Глен Хиршберг

ЭСМЕРАЛЬДА:

История первого книжного хранилища

Не страшно, что на вашей книжной полке не так уж много книг, а помещение, которое она украшает, выглядит скромно. Закройте за собой дверь и, войдя сюда, отриньте от себя все заботы внешнего мира, обратив свои взоры к умиротворяющему обществу великих, ушедших от нас.

Артур Конан Дойл, «За волшебной дверью» [18]

Пролог

Впервые мы узнали о них оттуда, откуда в наше время все узнают обо всем: из Сети. Некий самопровозглашенный «городской исследователь», способный загореться любой идеей и побуждаемый тем стремлением влезать в запретные места, от которого большинство людей, по их признанию, избавляются еще в школе, забрался в свое пятьсот тридцать второе заброшенное здание в центральной части Детройта. К счастью, он прихватил с собой цифровую камеру и запасную карту памяти.

Через несколько часов появилась первая страничка на фликре. В следующие несколько недель возникли статья в Википедии и группы в блогспоте и Фейсбуке. Истории об этом первом хранилище всегда складывались из баек и небылиц. Можно было найти и расспросить кого‑нибудь из сотрудников районной школы Рузвельта, но никто этого не сделал. Очень скоро первые ползуны (никто не знал, откуда взялось это название) осмелели настолько, что начали появляться на пустынных улицах, чтобы исследовать территорию и составить карты местности. Затем последовали первые аресты за вторжение и первые исчезновения людей. Через некоторое время разнообразные слухи о книжном хранилище Рузвельта объединились в легенду, содержащую достаточно правды, чтобы считаться достоверной, поэтому любой ученый, которому предстоит в будущем исследовать эту тему и публиковать результаты в цифровом, эфирном или любом другом формате, всегда сможет рассказать вот такую историю:

Из района, где расположена средняя школа, уезжают последние отчаявшиеся семьи, и вот учеников становится все меньше, здания разрушаются, финансирование сокращается, и школа тайно занимает пустующий склад на одной из тех детройтских улиц, где со времен массовых беспорядков не видели ни единого работающего фонаря. Затем сотрудники школы (а вернее, бандиты и подвыпившие бывшие дальнобойщики, с которыми расплатились остатками казенных денег) начинают свозить полные грузовики потрепанных или совершенно новых учебников, тетрадей, канцтоваров, плакатов, карт, писчих принадлежностей и целые библиотеки пожертвованных детских книг, биографий президентов и великих спортсменов на склад, который уже окрестили хранилищем. Первоначальный план заключался в том, чтобы все это распродать, в надежде возродить последнюю действующую школу в округе.

Но школа закрывается. Финансирования больше нет. Сотрудники разъезжаются по домам, расположенным в других, гораздо более благополучных районах. Бывшие дальнобойщики возвращаются в свои бары, а бандиты – в свои банды.

И вот, на складе с выбитыми стеклами, зияющими дверными проемами и исписанными непристойностями бетонными стенами лежат книги, тетради, карты и учебные пособия бывшей районной школы Рузвельта – лежат там, где их бросили, похожие на движущиеся барханы или великие озера бумаги. Они жмутся друг к другу, словно пингвины, в снежные мичиганские зимы Они коробятся и выцветают жарким и влажным летом. Их рвут, чтобы устроить себе гнезда, еноты, крысы, голуби и бомжи. Они гниют. Они прорастают травой и грибами. Отменяются.

Когда их нашел первый безымянный исследователь, они пролежали в этом месте уже более тридцати лет.

Меньше чем через полгода было обнаружено второе хранилище – в заплесневелом, влажном портовом ангаре на Рыбацкой пристани. Его нашли исследователи совершенно иной породы. Благополучные студенты колледжа, которые путешествовали по побережью и останавливались в хостелах. Следом за ними явилась группа преподавателей из Беркли, были написаны первые научные работы и проведен первый симпозиум по предмету, который они окрестили Финалом. Если они и видели иронию в том, чтобы назвать Финалом совершенно новый феномен, то никому об этом не сказали.

К концу 2010 года такие же хранилища возникли в Чикаго, Сент‑Луисе, Форт‑Лодердейле. Изначально все они находились в черте города и были созданы в результате банкротства школьной системы. Но затем о своем закрытии объявили владельцы последнего книжного магазина в Далласе, гигантского супермаркета, объединившего в себе двадцать пять крупнейших магазинов Техаса. И вместо того чтобы устроить последнюю распродажу или выставить весь товар на eBay,[19]они наняли двадцать пять трейлеров, загрузили их как попало и развезли книги по стране, положив начало новым хранилищам.

Прочие владельцы магазинов последовали их примеру. Это стало чем‑то вроде проявления гражданской позиции, предметом для гордости, отчаянным актом протеста. Они не пытались выжать из своего товара последние жалкие пенни. Вместо этого они разбрасывали книги, словно семена, закапывали их, как зерна, в жирную почву гниющего в хранилищах языка в надежде, что семена прорастут. И породят новое поколение не читателей – люди все равно продолжали читать, что бы нам ни говорили сторонники традиций, – а библиофилов. Молодую здоровую субкультуру.

Затем к владельцам магазинов присоединились и частные лица. Читатели, которые всю жизнь собирали личные библиотеки, завещали детям отвезти все ненужные книги в хранилища и там похоронить. После того как книжные магазины закрылись, а сетевые оказались переполненными никому не нужными товарами, продажа книг стала трудным и не приносящим прибыли делом. Гораздо проще было отыскать ближайшее хранилище и все книги свезти туда – где их мог забрать любой желающий. Конечно, в первую очередь хранилища притягивали к себе вовсе не библиофилов. Первыми туда пришли нищие. Торговцы наркотиками и наркоманы. Сектанты. Фетишисты. Когда количество пропавших без вести людей стало расти, полицейские власти сначала впали в уныние, а потом запретили пользоваться хранилищами. Но полиция никогда не занималась зачисткой и очень редко их патрулировала. А люди – по любым причинам – продолжали приходить, хотя и не так часто и обычно после наступления темноты.

Книги тем временем лежали сваленными в кучи, словно мертвые тела во рву. Их страницы шевелились под порывами ветра, не возвращаясь к жизни, но каким‑то образом сохраняя ее. Время от времени какая‑нибудь из страниц поднималась, словно рука, протянутая к тому, кто ее потревожил, или машущая на прощание.