, то никакой надежды на историческое будущее у христианства не оставалось бы. Есть все же надежда, что это не так. Мучительное восстановление глубинной церковной памяти, усилившееся в XX веке, постепенно приводит к осознанию того, что свободная личность предшествует соборности как необходимое условие. Поэтому главная задача Церкви в нашу эпоху — дать не только надежную опору, но и мощный импульс для развития и становления такой личности.

Еще одна важнейшая задача, стоящая перед церковной общественностью в наше время, состоит в преодолении соблазнов национального самолюбования, выход из полусектантской замкнутости, а также полное отвержение новомодных фашистских теорий с их пресловутыми идеями расовой (национальной) исключительности и поисками «врага» в лице других народов или даже христианских конфессий.

В 1988–89 гг. автор вернулся к работе над книгой и подготовил к изданию расширенную (почти в полтора раза) версию книги. Но это издание так и не вышло в свет (1) по разным причинам, главной из которых было опасение автора оказать невольную помощь «карловчанам», начавшим в эти годы яростную атаку против Московской Патриархии. Надо сказать, что использование «карловчанами» жупела «сергианства» носит чисто конъюнктурный характер. Будучи сами откровенными узурпаторами церковной власти за рубежом, они не имеют никакого морального права обвинять в узурпации митрополита Сергия. «Синодалы» значительно превзошли самого митр. Сергия в развитии худших традиций эпохи Победоносцева. Суть этой новоявленной «традиции» — глубокое презрение к личности человека и связанной с ней соборности, пугливая подозрительность ко всем проявлениям творческого духа, несокрушимая вера в административное принуждение как высший аргумент в любом церковном споре. К несчастью, достаточно широкая поддержка в определенных кругах верующих им обеспечена. Спекулируя на неизбежных муках запоздалого роста, которые обрушились сейчас на Россию, эти «лжефундаменталисты» (ибо фундамент действительной традиции они как раз и разрушают) пытаются законсервировать в душах отдельных верующих состояние личной и национальной инфаль–тильности, причем злобной и агрессивной. Глубоко символично, что в России нашлись (даже в среде иерархии) «духовные лидеры» этого направления, чье по сути «карловацкое мировоззрение», облеченное в «сергианские одежды», создает почву для крупнейшего церковного раскола.

Но есть и другая опасность, заключающаяся в отрыве от корней во имя мнимого творчества, отказ от традиции во имя ложно понятой свободы, стремление к межконфессиональному сближению за счет «теплохладности». К сожалению, часть верующих склонна преувеличивать эту угрозу, другая же часть — ее недооценивать. Наша надежда на преодоление этих опасных «уклонений» внутри Церкви возлагается на усвоение святоотеческого богословия и творческое его приложение во всем его полном объеме. В связи с вышесказанным относительно вышеочерченных течений внутри современной православной Церкви фигура митр. Сергия становится еще более значительной. Требует своего осмысления удивительный факт — тот, что у истоков возникновения современных противостоящих внутрицерковных течений стоит митр. Сергий с его психологией «церковного строительства». Вот почему преодоление двух современных соблазнов церковного сознания связываются нами с искоренением «сергианских заблуждений».

За годы, прошедшие со времени выхода в свет Парижского издания «Трагедии

Русской Церкви», было опубликовано множество материалов и документов, и поток

публикаций продолжается. Многие пробелы в нашем тексте можно было бы восполнить, но, насколько мы можем судить, каких–либо серьезных ошибок в нашем издании не обнаружено. Когда в мае 1990 г. «Известия ЦК КПСС» вынуждены были опубликовать подлинник печально знаменитого письма В. И. Ленина по делу о церковных ценностях, мы обнаружили большое число мелких разночтений с нашей версией, не меняющих самого смысла текста. Это обусловлено тем, что письмо было заучено наизусть одним из лиц, имевших доступ к ленинскому архиву, и оттого его воспроизведение с разночтениями обусловлено характерными при устном запоминании ошибками памяти.

Автор пользуется случаем отвести от себя незаслуженную похвалу ныне покойного протопресвитера Иоанна Мейендорфа за «героический» труд по собиранию уникальных церковных документов. Как подробно объяснено в предисловии автора к 1–му изданию, этот действительно героический труд совершили другие. Задача же автора состояла в осмыслении, отборе и удобной для читателя подаче этого материала.

Для православных читателей будет важно узнать, что Парижское издание этой книги было одобрено в рукописи такими авторитетными деятелями Русской Церкви как архиеп. Леонид (Поляков), архиеп. Ермоген (Голубев), а также иеромонах Таврион (Батозский). Назвать их имена в предисловии к изданию 1977 г. было невозможно ввиду обстоятельств того времени.

Лев Регельсон. Москва, 9 сентября 1996 г.