Тайна московского главнокомандующего

Уже третий век эта тайна будоражит воображение. Ведь какой расклад – нашествие Наполеона, подземелья подмосковной усадьбы, сокровища в тайниках. И честное имя человека или имя замаранное…

Граф Федор Васильевич Ростопчин, ставший московским главнокомандующим в Отечественной войне 1812 года, – фигура неоднозначная даже для современников, ну а спустя века и вовсе легендарно‑загадочная. Одни, как Лев Толстой, считали его поверхностным и недалеким. Другие, как поэт П. Вяземский, напротив, уверяли, что Ростопчин хоть и «мог быть иногда увлекаем страстною натурою своею, но на ту пору он был именно человек, соответствующий обстоятельствам. Наполеон это понял и почтил его личною ненавистью».

О. Кипренский. Портрет графа Федора Васильевича Ростопчина. 1809

Но и те и другие признавали, что граф развил «бурную и нужную деятельность». Конечно, оборонять Москву он не мог, для этого существовали военные власти. Но, как штатский градоначальник, Ростопчин налаживал снабжение армии всем необходимым – от провианта до оружия, не допускал в городе мародерства и беспорядков. Поняв, что войск Наполеона не сдержать, Ростопчин первым призвал народ к партизанской войне и начал формирование городского ополчения. Однако москвичи никак не воспринимали Ростопчина всерьез, считали его «квасным патриотом». Однако их мнение резко изменилось после трагически‑геройских событий: 19 сентября 1812 года граф лично спалил свою всем известную усадьбу в подмосковном селе Вороново – пусть врагам‑французам не достанется ничего!

На двери церкви Ростопчин собственноручно прибил записку, написанную по‑французски: «Восемь лет я украшал мое село и жил в нем счастливо. При вашем же приближении крестьяне оставляют свои жилища, а я зажигаю мой дом: да не осквернится он вашим присутствием. Французы! В Москве я оставил вам два моих дома и недвижимости на полмиллиона рублей, здесь же вы найдете один пепел!»

Вот каковы оказались истинный патриотизм и сила ненависти к захватчикам – граф сам бросил первый факел, зажигая родовое гнездо. И сгорело все. А ведь эту усадьбу за роскошь и уникальность величали не иначе как подмосковным Версалем.

В действительности же, как вспоминали современники, Вороново было даже богаче и роскошнее Версаля: прекрасный дворец (главная усадьба) и огромный парк, разбитый вокруг, «голландский домик» для уединения и гроты, фонтаны, оранжереи. Каждая зала напоминала не просто дворец – музей, каждая аллея являла собой произведение искусства под открытым небом. Мраморные и бронзовые статуи для парка и дворца были привезены из самой Италии, античные вазы – из Рима и Афин, мебель и гобелены, картины и серебряные сервизы – из Парижа и Лондона. Книги для богатейшей библиотеки свозили вообще со всего мира. Практически все средства Ростопчина были вложены в его чудо‑усадьбу. И вот в тяжелую годину граф, как истинный патриот, пожертвовал всем этим великолепием…

Он примчался в свое имение ночью 2 сентября (по старому стилю), догнав по дороге отступающий главный штаб русской армии. Уже в ночь по Москве, в которую вошел Наполеон, начались пожары. И Ростопчин с ужасом видел их зарево, стоя на высоком берегу Москвы‑реки, протекающей через земли его усадьбы. 7 сентября ставка Кутузова расквартировалась в селе Красная Пахра в 15 верстах от Воронова. Естественно, Ростопчин попытался выведать у фельдмаршала сведения о дальнейших действиях армии. И конечно, Кутузов ничего не сказал. Но Ростопчин был опытным дипломатом‑царедворцем. За свою жизнь при дворе он научился понимать власть имущих без слов. Ведь, попав в фавор еще при Екатерине II, он удержался в милости и у ее сына Павла, хотя сей император ненавидел всех, бывших в чести у государыни‑матушки. И даже когда взошедший на престол Александр I отлучил Ростопчина от двора, расторопный граф быстро нашел предлог, дабы потрафить и новому государю. Словом, Ростопчин был тертый калач и умел действовать быстро. Вот и теперь, прочтя по измученно‑усталому лицу фельдмаршала Кутузова, что армия без боя отойдет в глубь страны, Ростопчин отдал собственные распоряжения.

17 сентября, отправив всех крестьян и дворовых в Тамбовскую губернию, где находилась его семья, граф остался с несколькими доверенными слугами. Дальнейшее описано двумя свидетелями, которые квартировали в усадьбе графа. Лорд Терконель (из ставки Кутузова) написал так: «Я находился вместе с графом, когда он помогал служителям таскать всякие зажигательные вещества в комнаты, и в короткое время весь дом (один из великолепнейших виденных когда‑либо мною) сожжен был до основания. Граф стоял и смотрел, как посторонний зритель, и, казалось, был менее тронут, чем все присутствующие». Однако другой свидетель ужасного и героического действа увидел, сколь тяжело далось оно Ростопчину: «Граф, войдя в комнату супруги своей, казалось, хотел остановиться, но твердость взяла верх – и он собственной своей рукой зажег горючее вещество». Словом, россияне не сдаются – граф‑аристократ может стать национальным героем!

Вернувшись в Москву, оставленную наконец‑то французами, Ростопчин деятельно принялся за восстановление города. Однако деятельность его выходила непоследовательной и часто бестолковой. Впрочем, трудно представить, каковой она должна была быть, когда город лежал в груде пепла, а вокруг бушевали эпидемии и грабежи. К тому же вернувшиеся домовладельцы требовали от генерал‑губернатора Ростопчина возмещения ущерба от погубленного и разворованного имущества. А что он мог им дать?! Ведь он и сам остался нищим после пожара в Воронове. Недаром граф совершенно затравленно писал императору Александру: «…именно меня обвиняют за то, что Москва была оставлена войсками и что я отказываюсь платить им миллионы, которые от меня требуют со всех сторон».

Вскоре оставшиеся без крова москвичи обвинили графа не только в оставлении Москвы войсками, но и в самом московском пожарище. В ход пошла дикая шутка: «На то он и Ростопчин, чтобы Москву ростопить». Вспомнились так называемые «ростопчинские афишки», расклеенные по городу еще до вступления Наполеона, в которых градоначальник призывал москвичей к сопротивлению врагам. Особенный упор делался на фразу: «Лучше увидеть город в огне, чем под властью французов!» Словом, выходило, что в Великом пожаре виновато подстрекательство Ростопчина – ему и платить за все! Тем более что поджигали дома графские приспешники аккуратно – недаром один из его домов уцелел.

Ну а вскоре по Москве поползли и более ужасные слухи. Молва утверждала, что Ростопчин‑то богат! Своего имущества не утерял: хоть Вороново и сгорело, но все его немыслимые богатства – золото, серебро, статуи, книги, картины и прочее – ушлый граф заранее приказал вынести из дома и спрятать в подземельях усадьбы. Вот и следует заставить графа достать свои припрятанные сокровища и раздать тем, кто по его милости все потерял!

Под грузом эдаких мыслимых и немыслимых обвинений пришлось графу Ростопчину подать в сентябре 1814 года в отставку. «Кроме ругательства, клеветы и мерзостей, ничего я в награду не получил от того города, в котором многие обязаны мне жизнью», – с горечью написал граф своему другу.

Здоровье Ростопчина сильно ухудшилось, он уехал на лечение в Европу. В сентябре 1823 года на шестидесятом году жизни вернулся в Москву, почти не выходя из дома, проболел еще пару лет и умер 18 января 1826 года. Упокоился Ростопчин на Пятницком кладбище, но вот слухи о его спрятанных сокровищах все более и более будоражили горячие головы кладоискателей и историков. Первые мечтали о находке немыслимых сокровищ, вторые хотели понять, кем же был Федор Ростопчин – бескорыстным героем или изворотливым лгуном.

Попасть в подвалы Воронова кладоискатели не сумели – после пожара все вокруг там обрушилось и повыгорело. Однако историческое разбирательство началось сразу же после кончины графа. Перво‑наперво историки обратили внимание на странный факт: Ростопчин, всегда отличавшийся щедрым гостеприимством, не позвал в Вороново ни самого Кутузова, ни его друзей, хотя ставка расквартировалась рядом с усадьбой. Граф пригласил к себе только двух англичан, которые совершенно не знали русского языка. Не оттого ли, что не хотел, дабы кто‑то посторонний слышал команды, кои он отдает своим верным слугам?

Но было ли слугам куда прятать имущество? Ведь это не сундук с драгоценностями, а сотни, а то и тысячи предметов искусства и роскошной обстановки. Да только мраморных и бронзовых статуй в человеческий рост насчитывалось почти полсотни. Чтобы их спрятать, нужны огромные помещения. Но были ли таковые в Воронове?

Оказалось, да. Нашлись свидетельства современников о том, что под усадьбой существовали не просто подземные ходы, но целый лабиринт, то есть было где спрятать. И граф спрятал. Иначе на что бы он жил в Европе, давая все те же гостеприимные обеды, содержа в роскоши свое семейство? И не потому ли он почти 10 лет не возвращался на родину, что опасался раскрытия своей тщательно скрываемой тайны? Ведь узнай общество о его припрятанных сокровищах, разразился бы жуткий скандал. Из героя‑патриота он вмиг превратился бы в обманщика‑афериста.

ХХ век внес в поиски таинственного ростопчинского клада свою лепту. В 1978–1983 годах на территории усадьбы шло строительство, тогда и обнаружились остатки громадного подземного хода, ширина и высота которого больше 2 метров. Но своды подземелья рушились, и работы приказано было свернуть, а вход засыпать. Однако краеведы не успокоились и пригласили мастера биолокации В. Малеева. Тот сумел составить карту подземных ходов: они шли от дворца к «голландскому домику», от него к пруду и конюшне, выходя в парк. Конечно, биолокация – метод не совсем научный. Но в последнее время были проведены радиолокационные замеры георадаром «Грот‑1». Ответ оказался однозначен: подземелья Воронова существуют. Вот только проникнуть в них пока нет возможности. Так что вопрос, был ли граф Ростопчин героем или обманщиком, остается тоже пока без ответа.