Цветут сады в сен-клу

Гори возвращается один. Ему нечем похвастаться, он оправдывается.

— Простите, шеф, но он здоровый, как каланча, и ноги у него длинные, мне его было не догнать… он рванул прямиком в лес, я за ним…

Но Видок погружен в безмолвный диалог с покойным.

— Что ж, — произносит он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Эти мерзавцы, похоже, обучаемы. Не хотели больше предсмертных речей вроде той, что произнес месье Леблан, вот и перерезали ему глотку. Да, кстати, о речах. — Он медленно кивает. — Он ведь все равно говорил, Эктор?

— Он сказал…

— Он сказал «нет». Он имел в виду: «Я не тот, кого ты ищешь, брат».

Нахмурившись, Видок снова опускается на колени перед умершим. Указательными пальцами обводит небольшие коричневые пятна на висках.

— Йод? — предполагаю я.

Видок качает головой. Запускает руку в кудрявую шевелюру покойника. Резкий рывок — когда он извлекает руку, его пальцы золотятся в утреннем свете.

— Краска для волос, — шепчет Гори.

— Хмм. — Видок поджимает губы. — Человеку в таком возрасте рановато красить волосы.

Он вытирает руку о штаны.

— Кого-то неплохо одурачили. Черт меня побери, если я знаю кого.

В первый раз за последние минуты он отдает себе отчет в том, что кругом не перестают бить фонтаны. Его ноздри подрагивают, как у саламандры. Веки приспускаются.

— Гори!

— Да, шеф?

— Присмотри за пленным. Эктор!

— Я здесь.

— Не пройтись ли нам?

Когда Шатобриан был впервые представлен ко двору в 1785 году, королева Мария Антуанетта одарила его улыбкой. Должно быть, это произвело на него незабываемое впечатление, поскольку он узнал ее и двадцать лет спустя, во время эксгумации тел из общей могилы на кладбище Мадлен. Одного взгляда на эти резцы было достаточно, чтобы он произнес без тени сомнения: «Это она».

Что касается меня… что ж, мне королевы никогда не улыбались. Как тогда сподоблюсь я узнать губу Габсбургов, если увижу ее? Может статься, благодаря иллюстрации в учебнике. «Патология: mandibular prognathism».[14]Или я видел портрет в Лувре. Но когда Видок, повинуясь внезапной догадке, рванулся прочь, мне не понадобилось спрашивать, куда мы идем. Мысленно я и сам уже туда вернулся.

В странный домишко, который мы покинули не больше часа назад, когда молодой человек — как мы считали, работник по дому — вышел из дверей с растопкой и в качестве прощального жеста месье Тепаку выпятил подбородок.

И без того уже выпяченный.

Таковым, в большей или меньшей степени, он был у многих поколений Габсбургов. Императрица Мария Терезия передала его дочери, Марии Антуанетте, а та, выйдя замуж за короля Франции, родила мальчика. Последний смотрел на мир с тем же выражением лица, что и его предки: верхняя челюсть утоплена, нижняя выступает, подобно кронштейну, в результате нижняя губа выпячивается, делая лицо, в зависимости от обстоятельств, то задиристым, то унылым, то робким — и, безусловно, узнаваемым.

Когда мы приближаемся к дому, он стоит безмятежный, согретый солнцем. Из каминной трубы струится дымок. Неподалеку заигрывают друг с другом корова и лошадь…

Мы обнаруживаем его на заднем дворе. Упершись коленями во влажную весеннюю землю, он возится с растениями.

Нас он не замечает. Видоку с его массивной фигурой приходится загородить собой солнце — подобно Александру, пришедшему навестить Диогена в его бочке, — и затопить молодого человека своей тенью, чтобы тот оторвался от растений и взглянул на нас.

— Добрый день, — говорит он.

У него светлые, немытые и нечесаные волосы почти до плеч. Глаза голубые. Кожа грубая от постоянного пребывания на солнце, в морщинах.

Что касается рук… они исцарапаны, растрескались, покрыты мозолями. Руки труженика.

И что же этим рукам удалось сотворить! Сперва я не верю собственным глазам. Передо мной аскетические, словно вырезанные по дереву геометрические узоры Ле Нотре[15]— колеса, спирали, разноцветные фигуры, — но только полные жизни. Анютины глазки и тюльпаны, крокусы и медуница, распускающиеся розы и жасмин, лютики и гвоздики. И все это на крошечном участке четыре на пять метров.

— Как вас зовут? — спрашиваю я. Выступающая нижняя губа выступает еще больше, создавая подобие улыбки… Протягивая грязную, всю в глине, руку, он говорит как ребенок, читающий вслух предложение из букваря:

— Меня зовут Шарль.