Глава пятая. В Воронеже мы задержались на сутки: выяснилось, что из двадцати перелетавших вслед за нами аэровагонов пять до пункта назначения не добрались

В Воронеже мы задержались на сутки: выяснилось, что из двадцати перелетавших вслед за нами аэровагонов пять до пункта назначения не добрались. Пока. Три из этих пяти, потеряв ориентацию, сели сразу же. Один из них, правда, проделал сию операцию аварийно и сейчас его на скорую руку пытались подлатать доставленные ведомым механики, а еще два сумели при этом полностью выработать топливо. Учитывая, что перегоночная дальность «Шершней» составляет девятьсот шестьдесят километров, а Воронеж отделяет от Москвы почти вполовину меньшее расстояния, остается лишь радоваться тому факту, что никто из этих последователей Леваневского не улетел в гости к РевЮгСовету.

Только к вечеру штаб бригады кое-как восстановил начавший расползаться карточный домик первоначального плана и организовал переброску 1-го, 4-го и 7-го батальонов куда-то западнее. Если верить подпоручику Беляеву, этим таинственным «куда-то» был полевой аэродром около Мордово, какового названия, впрочем, не отыскалось ни на одной из имевшихся у нас карт. Заминка, по словам того же Беляева, вышла из-за того, что оную переброску должны были осуществлять аэровагоны, но после «инцидентов» при перелете штакор, сиречь Димочка, решил не рисковать и приказал доставить десантников наземным транспортом. Потребное для сего число машин в Воронеже кое-как сыскали, однако при этом бригада глубоко запустила лапу в свой резерв ГСМ, что, понятно, не было хорошо.

Душевному равновесию командования также весьма не способствовало наличие на аэродроме девяти «Галеонов», плюс останки еще одного посреди выжженной проплешины. Согласно все тому же первоначальному плану, они обязаны были до рассвета вернуться в Москву, а теперь оказались прикованы к земле якорями опустевших баков. И если для турбкоптеров и личного состава бригады укрытия худо-бедно приготовили заранее, то замаскировать туши шестимоторников возможным не представлялось… А синие авиаразведчики навещали аэродром достаточно регулярно и шансы Луня-33 даже не высотной, а обычной истребительной модели против одной-единственной зенитной батареи выглядели весьма предпочтительно. Особенно учитывая, что синему пилоту требовалось лишь проорать в рацию десяток слов открытым текстом, после чего он мог бы с полным на то правом числить свою задачу исполненной на все триста процентов.

Много позже я узнал, что разведчик действительно должен был в тот день пролететь над Воронежем. Он даже вылетел, но над линией фронта один из двигателей начал барахлить… и синий военлет едва привел самолет обратно. Вторую машину авиакомандование противника выслать не удосужилось, так что попустительство божье да халатность безвестного механика оказались для нас спасительной соломинкой.

Время, время… ваше время на исходе, господа, time is out. Вся гениальная авантюра Димочки строилась на ошеломляющей внезапности и «естественной», — вот ведь чертов поклонник Шлиффена, — реакции противника. Ничего иного у нас попросту не было. Количественное превосходство, качественное превосходство, — да какое там! Мы блефовали, как проигравшийся вчистую шулер, нагло, почти в открытую…

В 20.03 комбриг начал раздавать командирам батальонов, оставшихся на аэродроме — отбывшие в загадочное Мордово заполучили их заранее, — запечатанные конверты с оперприказами и карты зон высадки. Правда, прежде чем добраться до этих самых зон, нашему и 3-му батальонам предстояло, как выяснилось, заглянуть кое к кому в гости. На огонек, так сказать…

В 22.40 началась посадка.

* * *

Сказать, что караульная служба на синем аэродроме была поставлена неважно, значило очень тяжко согрешить против истины — она попросту отсутствовала как таковая. Чуть больше десяти минут ушло у наших разведчиков на прогрызание колючки и разметку направленными маячками прохода в минном поле, затем мы ворвались внутрь…

На всем аэродроме подобие ночного караула наличествовало только у одной автомат-зенитки, — из четырех имевшихся, — и около прожекторной батареи. Действуй мы поспокойнее и поаккуратнее, думаю, могли и вовсе взять эту банду разгильдяев без единого выстрела. Но у кого-то в первой роте сдали нервы, застучали выстрелы… понеслось. Из домиков и палаток начали выскакивать заспанные синие, впрочем, в ночном белье или вовсе без оного они, скорее, заслуживали ярлыка «белые». Большинство тут же падали, скошенные очередями в упор. Самые везучие успевали раз-другой пальнуть в ночную темень, из которой хлестали по ним струи раскаленного свинца… без всякого, разумеется, толка — наши потери при штурме ограничились двумя легкоранеными, причем оба пострадали от friendly fire: один неудачно пробежался перед пулеметом, второй «поймал» предплечьем осколок собственной гранаты.

Дольше всех сопротивлялась казарма роты охраны — в отличие от прочих фанерно-полотняных построек это было более основательное сооружение и пулями насквозь не прошивалось, а трофейную зенитку, с помощью которой мы попытались разобрать оный домик на отдельные кирпичи, намертво переклинило после второго выстрела.

Положение спас прапорщик Никаноров, добывший где-то даже не гранату, а мину от батальонного миномета. Заполучив в одно из окон сей подарочек, казарма глухо ухнула, выдохнув изо всех щелей дымные облачка, после чего крыша и задняя стена домика с оглушительным треском обрушились внутрь, и на этом бой за аэродром можно было счесть законченным.

Нам достались девятнадцать самолетов, шесть ударных турбокоптеров, восемь аэровагонов, аэродромные запасы… в горячке боя мы даже захватили примерно полсотни пленных. Я не оговорился, — отданный перед началом штурма приказ гласил «пленных не брать!», однако мы все-таки не офицерская часть, и далеко не все сумели его вспомнить, действуя при виде поднявших руки более привычно: «приклад-сапог-пошел-сукин-сын-в-тыл!» Что делать с этими пленными теперь, было не очень понятно… то есть как бы понятно, но все равно — не очень!

По правде говоря, мы вообще не рассчитывали на столь полный триумф. В поставленную задачу-минимум входил лишь прорыв на территорию с последующим расстрелом из бронебоек самолетов, коптеров и, если очень повезет, — подрыв хранилищ ГСМ и боезапаса. Однако капитан Ерофеев медлил, и тому было две причины. Primo, «корзинки» — наши собственные аэровагоны — должны были появиться не раньше чем через двадцать минут, а потому преждевременно сигнализировать всей округе о нашем присутствии методом племени дакота было — раз уж мы могли себе это позволить — нежелательно. Secundo же, уничтожать такую уйму ценного имущества «душила жаба».

Промедление сие, оказалось, пришлось весьма кстати, ибо минуты через три один из синих «военлетов», окончательно проснувшись и осознав произошедшее, потребовал разговора с командиром.

Выяснилось следующее: часть пленных «военлетов» принадлежали к числу так называемых «гарантов», сиречь, их преданность РевЮгСовету и делу социал-интернациоиализма обеспечивалась семьями оных пилотов, содержащимися в качестве заложников. Содержащимися в деревушке неподалеку: двадцать пять минут на авто или пять минут лету на аэровагоне. Несмотря на ночную темень, пленный турболетчик — бывший подполковник с Турецкого фронта, брался вывести коптер на цель хоть с закрытыми глазами.

Ерофеев колебался недолго. По указке подполковника из толпы пленных выдернули шестнадцать человек, одиннадцать таких же, как он, «гарантов» и четверых механиков, после чего конвойный взвод вручил освобожденным пилотам трофейные автоматы и отошел на пару шагов. Кто-то из оставшихся синих, сообразив, бросился в сторону… коротко протрещали «Федоровы», и очумелых от ужаса механиков погнали к аэровагонам на стоянке.

Затем капитан связался с подлетающими «корзинками». Счет определился следующий: из двенадцати освобожденных «чистыми» турболетчиками были только трое… да и самолеты хотелось вытащить ничуть не меньше коптеров. Шесть плюс восемь, да минус три дает в итоге четырнадцать… тринадцать, поправился Ерофеев, после того, как бывший подполковник сообщил, что одна из ударных машин представляет собой лишь бронекорпус, начинка же уже давно «каннибализирована» на запчасти.

Риск… гипотетически любой член экипажа обязан был уметь пилотировать машину, причем в одиночку. Практически же мы все только что имели возможность убедиться, что может таить в себе ночной полет даже с полным экипажем и над своей территорией… и, в конце концов, была еще основная задача! В «спасательный рейд» отправились первый взвод смоленцев и взвод Марченко. Остальные занялись аэродромом, готовя к вылету то, что должно будет взлететь и попытаться дотянуть до Воронежа, и, соответственно, к подрыву то, что обязано будет взлететь и осыпаться дождем горячих осколков.

Выполнение пункта два значительно осложнялось как недостатком специалистов, — из всего батальона только три, считая вашего покорного слугу, офицера и пятеро нижних чинов имели прежде дело с инженерными боеприпасами, — так и отсутствием этих самых инженерных боеприпасов. Конечно, мы могли разнести все в прах и пыль и без них, — дурное дело, как говорится, нехитрое. Соль заключалась в том, что проделать это требовалось не абы как, а исключительно в нужный момент и в правильном порядке.

Первый «Лунь» вырулил на полосу через тридцать семь минут. За ним последовал второй… потом вышла небольшая заминка, благополучно разрешившаяся лаконичным зэ-вэ^[30] от Марченко.

Еще через сорок две минуты на полосе остался только один аэровагон — тот, что ждал «подрывников».

Господа, знаете ли вы, что такое капсюль-детонатор? Капсюль-детонатор, да будет вам известно, — это такая блестящая медная трубочка, которая всем видом так и просится, — проклятая интеллигентская привычка! — чтобы ее повертели в руках. Стандартный результат взрыва капсюля-детонатора — три оторванных пальца и выбитый глаз. Плохая игрушка, нехорошая игрушка… вот только без нее иногда становится скучновато.

Ракетница в руке дергается, и ослепительно-белый шарик улетает вперед, касается земли, подпрыгивает, летит… впрочем, куда он полетит дальше, меня уже не волнует. А вот тот факт, что в точке касания из-под земли выпрыгнула дюжина ярко-рыжих огненных язычков, — как раз наоборот. Я разворачиваюсь и что есть сил в ногах бегу к аэровагону.

Вначале полыхнуло на стоянке. Обычно такие взрывы бывают лишь в дешевом синематографе, реальная же техника взрывается куда менее зрелищно. Но если под каждый самолет заранее подкатить 5—6 бочек с керосином и в каждой из них примерно посредине проткнуть штыком десяток дыр, — картина получается воистину феерическая.

Нас, оставшихся, было всего пятнадцать, места хватало всем, так что мы крикнули пилоту, чтобы не закрывал пока люки — и, когда вагон пошел на взлет, были вознаграждены видом заработавшего ракетного блока. Огненные стрелы с визгом полосовали темноту и исчезали в гостеприимно распахнутых настежь воротах склада боезапаса. На восьмой или девятой ракете склад, который и без того наверняка был до глубины души возмущен разлитым по полу керосином, не выдержал этого издевательства и взорвался. Красиво. Полагаю, склад ГСМ взорвался не хуже, но пока мы разворачивались над бывшим аэродромом, он только начинал гореть…

* * *

Это было очень удобное место. Две цепи невысоких холмов образовали нечто вроде небольшой, метров триста в самом широком месте, долины, дорога ныряла как раз в нее. Хорошее место.

Нашей роте достался южный участок, то есть мы должны были разбираться с гостями из глубокого тыла. Сам комбат вместе с первой ротой устроился на северной стороне, изготавливаясь к встрече отступающих фронтовых частей синих, по поводу чего «социализировал» в пользу первой роты все три пускача, оставив нас лишь с бронебойками. Впрочем, позиции для них решено было на всякий случай подготовить… три сотни метров — не бог весть какое расстояние и успеть перетащить их, если помянутый случай решит настать, задача вполне посильная, было бы куда.

Первую линию траншей мы закончили где-то за полчаса до рассвета. Ерофеев, критическим оком оглядев, — благо, посветлевшее небо вполне позволяло сие проделать, — результаты наших усилий, скептически хмыкнул, но объявить личному составу двухчасовой «перекур» все-таки разрешил.

Выспаться, правда, толком все равно не получилось: вскоре воздух наполнился воем турбин. Аэровагоны. Вот кто точно валился с ног, так это их пилоты: четвертый рейс сюда и шестой вылет с начала операции, и почти сразу же следом за ними подошли «Скифы». Пришлось подниматься самому, затем не самым печатным словом, а кое-где и пинками, поднимать пятерых солдат из взвода Дейнеки и гнать их вниз, на заклание высокому худому механику, который после получасового полета в обществе ракет и бочек с горючим был отнюдь не преисполнен смирения и кротости.

Ровно в шесть часов тридцать две минуты, если верить хронометру Волконского, а также завалявшемуся у меня в вещмешке отрывному календарю, — очень удобная вещь для «козьих ног», — через минуту после того, как первый луч дневного светила полыхнул из-за края земли, «Скифы» поднялись в воздух и, заложив напоследок крутой вираж над нашими головами, ушли вдоль дороги на север. Оперативный плацдарм «Барсук-2», как значилась наша долина в оперативных бумагах штакора, начал действовать.

Улетели они недалеко. Минут через пять до нас донеслись приглушенные хлопки взрывов, самые оптимистичные уверяли, что они различают даже слабое татаканье авиапушек. Затем земля под ногами слабо вздрогнула, и над горизонтом поднялся столб черного дыма.

Должно быть, синие артиллеристы из проштурмованной колонны были изрядно удивлены, попав под удар авровских турбокоптеров в столь удаленном от линии фронта месте. Полагаю также, что они удивились значительно больше прежнего, когда те же самые машины всего несколько минут спустя вновь появились над их колонной.

Нас же пока никто не беспокоил, что не могло не радовать, ибо боеприпасы обещали подвезти лишь через рейс или два и то при условии, что «Скифы» не израсходуют к тому моменту доставленное ранее. Кое-чем мы, правда, «под шумок» разжились на аэродроме, но все равно, это минут на пятнадцать-двадцать хорошего боя, и то с поправкой, что новичков среди нижних чинов нет и цену патронам все знают твердо.

Только через полтора часа на горизонте возник пыльный шлейф, неторопливо перемещавшийся в нашу сторону.

Мой слабенький «Никон» позволил определить лишь сам факт наличия машины на кончике шлейфа. «Цейсс» штабс-капитана был в этом отношении явно лучше — опустив бинокль, Овечкин озабоченно сообщил, что к нам едет автобус, причем, похоже, гражданский.

Это было крайне некстати. Пропустить мы их не могли, даже если бы они сумели не обратить внимания на свежеотрытые окопы, то не заметить посадочную с ее штабелями ракет и бочонков было попросту нереально. Оставить как пленных, значило бы выделять кого-то для присмотра за ними и, потом, как только за нас возьмутся всерьез, можно не сомневаться, долина тут же превратится в филиал преисподней с соответствующими последствиями для всех, кто в ней будет находиться.

Положение спас лейтенант Волконский. Длинно выругавшись, надо полагать, в порядке разминки, он отстегнул от своей трофейной камуфляжки погоны, подхватил пулемет и, спустившись вниз по склону, встал на середину дороги метрах в ста от наших окопов.

Точно процитировать его обращение к водителю автобуса я не смогу: до нас доносились лишь отдельные обрывки «специфических морских терминов», но даже и они заставляли двух унтеров в соседнем окопе одобрительно кивать и прицокивать языками. Водитель, правда, тоже не остался в долгу, но на стороне лейтенанта было осознание моральной правоты, а также превосходящая огневая мощь. Очередная тирада, подкрепленная фонтанчиками песка в полуметре от передних колес, заставила водителя понять всю глубину своих заблуждений. Автобус, пятясь, сдал на полсотни метров назад, развернулся и покатил обратно, ну а мы приветствовали возвращающегося героя восторженным свистом и бурными аплодисментами.

Еще через час вылетевшие в очередной рейд «Скифы» сообщили, что в нашу сторону движется небольшая колонна легковушек, судя по всему, штабных. Капитан Ерофеев начал было радостно подкручивать кончик уса, однако еще через пять минут уже с нашей, южной стороны, на горизонте возник очередной пыльный шлейф, и на этот раз он был значительно гуще.

Подсчитав количество маленьких черных коробочек, я пришел к неутешительному выводу, что в гости к нам направляется человек пятьсот. Синий батальон. Причем в отличие от нас это не утешительное именование неполной роты. Штабс-капитан же дополнил сей вывод известием, что к машинам прицеплено на буксире нечто пушкоообразное — то ли легкие «полковушки», то ли тяжелые минометы… как говорится, выбирай, кума, что тебе меньше нравится.

Чуть позже с противоположной стороны появились обещанные пилотами легковушки, однако грузовики к тому времени уже преодолели полпути до наших холмов, и было ясно, что к «финишу» они успеют первыми.

Поговорка про двух зайцев до сего дня была справедлива повсеместно, за исключением разве что Остзейских земель, но комбат все же решил рискнуть. Один взвод первой роты и пускачи он направил к нам, второй загрузился в аэровагон, третий же Ерофеев пока придержал в «личном резерве».

Собственно боем это было назвать сложно. C'est magnifique, mais се n'est pas la guerre,^[31] как сказал по схожему поводу один французский генерал.

Мы открыли огонь, когда передняя машина находилась меньше чем в сотне метров от окопов. Бронебойщики по головным, пускачи по задним. Один пускач, правда, промахнулся, но большой роли это не сыграло, дорога была закупорена надежно. И из всех стволов, сначала по бортам, а потом по тем, кто успевал выскочить, — кинжальный огонь, и спрятаться им было негде: кругом степь, а мелкий кювет с высоты склона простреливался без проблем.

Уйти удалось примерно половине. Все же их было слишком много. Плюс сыграла роль также растянутость колонны и дым от загоревшихся машин — подавляющее большинство стрелков выбирали цели непосредственно перед собой, а по дальним всерьез работали только минометы. Плохо, что спастись сумели и несколько машин, одна из которых была с прицепом, и это мы ощутили на своей шкуре очень скоро.

С другой же стороны долины картина разворачивалась следующим образом: при первых звуках начавшегося боя штабная колонна остановилась, скучившись, начала, было, пытаться развернуться, но прошедший буквально в метре над крышами авто турбокоптер обстрелял их из курсового, завис в полусотне метров впереди и с аппарели посыпался десант, с ходу беря синих в полукольцо.

Как оказалось, в наши гостеприимные объятия влетела часть штаба 41-й бригады 27-й моторизованной дивизии. К сожалению, сам командир оного подразделения среди пленных не присутствовал, ибо предпочитал использовать для перемещений самолет связи, зато нам достался его политрук, начальник штаба, начальник особого отдела и еще семеро товарищей начальников рангом помельче. Налицо, как верно заметил капитан Ерофеев, явный прогресс — не далее как год назад синие командиры преспокойно обходились одним политруком, а оперативные планы успешно заменяли набором более-менее подходящих к случаю цитат из своего социал-интернационалистического Талмуда. А теперь… да-а, растут детишки. Росли, растут, скоро вырастут…

По приказу комбата пленные были аккуратно связаны, возможно, правильнее было бы даже употребить термин «упакованы», и уложены в аэровагон для отправки в виде презента. Хотя, признаюсь, руки так и чесались отправить их не в штаб бригады, а куда ближе, в штаб — по их собственному «милому» выражению — к Пестрякову. Проще говоря, перестрелять, — в конце концов, те мертвецы, что лежали сейчас вокруг горящих грузовиков, были виноваты куда меньше этой откормленной сволочи.

Впрочем, там лежали не только мертвецы: санитары из направленного на «досмотр» взвода Волконского принесли уже восьмерых и, судя по доносившимся снизу стонам, работы Михайлову, сельскому доктору откуда-то из-под Калуги, заменившему меня на должности ротного фельдшера, и его коллеге из первой роты предстояло много. Единственная же наша потеря — унтер Кащук, пулеметчик из первого взвода, «поймал» под обрез каски шальную пулю и нуждался в услугах лишь священника.

Судьбой сбежавших синих я поначалу не интересовался, полагая по прошлому опыту, что они уже находятся на полпути к ближайшей деревеньке. И потому меня весьма сильно удивили слова Игоря, который, отняв от глаз бинокль, сообщил, что отступившие соц-нацики начинают окапываться.

Подняв «Никон», я убедился, что штабс-капитан, к сожалению, прав. Похоже, среди уцелевших нашелся-таки один грамотный командир. Причем, сумевший не только остановить бегущую толпу, но и вспомнить характеристики ротных минометов: синие окапывались за пределами нашей досягаемости. Нашей, но не их, о чем полминуты спустя возвестил низкий воющий звук.

Второму взводу повезло. Синий минометчик угадал с дальностью, но тяжелая мина рванула слева от разгромленной колонны, а взвод в тот момент прочесывал правую сторону — смертоносные осколки достались и без того вдосталь изрешеченным грузовикам. Второй выстрел был точнее… но люди Волконского уже были на полпути к окопам. Третья мина взломала сухую землю в полусотне шагов от нас, и крупный осколок, блестя иззубренной синевой излома, шлепнулся на дно траншеи.

Это было не просто плохо — это было очень плохо. И дело было даже не в том, что пятидюймовый миномет мог здорово перекопать наши окопы. Если им вздумается перенести огонь дальше, в долину… хватит одного единственного удачного попадания, да что там, — осколка.

«Скифы» появились одиннадцать минут спустя.

Как человек, испытавший на собственной шкуре самые разнообразные виды «огневого воздействия на противника», ответственно заявляю — ничего более жуткого и угнетающего, чем штурмующий тебя ударный турбокоптер, человечество пока не придумало. Более эффективное по части изничтожения себе подобных, возможно, а вот по части воздействия на психику — нет! Когда с диким воем рушатся сами небеса и падший ангел, плюясь огнем, мчится, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах, точно на тебя… человеком, разумным существом, высокоорганизованной мыслящей материей себя ощущать перестаешь и наружу вырывается дремавший доселе в генной памяти инстинкт, наследство от какого-нибудь кольчатого червя — страх! Желание выжить! И очень немногие находят в себе силы перебороть его, загнать обратно вглубь, сумев остатками разума осознать, что поддаваться нельзя! Ибо у того, кто, аки младенец в утробе, скорчился на дне траншеи, шансы выжить все-таки есть, а вот пробежать ты сумеешь только шаг. Один-единственный, прежде чем ракеты и пушечные снаряды в очередной раз подтвердят нехитрую истину, что смерть летит быстрее бегущего человека.

Первый залп турбокоптеры дали по позиции миномета, затем развернулись, прошли, трепеща огоньками пушек, на бреющем вдоль траншеи… опять развернулись, вновь пустили ракеты… и, прежде чем господа соц-нацики успели хоть немного опомниться, первая рота атаковала их с тыла.

Это был разгром. Полный и окончательный. 619-й батальон 17-й стрелковой бригады, — так, судя по словам пленных и трофейным документам, именовалась их часть, — перестал существовать.

Кажется, мне понемногу начинала импонировать идея аэромобильных войск. Равно как и сымпровизированная комбатом тактика «блошиных прыжков». Прыг-скок, кусил здесь, цапнул там, пустил кровь в третьем месте… wie ein Floh aber O-ho!^[32]

Список наших трофеев впечатлял: три тяжелых миномета, пять станковых пулеметов, тридцать один ручник, прочее вооружение в неучтенном пока количестве, три практически неповрежденных грузовика, четыре легковых авто… и почти сто восемьдесят пленных, на охрану которых пришлось отвлечь целый взвод.

Среди прочего в одной из штабных машин дотошный Марченко обнаружил новенький «телефункен», и, завершив отправку «Скифов» в очередной вылет, мы собрались около машины, надеясь обогатиться сколь-нибудь свежими новостями.

Питер безмолвствовал, на московской волне сквозь треск статики пробивалась музыка, — не уверен, но кажется, это была «Серенада Солнечной долины», — зато дальше нам удалось очень четко настроиться на Корниловск как раз в момент зачитки «внеочередного обращения РевЮгСовета к трудящимся!». Все дружно навострили уши, надеясь, что в оном обращении будут упомянуты хоть какие-то названия, по которым можно будет оценить успехи наших коллег-штурмовиков, таранящих синюю оборону с фронта. Но, увы, ничего конкретного пресловутое сообщение не содержало, представляя собой всего лишь средней косноязычности набор лозунгов, сводящихся к призыву дать жестокий отпор «кровавым возрожденческим бандам», а заодно еще больше укрепить социал-интернационалистическую бдительность… ну и так далее. «Смерть», «расстрелять», «покарать» — эти слова звучали почти в каждом предложении.

Все же мы честно дослушали вышеупомянутое обращение до конца, значительно обогатившись по части лексикона господ южных социал-интернационалистов, а также практикуемых ими методов, и лишь затем продолжили вращать ручку настройки.

Как оказалось, не зря, ибо передача на следующей волне заинтересовала нас чрезвычайно. Судя по ней, какие-то отважные летуны умудрились провести воздушную разведку наших наступавших частей и теперь открытым текстом спешили поделиться добытыми сведениями со своим вышестоящим командованием.

Зоркие «Соколиные Глаза» синезвездных авиаторов сумели обнаружить в наступавшей на них группировке целых 300 — триста! — танков и самоходок «в сопровождении неустановленного, но значительного количества моторизованной пехоты». Эту бронированную армаду подпирали два дивизиона ракетной артиллерии — притом, что последних у нас не было отродясь! Кроме того, на левом фланге синих внезапно материализовалась — видимо, из ночных кошмаров их командования, — «бронегруппа численностью до 100 бронеединиц, опасно нависшая над оперативными тылами 4-й танковой армии».

После такого вступления я бы ничуть не удивился, услышав, что воздушное прикрытие нам обеспечивает авиаматка «Адмирал Ушаков», маневрирующая по местной ирригационной системе, но, видимо, на такой полет мысли фантазии синих Уэллсов уже не хватило.

До вечера оседланной нами дорогой попыталась воспользоваться еще одна синяя часть, судя по описанию пилотов турбокоптеров, какая-то сбродная. Четырьмя последовательными вылетами «Скифы» сожгли большую часть ее техники, после чего синие, решив не испытывать больше судьбу, побросали оставшуюся и «рассеялись», здраво рассудив, что гоняться за каждым одиноким беглецом ударные коптеры в сумерках не станут.

По сему (отсутствию наличия противника) поводу я, было, возмечтал заполучить все восемь, столь настоятельно необходимых человеку для нормального функционирования, часов сна, однако сбыться сим мечтаниям было, увы, не суждено: в два ночи меня довольно грубо растолкал комвзвода-2, сообщивший, что наблюдает на севере какие-то отблески, не иначе — фары.

Спросонок я едва не заорал «рота, в ружье!», но рассудок, даже в столь заспанном состоянии, все-таки сумел взять верх над инстинктивными желаниями. Как выяснилось вскоре, вовсе не напрасно, ибо замещавший Ерофеева командир первой роты поручик Оленев уже более десяти минут поддерживал устойчивую связь с показавшимися на горизонте машинами — моторазведгруппой нашего же корпуса.

Что ж, первый день операции мы, точнее, его превосходительство генерал-майор Димочка могли с чистой совестью занести в свой актив.

4-я танковая армия РевЮгСовета, имея взломанный в трех местах фронт и хорошо организованный хаос в оперативном тылу, уже к вечеру прекратила свое существование как единое целое. Несколько наиболее боеспособных частей пытались отходить, имея направлением либо Калач, либо Богучар… один из таких «осколков», танковая колонна в три десятка машин нарвалась на позицию нашего 4-го батальона. В скоротечном яростном бою десантники сумели сжечь пять танков и броневиков, но остальные прошли сквозь их оборонительные порядки, как нож сквозь масло. Батальон спасла темнота и тот факт, что синие изо всех сил рвались к югу, видимо, стремясь оторваться от тех самых мифических «танков и самоходок общим числом 300». Узнай они, что весь бронепарк нашего корпуса представлен дюжиной танков типа Ке-Ну, плюс две батареи пехотных самоходок «Оса», а остальное — легкие колесные броневики…

Этой же ночью передовые части 2-й мехдивизии Борейко внезапным ударом выбили азербайджанскую дивизию из Камышина, открыв боевым кораблям и транспортам свежеобразованной Волжско-Каспийской флотилии путь вниз по течению — к Корниловску.

Впрочем, зти новости мы узнали позже. Остаток же ночи я, так и не сумев заснуть вторично, потратил на прелюбопытную брошюру, обнаруженную в одном из штабных авто.

Именовался сей опус «Пламя над Англией» из серии «Библиотека политрука» и был, судя по пропечатанным на обложке выходным данным, переводом с английского. Быстро, однако.

К моему удивлению, перевод оказался достаточно неплохим, да и текст местами тоже. Особенно интересно было читать описание мятежа на «Бирмингеме»: ведь именно с него, считается, и началось победное шествие социальной революции сначала по Великобритании, а затем и по всей планете.

Судя по всему, оное описание создавалось кем-то из непосредственных наблюдателей эпохального события, причем отнюдь не из числа простых «революционных матросов».

Итак, 27 апреля 1952 года тяжелый крейсер ПЛО «Бирмингем» вернулся в Скапа-Флоу после проводки очередного «кубинского» конвоя. Автор не счел нужным описывать тяготы похода пышными эпитетами, предоставив слово сухой статистике — из двадцати шести судов конвоя до Кубы добралось шестнадцать. Как я понимаю, это было еще относительно хорошим результатом — захваченная в 1948-м Куба, британский «непотопляемый авианосец» у берегов США, ключевая позиция как для «челночных» полетов канадских «Вэнгардов», еженощно разгружавших десятки тонн бомбогруза над американскими заводами, так и с точки зрения хотя бы относительного контроля над коммуникациями в Атлантике. Германо-американцы, впрочем, также прекрасно понимали ее ценность…

28 апреля в 9.45 на крейсере была получена радиограмма командующего флотом. Непонятным образом — в этом месте, по моему мнению, автор слегка покривил душой, — ее содержание практически мгновенно стало известно экипажу. Согласно приказу, «Бирмингем» должен был уже к 12.00 быть в готовности выйти в море в составе поисково-ударной группы.

Приказ этот был вызван поступившей к комфлота развединформацией о том, что в ближайшие часы должен был состояться прорыв в Атлантику крупной «волчьей стаи». В том, что выбор адмирала пал именно на только что вернувшийся из похода крейсер, не было никакого особо злодейского умысла. Просто «Бирмингем», модернизированный из обычного арткорабля в тяжелый крейсер ПЛО всего за полгода до описываемых событий, был в тот момент наиболее хорошо оснащенным противолодочным кораблем.

В 10.15 на «Бирмингеме» были прекращены все работы. Еще пять минут спустя кочегар Тендерс, представившийся «депутатом от команды», сообщил командиру крейсера, капитану первого ранга Вильсону, что «крейсер никуда не пойдет!».

Удивительно, но автор брошюры все же нашел в себе смелость отметить, что, хотя фракция левых или радикал-лейбористов насчитывала на «Бирмингеме» — как, впрочем, на весьма многих кораблях, — немало сторонников, данное выступление было вовсе не ее заслугой, а «всего лишь естественной реакцией измученных людей». Весьма интересное определение для поступка, послужившего триггером для событий, изменивших лицо мира.

В тот момент, однако, это было далеко не очевидно. Более того — подобные выступления хотя и являлись черезвычайным происшествием, отнюдь не были чем-то совсем уж экстраординарным. Помнится, на нашем российском флоте подобные случаи даже удостоились псевдомедицинского наименования «синдром Потемкина», имея в виду не Светлейшего князя как личность, а события 1905 года на корабле его имени. Решающим же фактором стала ошибка командующего флотом послать на подавление мятежа отряд морской пехоты с авианосца «Лайон», ибо именно «Лайон» должен был стать флагманом поисково-ударной группы и, соответственно, главной мишенью для немецких подводников и летчиков из «отряда расчистки».

Дальше события шли по нарастающей. В 11.15 капитан морской пехоты Браун доложил старпому авианосца, что его люди отказываются выполнять приказ. Поведать, что конкретно происходило на борту «Лайона» в течение следующего получаса, автор брошюры не пожелал, отговорившись путанностью и разноречивостью свидетельств. Однако можно достоверно констатировать тот факт, что, несмотря на ставшее уже расхожим штампом: «выстрелы на „Бирмингеме“», — первые выстрелы прозвучали именно на авианосце. Жертвами их стали командир «Лайона», старший помощник, четверо других офицеров и девятнадцать матросов — на мой дилетантский в данной области взгляд сравнительно небольшие потери для захвата корабля с более чем двухтысячным экипажем. Правда, автор ничего не сказал про раненых…

В 12.05 четыре катера «Лайона» пришвартовались к «Бирмингему». Сорок минут спустя радиорубка крейсера начала транслировать знаменитое: «Всем! Всем! Всем!»