Глава шестая. Бои под Миллерово были самыми тяжелыми на моей памяти

Бои под Миллерово были самыми тяжелыми на моей памяти. Так плохо не было даже под Самбором и Гомелем.

«Творчески осмыслив» результат первой высадки, командование корпуса в этот раз приняло решение не дробить бригаду на отдельные «батальонные зоны».

Вместо этого нам был придан 2-й штурмовой полк и выделен единый плацдарм. Небольшой — десять километров в самом широком месте. Но в это овальное пятно на карте попадали и железная дорога от Кантемировки, вдоль которой отступала 19-я дивизия РевЮгСовета под командованием бывшего штабс-капитана Николенко, и шоссе на станицу Боковскую, по которому драпала 5-я танковая армия, ею верховодил, если верить слухам, некий товарищ Алин. Помнится, в одной из давешних московских газет была о нем небольшая статейка: приходской священник, лишенный сана за несовместимую с оным агитацию, первоначально был назначен в помянутую армию политруком, однако уже через месяц после его назначения прежний командир и большинство офицеров его штаба отправились «в гости к генералу Пестрякову». Ну-ну…

Чуть меньше двух тысяч человек против почти двадцати, десяток легких танков против полутора сотен машин… и «Скифы». Ударные турбокоптеры были единственным козырем, который мы могли надеяться противопоставить идущей на нас армаде. Но вот только сумеет ли он побить все, что выложат на стол синие…

Еще у нас было почти два дня форы — мы начали высаживаться на рассвете 17-го, тогда как авангарды синих замаячили перед нашим фронтом лишь к вечеру 18-го. Время это, разумеется, не прошло для нас даром. Особенно для спины и рук, ибо от участия в земляных работах были освобождены только оставшиеся в строю легкораненые. Комбат орудовал совковой лопатой наравне с нижними чинами.

Итогом наших усилий стали две линии траншей полного профиля, исполненные по всем правилам современной полевой фортификации, плюс еще одна впереди, — куда более мелкая, но также куда более заметная, долженствующая послужить приглашением для синих артиллеристов. Плюс… еще кое-что…

Наверное, будь у нас чуть больше времени, мы отрыли бы даже противотанковый ров, но, увы, как раз времени история нам и не отвела. Посему пришлось ограничиться «засевом» дороги и прилегающей к ней части поля на четыре сотни метров в обе стороны деревянными ящичками, более известными под аббревиатурой ПТМ-Д, — шесть килограммов суррогатной взрывчатки и откровенно поганая привычка из-за гниения древесины превращаться из противотанковой в противопехотную.

Радовало по крайней мере, что не приходилось ожидать удара в спину — немногочисленный гарнизон Миллерово ретировался прочь, едва прознав о нашем появлении. Проделан был сей маневр столь быстро, что за синими не успел увязаться даже их собственный выборсовет — высланный комбригом дозор застал оный в почти полном составе… развешанным на фонарных столбах напротив «социализированного» ими купеческого особняка. Тела же менее значительных соц-нациков, а также тех, кого разгоряченная толпа причисляла к «пособникам», попросту валялись на мостовой, и с каждым часом их становилось все больше. К вечеру в городе шел уже форменный бой между казачьими и рабочими кварталами, со всеми сопутствующими «прелестями»…

Передовые части синих, как я уже отметил, подошли к нам вечером 18-го. Неожиданностью наше присутствие для них, к сожалению, не стало, хотя именно в надежде на него комбриг запретил преждевременные, по его мнению, вылеты «Скифов». Мечты, мечты, мечты… в итоге соц-нацики получили возможность организованно подтянуться и даже более-менее обозначить на своих картах занимаемый нами участок. Их мотодозоры весьма грамотно, не ввязываясь в серьезный бой, учинили несколько вялых перестрелок и отошли к своим главным силам, потеряв, кажется, всего лишь две машины — одну на минах, второй же броневик поделили, после длительных препирательств, пускачи и экипаж одного из «кенгуру».

Атака началась на рассвете 19-го. Ровно в 6.50 на наши окопы обрушился огненный шквал. Боезапас господа-товарищи, очевидно, решили не экономить, предпочтя разменять продолжительность обстрела на его мощь. Стреляло все, что стреляет: минометы, ракетные установки, гаубицы… к счастью, они все же приняли наше любезное приглашение в виде «демонстративной» траншеи и большую часть двадцатиминутного огневого налета уделили именно ей. Зрелище весьма устрашающее. Вдобавок, среди прочих, товарищи соц-нацики использовали снаряды с зажигательной начинкой, отчего несчастная траншея окончательно приобрела сходство с кратером Везувия: дым, пелена даже не пыли, а черного, жирного пепла, огненные потоки… все, что и полагается уважающему себя филиалу преисподней.

Признаюсь, я даже немного заопасался, не сумеют ли социал-интернационалистические Грибовали продемонстрировать нам фокус, именуемый «наступление за огневым валом», но на сей подвиг вышеупомянутых господ, к счастью, уже не хватило. Более того — синие танкисты, впечатлившись увиденным, чуть промедлили с началом атаки, видимо, желая точно удостовериться, что обстрел в самом деле закончился и опасность угодить под friendly fire им не угрожает. Нас эти господа пока что опасались куда меньше… пока что…

Мы же получили возможность отряхнуться, спокойно, без лишней суеты перебраться из второй траншеи в первую, подровнять обвалившиеся кое-где окопы, даже разок покурить и лишь затем расслышали слитный гул десятков танковых моторов.

Танки шли двумя колоннами по обе стороны дороги. Те, что двигались слева, пока что волновали меня мало — ими должен был заниматься 3-й батальон, нам же предназначались гости справа. Десять-двенадцать средних танков, бронетранспортеры… больше всего меня удивил приземистый бронемонстр, ползший во главе колонны. В первый момент я вообще не опознал его, приняв за какое-то коварное изобретение синих Кулибиных, однако при ближайшем, сиречь приближенном посредством «Никона», рассмотрении загадочный монстр оказался обыкновенным мостоукладчиком на базе трофейного австрийского танка.

Сознаюсь, моего воображения не хватило на то, чтобы предложить сколь-нибудь внятную гипотезу, способную логически объяснить сей загадочный тактический выверт. Разве что господа-товарищи собрались с его помощью преодолевать «лунную поверхность» на месте «демонстративной» траншеи? Бред…

Тайна эта так и осталась неразгаданной: двигаясь впереди колонны, мостоукладчик первым же, соответственно, добрался до нашего скромного минного поля, на границе которого и замер с распоротой гусеницей. Его участь разделил один из танков. Еще один, пытаясь обойти мины, неосторожно подставил борт под ракету пускача… А затем танки взялись за нас всерьез.

Бешеный обстрел, впрочем, особого вреда нам не причинил, — для борьбы с засевшей в окопах пехотой пушка современного танка не является самым удачным выбором. Хуже было то, что поднятая снарядами ржавая пыль на какое-то время напрочь заслонила поле боя… а когда она осела, синие транспортеры уже вовсю просачивались в свежеразминированный проход.

По ним никто не стрелял. Ободренная этим фактом, синяя мотопехота бодро ринулась вперед. Капитан Ерофеев позволил им приблизиться на три сотни метров, затем раздалось: «Бронебойщики… огонь!» После первого залпа остановилось три машины, после второго — еще две. Застрявшие позади минного поля танки поддержать свою пехоту не смогли, да и не очень-то пытались — по ним вновь ударили пускачи, и даже самым оптимистичным последователям господ Хасселя-Туруханова стало ясно, что атака захлебнулась.

На подготовку к следующей у них ушло чуть больше двух часов. Артподготовкой удостаивать нас на сей раз не стали — просто на горизонте начали вырастать ровные полоски стрелковых цепей, за которыми маячили серые приземистые силуэты танков.

Судя по неторопливому темпу движения, господа соц-нацики всерьез рассчитывали на тотальное отсутствие у нас чего-либо серьезно напоминающего артиллерию… до тех пор, пока лейтенант Волконский, под чье начало были отданы унаследованные от 619-го батальона тяжелые минометы, не получил очередную прекрасную возможность подтвердить свое право на надпись на крышке хронометра. Конечно, до показателей «цирка братьев Шумовых» его подчиненным было пока еще далеко — те, если не ошибаюсь, в момент разрыва первой мины опускали в ствол двадцатую, — но даже такая скромная «самодеятельность» пришлась синей пехоте весьма не по вкусу. Их запала хватило еще на пятьсот метров, затем к своим старшим собратьям подключились батальонные малыши, и товарищи синие пехотинцы, четко совершив «на-аправо, кругом», продемонстрировали свои способности к бегу.

Бежали они хорошо. К сожалению, не так далеко, как нам бы того хотелось, — всего лишь две-три сотни метров, до своих танков. Те прикрыли их отход дымзавесой. Впрочем, минометчики к тому моменту уже прекратили обстрел, пытаясь сколь возможно растянуть последний глоток, сиречь остатки боезапаса. Когда же химически-желтый дым слегка рассеялся, вдоль всего горизонта засверкали… нет, не штыки, а всего лишь лопаты: господа социал-интернационалисты изволили закапываться.

Пока что счет был в нашу пользу: за два танка, пять бронетранспортеров и экзотического зверя-мостоукладчика мы заплатили всего лишь тремя убитыми и одним легкораненым. Неплохо, но какие-то иллюзии по этому поводу мог позволить себе и, судя по восторженному выражению лица, позволял, разве что прапорщик Дейнека. Остальные же вполне четко осознавали, что две предыдущие попытки взять нас «нахрапом» и пущенная при этом кровь вынудят господ ревюгсоветовцев приняться за нас всерьез и с соответствующими последствиями.

Первым «звонком» стало появление на поле боя, а, точнее, над ним, нового действующего лица — вражеской авиации. Три звена «драконов» беззвучно выплыли из синевы… навстречу им из синих окопов взвилась пара зеленых ракет. Я дернулся было к штабной землянке, где среди прочего хлама осталась коробка с сигналками, но кто-то в соседнем 4-м батальоне оказался проворнее.

Этот нехитрый финт весьма озадачил товарищей военлетов — они еще добрых пять минут ходили над полем боя, пытаясь сориентироваться, на какую из черных полосок траншей им следует вываливать свой смертоносный груз. Поспособствовали им в сем многотрудном занятии в итоге наши же зенитчики: когда один из «драконов», надеясь, видимо, разглядеть полоски погон, снизился почти до земли, по нему застрочили сразу три автомата. Одна из трасс даже сумела зацепить самолет, но «дракон», взвыв форсируемым движком, вырвался из тянущихся к нему цепких белых нитей и «свечой» ушел вверх, под облака, где его сородичи уже заходили на боевой курс.

Бомбили они тысяч с трех, почти с горизонтали и, видимо, потому работа их особого впечатления не произвела: бомбы раз за разом ложились в стороне от наших окопов, а четвертый по счету самолет и вовсе вывалил большую часть своего груза на нейтралке, последнюю же пятисотку положил в траншею напротив нас. Полагаю, в эфире после сего деяния стало весьма густо… от эпитетов, которые соц-нацики адресовали своей незадачливой поддержке.

До полудня мы наслаждались затишьем, — какая-то синяя гаубица, правда, пыталась обозначить «беспокоящий огонь» по нашим позициям, но проделывала сие донельзя лениво, к тому же постоянно давая перелеты. Эту идиллию прервал очередной огневой налет — и на этот раз его целью были уже настоящие траншеи.

Длился он недолго, минут пять, которые, впрочем, показались мне почти часом: когда вокруг тебя перепахивают землю «чемоданами», трудно не скатиться в субъективизм. Наконец, окоп перестал изображать из себя внутренности бетономешалки. Я начал было выкапываться, но тут мне на голову вместе с очередным полупудом земли съехал по бывшей стенке траншеи комвзвода-2. Куртка лейтенанта явственно дымилась, а изъяснялся он преимущественно при посредстве своих любимых «специфических морских терминов». С трудом продравшись сквозь них, я сумел-таки уяснить два факта: тяжелая минометная батарея пожелала всем нам жить долго и счастливо, а мне, как бывшему фельдшеру, приказано явиться в первую роту. Первой роте не повезло. Один из синих «чемоданов», судя по воронке от шестидюймового миномета, угодил точнехонъко во взводный блиндаж, где среди прочих укрывался от обстрела и ротный служитель Гиппократа. Сам он, равно как и семнадцать его товарищей, уж, понятное дело, ни в какой помощи не нуждался: когда сорок девять килограммов оперенного фугаса пробивают четыре слоя земли и бревен, от укрытия остается лишь остро воняющий взрывчаткой кратер, а от людей не остается ничего. Совсем.

Раненых было меньше. Девять человек, из них двое отделались контузией и вскоре должны были более-менее вернуться к норме. Остальным же, тяжелым, среди которых оказался и получивший осколок в живот капитан Ерофеев, мы с Михайловым мало чем могли помочь — лишь хоть немного увеличить шанс пережить перелет в аэровагоне, уже вызванном Игорем. Перевязка, укол. Знакомый вой турбин раздался минут через пять, видимо, коптер специально задержался с отлетом. Быстрее, быстрее… последние носилки мы буквально забросили в отрывающийся от земли аэровагон и дружно отпрянули назад, спасаясь от хлынувших из-под турбин потоков песка и комочков спекшейся глины,

Аэровагон взлетел, разворачиваясь, начал набирать высоту, и в этот момент санитар из первой роты, кажется его звали Левченко, протиравший глаза, а потому единственный, кто не провожал взглядом улетающий транспорт, вдруг закричал, закричал дико, пронзительно, словно ему пытались пилить ногу без наркоза… и, обернувшись на этот крик, я успел заметить скользящую над самыми деревьями тупорылую тень легкого штурмовика.

Все произошло очень быстро. Приглушенное расстоянием торопливо-захлебывающееся тарахтение — в упор! — пушек, тоскливо-отчаянный вой уцелевшей турбины, дымно перечеркнувшая небо пылающая комета, и глухой вздох распустившегося огненного цветка.

Резко отвернувшись, я зажмурился, но на сетчатке так и осталась гореть, намертво опечатавшись, объятая пламенем крохотная фигурка, вывалившаяся из люка транспорта за несколько секунд до взрыва. Снаряды штурмовика не должны были задеть лежащих на полу раненых, а вот хлынувшее из пробитых баков горючее…

После третьей атаки на поле боя осталось еще два танка. Почти сразу же, без паузы, синие пошли вновь, и на этот раз пустили во второй линии не только танки, но и самоходки. Синие пушкари стреляли куда точнее своих собратьев-танкистов, — пускач, стоявший позади первого взвода, успел выпустить лишь одну ракету, после чего был уничтожен прямым попаданием.

В ответ бригада выложила на стол свой главный козырь: «Скифы». Шесть турбокоптеров, «всплыв» из-за леска за нашими спинами, спокойно, как на полигоне, меньше чем за две минуты расстреляли ракетами восемь самоходок и три танка.

Господа социал-интернационалисты попытались отыграться посредством очередного артобстрела — десять минут шквального огня, по истечении коих местность вокруг наших траншей должна была окончательно уподобиться родине селенитов.

«Должна была» я написал потому, что не имел возможности удостовериться в оном факте лично — сразу по окончании четвертой атаки штабс-капитан Овечкин получил приказ выводить батальон из боя. Бригада дружно выполнила «шаг назад», заодно произведя и кое-какие рокировки, — участок близ дороги на этот раз достался шестому батальону, который пока на острие синих атак не попадал. Мы же получили возможность хоть немного перевести дух.

Немного…

Больше всего меня удивлял тот факт, что синее командование не пыталось даже обозначить маневр во фланг и тыл, хотя подобный ход с их стороны сразу сделал бы наше положение куда более неприятным. Но пока что их Павел и Варрон^[33] из всех ведомых военной науке кулинарных идей демонстрировали лишь блюдо под названием «атака в лоб».

* * *

Рев мотора возник словно бы из ниоткуда, и, прежде чем кто-либо успел понять, осознать, вырвавшиеся из-под крыльев белые нити коснулись земли, с хлопаньем распускаясь черно-алыми цветами.

Когда я вновь оторвал от содрогающегося, словно в агонии, бруствера потяжелевшую голову, там, где только что был второй взвод, сквозь оседающую пыль виднелись лишь горящие кусты, а подкравшийся на планирующем штурмовик — тот самый! — уже разворачивался вдалеке, маленький крестик на фоне небесной синевы. И достать его было нечем, нечем, нечем…

Затем крестик превратился в блестящую полоску и растворился в багровом сиянии заходящего солнца. Комариный писк мотора начал нарастать… кто-то рядом, надсаживая голос, заорал: «зенитчики, к бою», а в следующий миг все звуки перекрыло дробное стаккато «ка-двенадцатой».

Не думаю, что наводчик мог различать заходящий из-под солнца самолет — он просто высаживал обойму за обоймой прямо в пылающий диск, из которого вдруг проступила изогнутая полоска со сверкающим овалом пропеллера в центре. На миг штурмовик просел, выпав из пылающего круга, на крыльях затрепетали бешеные ослепительно-белые мотыльки, цепочки песчаных фонтанчиков рванулись через поляну, — а еще мгновение спустя тонкий, металлически отблескивающий силуэт вспух тугим черным облачком. Фонтанчики оборвались, каких-то пару-тройку метров не добежав до зенитки, горящий штурмовик качнулся, накренился на крыло и с надрывным воем пошел вниз. Почти у самой земли летчик все же сумел перевести самолет из пике в нечто более пологое и, наискось пропахав поле, замер в двух сотнях метров от нашей позиции.

К упавшему штурмовику наперегонки бросились все, не сговариваясь, — и пытаться останавливать солдат было бесполезно. Они сейчас могли воспринять лишь зычный голос фельдфебеля Хрунова из первой роты, призывавшего: «живым брать гада, шоб и не мечтал по-легкому уйти!»

Впрочем, синий военлет не питал особых иллюзий по поводу своей участи. По набегавшей цепи хлестнула очередь — длинно, взахлеб, почти сразу же за этим в кабине глухо ухнуло, и белый клуб дыма рванулся наружу, расшвыривая вокруг сверкающие осколки оргстекла.

Убитых из второго взвода сносили к траншее и складывали у бруствера. Семеро… окровавленные, с застывшими лицами… от рядового Ткачука осталась только нижняя часть туловища и левая рука, опознанная по часам с тонким кожаным ремешком, какие во взводе были только у него.

А вот на трофейном камуфляже Николая прибавилось лишь две отметины — небольшая, в полпальца, подпалина на правом боковом кармане и рваная дыра чуть выше. Дыра, которую оставил горячий стальной осколок, ставший для лейтенанта Волконского смертельным.

Бывший башенный командир крейсера «Адмирал Эссен», лейтенант Николай Павлович Волконский…

В его офицерской сумке, помимо обычного нехитрого фронтового скарба, обнаружились три толстые тетради, — довоенные, с толстой картонной обложкой. Две были исписаны «от корки до корки», третья же была едва начата. Стихи и песни… порой удивительно непохожие… даже не верилось, что их сочинил один и тот же человек… наш товарищ.

Замолчал пулемет.

Снег тихонечко тает.

Кто затих, кто живет,

Кто от ран умирает,

А вокруг бродит смерть,

Горы в страхе застыли,

До конца догореть

В этой огненной пыли.

Последняя — пятая за день! — атака закончилась для господ соц-нациков героическим захватом оставленных нами позиций, развивать же свой успех они, наученные горьким опытом, уже не пожелали, решив, видимо, доразобраться с нами завтра.

Командование бригады, однако, имело на сей счет свое мнение. Основой для выношенного им замысла послужил тот факт, что танки синих практически наверняка не должны были иметь ночных прицелов — эти сверхценные приборы поступали лишь к отборным фронтовым частям, следовательно, господа ревюгсоветовцы могли полагаться только на осветительные снаряды, ракеты, фары и ксеноновые прожектора. Что они, собственно, и делали, причем довольно-таки безалаберно: запускаемые ими ракеты высвечивали не столько необходимую им местность, сколько их собственные танки.

От нашего батальона в ночной вылазке приняло участие семь расчетов бронебоек, возглавить которых вызвался прапорщик Борисов из первой роты. Они скрытно выдвинулись на дистанцию выстрела… и без пяти полночь три красные ракеты ознаменовали для синих танкистов начало веселого фейерверка. Шум вышел преизрядным, особенно когда опомнившиеся соц-нацики принялись поливать огнем пространство перед своими окопами. Беспорядочная пальба по каждой подозрительной тени продолжалась минут двадцать.

На следующие же три часа ночь превратилась в день от беспрерывно запускаемых осветительных «люстр». Лишь ближе к рассвету их часовые расслабились, промежутки между запусками начали удлиняться… и тут красные ракеты взлетели вновь.

На этот раз простой пальбой наугад дело не ограничилось — к концерту подключились синие артиллеристы, учинившие короткий, но яростный огневой налет по нейтральной полосе. Ночью это выглядело вдвойне эффектно — так оценили сие зрелище герои этой ночи, наблюдавшие за ним уже из наших траншей, после чего отправились досыпать остаток ночи, великодушно уступив господам соц-нацикам привилегию трястись в наших бывших окопах, ежесекундно ожидая очередной вылазки этих жутких, с рогами и копытами, «возрожденцев».

Утро 20-го выдалось удивительно красивым, — восходящее солнце раскрасило восток в нежнейшие светло-розовые тона, изумительно оттененные индиговыми полосками облаков. Вдобавок, совсем недалеко от моего окопа устроилось на распевку семейство каких-то лесных пичуг… и даже не нужно было закрывать глаза, чтобы представить: нет никакой войны, а просто еще один весенний день… пока первый упавший перед траншеей снаряд не перечеркнул эту пастораль черным клубом разрыва.

19-я дивизия, как узнали мы впоследствии, имела в своем обозе несколько доверху груженых составов боезапаса и потому экономить снаряды синие пушкари не собирались. Скорее наоборот — бывший штабс-капитан решил припомнить уроки, которые он три года получал в окопах от профессоров кайзера, и максимально использовать свое преимущество в артиллерии.

Сковав несколько соседних батальонов, среди которых оказался и наш, вялым беспокоящим обстрелом, этот социал-интернационалистический Бонапарт сконцентрировал три четверти стволов на узкой полоске вдоль шоссе. Угодивший под удар шестой батальон за десять минут обстрела потерял больше трети штыков, но гораздо хуже было то, что на сей раз синие танкисты не подарили паузу «на восстановление». Им, видимо, сумели наглядно объяснить, что в жизни есть вещи и похуже осколков собственной артиллерии. Выйдя под прикрытием артогня на рубеж атаки, танки с десантом на броне пошли вперед, даже не дождавшись окончания обстрела.

И — смяли. Шестой батальон дрался отчаянно, из первых четырех прорвавшихся через траншеи танков они сожгли три… и сами сгорели в неравной схватке, все, до последнего, а плацдарм оказался рассечен на две неравные части. Наш же батальон, — вместе с 3-м и 7-м — оказался на «малом острове». Тогда как командование бригады с 1-м, 4-м, 8-м, 10-м, 11-ми 12-м, а также штурмовым полком — на «большом».

Комбриг решил сымпровизировать — ближе к полудню восемь аэровагонов попытались высадить оперативный десант, с расчетом атаковать вошедшие в разрыв части с тыла. Увы, вчерашний урок не прошел для господ соц-нациков даром. На подлете к месту десантирования три машины в упор расстреляли зенитки, еще одна получила в борт снаряд от вкопанного танка. Высадившиеся почти сразу попали под сильнейший пулеметно-минометный огонь, и оказавшийся старшим по званию комбат-8 принял решение идти не назад, а вперед и атаковать артиллеристов.

Им удалось уничтожить две батареи тяжелых минометов, одну — дивизионных гаубиц, сжечь танк, несколько ракетных многостволок и рассеять выдвигавшийся к прорыву пехотный батальон. Один. Второй, успевший развернуться, отжал их к лощине, блокировал…

Удивительно: им даже предложили сдаться. Ответ был короток, прост, непечатен, и на лощину, перекапывая ее на три метра вглубь, обрушились «чемоданы».

К двум часам синие подошли к основной турбокоптерной площадке. Здесь они опять нарвались — несмотря на то что атакующие отряды после вчерашнего усилили самоходными зенитками, «Скифы» сумели-таки уловить момент и квалифицированно проштурмовать наступавших. Вернувшись, коптеры заправились и ушли на север, «согласно приказу командования корпуса». Туда же, несколько минут спустя, отправились и транспортники с ранеными.

Видно их было хорошо — и немного обидно. Впрочем, нам сейчас было не до обид, — ребята Алина насели на нас почти всерьез, обстрел сменялся атакой, атака — обстрелом. Почти — потому, что атаки все же были какие-то не те…

Лишь после полудня я своей дважды контуженной головой, наконец, сообразил, чего они хотят, вернее, чего они могут добиваться этой тактикой и, похоже, им это удается.

Эти атаки попросту отжимали нас от «большого острова».

Удивительно — но при этом вокруг так и не замкнули полноценное кольцо. Соц-нацики наседали с фронта и на левом фланге, со стороны прорыва. Понемногу начинали постреливать и в тылу, но на правом фланге пока царила тишина. Господа социал-интернационалистические полководцы решительно настаивали на отсутствии в их лексиконе понятий «обход» и «окружение». Воистину — сила есть, ума не надо… впрочем, сил им и впрямь было не занимать!

Я, однако, отлично понимал, что бесконечно подобное везение длиться не может, — еще немного, и наша «тонкая линия, окованная сталью»,^[34] свернется в круг вне зависимости от желаний синих Наполеонов, а просто из-за того, что каждая очередная атака заставляет нас все больше и больше загибать фланги.

Все эти мысли я высказал штабс-капитану Овечкину в перерыве между надцатой по счету атакой, бывшей, однако, редким и приятным исключением: этот перерыв не сопровождался ставшим уже привычным артобстрелом.

Игорь выслушал меня, поминутно морщась — час назад он «поймал» в бедро осколок на излете и сейчас этот крохотный, не больше ногтя кусок металла при каждом движении напоминал о себе взрывом тягучей боли. Выслушав же, спокойно осведомился, не располагаю ли я какими-нибудь еще идеями относительно создавшегося положения, а, главное, выхода из оного?

Он ждал ответа, а я молчал и вовсе не потому, что мне было нечего сказать.

План, который возник у меня под аккомпанемент синей артиллерии… Проблема даже не в том, что он был похож на творения Димочки и его нынешнего штаба. В конце концов, я уже не один раз задавал себе вопрос — может, именно так и нужно воевать на этой трижды проклятой Гражданской войне?

Но… этот план не мог «вдруг» возникнуть у бывшего ротного фельдшера. А буде чудо все же произошло, как убедить поверить в него двух других комбатов?

Кандидат в прапорщики Николай Береговой этого сделать не мог. Подполковнику же Сергею Береговому было мучительно стыдно.

* * *

Хуже всего было с тяжелоранеными. Таковых в батальонах набралось больше тридцати. Самодельные, из плащ-палаток, носилки были для них сущей пыткой, но оставить их мы тоже не могли.

И все же нам удалось уйти — исключительно благодаря очередному тактическому изврату синих Бонапартов, которые решили опробовать нечто вроде двусторонней атаки. В итоге две штурмовые колонны, беспрепятственно пройдя оставленные нами траншеи, явно заподозрили в сей легкости некий злодейский замысел коварных «возрожденцев» — и, едва завидев друг друга, приветствовали своих собратьев хорошей порцией свинца. Перестреливались они, правда, не так долго, как бы нам того хотелось, но за перестрелкой, видимо, последовал «обмен любезностями» на вечную российскую тему «кто виноват», ну а мы тем временем успешно завершили «маневр отрыва от противника». Исчезли. Скрылись. Растворились. Преследовать нас господа соц-нацики, к моему вящему удивлению, отчего-то не рискнули. Или не захотели.

Больше всего я опасался синей авиации — застигни нас сейчас на открытой местности турбокоптер или штурмовик…

День-ночь, день-ночь мы идем по Африке… день-ночь, день-ночь — все по той же Африке. Полагаю, послеполуденное донское солнце прожаривало нас сейчас ничуть не хуже, чем в пресловутой африканской саванне.

Мы обходили синих по большой дуге: хотя основная масса соц-нациков расположилась в станице Мальчевской, все желающие туда явно не вместились. Вдобавок, как выяснилось, в обозе ревюгсоветовских частей имелось множество народу, к боевым подразделениям явно не относящегося — скорее всего из числа наиболее усердных насаждателей «нового революционного порядка». На линию огня эта шваль явно не рвалась.

День-ночь, день-ночь…

Охранение у синих попросту отсутствовало как факт — и все же мы едва не «засыпались», когда какая-то шальная парочка вышла прямо на передовой дозор. Парочка — в самом прямом и, если так можно выразиться, естественном смысле этого слова: парень лет двадцати, в танкистском комбезе, со здоровенным автоматическим маузером на боку и еще более юная девица, украсившаяся синей косынкой. Отправься эти голубки на поиски местечка для уединения минут на десять позже… а так… не тащить же их с собой…

Тяжелораненых все же пришлось оставить — в небольшом овражке, неподалеку от приметного березняка. С ними оставался один из фельдшеров, пятеро с одним пулеметом… плюс каждая вторая фляга. Если мой безумный план увенчается хотя бы частичным успехом, к ним можно будет вызвать аэровагон.

…и отпуска нет на войне.

Гроза шла с северо-востока. Тяжелые иссиня-черные тучи затянули уже полгоризонта и далекие раскаты грома все чаще мешались с отрывистым рявканьем пушек. Казалось, что там, за холмами, с каждой минутой приближаясь к нам, идет еще один бой.

Она шла быстро — солнце сбавило накал, затянутое серой пеленой, порыв ледяного, словно явившегося прямиком из лапландских снегов, ветра пригнул траву. Гроза надвигалась — но самолеты успели раньше.

В первой волне шли «Луни», с ракетами и ротор-бомбами. Через минуту следом подошла ударная группа «Беркутов». Раз за разом узкие треугольные тени срывались в пике, расходились, вновь забираясь вверх, и вновь ныряя к земле. Из леска, где мы находились, было отлично видно, как на попытавшуюся открыть огонь среднекалиберную батарею почти сразу спикировали несколько звеньев, позиция зенитчиков буквально вскипела огнем и дымом. Впрочем, подобные попытки сопротивления были, скорее, исключением — налет застал синих врасплох, и наши летчики действовали, что называется, «в полигонных условиях».

Одно звено «Беркутов», видимо, уже израсходовав боезапас, снизилось до бреющего и прошло над станицей на сверхзвуке…

Всего налет длился не больше десяти минут, хотя, полагаю, тем, на кого рушилась с неба пронзительно воющая смерть, эти минуты показались годами. И буквально сразу же вслед за последними бомбами на израненную землю упали тяжелые капли дождя.

Лучшего шанса для нас быть просто не могло.

Ливень был почти тропический — разверзлись хляби небесные, и потоки воды мигом превратили спекшуюся на солнце глину в нечто осенне-непролазное, так что о классической, с бегом и криком, атаке не могло быть и речи. Мы просто брели сквозь него… пока к запаху воды и озона не начал примешиваться кислый привкус сгоревшей взрывчатки.

Эта была та самая позиция зенитчиков — полсотни метров сплошных воронок, даже тел почти не было видно. Зато двумя сотнями метров дальше их (тел) хватало далее с избытком — под серию ротор-бомб угодило не меньше роты, неширокий проселок был сплошь выстлан серо-зелеными шинелями.

Потом из хлещущих струй внезапно возникли два крытых грузовика, кто-то справа — кажется, Марченко — крикнул «огонь», но запоздалая команда растворилась в трескотне десятков стволов. Почти одновременно начали стрелять на левом фланге… ослепительный столб молнии с грохотом врезался в холм впереди, и я успел заметить высвеченные вспышкой приземистые черные туши… танки?

Танки расстреляли бронебойщики.

У кромки леса мы наткнулись на полевой госпиталь, и прошли было его насквозь, когда позади вдруг захлопали выстрелы. Как оказалось, какой-то сумасшедший соц-нацик открыл пальбу из револьвера, заработав в ответ гранату… Тем, кто оказался в одной палатке с ним, не повезло.

Пятью минутами позже мы, ориентируясь по звукам пушечных выстрелов, нашли батарею легких гаубиц.

На этом месте в памяти начинается провал. Последнее, что я помню четко, это зрелище разлетающейся под автоматной очередью панорамы и перекошенный разрывом гранаты затвор орудия, а дальше мои воспоминания становятся похожими на калейдоскоп.

Горящие грузовики у дороги — их подожгли не мы, это последствия налета. Зато валяющиеся в грязь фигуры уже наша работа…

Серо-зеленые тени неожиданно возникают совсем рядом, автомат в руках заходится лаем, три или четыре силуэта валятся, скошенные очередью. Потом затвор щелкает вхолостую, а серо-зеленые рядом, времени возиться с рожком нет — щербатый рот перекошен беззвучным воплем, тускло блеснула занесенная лопатка. Я вскидываю автомат, заученным движением отводя удар мимо, и, разгибаясь, с маху впечатываю приклад прямо в ненавистный оскал. Синий, подавившись криком и остатками зубов, отлетает назад, падает. За спиной его обнаруживается еще один — я не вижу его толком, только черный кружок направленного мне в лицо ствола и понимаю, что он не промахнется, в упор невозможно промахнуться и сейчас из этой черной пасти ослепительно-белой бабочкой выпорхнет смерть… и в следующий миг пулеметная очередь разрубает синего автоматчика напополам. Новый рожок, наконец, с четким щелчком встает на место, я вскидываю автомат, ловлю на прицел дергающийся хлястик, плавно жму курок — бегущий человек, картинно раскинув руки, валится в грязь.

Полоса черной, выжженной земли — жирный пепел лишь в одном месте нарушен танковыми гусеницами…

Края траншеи размыты — перепрыгнув через нее, я с трудом удерживаюсь на ногах. Справа короткий дот утыкается в дощатую дверь землянки, дверь распахивается, выскочивший соц-нацик, получив очередь прямо в лицо, неловко взмахивает карабином, валится вниз, лужа на дне окопа розово пенится — а в проем, из которого он появился, крутясь, улетает ребристый кругляш ручной гранаты.

Мокрая трава скользит под рукой… дождь почти затих и стая красных светлячков со свистом несется над залегшей цепью — пулемет врытого танка, захлебываясь, лупит трассерами. Миг спустя танк вдруг вспыхивает неожиданно ярким ровным пламенем. Кто его так? Непонятно…

Свист, грохот — слева из-под земли вырастает огненный куст, тугая волна хлещет по ушам, разом отрезая все звуки, и в этом беззвучье прямо передо мной падает сапог. Сапог… я тупо смотрю на него секунд пять, пока не понимаю, что этот сапог — не пустой.

Вторая мина падает с большим недолетом где-то позади.

И, напоследок — я сижу на каком-то ящике, в руках обжигающе-горячая алюминиевая кружка, но каждый раз, как пытаюсь поднести ее ко рту, начинается тремор, такой, что при попытке глотнуть большая часть выплескивается на подбородок… право слово, так и без зубов остаться недолго.