Когда вы убили своего отца?

Следующий день начался многообещающе. Магазин я открыл в девять. У дверей толпились люди, но заходить никто не спешил. Я вошел на свой сайт и увидел, что кто‑то заказал самую дорогую книгу – «Казино Рояль», триста фунтов, без суперобложки. Я возликовал и пошел к шкафу за книгой. Ее там не оказалось.

Я не особенно насторожился. Я часто забывал класть книги на место. Брал самое дорогое издание, наслаждался, а потом оставлял его где ни попадя. Если книга пропала таким образом, поиск в сердцах ничего не даст. Надо расслабиться, пройтись, подумать. Это помогает восстановить последовательность событий и найти пропажу.

Поэтому я закрыл магазин, перешел через дорогу и заглянул в кафе к Джеффу. Заказал блинчики с горячим шоколадом и постарался расслабиться. Джефф (он частенько покупал у меня книги по садоводству) бродил туда‑сюда и пытался обсудить со мной проблемы международных отношений.

– Ачто на Ближнем Востоке делается? Отдыхать туда не поедешь… А ООН? Что скажешь? Назови хоть две объединенные нации…

Когда я вышел из кафе, из дверей местной автошколы показались двое подростков. Сначала я не обратил на них внимания, но когда я стал отпирать магазин, один из мальчишек заговорил со мной. На вид ему было лет шестнадцать, высокий, жилистый и мускулистый. Я не понял ни слова, однако звучало все это подозрительно знакомо.

– Ты чё на моего брательника наехал, чмо, в натуре!

– Простите?

Я оглянулся и увидел, что Качок стоит рядом с Фашистиком – сыном Гавкера.

– Чё? Чё? – не унимался Качок. Я понял, что они братья.

Я вбежал в магазин и захлопнул за собой дверь. Подростки прижались к стеклу, принялись корчить рожи и тыкать в меня пальцами. Потом им это надоело, и они ушли. Я подождал немного, высунулся и посмотрел вокруг. Братьев нигде не было.

Я зашел обратно и на всякий случай закрыл дверь. Сел за стол, вошел на сайт и просмотрел заказы. Минут через десять в дверь грубо постучали. Мальчишки вернулись с отцом.

Гавкер прижался лицом к стеклу и попеременно указывал то на меня, то себе под ноги, приглашая подраться. Что же меня остановило? Помимо здравого смысла – то, что в руках Гавкер держал заряженный самострел.

Увидев, что я не склонен принять вызов, грубиян подергал дверь и лишний раз убедился, что она заперта. Тогда вся семейка принялась танцевать какой‑то устрашающий танец. Они Скакали и кривлялись под окнами. Гавкер стащил футболку и представил на мое обозрение мощный торс, по цвету и текстуре больше всего напоминающий свиное сало. Он прыгал возле двери, демонстрировал бицепсы и тыкал в меня пальцем. Сыновья подражали отцу – плевали в окно, кричали и как петухи сталкивались грудью.

Представление длилось минут пятнадцать. Наконец мои мучители двинулись прочь, продолжая орать и Приплясывать.

Не успел я отмыть плевки с окна, как в дверях показалась Каро. Она была сильно взволнована. К ней приходили двое полицейских – расспросить об Уоррене. Кто‑то видел, как неизвестный столкнул беднягу под поезд. Составили и портрет подозреваемого, но тип на фотороботе настолько отличался от меня, что Каро без тени сомнения заявила, что видит данного субъекта впервые в жизни. И все же визит ее насторожил.

– Как думаешь, они тебя подозревают? – спросил я.

– Нет.

– Ты призналась, что Уоррен тебя преследовал?

– Нет. – Каро взглянула на меня с отчетливым упреком. – С какой стати!

– Значит, им ничего не известно. Так что ты дергаешься?

– Мне не понравилось, как они на меня смотрели.

Я закрыл магазин на обед. Взявшись за руки, мы пошли прогуляться – не потому что нам хотелось гулять, а потому что это помогало мне сосредоточиться. Мы сели на скамейке возле «Вулворта» и уставились на грязный поток машин.

– Я все думаю: что бы сделал мой отец, – заговорил я.

– Я его помню, – улыбнулась Каро. – Красавец мужчина, да?

– Папа? Да ты что? Ты его ни с кем не путаешь? Он сильный, да. Надежный. Не сдается, пока не найдет выход.

– Ну и? – Каро явно имела в виду, что пора переходить к делу.

Если бы я не был правильным мальчиком из книг Ника Хорнби, я бы разбил ей лицо.

– Я собираюсь поступить, как поступил бы мой отец, – объяснил я. – Я пойду и поговорю с Гордоном – как мужчина с мужчиной. Попробую все уладить.

Каро выпрямилась и посмотрела мне в глаза. Ее цинизм куда‑то испарился.

– Думаешь, получится?

– Да, – твердо сказал я. – Не важно, урод он или нет, я видел, как он на тебя смотрит. Старик тебя обожает. Я выложу всю правду: что ты боишься остаться без наследства, что ты попала в беду, но слишком гордая, чтобы признаться…

– Мне нравится, – кивнула Каро. – Хорошо сказано.

– Объясню, что дело не только в деньгах. Тебе нужна его любовь.

– Только не говори про Плохого Иисуса, – попросила она. – Скажи, что я неудачно вложила средства.

– Ладно.

– Завтра вечером.

– Почему завтра?

– Эйлин – медиум. Завтра вечером она будет общаться с духами, и папа весь вечер просидит один.

Я взял пистолет Уоррена и заткнул за пояс. Пистолет предназначался не Гордону; я собирался побеседовать со стариком, а не убивать его. Просто последние события отбили у меня охоту гулять в темноте.

Ленни утверждал, что в настоящем бою лучшая защита – это бегство. «Сейчас любой сопляк таскает нож. Даже если ты круто дерешься, кто‑нибудь может зайти тебе за спину и пырнуть. Презирай себя на здоровье за бегство; это лучше, чем оставить жену вдовой, а детей – сиротами».

Теперь потребность в бегстве отпадала. Если я наткнусь на Плохого Иисуса (или он наткнется на меня), у меня будет верный ответ на его высокомерные штучки. Самый убедительный ответ.

Позади кто‑то шел. Я решил проверить – вдруг за мной следят? – и проскользнул за ворота с вывеской «Коммивояжерам вход запрещен». Я подождал в саду, пока незнакомец пройдет. Это оказался старик – седой старик в плаще и с тростью в руках.

В двадцать минут девятогоя уже звонил Гордону в дверь. Ночь выдалась ветреная, деревья гнулись и стонали. Казалось, ветер нес запах денег из богатых домов. У соседнего подъезда приветливо горели яркие огни. Раздался шум колес, потом – слова приветствия. Кто‑то приехал в гости на ужин. Открылась дверь дорогушей машины (о, у моих машин двери открывались совсем не так). Послышался женский смех, и веселые голоса затихли вдали.

Я наконец понял, почему Каро так бесилась. Ее отец был при деньгах. Дом, конечно, не мог сравниться, скажем, с резиденцией Джаггера, но Гордону определенно не приходилось экономить. Отпрыски богатых родителей жили на содержании в модно обставленных резиденциях, а единственная дочь Гордона ударилась в аферу, чтобы хоть как‑то выбраться из дыры и отдать долги.

Гордон не отвечал, так что я навалился на звонок и издал типичный звонок в стиле хэллоуиновских попрошаек. В коридоре послышалось шарканье. Затем – тишина, словно кто‑то прислушивался.

– Кто там? – спросил высокий женоподобный голос.

– Марк, – как можно веселее ответил я. – Друг Каролины. Мы к вам заходили на днях.

Снова тишина, словно Гордон мне поверил, но раздумывал, стоит ли надрываться и открывать мне дверь.

– Что тебе надо?

– Да так, решил зайти по‑дружески.

– С какой стати?

– Из самых теплых побуждений.

Раздалось кряхтение. В замке повернулся ключ, дверь отворилась, и я увидел Гордона в халате и тапочках. Голые лодыжки сияли белизной, из‑под халата высовывалась отвратительная зеленоватая пижама. Для человека, который по уши увяз в дерьме, Гордон был настроен довольно враждебно. Увидев, что я ничего не принес к столу, он попятился, склонив голову набок.

– Слушай, я хотел одну передачу посмотреть, так что ты не вовремя.

– А что, записать ее нельзя?

– Видишь ли, нет. Я поставил запись на другом канале.

– Передача во сколько?

– В девять.

– Вот видите, у нас еще сорок минут.

– Знаю, но я хотел кофе выпить и газету найти…

– Что, на это уйдет сорок минут? Гордон неожиданно рассмеялся:

– Конечно, нет. Ну и ловкач ты! – Он отступил, впуская меня в дом. Похоже, в голове у него сложился определенный план. – Кофе я могу прямо сейчас сделать, чтобы не тратить время.

Я проследовал за хозяином на кухню. В гостиной орал телевизор. Гордон принялся увлеченно хлопотать вокруг чайника, но неожиданно присел на табуретку и замер, тяжело дыша.

– Вы как? – забеспокоился я.

Он отмахнулся, показывая, что дышать ему в данный момент важнее, чем отвечать на вопросы.

– Понимаете, – перешел я к делу, – у Каро нет денег, и она боится, что ваш брак повлияет на ее будущее.

Гордон с улыбкой кивнул, и я уж было решил, что мое убийственное обаяние действует. Увы, я ошибался.

– Неужели, – усмехнулся Гордон. – Так‑так. Что же она сама мне не сказала?

– Она слишком гордая. Вы же знаете, как бывает. Сначала молчат о простых вещах, а потом все становится сложнее и сложнее – об этом уже и не расскажешь.

Гордон смотрел на меня, как на идиота. В чем‑то он, наверное, был прав.

– Послушай, Родни, – заговорил он, подняв указательный палец.

– Я не Родни. Гордон меня не слышал.

– Ты думаешь, я круто обошелся с дочерью. Бьюсь о заклад, она не говорила о вкладе на ее имя.

– Не говорила.

– Когда Каролина появилась на свет, мы сделали специальный вклад. Каждый год добавляли тысячи четыре, точно не помню. Когда ей исполнился двадцать один год, она получила деньги в свое распоряжение. Восемьдесят пять тысяч фунтов. Можно купить квартиру или даже дом… У нее в то время была приличная работа, так что Каролине было по силам выплачивать закладную.

И что же она сделала? Ушла с работы, совершила кругосветное путешествие, купила машину и спустила деньги на шмотки. Через полгода денежек и след простыл. Ты можешь сказать, что трата денег – личное дело моей дочери. Согласен. Но тогда мои деньги – исключительно мое дело.

Рассказ меня удивил, хотя я постарался не подать виду.

– Допустим. Признаю, Каролина поступила неправильно. Однако подумайте сами, кто в двадцать один год поступит иначе? Что мы знаем о жизни в этом возрасте?.. Не понимаю, к чему вы клоните.

– К чему я клоню? – Гордон залил кофе кипятком. – Каролина – взрослая девочка. В жизни она ничего не добилась. Мне жаль, да, но я тут ни при чем. Мне семьдесят три года, и на закате жизни я неожиданно обрел счастье. Моей женой станет прекрасная женщина. Не Каролина ухаживает за мной, обо мне заботится Эйлин.

– Выходит, Каро права? Вы не намерены оставить ей дом. Что бы сказала на это ее мать?

– Не ваше дело. И не ее.

– Вы понимаете, что ваше отношение обижает Каро?

– А знаешь, что меня обижает? Отношение моей дочери. Когда я был в ее возрасте, я не ждал, что родители оставят мне дом.

– А что, было что оставлять?

– Нет. Но это к делу не относится! – Гордон разозлился. – В молодости у нас в колледже учился парень по имени Димбо‑Болтун. Естественно, по‑настоящему он был не Димбо и даже не Болтун, но именно так мы его прозвали. Бедный Болтун. Он только и говорил, что о матери, которая второй раз вышла замуж и вычеркнула его из завещания. Ужасно… Не хочу, чтобы Каролина чувствовала себя обделенной.

– Вы имеете в виду, что позаботитесь о ней?

– Я имею в виду, что не стоит выдумывать то, чего нет. – Гордон посмотрел на часы и встал. – А теперь извини, скоро начнется передача. Я все серии смотрел, не хочу пропускать.

Я окинул старика оценивающим взглядом. Благообразная седина, шкиперская бородка – он мог бы красиво состариться. Все данные налицо. Если бы это тело населил иной дух, разница была бы разительной. Каро права. Старикашку переполняли эгоизм и всепоглощающее безумие. Он вычеркнул единственную дочь из завещания, наплевал на волю покойной жены и теперь ждал, что его похвалят за такое преступление.

– Значит, кредит на покупку машины не обсуждается?

– Какой кредит?! – возопил Гордон. – Мы оба прекрасно знаем, что я из этих денег и пенни не увижу.

Пора было уходить. Гордон действовал мне на нервы. В коридоре я решил нанести заключительный удар.

– Кстати, вы сломали мне боковое зеркальце.

– Чего?

Я объяснил, что случилось. Он стал отрицать. Я напомнил, что Каро все видела.

– Не будем делать из мухи слона, – предложил я. – Заплатите за зеркальце, и я не буду портить вам права.

– Нет! Нет! – Гордон явно завелся. – Не смей на меня давить!

Он принялся бегать взад‑вперед, заложив руки за спину.

– Я на вас не давлю, – терпеливо сообщил я. – Вам просто на месте не сидится.

Гордон сверкнул налившимися злобой глазами:

– Слушай, ты, надменный ублюдок! Ты заявляешься сюда, треплешь мне нервы, указываешь, что мне делать с моим домом, с деньгами… А получив от ворот поворот, пытаешься выдавить деньги, обвиняя меня в том, к чему я отношения не имею! И ты это прекрасно знаешь! Катись ты знаешь куда.

Во время этой речи лицо Гордона три раза меняло цвет: красный, пурпурный, наконец малиновый. В конце концов отец Каро сделался похож на портрет Френсиса Бэкона. Внезапно Гордон пошатнулся и упал на спину. Тяжело приземлился – шмяк! – и в воздух взвилось облачко пыли. Пыль была не от ковра, а от самого Гордона.

Я застыл. Потом рассмеялся – неожиданно для самого себя. То был смех детского ликования, за которое я отказываюсь нести ответственность.

Гордон по‑прежнему лежал на спине, бородка топорщилась в потолок, один тапок почти свалился с ноги. Его глаза были закрыты. Я наклонился и похлопал старика по щекам.

– Гордон? Гордон? – Ударил посильнее. – Гордон! Что с вами?

В горле послышалось клокотание. Потом он замер. Я попытался нащупать пульс, но у меня ничего не вышло. Отец Каро скончался.

Я бросился через весь дом, пытаясь найти телефон. Телефон обнаружился на кухне. Я схватил трубку и хотел было вызвать «скорую». Потом задумался. Если вызвать врача, Гордона могут еще спасти. Каро меня не простит. Я сам себя не прощу.

Так что я положил трубку на место, проследовал в коридор, перешагнул через старика и тихонько вышел.