Вопросов к человеку. Выталкивающую глубину, ибо прямота

Вопросов мучительна, от них хочется спрятаться, уйти,

Где-нибудь уютно отсидеться. Сценически постигая Толстого и

Представляя его нам, Товстоногов создает вторую конфликтн

Ую природу спектакля, взаимные притягивания и отталкивания

Сцены и зала. Сверхзадача постановщика —заставить нас

думать про это: о жизни и смерти, о добре и зле, о жестокости

И жалости, о смысле жизни, о старости, наконец.

1 ≪Смена≫, 1975, 19 декабря.

Режиссерское решение спектакля кажется конечным, исчерпывающим:

невозможно представить иную форму, иной рисунок,

Иной взгляд на нравственную проблематику. Абсолютная

Достоверность деталей, изощренный психологизм, наглядность

Условного приема живут в спектакле в подвижном

единстве. Крайности художественной стилистики ≪Истории лошади

≫ есть отсвет моральных абсолютов великого автора.

Именно о них говорит театр.

Входя в зал, зрители имеют возможность рассмотреть убранство

сцены: замкнутое серо-грязное пространство, столбики коновязи,

Колоды, куда ссыпают овес для лошадей, бочонок,

Мешки, седла, хомуты, конскую упряжь. Справа сидит цыганский

Оркестрик.

Подробности сливаются, оставляя в памяти фигуру Е. Лебедева,

Который сегодня стал Холстомером. В тоскливых глазах,

В опущенной понурой его позе —предчувствие трагедии.

Приподнявшись из-за мешков, ободранный конюх Васька

(Г. Ш т и л ь) поет свое странное заклинание, а в нем тоска степная

и мука человеческая:

О господи, опять пущай коней!

Животная простая, а ведь эка:

Наилучший сон крадет у человека!

О господи, опять пущай коней!1

Хор, участники которого одеты, как и Холстомер, в холщовые

Рубахи, перетянутые шлейками, выступая сейчас от своего

И нашего имени, поет песню-крик о том, что жизнь проходит

Быстро, а человек не помнит в себе человека, и страшны его

Дела.

Но все кричу: опомнись,— исступленно заканчивает хор и превращается в табун молодых