А. Сопровскому

I. «Хорошо, когда истина рядом!..»

Хорошо, когда истина рядом!

И весёлый нетрезвый поэт

Созерцает внимательным взглядом

Удивительный выпуклый свет.

И судьбу свою вводит, как пешку,

В мир – сверкающий, чёрный, ничей –

Где модели стоят вперемешку

С грубой, чёрствою плотью вещей.

А слова тяжелы и весомы,

Будто силится твёрдая речь

Воссоздать голоса и объёмы

И на части их снова рассечь.

Чтоб конец совместился с началом,

Чтобы дальше идти налегке,

Чтобы смертное имя звучало

Комментарием к вечной строке.

II. «Оттого ли моею судьбою…»

Оттого ли моею судьбою

Предназначено верить в твою,

Что свободы мы ищем с тобою

В государстве на рыбьем клею?

И покуда в артериях тесных

Бьётся ясная жажда труда,

Мы к разряду слепых и бесчестных

Не причислим себя никогда.

Как по озеру утка‑подранок

Бьёт крылом огнестрельную гладь,

Так и мы, чуть родясь, спозаранок

Открывали ночную тетрадь.

Славно пьётся за светлое братство,

За бессмертие добрых друзей –

Дай‑то Бог перед ним оправдаться

Незатейливой, грешной, своей…

1972

«Бегут лучами к Богу…»

Бегут лучами к Богу

созвездия вдали.

На сонную дорогу

их отсветы легли.

В огромном спящем мире

остались мы вдвоём

в неприбранной квартире,

сдаваемой внаём.

Уже лесные дали

свободны ото льда,

а мы сюда въезжали

в такие холода!

И разве переспоришь

апрельское тепло,

хотя с тех пор всего лишь

три месяца прошло.

На празднике синицы,

берёзы и ручья

не опускай ресницы,

любимая моя.

Скажи судьбе спасибо

за тихое житьё.

Зачем спрямлять изгибы

солёных рек её?

Пустырь ещё печален,

но велики поля,

и пятнами проталин

испещрена земля.

Она бежит полого,

далёко, в мир другой,

за кольцевой дорогой,

за рощей и звездой.

Такой простор протяжный,

такие сны видны

с двенадцатиэтажной

бетонной вышины!

Лежат себе отвесно

деревни и леса,

и тело тянет в бездну,

а сердце – в небеса.

Недаром в договоре

и подпись, и печать.

С квартиры этой вскоре,

так вскоре нам съезжать!

Что ж, упакуем книжки,

да вынесем на двор

мещанской мебелишки

разрозненный набор.

Фаянсовая плошка,

серебряный браслет.

Хозяйка из окошка

склонилась нам вослед.

А утро вербой веет,

и в сумеречной дали

медлительно светлеет

окраина земли…

1979

«В Переделкине лес облетел…»

В Переделкине лес облетел,

над церквушкою туча нависла,

да и речка теперь не у дел –

знай журчит без особого смысла.

Разъезжаются дачники, но

вечерами по‑прежнему в клубе

развесёлое крутят кино.

И писатель, талант свой голубя,

разгоняет осенний дурман

стопкой водки. И новый роман

(то‑то будет отчизне подарок!)

замышляет из жизни свинарок.

На перроне частушки поют

про ворону, гнездо и могилу.

Ликвидирован дачный уют –

двух поездок с избытком хватило.

«Жаль, что мне собираться в Москву…»

Жаль, что мне собираться в Москву,

что припаздывают электрички,

жаль, что бедно и глупо живу,

подымая глаза по привычке

к объявленьям – одни коротки,

а другие, напротив, пространны.

Снимем дом. Продаются щенки.

Предлагаю уроки баяна.

Дурачьё. Я и сам бы не прочь

поселиться в ноябрьском посёлке,

чтобы вьюга шуршала всю ночь

и бутылка стояла на полке.

Отхлебнёшь – и ни капли тоски.

Соблазнительны, правда, щенки

(родословные в полном порядке),

да котёнку придется несладко.

Снова будем с тобой зимовать

в тесном городе, друг мой Лаура,

и уроки гармонии брать

у бульваров, зияющих хмуро,

у дождей затяжных, у любви,

у дворов, где в безумии светлом

современники бродят мои,

словно листья, гонимые ветром.

1981