Блондетта

Прошло около двух месяцев с тех пор, как генерал, граф де Шанма, с дочерью Изоль, с одной стороны, и Поль Лабр, с другой, поселились в окрестностях леса Ля Ферте.

Генерал жил весьма уединенно в своем замке де Шанма. Не стоит и говорить, что граф оставался совершенно безучастным к играм сельских простаков в заговоры и политические интриги.

Его дочь, прекрасная Изоль, держалась в стороне от местного «общества», которое сначала провозгласило ее гордячкой и кривлякой, а вскоре обвинило ее в том, что она – девушка «с прошлым».

Поль Лабр, или месье барон д'Арси, как его теперь называли, был даже еще большим отшельником, чем генерал и его дочь.

Прекрасная Изоль, по крайней мере, часто прогуливалась верхом в костюме амазонки и даже нанесла несколько визитов графине де Клар, которая была одно время ее покровительницей и опекуншей, когда генерал отбывал наказание в тюрьме.

Месье барон д'Арси не виделся абсолютно ни с кем и, казалось, избегал любых встреч.

Он жил в своем особняке, который оставила ему тетка; ее завещание хранилось на улице Вьей-дю-Тампль, у мэтра Эбера де л'Этан де Буа, нотариуса, казначея, лейтенанта артиллерии национальной гвардии и члена многочисленных хоровых обществ. Это наследство как нельзя более соответствовало любви Поля к одиночеству.

Дом был окружен обширным садом, надежно скрывавшим особняк от посторонних глаз. Правда, дверка в ограде выходила на одну из улиц Мортефонтэна, недалеко от храма, но две другие калитки вели в лес.

Для местного «общества» барон д'Арси, как и прекрасная Изоль де Шанма, тоже был человеком «с прошлым». Нам хорошо известно, что по сути общество не ошибалось ни в отношении девушки, ни в отношении Поля.

Только общество знало историю Поля Лабра не лучше, чем историю Изоль.

Было очевидно, что месье барон д'Арси прячет у себя молодую женщину или девушку, которая никогда не выходит из дома и которую никто ни разу не видел, даже в воскресенье в храме.

А это – неслыханная вещь, тем более неслыханная, что у барона д'Арси была в храме своя скамья и что месье Лабр никогда не пропускал воскресной мессы.

Генерал, граф де Шанма, вел себя так же.

Он и барон д'Арси немного знали друг друга, потому что в первый раз, когда они встретились в храме, барон почтительно поклонился генералу, на что тот ответил молодому человеку с подчеркнутой благожелательностью, носившей, однако, как и все действия графа, отпечаток холодной грусти.

Генерал и правда пребывал в смертельной тоске.

Он носил глубокий траур, который, говорят, не снимал с тех пор, как три года назад умерла его младшая дочь.

Обычно потеря ребенка укрепляет родственные связи между отцом и оставшимися в живых детьми. Однако в семье генерала этого не случилось. Его скорбная холодность распространялась и на прекрасную Изоль, его единственную теперь дочь.

Во время первой встречи генерал, выходя из храма, протянул руку барону д'Арси. Они обменялись несколькими словами.

Но ни один из них не пригласил другого в гости.

Мадемуазель Изоль не принимала участия в разговоре, из чего общество, собравшись на совет, сделало вывод, что барон д'Арси и прекрасная Изоль незнакомы – или притворяются незнакомыми.

В конечном счете это последнее мнение возобладало; ведь барона д'Арси некоторое время спустя встретили в лесу, молодой человек прогуливался возле замка Шанма. Итак, это чудовище слонялось по лесам, держа свою бедную женушку взаперти.

Ибо эта юная особа, жившая как пленница в доме барона, должна была быть его женой или любовницей.

Однако клубок сплетен стал стремительно расти, когда обитатели Мортефонтэна увидели, что у генерала поселилась пожилая женщина, которую звали мадам Сула; вскоре бдительное общество заметило, что эта дама наносит краткие и таинственные визиты в дом барона д'Арси.

Назревал чудовищный скандал.

15 сентября 1838 года, три дня спустя после знаменитого обеда, которым месье Бадуа угощал в отдельном кабинете заведения на Иерусалимской улице Клампена по прозвищу Пистолет, Поль Лабр прогуливался со своей «женушкой» по тенистой липовой аллее собственного сада, отгороженного высоким забором от всего остального мира.

Стояло восхитительное теплое утро. Лица гуляющих овевал легкий благоуханный ветерок.

Поль Лабр, молодой человек двадцати четырех лет, бледный и серьезный, казался несколько старше своих лет из-за глубокой печали, омрачавшей его лицо.

Он был красив, как и прежде; на его благородных чертах лежала теперь печать задумчивости, хотя блеск его глаз говорил о юношеской пылкости, дремавшей под маской ледяного спокойствия.

Он мечтал, но присутствие Блондетты, с грациозностью феи опиравшейся на его руку и сжимавшей его запястье своими маленькими пальчиками, вызывало на его губах нежную рассеянную улыбку.

Так задумываются иногда молодые отцы, потерявшие любимую женщину, когда для скорби уже недостаточно суровой тишины погруженного в траур дома.

Она была настоящим цветком, эта Блондетта, редкостным, обожаемым цветком. Ей было шестнадцать лет. Она была высокой, стройной, немного хрупкой, как и прежде, но вид ее не наводил на мысли о болезни.

Ее движения были полны доверчивой и томной грации.

Это был цветок, который должен распуститься под дыханием таинственного блаженства.

Ее улыбка очаровывала; взгляд ее больших голубых глаз проникал в душу подобно пьянящему аромату. Когда она шла и локоны ее белокурых волос ласкали стройную шейку, в голову приходили мысли о восхитительной прелести первой любви, озарявшей сердце.

Блондетта была счастлива, опираясь на дружескую руку своего покровителя; девушка вся отдавалась своей радости; по временам глаза Блондетты начинали ярко сиять.

Но, увы, скоро этот свет угасал! Я не знаю, какая тень омрачала этот невинный восторг, эту цветущую молодость.

Наблюдать за этим было страшно и грустно. Красивые глаза прелестного ребенка вдруг потухли; лоб, за которым, безусловно, скрывался ум, прорезала тонкая морщинка. Девушка словно погрузилась в тяжелый холодный траур, сковывающий тело и леденящий мысль.

В этом отношении Суавита де Шанма осталась такой же, какой мы видели ее на бедной постели Поля Лабра, в мансарде на Иерусалимской улице.

Суавита до сих пор полностью не обрела рассудка.

И Суавита по-прежнему была немой.

Но как красноречиво говорила она, когда юная душа сверкала в ее глазах! Как напряженно она думала! Как пылко, может быть, любила!

Лишь прошлое безвозвратно умерло или только задремало в ней. Вместе со способностью говорить Суавита потеряла память.

Она каким-то неведомым образом родилась для этой ущербной, печальной и неполноценной жизни в тот миг, когда ее бедное маленькое больное тельце ощутило страшный удар о воду.

Ужас морально убил ее.

С тех пор физическое здоровье вернулось к Суавите. Она ожила от благотворных забот человека, которого ее детское сердечко уже давно и по доброй воле избрало для того, чтобы любить.

Присутствие Поля согревало Суавиту, подобно лучам солнца, в теплом свете которых распрямляется утром растение, поникшее под тяжестью инея. Суавита окрепла, она могла теперь бегать, прыгать, резвиться… ее сердечко стучало ровно, на щеках играл румянец, губы улыбались…

Боже мой! Что надо было сделать, чтобы вернуть ей вторую половину ее существа?! Нет, не половину, а большую часть: речь, ум, память?..

Так они шли, он – задумавшись, она – улыбаясь от того смутного удовольствия, которое ощущала, словно роза, купающаяся в солнечных лучах. Но вот Суавита сжала своими маленькими пальчиками руку Поля.

Поль только что забросил за спину охотничье ружье, которое до этого нес в другой руке, и не обратил внимания на знак, который подала девушка. Блондетта нажала на руку Поля сильнее.

Поль повернул голову и посмотрел на свою спутницу; их глаза встретились.

– Как ты прекрасна!. – прошептал он восхищенно. Она окинула его своим красноречивым взором.

И, странная вещь, Поль понимал ее взгляды, как язык: слово за словом, со всеми оттенками и даже интонациями, которые свойственны живой речи.

– Но не так красива, как та, другая! – говорили глаза Блондетты, умоляющие и угрожающие одновременно.

– Какая другая? – невольно спросил Поль. Взгляд девушки обжег его, затем она опустила глаза. Поль процедил сквозь зубы:

– Я более безумен, чем ты!

Блондетта снова сжала его руку.

– Что еще? – смеясь, поинтересовался Поль. Слезинка, словно жемчужина, засверкала на длинных ресницах Блондетты.

– Ах, мадемуазель, – проворчал Поль, – если вы будете плакать, я рассержусь!

Она подставила ему лоб, на котором Поль запечатлел нежный поцелуй.

– Отлично! – воскликнул молодой человек, переводя на язык слов взоры Блондетты, – вы будете вести себя благоразумно?

Преданный взгляд девушки ответил:

– О! Очень благоразумно!

Но нежные пальчики в третий раз сжали руку Поля. Он нахмурился, хотя ему хотелось рассмеяться. Это были такие восхитительные ручки!

– Мадемуазель, – сказал он, не оставляя ее взгляду времени, чтобы окончить фразу, – вы хотите пойти прогуляться со мной в деревню, я знаю это. Вам сказали, что там красивые леса, горы, пруды и реки.

Большие голубые глаза в свою очередь прервали Поля, говоря:

– Все это не имеет значения. Просто я хочу всегда и всюду следовать за тобой.

– Бедный милый ангел! – высказал вслух свою мысль Поль.

Внезапно Блондетта разжала пальцы, но тут же схватила руку Поля и припала к ней губами.

– Мадемуазель! – строго произнес Поль.

Однако он привлек девушку к своей груди и какое-то время держал в объятиях.

Вы видите, как она счастлива, эта Блондетта, ласковая и послушная, как собачонка, жмущаяся к ногам своего хозяина. Однако не заблуждайтесь и посмотрите повнимательнее в эти голубые глаза, блеск которых затуманили сейчас слезы.

Они говорили, эти глаза, они умоляли:

– О! Поль! Если бы ты захотел полюбить меня!

И истинной правдой была эта мольба, так что в глазах Поля тоже заблестели слезы.

– Будь благоразумной, милая Блондетта, – взмолился он. – Ты живешь здесь, как пленница, но ведь все делается ради твоей же пользы. Я уже сто раз говорил тебе об этом. Есть злые люди, которые хотят причинить тебе вред. И я прячу тебя, чтобы ты всегда была рядом со мной. Ты прекрасно знаешь, что я умру, если у меня отнимут мою любимую Блондетту!

Голубые глаза вопрошали, зачарованные, но недоверчивые.

– Это действительно так? – сомневались они.

– Да, да, действительно, – ответил Поль, обнимая девушку.

Она побледнела и высвободилась.

Поль удивленно посмотрел на нее.

Она с усилием улыбнулась, и ее улыбка говорила:

– Ты очень добрый, ты жалеешь меня.

Они дошли до конца липовой аллеи, которая разделялась на две тропинки.

Первая вела к фруктовому саду, откуда уже доносился пьянящий аромат зрелых плодов; другая тропинка бежала к одной из калиток, выходивших к лесу.

Блондетта двинулась к первой тропинке, а Поль – ко второй, сжимая приклад своего охотничьего ружья.

Тогда, ощутив невысказанную ложь, девушка разжала руки, и они упали в складки белого платья.

Гордая, полная достоинства, она шла рядом со смущенным Полем.

Она больше ни о чем не умоляла. Время упреков прошло.

Поль краем глаза посмотрел на нее.

Взгляд Блондетты молчал.

Он был более нем, чем уста самой Блондетты.

– Вы злая, – сказал тогда Поль.

Она подняла на него свои большие глаза, удивленные, невинные, но с хитринкой.

Эти большие глаза изумились:

– Почему я злая?

– Ревнивица, по меньшей мере! – сердито ответил Поль.

Ее глаза так восхитительно засверкали, что Поль остановился и залюбовался ею.

Она улыбнулась и продолжила свой путь, а глаза ее, мстительно блестя, бросили Полю:

– Скорее! Скорее! Вас ждут в другом месте. Поторопитесь!

Но на самом деле это было не так;

На сей раз Поль последовал примеру Блондетты; теперь заговорили его глаза, выражая досаду, стыд и горечь.

Теперь остановилась девушка. Она гордо выпрямилась, и глаза ее так красноречиво выразили мысль, что даже слова не смогли бы передать этот нежный упрек:

– Ах! Поль, вас даже и не ждут!

В этих глазах пылала страстная мука большой неразделенной любви, горел весь протест немой и благородной гордости, кровоточила вся боль поражения. В этот момент Блондетта была женщиной.

По правде говоря, Поль не мог разом постичь всех этих чувств.

Он подумал, и этого же было достаточно:

– Как бы она меня любила!

Затем он повторил очень громко, чтобы сохранить самообладание:

– Ревнивица! Маленькая ревнивица!

Глаза девушки потухли, и она опустила голову, словно говоря:

– Это так, я ревную, и ревность моя заставляет меня страдать. Не надо сердиться на меня за это.

Она сама взялась за задвижку калитки.

Поль хотел остановить Блондетту, но она все же открыла дверку. Своим красивым пальчиком девушка указала ему на деревню, осторожно прячась при этом за стеной и точно говоря Полю:

– Вы не хотите, чтобы меня видели, вот я и скрываюсь. И еще:

– Идите, я вас не держу. Обещаю быть весьма благоразумной и не плакать слишком много.

Чуть поколебавшись, Поль вышел.

– Ты снова запрешь дверь на задвижку, дорогая, – бросил он Блондетте.

Ему показалось, что он слышит, как девушка закрывает за ним калитку.

– До свидания! – крикнул он. И быстро зашагал по тропинке.

Но Блондетта и не думала запирать дверь; она хотела видеть Поля как можно дольше. Приоткрыв калитку, девушка осторожно приникла к щели и провожала Поля взглядом, пока слезы не затуманили ее глаз.

Затем она вернулась на тропинку и медленно проделала в одиночестве тот длинный путь, который они недавно прошли вместе.

Дойдя до липовой аллеи, Блондетта опустилась на колени. Ее голубые глаза могли теперь говорить лишь с Богом.

Она долго молилась, затем легла на траву; наплакавшись, дети засыпают…

Когда Блондетта задремала, две руки раздвинули ветви кустов; из-за густой листвы показалось худое и бледное лицо Терезы Сула.

Она опустилась на колени рядом с девушкой и, осторожно приподняв ее руку, прикоснулась к нежным пальчикам губами.

– Мы все у тебя отняли, бедный ангел, – с горечью произнесла женщина, терзаясь угрызениями совести, – даже сердце того, кто мог бы так любить тебя!

VIII