LOUP‑GAROU

В первый раз я посмотрел этот фильм, «Loup‑garou»,[30]в восемьдесят девятом, в маленьком клубном кинотеатре в центре Бирмингема. Мне нужно было в город на собеседование по поводу работы, и, как всегда, я выехал с большим запасом времени. Сначала я рассудил, что на дорогу, парковку и поиск офиса аудиторской компании, место в которой мне отчаянно хотелось получить, уйдет около двух часов. Собеседование было назначено на два тридцать, поэтому накануне вечером я решил, что выйду из дома в полдень. Но вскоре начал беспокоиться, что пробки помешают мне добраться вовремя, и собрался накинуть полчаса. Наутро я посмотрел карту, но парковки на ней обозначены не были, поэтому прибавил еще полчаса к отведенному времени. Вполне разумным казалось выехать в одиннадцать, но я был готов уже к половине десятого и, чем сидеть дома как на иголках, предпочел сразу отправиться в путь.

Знаю, что переживания, связанные с поездками, – мое слабое место, но я живу и работаю в маленьком провинциальном городке, поэтому возникает эта проблема не каждый день. Тот случай как раз доказал мне, насколько надуман мой страх опоздать к назначенному времени: машин было мало, пробок не оказалось, – и я очутился в центре Бирмингема уже без четверти двенадцать. С легкостью нашел парковку, и мне тут же отдал свой талон другой водитель, который уже собирался уезжать, хотя заплатил за место до конца дня. Я припарковал автомобиль и, выйдя на улицу, прямо напротив обнаружил то самое здание, куда и направлялся. Мне предстояло убить два с половиной часа.

В фойе кинотеатра, примыкавшего к парковке, я заглянул, только чтобы скоротать время. К доске была пришпилена афиша, гласившая, что фильм «Loup‑garou» начнется прямо сейчас, а закончится к двум часам. Это был прекрасный выход из положения.

В зале собралось человек шесть, не больше. Он был маленький и современный, а кресло, в котором я устроился, оказалось вполне удобным. Я успел вовремя, чтобы увидеть, как на экране медленно, под негромкую музыку, появляются начальные титры. Над уютной равнинной сельской местностью вставало солнце, а имена актеров, сплошь французские, постепенно возникали и гасли на фоне полей и деревьев, выхваченных рассветными лучами. Снято было прекрасно, а простая и навязчивая фортепьянная мелодия все повторялась и повторялась, пока все участники съемок не были представлены. Наконец на экране появилось имя автора сценария и режиссера – Ален Легран. Потом я старательно запомнил его, прочтя информацию в фойе, когда два часа спустя уходил из кинотеатра. Фильм был до крайности неторопливым, но каждая сцена оказалась так прекрасно выстроена, а цвета – такими нереально яркими, что смотреть было даже чересчур приятно. Солнечный свет – божественный янтарь – стелющимися лучами пронизывал пейзаж, пока мы знакомились с героем. Мальчик‑подросток, выйдя из своего дома, зашагал к ферме, находившейся примерно в полумиле от деревни. Камера неотступно следовала за ним.

Тихий голос за кадром говорил по‑французски настолько неспешно, что я успевал разбирать сказанное. Мальчик пнул ногой камень и рассказал о своей любимой теории. Он верил, что четыре – совершенное число, и привел в качестве примера квадрат. Следовательно, пнув камень или стукнув по забору, он должен проделать это еще три раза, чтобы достичь совершенства. Но если ему не повезет и он случайно повторит свое действие, скажем, пять раз, то ему придется довести счет до шестнадцати – четырежды четыре. Если же он и на сей раз ошибется, наказание 1 будет жестоким: все придется повторять до двухсот пятидесяти шести, то есть до шестнадцати раз по шестнадцать.

Пустяшная болтовня, глупая заморочка, какая случается у любого мальчишки, но я вдруг вспомнил, что точно такой же пунктик был в этом возрасте и у меня. Ощутив симпатию к нашему герою, я вместе с ним предвкушал встречу с любимой девушкой, надеясь, что режиссер все же позволит ему добраться до ее дома. Когда же мальчишка наконец постучал в дверь, нам предсказуемо пришлось ждать, пока мать героини выйдет открыть ему, а потом – пока он окажется на уютной сумрачной кухне. Мальчик тоже вынужден был подождать – ему сказали, что девушка причесывается и скоро спустится вниз. А тем временем он разговаривал с ее матерью, гладил кошку и смотрел в окно. Наконец предмет его страсти сошел по ступенькам.

И в этом месте я подался вперед. Девушка выглядела точь‑в‑точь как моя жена, Ивонн, в этом же возрасте. Она была хорошенькой, с удивительно голубыми глазами и длинными светлыми волосами. Я был очарован этим совпадением.

Разумеется, они вышли на улицу. Солнце уже поднялось выше. Дрожь предвкушения пронзила меня, когда они уселись совсем близко друг к другу на скамейке у двери и, тайком от матери, он нежно поцеловал в затылок девушку, склонившуюся над шкатулкой с пуговицами. Я восхищался искусством создателя фильма. Пока губы мальчика легко касались девичьего затылка, пуговицы скользили меж ее пальцев, и это было необычайно чувственное зрелище. Затем она выбрала одну – тяжелую, зеленую, в форме яблока – и спросила своего друга, знает ли он, что та когда‑то была на костюме знаменитого клоуна.

Вплоть до этого места я наслаждался обнаруженными в истории совпадениями, но здесь дело зашло слишком далеко. У моей матери в шкатулке для шитья хранилась точно такая пуговица, и про нее тоже говорили, что она когда‑то принадлежала известному клоуну. Я не знал, как понимать ее появление в фильме.

Между тем герой и героиня отправились гулять по полям, беседуя о любви и своем будущем. А потом, в лесу, была чрезвычайно тонко поданная любовная сцена – мы видели ее сквозь деревья, тщательно скрывавшие все подробности. Когда мальчик наконец отправился домой, снова вступил закадровый голос. Герой объявлял о своей любви к девушке, которую он ожидаемо называл Ивонн.

Потом было еще несколько таких встреч, и только после – единственная многолюдная сцена в фильме: праздник – последний школьный день героя. Там появился еще один персонаж, парень постарше, который, несомненно, был неравнодушен к героине. Я немедленно стал рыться в памяти в поисках кого‑то похожего. Когда мы с Ивонн еще учились в школе, было несколько поводов для ревности, но в конце концов я женился на своей любимой подруге. С головой уйдя в реальность фильма, я страстно возненавидел вероятного соперника. И внезапно, когда Ивонн робко целовала второго мальчика, стало понятно, что ту самую любовную сцену в лесу мы наблюдали со стороны глазами нашего героя!

Стиль фильма поменялся. Длинные, прекрасно выстроенные сцены вдруг сменились рваными короткими эпизодами, будто снятыми ручной камерой, – предположительно, тоже с точки зрения героя. Они передавали овладевшую им черную ярость.

Вот он повторяет свой путь к дому Ивонн, показанный в начале, но на этот раз – бегом, в отчаянии глядя на все вокруг. Добежав до домика фермера, он колотит в дверь, и вышедшая на стук мать говорит, что девушка ушла. Потом он носится по полям и лесам, и, пока суетящаяся камера показывает его скитания, угол зрения неуловимо меняется. Сначала съемка ведется с высоты роста мальчика, а к концу – словно глазами животного, мчащегося сквозь подлесок. Лишь несколько секунд мы снова видим парочку, занимающуюся любовью. Герой мчится прямо на них, потом мы слышим крики, но безумные зигзаги камеры не дают рассмотреть происходящее.

Экран чернеет, и, когда зрители уже начинают беспокоиться и спрашивать – это кончился фильм или киномеханик забыл поменять бобину с пленкой? – на экране снова постепенно появляется картинка, и мы видим, как невероятно медленно садится солнце, а герой, оборванный и грязный, неудержимо рыдая, еле бредет назад в деревню.

Фильм возвращается к прежнему тягучему ритму. Герой незамеченным проскальзывает в темный гараж, и мы видим, как он перекидывает веревку с петлей через балку.

В этот момент снова вступает музыка, вариация начальной темы, и одним долгим, явно не смонтированным планом нам показывают, как мальчик взбирается на стул, накидывает петлю себе на шею и отталкивается ногами так, что стул падает. Теперь уже настолько темно, что мы не можем рассмотреть в деталях эту ужасную смерть, а музыка маскирует звуки, но воображение дорисовывает то, чего не видно на экране.

Фильм меня эмоционально опустошил. Вновь очутившись в залитом полуденным солнцем Бирмингеме, глубоко взволнованный заключительной сценой, я уже особо не задумывался о совпадениях в начале истории. Ярость, владевшая героем, когда он метался в попытках отыскать любовников, казалось, поднималась в моей собственной груди – пока не прошло потрясение.

Но потом я припомнил и начал обдумывать все эти необъяснимые совпадения между моей жизнью и жизнью героя. Я не мог разобраться, какие из них реальны, а какие явились плодом моего воображения или были внушены искусством режиссера. Я стоял на тротуаре рядом с кинотеатром и злился на несправедливость истории, показанной в фильме. До сих пор я не знаю, как мне удалось успокоиться перед собеседованием и пройти на следующую ступень.

Когда тем вечером я вернулся домой и начал рассказывать о событиях дня, фильм занял в повествовании более важное место, чем собеседование. Ивонн терпеливо и с изумлением выслушала мое описание и сказала, что тоже хотела бы посмотреть этот фильм. На буклете, взятом в кинотеатре, я записал название, «Loup‑garou», и имя режиссера – Ален Легран. Жена указала на то, что «лу‑гару» значит «вервольф», на что я в свое время внимания не обратил.

– Так ты посмотрел ужастик? – спросила она, и я согласился, что фильм действительно внушал ужас.

Я облегчил душу, рассказав все жене, и, как ни стыдно признавать, при этом плакал, – теперь же я почувствовал себя значительно лучше и с некоторой отстраненностью смог улыбнуться найденным в фильме совпадениям. Возможно, я придал им слишком большое значение. И, лежа той ночью в кровати, говорил себе: если и было что‑то сверхъестественное в этих явных совпадениях, ну хоть капля, то только для того, чтобы показать, насколько мне повезло, что я женился на своей первой любви. Я смотрел, как она спит рядом со мной – спутанные светлые волосы, прекрасная кожа, изящно очерченный нос и мягкие, чуть приоткрытые губы. В первый раз за этот день я подумал о герое не как о себе, а как о сыгравшем его актере, и крепко уснул.

После второго собеседования работу я так и не получил, и теперь даже рад этому. А тогда я был разочарован, но моя жизнь текла в провинциальном уюте, и большой город с тех пор меня больше не привлекал. Снова оказавшись в Бирмингеме ради злосчастного второго собеседования, я заглянул в кинотеатр, но на сей раз там шла какая‑то норвежская комедия нравов. Она меня не заинтересовала, да и времени лишнего не было.

«Loup‑garou» почти сразу же стал среди наших друзей чем‑то вроде шутки. Однажды вечером я объяснял, что со мной произошло, одной паре, приглашенной к нам на ужин, жена заметила слезы, выступившие у меня на глазах, пока я рассказывал сюжет, – и все сильно позабавились за мой счет. Я поддержал веселье, упрекая жену за то, что в фильме она бросила меня ради другого, видимо тем самым позволив мне напасть на нее и любовника, а потом совершить самоубийство.

Ивонн была очарована идеей фильма, и мы с ней решили, что попытаемся посмотреть его вместе. Но малоизвестное французское некоммерческое кино почти невозможно найти в провинции, и прошло несколько лет, прежде чем я смог отыскать хоть какое‑то упоминание об этом фильме. Я покупал одну за другой книги о вервольфах, как художественные, так и нет, но внезапно мне пришло в голову, что свою власть над людьми фильм унаследовал не у легенд – это был результат искусной работы его создателей, – и тема оборотней быстро утратила для меня свое очарование.

Зато продолжал расти мой интерес к зарубежному кино, вместе с моей видеоколлекцией, и вскоре я стал весьма сведущ в европейском артхаусе. В ходе своих исследований я нашел упоминание о «Loup‑garou» в биографии режиссера, Алена Леграна. Там говорилось, что фильм так и не был выпущен в прокат, потому что пал жертвой цензуры (прежде всего из‑за снисходительного отношения к подростковому сексу). Несколько лет спустя я прочел в Интернете, в базе данных о французском кино, что фильм не только не вышел в прокат, но даже не был смонтирован. Утверждения повторялись, слово в слово, в других базах данных, и, хотя большой справочник по европейскому кино позже исправил эту ошибку, в Интернете эти сведения так и остались в прежнем виде. В справочнике также говорилось, что, со слов посмотревших «Loup‑garou» критиков, в фильме великолепная операторская работа сочетается с полностью дилетантской.

Позже я обнаружил еще одно упоминание – на сайте, посвященном оборотням. Там фильм описывался как «разочарование». Говорилось, что «вряд ли его вообще можно отнести к фильмам об оборотнях». И нигде я не смог отыскать сведений о том, как этот фильм посмотреть – хоть в каком‑то виде. Без всякой надежды на успех я ввел запрос в поисковик – и ничего не нашел, а еще оставил постоянную заявку на интернет‑аукционе и возобновлял ее каждый год, но безрезультатно.

И только пару недель назад я получил по электронной почте уведомление, что фильм выставлен на аукцион. У частного продавца нашелся DVD, который, как тот признавал, был неавторизованной копией никогда не тиражировавшегося студийного видео. Я без колебаний предложил максимальную ставку в пятьдесят фунтов и, хотя других желающих не было, на следующий день поднял ее до ста. В субботу вечером я следил за окончанием аукциона, ожидая, что в последнюю минуту посыплются еще предложения, но никто больше так и не появился.

Таким образом, я выиграл DVD, начальная цена которого составляла пять фунтов.

Диск прибыл по почте два дня спустя – его выслал живущий в Лондоне француз. Никакой квитанции не прилагалось, и на коробке с диском не было ни надписей, ни картинки. Мы с Ивонн решили посмотреть его, не откладывая, как только дети улягутся спать. У нас была наготове открытая бутылка красного вина, но тупая головная боль, на которую Ивонн жаловалась перед этим, усилилась, грозя перерасти в мигрень, и жена отправилась в постель.

Я решил, что все равно посмотрю фильм. Я знал, что куда приятнее было бы это сделать несколько дней спустя, когда Ивонн почувствует себя лучше, но после стольких лет ожидания я больше не мог терпеть.

В тишине спящего дома я уселся перед телевизором и нажал на пульте кнопку «пуск». Титры появились точно так же, как в маленьком кинотеатре пятнадцать лет назад. Вначале картинка пару раз дернулась, но потом выровнялась. Качество было хорошим, звук – чистым, а музыка – такой же навязчивой, какой осталась в памяти. В глубине души я боялся, что все будет не совсем так, как мне запомнилось, но начало было столь же прекрасным, и мне не терпелось увидеть мальчика, идущего к дому фермера. В нужный момент он появился, и закадровый голос героя рассказал об одержимости числом четыре. Меня охватила дрожь.

Пока камера плыла по кухне, я заметил множество новых деталей, ускользнувших при первом просмотре. Во‑первых, буфет, очень напоминавший тот, что действительно был когда‑то у родителей жены. Мать героини тоже очень напоминала мать моей Ивонн. Я затаил дыхание, когда юная Ивонн начала спускаться по лестнице, но тут же был совершенно сбит с толку.

Девушка совершенно не напоминала ту, что запомнилась мне. У актрисы были темные волосы, а сама она оказалась пухленькой, в противоположность довольно тощей предшественнице. Словно нарочно не обращая внимания на мое замешательство, актриса играла эту роль так, будто та всегда принадлежала ей.

Выйдя из дома, они уселись на скамейку – точно как я помнил, – и вся сцена с пуговицами повторилась в полном согласии с моими многолетними рассказами. Насколько я мог судить, прогулка по полям и по лесу была точно такой же, картина за картиной, а любовная сцена была выполнена так же тщательно и осталась такой же загадочной. Теперь я мог понять людей, недовольных юным возрастом актеров, но сцена была почти полностью построена лишь на догадках зрителя – режиссер подсказывал, а не показывал.

Разочарованный своей очевидной неспособностью верно вспомнить фильм, сцены с возможным соперником я смотрел уже совсем не с той страстью, как раньше. Я столько раз пересказывал фильм, а теперь замечал эти изменившиеся детали – и они означали, что я описывал неправильно все с самого начала, сразу после первого просмотра.

Я был слишком зол на себя, чтобы насладиться оставшейся частью фильма, и внезапно он показался мне беспредельно затянутым. Я заставил себя досмотреть и как раз задумался, соберусь ли вообще показать фильм Ивонн, когда наконец возникла финальная сцена. Нападение на занимающуюся любовью парочку было таким же внезапным и почти таким же неожиданным, как и раньше. Но и тут я ошибся в деталях. Не герой, а второй мальчишка брел назад в деревню, заходил в темный гараж. Он вскарабкался на стул, привязал веревку и, еле заметный в темноте, повесился под музыку, заглушившую звуки.

Появились и исчезли титры. Я снова положил диск в простую коробочку без надписей и решил готовиться ко сну. Я запер дом и выключил почти весь свет, кроме лампы на лестнице, но тут мне захотелось взглянуть на спящую Ивонн. У меня возникло чувство, что что‑то не так, но я все‑таки вошел в комнату.

Там, в нашей кровати, лежала темноволосая женщина. Я стоял очень тихо, потому что ни в коем случае не хотел ее будить. Внезапно я понял, что дрожу, и отступил за дверь, не зная, что делать. На верхней площадке лестницы висела наша свадебная фотография, и мне стоило немалых усилий удержаться на ногах, когда на снимке двенадцатилетней давности я увидел себя рядом с хорошенькой, пухленькой, темноволосой девушкой.

Той ночью я уснул на кушетке, а на следующее утро поднялась привычная суматоха – дети завтракали, их надо было отвезти в школу, а потом самому отправиться на работу. Прежде чем уйти из дома, я что‑то прошептал темной спальне, стараясь не думать о том, кто лежит там под одеялом.

Не знаю, как я пережил наступивший день. Все, о чем я мог думать, – моя жена изменилась. Это было нелепое утверждение, поскольку свадебная фотография показывала, что я ошибаюсь. Я совершенно точно не чувствовал себя сумасшедшим и весь день рассматривал каждую возможность, но единственное, что имело смысл, – я невероятно, колоссально ошибся. Это, конечно, не убедило меня, и вечером я возвращался домой в величайшей тревоге. Я завел машину в гараж и постоял в темноте. Входить в дом не хотелось. Вопреки смятению, охватившему рассудок, я осознал, что меня беспокоит не темноволосая женщина в нашей спальне, а путаница с героями фильма. Когда же я понял, что думаю о последней сцене, то наконец вошел.

Дочь поздоровалась со мной в прихожей так, будто ничего не случилось. Она радостно воскликнула:

– Мамочке лучше, она уже встала.

Я прошел на кухню, где темноволосая женщина готовила ужин. Когда я входил, вторая дочь попалась навстречу с бодрым: «Привет!», а женщина, увидев меня, улыбнулась. Она подошла и взяла мои руки в свои.

– Ты посмотрел этот фильм вчера вечером, да? – спросила она.

Я признался, что так и сделал.

– Понимаю, – сказала она. – Мы собирались посмотреть его вместе, но ведь ты столько лет ждал, и тебе не терпелось взглянуть, все ли там так, как запомнилось. Думаю, ты не расстроишься, если я скажу, что, когда встала сегодня в полдень, просто ни на что не была способна – только сидеть перед телевизором. Я решила, что тоже могу посмотреть фильм одна. Он действительно замечательный, но конец ты запомнил неверно, да?

Я покачал головой.

– Но ты был прав насчет Ивонн… Она в точности как я.

Тут женщина обняла меня, и, даже не видя ее лица, я знал – она плачет. Я должен был ощутить любовь к ней, но все, о чем я мог думать, – лишь темный гараж и ярость, поднимающаяся внутри.

(перевод М. Никоновой)