Эсмеральда

Когда в дверь постучали, я уже был в постели. Я сел, выпутался, дрожа, из постельного белья и теплого одеяла и уставился на бесформенные тени на деревянном полу.

На улице лежал снег, и из‑за этого казалось, будто тени отрастили себе головы‑сугробы и ледяные когти. Они были похожи на картинки в книге сказок. Эсси бы это понравилось.

Вот об этом я и размышлял, пытаясь сообразить, действительно ли бутылка из‑под водки на тумбочке совершенно пуста и не осталась ли еще одна в аптечке в пяти шагах от кровати, когда стук повторился. Значит, там и вправду кто‑то был, а это означало одно из двух: то ли полиция наконец что‑то нашла, то ли Саре, настырной сестре Эсси, удалось меня отыскать.

– Мину… – начал я, но мой голос сорвался, я сглотнул вязкую слюну со вкусом водки и зубного налета и попытался еще раз: – Сейчас подойду!

Мой отделанный перьями халат и пушистые шлепанцы конечно же были подарком Эсси. Она устроила для меня вечеринку в день моего рождения в наш первый год, когда мы жили на чердаке в центре Детройта. Не так уж давно это было. Еще и трех лет не прошло.

Ночь оказалась для меня счастливой: я и впрямь обнаружил в аптечке непочатую бутылку водки между ибупрофеном и футляром от бритвы Эсси – единственным, что от нее осталось. Она бы это оценила, если бы могла хоть что‑нибудь оценить. Этой бритвой она дорожила сильнее всего. Как я понял, Эсси видела в ней не просто лезвие, которым можно наносить порезы, а настоящее оружие.

Откупорив бутылку, я сделал большой глоток, снова поставил ее на место и сунул бритвенный футляр в карман пижамной куртки под халатом. Повернулся к двери, запахнул халат, ежась от вечного холода, и в последний момент вдруг решил прихватить с собой бутылку. В восемь шагов я пересек свою сырую однокомнатную квартирку и посмотрел в глазок.

– Тук‑тук, – сказал я.

Парень снаружи оказался огромным, наверное футов шести с половиной роста, его черное пальто выглядело теплее, чем вся моя одежда, вместе взятая, а еще на нем были черные перчатки и черная шляпа‑котелок. Не коп, это точно. Но и не Сара, если только она не выросла на полтора фута и не остригла волосы. У Сары, как и у Эсси, была роскошная черная, вьющаяся грива…

– Что? – спросил парень.

– Тук‑тук.

Он так и застыл, уставившись на дверь, пока порыв ветра с озера Верхнего не осыпал его снегом. Очаровательное зрелище. Прекрасный молодой Эдип, стоящий в растерянности перед Сфинксом. То есть передо мной.

Наконец, он решился:

– Кто там?

– Вот именно, – ответил я.

Пауза. Растерянность.

– Вот именно, кто?

– Вот именно, это был мой вопрос!

Бедный Эдип. И ветер сильный. Я отхлебнул из горла, всем сердцем желая поделиться водкой с моим гостем, если только он убедит меня впустить его в дом.

– Пожалуйста, – взмолился он.

В парне не было ничего от копа, или мстительного родственника, или кого‑то другого, кого я мог знать. Я открыл дверь. Он проскочил внутрь и замер, дрожа, посреди не слишком‑то обставленной комнаты. А потом начал расстегивать пальто.

– Я бы не советовал, – сказал я. – Здесь не намного теплее.

Он с сомнением расстегнул еще одну пуговицу. Его макушка почти доставала до круглого, набитого дохлыми насекомыми плафона – единственного светильника в комнате, который я очень редко включал. Парень снял шляпу, и я не сдержал улыбки при виде его волос, черных и гладких, словно смола, с прилипшими ко лбу тонкими прядками. Как у маленького ребенка, взмокшего после прогулки.

Парень взглянул на мою раскладушку, на тумбочку, на оставшиеся триста шестьдесят пять квадратных футов свободного пространства.

– Книг… нет, – произнес он, и я все понял.

Я подумал, не показать ли ему свою читалку – единственную вещь, которой я пользовался постоянно, – чтобы увидеть, какое у него будет лицо. Нет ничего забавнее, чем ткнуть под нос ползуну электронную книгу.

Но я не мог себя заставить. Мне казалось, что мое сердце бьется прямо о лежащий в нагрудном кармане футляр. Холодный, пластиковый, больше не принадлежащий Эсси.

– Как ты меня нашел? – спросил я.

– Уилл, – сказал он. – Меня зовут Уилл.

– Очень приятно.

– Можно присесть?

Вопрос меня рассмешил. Я обвел рукой комнату, в которой не было ни диванов, ни стульев, ни даже циновки.

– Любая стена в твоем распоряжении.

Но он сел не у стены, а прямо там, где стоял, поджав длинные ноги и обхватив себя руками. А потом с надеждой уставился на меня большими блестящими глазами. Я протянул бутылку с водкой:

– Бери, не помешает.

– Тебе она нужнее, – искренне откликнулся Уилл.

Я снова рассмеялся, взглянув на себя. Халат, из которого сыплются перья. Тапочки с торчащими из них пальцами. Свои волосы я, конечно, видеть не мог, но чувствовал, как их раздувает сквозняком от окна.

Я хлебнул водки и снова протянул бутылку, и Уилл мне сказал:

– Послушай. Прости меня. Я не хотел мешать. Я просто… я должен знать, что ты видел.

Смех застрял у меня в горле, и водка вдруг стала безвкусной.

– Пожалуйста. Я должен знать.

– Кажется, я не понимаю, что ты имеешь в виду, – солгал я. У меня начали дрожать руки, и я сунул свободную ладонь в карман.

Но он пустился в объяснения:

– Да, я понимаю. Ты, наверное… То есть раз ты не… я так понял, ты больше не ходишь в хранилища, а значит, не знаешь, что там сейчас творится.

– Наверное, не знаю.

Футляр Эсси пульсировал, и я присел напротив своего гостя.

– Мне просто нужно одну вещь спросить, можно? А потом я оставлю тебя в покое. Когда твоя жена…

– Она не была мне женой.

– Прости. Твоя девушка…

Я собирался возразить ему, но что я мог сказать? Простая правда заключалась в том, что у нас с Эсси и секса‑то почти не было, а если б мы и захотели им заняться, то меня оттолкнули бы струпья и вспухшие рубцы на ее бедрах. Мне ненавистна боль. И вот что забавно, только после нескольких лет дружбы с Эсси я смог понять, что и ей боль была ненавистна.

Мой гость немного помолчал. А потом заговорил снова:

– Когда она… исчезла…

И снова он надеялся, что я продолжу. Но я не мог и не стал продолжать.

– Мне просто нужно знать, – сказал Уилл. – Ты кого‑нибудь видел?

А теперь осторожнее. Осторожнее. Что там должно быть дальше? Как развивается история, которую они рассказывают друг другу?

– Что ты имеешь в виду? – переспросил я. – Были ли другие люди в хранилище вместе с нами в ту ночь? Да, были. – И это была правда, хотя все они оставались на цокольном этаже. Никто из них даже крика Эсси не услышал.

Мой гость уставился на меня, и я понял, что слегка перестарался, разыгрывая дурачка. И он не журналист, не частный сыщик. Он – такой же ползун, как и я. Может даже, такой же бывший ползун. И он заплатил за право так себя называть, как и я.

Нет, не совсем так.

– Прости, – сказал я. – Привычка.

– Ну так что? – спросил Уилл. – Ты видел?

Я вздохнул. Мое сердце колотилось, а кожа покрылась мурашками. Я почувствовал, как призрачные волосы Эсси скользнули по моей руке.

– Суть в том, что я не знаю точно, когда это произошло. То есть я не уловил точный момент. А ты?

Неожиданно Уилл заплакал. Он сидел неподвижно, и только один раз поднял руку, чтобы вытереть слезы тыльной стороной ладони. Заговорил он хрипло, как простуженный:

– Теперь знаю.

Невольно – вопреки всему – я наклонился вперед, сжав бутылку:

– Откуда?

И он мне рассказал.

* * *

– Мы думали, это будет наша последняя вылазка, по крайней мере на какое‑то время. Хранилище в Сент‑Поле. Ты слышал о нем? Оно огромное. Шесть брошенных складов на самом берегу Миссисипи. И там такая вонь! Местные рассказывали, что пару раз в году там река горит. И стекол в окнах нет, так что всю грязь с судов и весь снег зимой ветер несет прямо в хранилище. Книги, если с другими местами сравнивать, просто в ужасном состоянии. Но господи, их там так много! Так много! И это вовсе не тетради. Не какое‑нибудь дерьмо. Это хранилище возникло так же, как и то, что в Далласе. Была зима, валил снег, и в одну и ту же ночь закрылись последние магазины в Миннеаполисе и Сент‑Поле. Владельцы вывезли на склады все, что у них было. Ползуны говорили, что в первый год там даже были отдельные секции. Краеведение. Криминалистика. Классическая литература. Ты представляешь? Вот там мы провели медовый месяц. Так Бри захотела, хотя это я был ползуном, а не она. Мне кажется, она и в хранилище‑то не была ни разу, пока со мной не познакомилась. Но ее тянуло на приключения. Одеться в черное, обследовать окрестности, вымазаться с ног до головы. Бродить между горами книг в двадцать футов высотой, светить в лицо фонариком, и чтобы вокруг стоял шелест заплесневевших страниц. Бри говорила, это все равно что забраться в старинный дом и обнаружить, что жильцы сидят в своих кроватях и всю ночь сплетничают. Но ты ж, наверное, и сам знаешь. Не понимаю, зачем я это рассказываю. Короче, это было позапрошлым летом. Наша ночь в Сент‑Поле. Ужасно влажная была погода. Река хоть и не горела, но от нее несло нефтью. На том берегу, где Миннеаполис, разбит парк, так что те, кто не боится запахов, могут устраивать пикники и смотреть на суда, но со стороны Сент‑Пола там сплошные склады и свалки, и пятьсот миллионов москитов. Их писк не прекращается ни на секунду. Ей‑богу, звук такой, как будто мир дал трещину, и сквозь нее материя просачивается в никуда. Мы для нашего медового месяца выбрали пять хранилищ в четырех городах и собирались осмотреть их за четыре дня. Сент‑Луис, Топека, Линкольн, Уолл. Ты был в Уолле? В Южной Дакоте? Это городишко посреди прерии, и хранилище стоит буквально в сотне ярдов от их знаменитого магазина. По сути это просто большой сарай. В нем почти ничего нет кроме карт, высохших шариковых ручек и тысяч экземпляров одного и того же учебника по теории эволюции. Зато мы видели бизона. Он прошел мимо дверей, когда мы были внутри. Один‑единственный бизон. Но Бри была в восторге.

Уилл умолк, и я подумал, что он сейчас опять заплачет. Кажется, именно это он и собирался сделать, и даже руку поднес к глазам. Но потом опустил ее и продолжил рассказ.

– Когда мы шли в первые четыре хранилища (мы их за три ночи осмотрели, и осталась одна, четвертая), Бри одевалась очень тщательно. В черные колготки, длинную черную юбку, черный свитер, черную шерстяную шапочку. Она говорила, что это для защиты от бактерий, и я так смеялся над ней! Моя маленькая богатая девочка. Она, наверное, за всю свою жизнь ни одной книги в руках не держала. Во всяком случае, не бумажную и уж наверняка не старую. Она говорила, что обязательно вызовет «скорую», если я вдруг заболею дифтерией и свалюсь без сознания, а я ей отвечал, что не пить же буду эти книги, а просто потрогаю, ну, может, прихвачу с собой пару штук, а она: «Дифтерия, запомни! Если что, то я тебя предупреждала». Такая у нее была манера разговаривать. И она была такой веселой. Могла простым приветствием рассмешить человека. У нее было столько друзей…

Уилл заплакал снова и на этот раз все‑таки взял у меня бутылку. Если он и заметил, что моя рука дрожит, то ему хватило ума промолчать.

Дифтерия. Может, у Бри и было множество друзей, но Эсси не стала бы одной из них. Дифтерия – опасное заболевание, приводящее к прогрессирующему слабоумию. И это уже не лечится. Вот так бы сказала Эсси.

Но рассказ Уилла вернул меня в прошлое. В нашу первую ночь в хранилище – том самом, которое открыли первым. Рузвельтовское хранилище, склад в Мичигане, где на истлевших книжных страницах растут грибы, а все еще завернутые в защитную пленку блокноты и общие тетради свалены в кучи высотой чуть ли не в человеческий рост: целая горная гряда с альпийскими лугами из розовых и зеленых обложек и водопадами из скрепок и бутылочек с «жидкой бумагой». И тянется она на целые мили. Из‑за высокой влажности в теплые ночи над землей поднимается туман и плывет через огромное полупустое пространство, словно сами слова отрываются от страниц и взмывают к оконным проемам, чтобы рассеяться над опустевшими улицами Автограда.[20]

Мы бродили там часами, сортировали найденные предметы, собирали грибы, разглядывали гигантского феникса, нарисованного на стене второго этажа, огромного, оранжевого и гневного, поднимающегося из груды изломанных твердых переплетов. Я так и не нашел ничего стоящего, а Эсси прихватила с собой всего одну книгу. Восьмое издание «Путеводителя по индейской Америке для младших школьников» Скотта Мишлена.

Хотя мы вернулись на наш чердак уже в пятом часу утра, Эсси сразу же села за работу. Она занималась этим неделями, ночь за ночью, до самого рассвета, почти не разговаривала и очень редко выходила даже в ванную за лезвиями. И наконец, однажды вечером я вернулся с работы и увидел, что на столе стоят розы и тарелка с горячим венгерским гуляшом, который Эсси никогда для меня не готовила, и возле вазы лежит ее первое настоящее произведение.

То, что она сделала, было очень простым. Очень скромным. Сначала я вообще ничего особенного не заметил. Но потом, пролистывая страницы с рисунками Сакагавеи и фотографиями вигвамов, я начал обращать внимание на крохотные пятна, которые могли бы быть случайными отпечатками детских пальцев, если бы их не было так много и они не были бы разбросаны по страницам таким необычным образом: то край указательного пальца, то отпечатки большого вдоль всего листа до самого номера, то брызги красных чернил прямо посреди карты. Как будто паук влез в чернильницу и начал плясать по странице. Затем я начал замечать пропущенные слова. Некоторые были замазаны, некоторые заклеены. А еще были пятна в форме жучков, вдавленные между строк. Некоторые из них, как мне показалось, и в самом деле были жучками. А еще там были крохотные порезы. Тысячи их. Я подозревал, что если разошью страницы, то обнаружу на каждой из них узор в виде снежинки или чего‑то подобного.

И это еще не все. Я не могу описать впечатление, которое произвела на меня эта книга. Дело было не в чем‑то одном, а в совокупности всех этих мелочей. Передо мной была выдуманная история учебника истории, который никто не читал и никогда уже не прочтет.

В ту ночь, пока я спал, Эсси пошла в Рузвельтовское хранилище без меня. Когда я проснулся и узнал, куда она ходила, я просто поверить не мог. Я говорил ей, что это безумие и что это опасно, как будто она сама не знала. Но она уселась за письменный стол и с головой ушла в работу.

Я вижу ее такой и сейчас, когда закрываю глаза. Она сидит, сгорбившись, в кресле, посреди ночи, покрытые шрамами бедра прикрыты подолом ночнушки, распушенные волосы спадают сплошной пеленой, загораживая свет, и поэтому ее лицо скрывает от меня густая тень.

* * *

– Я не знаю, почему в Сент‑Поле Бри не взяла с собой перчаток, – сказал Уилл. – Ну разве что из‑за дикой жары. У меня под шапкой волосы были мокрыми, хоть отжимай. Мы на тот берег ехали на автобусе. Возле хранилища нет остановки, и водитель не хотел нас высаживать, но Бри насвистывала вместе с ним песни Джанет Джексон и уговорила его, так что он все‑таки согласился нас выпустить. Он даже предупредил, что будет возвращаться обратно через три часа, так что для нас же лучше, если к этому времени мы станем ждать его на трассе. Мы бродили по складам, пока солнце не село. Сначала пытались как‑то отгонять москитов, но потом плюнули и сказали, пусть эти твари пируют. Мы видели баржи с мусором посреди коричневой реки. Они даже с места не сдвинулись. Плыви, кто хочет, и бери, что хочешь. Но впрочем, ни один нормальный человек в такую воду даже палец не сунет, не говоря уже о том, чтоб плавать в ней. В том парке, о котором я вам говорил – на стороне Миннеаполиса, – играл армейский оркестр. Но слышно было очень плохо. Мы даже мелодию различить не могли, только ритм более‑менее. Зато на стороне Сент‑Пола не было ни души. Пара брошенных машин, один работающий фонарь, несколько голубей – вот и все. Зато и опасности никакой не было. Не то что в Сент‑Луисе или Детройте. Совершенно пустынная местность. Но в хранилище мы оказались не одни. Далеко не одни. Только за угол завернули, смотрим: пожилая женщина сидит на куче покрышек – похоже, там раньше автостоянка была. У нее зонтик над головой и термос с лимонадом. Она еще и с нами поделилась. Рядом лежала целая стопка романов Диккенса. Не знаю, то ли она привезла их туда, то ли нашла. Дешевое издание для школьников, ничего ценного, но в отличном состоянии. Хоть сейчас бери и читай. Потрясающе. «Сегодня тут прямо как летнем лагере», – сказала она. Но мне казалось, что это место больше похоже на библиотеку. Разве не странно, как книги воздействуют на людей? Я о том, что в хранилищах все почему‑то разговаривают шепотом. Там было довольно много других ползунов. Человек пятнадцать – двадцать. И похоже, большинство из них друг друга знали. Мы так поняли, что они вместе пришли – может, какие‑нибудь студенты из местного колледжа, городские археологи. Мы постоянно на них натыкались – то они раскладывали книги стопками, то рылись в блокнотах, то просто стояли толпой и осматривались. Было такое ощущение, будто мы не в хранилище, а в каком‑нибудь японском саду в центре города: везде лучи фонариков, снаружи луна светит, а из‑за реки еще и музыка доносится. Поначалу Бри еще держалась около меня. Я так понял, в этом здании когда‑то был консервный завод – ржавая металлическая стружка попадалась там на каждом шагу. Я собрал грибов для Бри, и один она вставила в петельку на своем свитере. Тогда я и заметил, что на ней нет перчаток, и еще хотел ей об этом сказать. Потом я думал, что именно поэтому так все и вышло. Пока об остальных случаях не узнал. Кстати, вы не знаете, почему это обычно происходит с женщинами?

Уилл ждал с таким видом, как будто и вправду думал, что я ему отвечу. Как будто у нас с ним есть что‑то общее, кроме наших потерь. Есть такой дурацкий анекдот о том, что женщин‑читателей всегда больше. Но вместо того чтобы рассказать его, я снова поднес ко рту бутылку с водкой. В ветре, дующем с озера Верхнего, я различал смех Эсси.

– Я нашел одну книгу, – сказал Уилл. – «Приключения для молодых и отважных». Я только потому ее и взял, что она все еще была запаяна в сморщенный пластик. Но когда я снял обертку, у нее чуть корешок не отвалился. Там самой первой шла «Повесть о молодом человеке с пирожными». Вы ее читали? Я – нет. Я даже не знал, что это Стивенсон, пока… ну, в общем, только через несколько месяцев узнал. Когда уже все закончилось. На титульном листе было столько плесени, что я даже пожалел, что Бри не захватила перчатки. Я его рукавом перевернул. Но внутри страницы были почти чистыми. И я сразу же наткнулся на фразу: «Это был человек замечательный, даже если судить на основании того немногого, что было известно всем; известна же была только ничтожная часть его подвигов». Господи! – Уилл со свистом втянул воздух. А потом его передернуло. – В стене над нами было маленькое окошко, так что я там и сел. Я начал читать вслух для Бри, но в хранилище было слишком гулко. Каждый звук «с» звучал, словно шипение змеи. Кончилось тем, что Бри со смехом ткнула пальцем в плесень на странице. «Дифтерия», – шепнула она. А потом пошла бродить вокруг стопок из папок‑скоросшивателей, разглядывая наклейки. Как только она исчезла из виду, я продолжил читать. Читал, пока повесть не закончилась. Тогда уже луна поднялась над окошком, и стало гораздо темнее. Но у меня глаза привыкли. В какой‑то момент я вдруг понял, что давно уже не слышу музыку с того берега или разговоров других ползунов. Я закрыл книгу, и ее обложка отвалилась прямо у меня на глазах, словно корка с раны. Только поднявшись, я наконец‑то начал понимать, каким огромным было это здание. Наверное, огромнейшим из всех. Когда мы пришли туда, там было сумрачно и вокруг ходили люди. А теперь стало темно, хоть глаз выколи, и я не слышал ни единого звука. Как будто я уснул в школе и меня заперли на всю ночь. Я уже рот открыл, чтобы окликнуть Бри, но в последний момент передумал и просто двинулся в ту сторону, куда она ушла. Мне не хотелось кричать. Вроде как место для этого не подходящее. Но искать кого‑нибудь в хранилище это все равно что пытаться найти островок посреди океана, понимаешь? Там нет прямых проходов. Нет возможности держаться какого‑то одного направления. Нет ресторанных двориков, как в больших магазинах. Ты можешь или забираться все глубже в хранилище, или возвращаться к выходу. Сначала я подумал, что Бри вышла наружу. К той женщине с лимонадом. Ей нравились люди, как нам с тобой нравятся книги. Так что я двинулся обратно тем маршрутом, по которому мы шли. Но фонариками уже никто не светил, и дорожку из хлебных крошек мы не догадались насыпать, и никаких ориентиров я не запомнил.

Я прошел примерно четверть мили, как мне показалось, по прямой, но не видел ничего, кроме огромных стопок книг в мягких обложках и башен из старых картонных коробок. Звуков не было никаких, кроме моих шагов.

Где‑то мелькнул огонек – вроде недалеко, но немного в стороне, – и я не понял, где это. Дважды мне казалось, что я слышу справа шум воды, и я сворачивал вроде бы к выходу, но выхода не было, только бесконечные ряды книг. Тогда я начал звать Бри по имени. Не очень громко. Но так, чтоб можно было услышать. Я свой собственный голос не узнавал – как будто птица каркала. У меня был фонарик, но я не стал его зажигать. Я все еще надеялся заметить свет ее фонаря. Или еще кого‑нибудь. Мне казалось (я знаю, что этого не может быть, но клянусь: я помню каждый свой шаг), что я шел не меньше часа. То ли там темнее становилось, то ли я глубже забирался в хранилище, то ли глаза устали, но я уже и рук своих не видел. Пару раз я наступал на лежащие на полу книги и падал. В первый раз сильно порезал руку о кусок металла. В следующий упал на что‑то влажное и вонючее. Как будто в болотную тину. Мне все это уже осточертело. Но только я собрался заорать и позвать наконец Бри, как вдруг… Как вдруг…

В первое мгновение я подумал, что Уилл умолк, потому что я не смог скрыть свои чувства. Ну конечно, я не мог их скрыть. Я слушал его разинув рот, а из‑за проклятого сквозняка весь застыл, словно ледяная скульптура. Наверное, он решил, что я так отчаянно хочу знать, что же там было дальше. Но на самом деле я думал о маленькой полоске металла и о порезе на его ладони. О следе от бритвы.

Внезапно Уилл вскочил на ноги и буквально навис надо мной. Я все еще не мог сдвинуться с места, но во мне наконец проснулся тот инстинкт самосохранения, который вынудил меня уехать из Детройта три года назад, заставлял переезжать с места на место и даже подниматься с кровати и ходить в магазин не только за водкой, но и за овощами, овсянкой и зимними перчатками. Я попытался вспомнить, куда поставил лопату, на тот случай, если мне придется с боем прорываться из этой комнаты.

Но похоже, Уилл просто собрался снова поплакать. И почему бы нет? То, что с ним произошло, не имело ко мне никакого отношения. По крайней мере, не настолько, как он думал.

– Послушай, друг. Та женщина, которую я там увидел… Поэтому я и пришел сюда. Поэтому я и рассказываю о том, что смог узнать. Это контакт. Быть может, самый первый. Это и тебе может помочь, и, если ты найдешь других, я могу дать тебе адреса…

Ты несешь чепуху, – рявкнул я. Я тоже вскочил на ноги, взмахнул своими оперенными руками и хрипло закаркал: – Чего ты хочешь? Зачем я вообще тебе понадобился? Что я могу рассказать о…

– Я узнал ее имя, – сказал Уилл.

Я захлопнул рот. Мои руки еще были вскинуты, как будто я собирался взлететь. Но я снова застыл.

– Той девушки, которую я видел. Ее зовут Анна. – Он вытер слезы длинной костлявой ладонью. Несмотря на свой рост, он казался совсем мальчишкой. Мне одновременно хотелось и выкинуть его из окна, и напоить горячим шоколадом. – Ее звали Анной.

– Продолжай, – вырвалось у меня.

– Вот я и говорю. Я ничего не видел. Сплошная тьма вокруг, я весь в крови. И выхода найти не могу, не то что Бри. Я начал подниматься с пола и почему‑то посмотрел налево. И там была она. Просто стояла столбом. Темные волосы, пушистые такие, собраны в хвост. Очки. Бледная, в мокасинах, с фонариком. Прижимала к груди общую тетрадь, как Нэнси Дрю[21]на книжной обложке. Она смотрела на меня секунды три, а может, даже меньше. И это самое странное, хотя, наверное, не для тебя – все, кто пережил что‑то подобное, одно и то же рассказывают. Это были самые безмятежные три секунды в моей жизни. «Эй!» – воскликнул я, и тут вдруг хлоп – и ее нет. Ни мокасин, ни света, только горы книг. «Эй!» – закричал я снова, и уже не мог остановиться. Так и продолжал кричать. Не знаю, сколько еще я там пробыл. Немного, наверное. Неожиданно я оказался возле двери, но это была не та дверь, через которую мы вошли, а где‑то в половине квартала дальше по улице. Я добежал до парковки, где сидела та женщина с лимонадом, но ее уже не было. Тогда я подбежал к той первой двери и звал Бри снова, и снова, и снова, но так и не осмелился войти, и мне казалось, что внутри меня не слышно. Я как будто в матрас кричал. Кончилось тем, что я вернулся к тому месту, где мы высадились, дождался автобуса, и водитель по рации вызывал полицию. Хорошо хоть, копы быстро приехали. Только это и хорошо. А потом прошли недели… месяцы… но я продолжал вскакивать по ночам, когда мне мерещилось, что я слышу скрип ключа в замочной скважине. Мне и сейчас иногда кажется, что я чувствую ее запах. Слышу, как она шепчет мне на ухо: «Дифтерия». Я ходил к психологу, и он сказал, что потерять любимую вот так – когда не знаешь, где она и что с ней, это все равно что потерять руку или ногу. Ты никогда не сможешь смириться с тем, что ее больше нет. Я не знаю, что заставило меня снова пойти на форумы ползунов. У меня и мысли не было о том, чтобы еще хоть раз сунуться в хранилище. Но однажды я сидел в Сети, ходил по ссылкам и наткнулся на дискуссию под заголовком «Не встречали ли вы…». И я подумал, что это тема о поиске книг. Но заглавный пост оказался таким: «Джейми. Двадцать четыре года. Светлые прямые волосы, босоножки, розовая блузка с застежкой спереди, ожерелье с гипсовыми подвесками, пластмассовые кольца на пальцах. Пропала в хранилище на Лонг‑Бич 22 июля 2010 года».

В конце была ее фотография. И за этим постом шли четыреста восемьдесят восемь похожих. В четыреста тридцать втором было сказано: «Смешливая брюнетка Анна. Двадцать восемь лет. Мокасины. Очки. Не любит смотреть в глаза. Пропала в хранилище в Сан‑Антонио 14 февраля 2011 года». Фотографии не было. Но я понял, что это она. И вот теперь ты понимаешь? Понимаешь, почему я пришел сюда? Мне просто хочется убедиться, что она… где‑то есть. Я хочу убедиться, что кто‑нибудь ее видел. Так что, пожалуйста. Я тебя умоляю…

Он умолял, действительно. И снова начал плакать.

Но я был в панике. Я отчаянно пытался вспомнить хоть кого‑нибудь из моего школьного альбома – кого‑то, чью внешность я мог описать, чтобы Уилл сказал: «Ой, нет, это не Бри» – и убрался бы из моей квартиры, и тогда я побросал бы вещи в сумку и снова сбежал. Он думал, я не знаю, что так много ползунов видели одно и то же. И все‑таки в его рассказе было кое‑что новое для меня. Да, ползуны встречают чужих призраков, а исчезнувшие люди находят дорогу обратно, но попадают не в те места или же оказываются в некоем новом мире литературных персонажей: живут (или не живут), словно высушенные бабочки, на страницах выброшенных книг и навсегда остаются такими, какими были в последние мгновения своего существования, и иногда мы можем с ними сталкиваться – не как с собственными воспоминаниями, а как с частью общей культурной памяти…

Меня могла бы увлечь эта идея. Если бы она имела ко мне хоть какое‑нибудь отношение.

– Дружище, – сказал Уилл и наконец‑то схватил меня за грудки. Я знал, что он это сделает. В последнее время я почему‑то пробуждал подобные порывы в таких людях, как Уилл. – Пожалуйста. Я не хотел напоминать о твоем горе. Но ты не думал о том, что у нас еще есть надежда? Если все мы встречаемся с ними, то, может быть, мы сможем их вернуть? Или хотя бы увидеть? Разве ты не хочешь этого? Разве не стоит пожертвовать всем… всем, что есть… чтобы взглянуть на нее пусть даже всего один раз?

И тут я чуть было не сдался. Чуть не рассказал ему все то, что он хотел услышать. Всю свою несчастную историю. Как меня ограбил и избил до полусмерти какой‑то наркоман, устроивший в Рузвельтовском хранилище подпольную лабораторию. Как через час меня нашла веселая компания ползунов, как они совали сигареты мне в рот и отпаивали пивом – и все‑таки поставили меня на ноги. Как я поднимался по темной, прогнившей лестнице, чтобы найти Эсси, показать ей свои новые синяки и познакомить ее с моими новыми друзьями.

Найти ее…

Как далеко она собиралась зайти? Это единственный вопрос, который не дает мне покоя. Конечно далеко. Возможно, почти до конца. Ведь это логическое продолжение всего, что она делала как художница и как человек. Следствие ее отчаянного, безудержного стремления проникнуть в самую суть людских историй. Оставить свой след. Взрезать поверхность и выяснить, раз и навсегда, что же под ней скрывается. Или же доказать, что внутри пустота.

Наверное, ей понадобилось для этого несколько часов.

Вокруг нее идеальным квадратом со сторонами длиннее, чем ее рост, были разложены стопки бумаги. Некоторые листы были чистыми, некоторые – вырванными из книг, то ли из тех, что оказались под рукой, то ли из отобранных специально. Наверняка отобранных. Я никогда этого не узнаю. А если и успел что‑то заметить, то не смогу вспомнить.

Единственным, чего я никогда уже не забуду, была сама Эсси: она лежала совершенно голая на февральском леденящем холоде, со склоненной к правому плечу головой, и ее кровь разливалась по белой бумаге, словно огромные и красные распахнутые крылья. Ее руки и ноги напоминали географические карты, на которых кровавые реки из мелких и крупных порезов стекались к огромному пульсирующему гейзеру на правом бедре, где она надавила сильнее, чем надо (или именно так, как надо), и вскрыла бедренную артерию.

Я долго не мог сдвинуться с места, наверное теряя те драгоценные секунды, когда ее еще можно было спасти. Но я лишь стоял и смотрел. Мне казалось, что она уже мертва, и это было полной глупостью: я же видел, как льется кровь. Красный океан крови выплескивался из раны, которую Эсси сама себе нанесла, и растекался по созданному ею бумажному материку. Но она не двигалась и, кажется, не дышала. Ее тело было совершенно белым – белее, чем бумага. И выглядела она… не счастливой и даже не спокойной, а просто… безмятежной. Я никогда раньше не видел Эсси безмятежной.

А потом она очнулась – в последний раз. И закричала. Она даже успела что‑то выкрикнуть, когда я метнулся к ней.

– Останови!..

Пыталась ли она сказать мне, чтобы я остановил кровь? Или чтоб остановился и не подходил ближе? Мне было все равно. Поскальзываясь на липкой крови, я бросился на колени и сжал ладонями края разреза, но никак не мог их соединить – ее кожа была тонкой, словно весенний лед. Я даже тепла не чувствовал, только липкую влагу. Мне удалось нащупать разорванную артерию, или, по крайней мере, так мне показалось, но зажать ее я не мог. Я сорвал куртку и попытался просунуть ее под ногу Эсси, чтобы сделать жгут, но она закричала громче. Я тоже кричал, а потом – кто знает, возможно, это было рефлекторное движение – она вскинула руку и ухватила меня за запястье.

– Лоуренс, – прорыдала она. – Мне больно.

И я понял. Я и сейчас считаю, что понял ее правильно. Ее уже было не спасти. И если я хотел хоть что‑нибудь для нее сделать, нельзя было терять времени. Я схватил первое, что подвернулось под руку, и эта книга как будто лежала там специально для меня. «Мировая энциклопедия» 1978 года издания. Тяжелая и задубевшая на холоде, как камень.

Подняв ее, я снова посмотрел Эсси в глаза. И увидел в них вызов. Буйное, не знающее границ воображение. Невообразимую боль и, как ни странно, испуг. Потому что она думала, что я не смогу? Или вдруг поняла, что смогу?

Я не спрашивал. Я опустил книгу и раскроил ей череп одним ударом.

Не знаю, долго ли я просидел рядом с ней. Помню, как я заметил, что кровь уже не течет. Помню, как почувствовал, что замерз.

Не знаю, как мне удалось спуститься вниз. Но ребята, которые мне помогли, все еще были там. Представляю себе, как я выглядел. Весь в синяках после недавней драки, штаны и рубашка пропитаны кровью Эсси, а на пальцах ее мозги. Наверное, я как‑то сумел объяснить им, что нужно подняться наверх, потому что они поднялись. А когда спустились, кто‑то помог мне встать с пола и сказал: «Парень, тебе в больницу надо».

И они меня отвезли. На следующее утро в палату пришли полицейские, чтобы снять показания. И я не сразу понял, что они расспрашивают только о нападении. А об Эсси ничего не знают. Я сказал им, чтобы они вернулись в хранилище и осмотрели второй этаж под изображением феникса.

Они нашли там кровь, целые лужи крови. Но Эсси не было. «Тебе повезло, что ты выжил», – сказали они, когда разговаривали со мной в последний раз. Я дал им – свой адрес и пообещал сообщать о том, где буду жить в будущем, хотя они меня об этом не просили. А потом они ушли.

Как Саре удалось найти меня в больнице? Как она узнала о случившемся? Понятия не имею. Она такая же неугомонная, какой была ее сестра. Но не такая талантливая и забавная. Через час после того, как сказали, что меня выписывают, она позвонила мне в палату из Коннектикута.

– Где Эсси? – спросила она, как только услышала в трубке мой голос.

Я бросил трубку, отключил телефон и стал дожидаться, когда меня выпустят. Вернувшись на наш чердак, я обнаружил на автоответчике семнадцать сообщений от Сары. В последнем она заявила: «Я еду к вам».

Я собрал вещи. Одежду, туалетные принадлежности, бутылку водки. Никаких блокнотов, и уж конечно никаких книг. Пустой футляр от бритвы Эсси, но ни одно из ее творений. Я переехал в Бэттл Крик. Устроившись на новом месте, я сообщил свой адрес Детройтской полиции. И сделал то же самое после следующего переезда. Если копам удастся что‑нибудь выяснить или захочется что‑нибудь сделать со мной, пусть знают, где меня искать.

Но не Сара. Я не мог взглянуть Саре в лицо.

Я посмотрел на Уилла, который глядел на меня своими детскими заплаканными глазами. Детскими, потому что он все еще верил, что у его истории может быть продолжение. А впрочем, возможно, он и был прав.

– Прости, – сказал я, и в каком‑то смысле я не лгал. – Я никого не видел.

Тогда он просто нахлобучил шляпу. Ссутулился. Запахнул пальто и повернулся к выходу. Он уже открыл дверь, когда я схватил его за руку.

– Ты на мой вопрос не ответил, – напомнил я ему.

Вот теперь он выглядел по‑идиотски. Слепой, сбитый с толку Эдип. Или это я такой, а не он?

– Как ты меня нашел, Уилл?

– Я… не помню, – пробормотал он. – Постой‑ка, помню! Мне пришел имейл.

– Имейл?

Возможно, из полиции? Кто‑то начал проверять чаты и форумы в надежде собрать информацию?

– Там был указан твой адрес.

– От кого?

– Не знаю. Они же редко подписываются. – Уилл шагнул наружу под пронизывающий маркеттский ветер, но вдруг обернулся: – Похоже, это девушка из Аризоны.

На этот раз я уставился на него в недоумении:

– Из Аризоны?

– Это всего лишь догадка. Там был обратный алрес: phoenixgirl@gmail. com.[22]

Пустая водочная бутылка затряслась у меня в руке. Запульсировала. Футляр из‑под бритвы бил в мою грудь.

– О боже, – добавил Уилл, – прости, чуть было не забыл. Она попросила меня передать тебе сообщение.

– Сообщение.

Неужели я плачу? От страха? Перед тем, что может сделать Эсси, когда отыщет меня? Или перед болью осознания, что ее последняя великая попытка провалилась, и Эсси не может прорваться туда. Или оттуда. Или куда там она так отчаянно хотела попасть?

Да и уверен ли я, что эта девушка‑феникс – Эсси? Если это Сара, значит, Саре все уже известно.

Я ухватился за обледеневший дверной косяк. Пальцы обожгло холодом. Но я продолжал за него держаться.

– Сообщение совсем короткое, – сказал Уилл.

Оно, мне кажется… звучало так: «Скажи ему, что мы скоро увидимся».

(перевод М. Ковровой)