Характеристика отдельных глав

Попытаемся теперь определить историографическую ценность и значение отдельных глав “Основных записей”.

Первая глава “Исторических записок” посвящена древнейшему периоду истории — тем предкам китайцев, которые жили на землях, расположенных в долинах крупнейших рек Восточной Азии: Хуанхэ, Хуайхэ, Янцзы, и о жизни которых Сыма Цянь и его современники могли судить по многочисленным устным преданиям (“Я бывал в местах, где почтенные старцы по отдельности и вместе постоянно рассказывали мне о Хуан-ди, Яо и Шуне…” — пишет историк в послесловии к главе), по некоторым уже созданным к этому времени письменным сочинениям и летописям, позднее утерянным. Если исходить из датировки эпохи Инь — XIV–XI вв. до н. э. и принять во внимание гипотетическую датировку эпох Шан и Ся, описанных во 2 и 3 гл., то все, о чем рассказано в 1 гл., можно соотнести с III тысячелетием до н. э., т. е. периодом, отделенным от Сыма Цяня по меньшей мере двумя тысячами лет.

Мифы и легенды, собранные историком, говорят о множестве событий и о деяниях героев древнейших эпох. В них вымысел и фантастика перемежаются с отголосками подлинных далеких процессов в жизни первобытных людей, дошедших до потомков в смутной, измененной форме. “Всякая мифология, — писал К. Маркс, — преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи [98] воображения…” [207]. В мифах о Суй-жэне, научившем людей добывать огонь, об Ю-чао, построившем жилища на деревьях, Шэнь-нуне, положившем начало земледелию, и других “культурных героях” древности нашли свое отражение борьба человека с природой, определенные этапы развития производительных сил древнего общества. Ко времени Сыма Цяня существовало уже множество легенд и сказаний, в которых история ханьцев началась с самых легендарных героев — “императоров”. В таком развитом классовом обществе, каким была империя Хань, в какой-то степени завершился процесс историзации мифологии, и это достаточно ясно отражено в 1 гл. Под кистью Сыма Таня (который мог быть автором 1 гл.) и Сыма Цяня древнейший период истории Китая изображается в виде достаточно развитого общества со сменяющимися на престоле ди — “императорами”, в распоряжении которых существует разветвленный аппарат помощников и чиновников, войска, законы, т. е. все атрибуты сложившегося государства. По У ди бэнь цзи, уже при Хуан-ди были князья — чжухоу, система жертв и гаданий, верительные бирки; в период Шуня историк упоминает о наличии системы вассалитета, областей, законов, т. е. явлений, характерных по меньшей мере для эпохи Чжоу. Эту тенденцию к идеализации древности подметил полвека назад русский синолог С. Георгиевский. Он иронизировал по поводу рассуждений Конфуция о Шуне: “Оказывается, что китайцы, начавшие при императоре Фу-си выходить из дикого состояния, в 23 веке до Р. X., представляли собою народ, организованный в стройное государство, народ богатый, просвещенный, высоконравственный, исполненный гуманности, всесторонне благоденствующий. Но разве было так на самом деле? Не было ничего подобного, насколько можно судить по дальнейшему ходу жизни китайцев, да и само существование поименованных нами государей многие синологи отрицают как недоказуемое непреложными данными. Что цивилизация китайская началами своими [99] восходит к глубокой древности и вырабатывалась постепенно — это неоспоримая действительность; что насадителями культуры и цивилизаторами китайцев являлись императоры Фу-си, Шэнь-нун, Хуан-ди, Ди-ку, Яо и Шунь — это не более как мифы, сложившиеся в народе на основе его мифических воззрений; что во времена Шуня китайская цивилизация достигла той завидной для всякого народа высоты, о которой мы говорили, — это вымысел Конфуция, распространенный его многочисленными продолжателями. Прибегая к вымыслу, Конфуций находил для себя в мифах опору, но имел в виду не закругление народных мифических сказаний, квазиобъясняющих минувшую действительность, а изображение идеала, долженствовавшего направлять историческую жизнь китайцев в будущем…” [208]. Очень верные и не теряющие своей актуальности мысли!

В силу подобной историзации легендарного периода Сыма Цянь почти совершенно исключил из 1 гл. различную фантастику и “сверхъестественные” явления. Правители, изображенные им, — живые люди, хотя и с необыкновенными талантами и свойствами.

Первая глава Бэнь-цзи отражает в основном древнеконфуцианские традиции, представленные наиболее отчетливо в известной триаде идеальных правителей древности: Яо, Шуне и Юе. Идеализированные изображения этих правителей и их деяний лежали в основе важнейших канонов конфуцианства — Чунь-цю, Лунь юй, Мэн-цзы, Шан шу и др. В главе проводится, хотя и в скрытой форме, идея “воли Неба”, принципы человеколюбия правителя, умеренности наказаний, верности государю, сыновней почтительности. Все это основные идеи и взгляды конфуцианской школы. Правда, в некоторых фразах автора можно усмотреть и влияние воззрений древнего даосизма, например: “[Хуан-ди] следовал законам Неба и Земли, гаданиям по темному и светлому, толкованиям о жизни и смерти, превратностям существования и гибели…”, но они нехарактерны для главы в целом. [100]

Конечно, напрасно было бы в подобных древних сюжетах у Сыма Цяня искать полного соответствия какой-либо одной легенде или схеме. В его генеалогии “императоров” творчески переработаны разные варианты мифов, причем в качестве первого правителя поставлен Хуан-ди, который почти не присутствует в классических конфуцианских построениях. Если сравнить, например, Ши цзи с Чжу шу цзи-нянь, то мы увидим отличия: в “Бамбуковых анналах” между Хуан-ди и Юем лежит 30 поколений правителей, т. е. значительно больше, чем в “Исторических записках”.

При всем том в 1 гл. Бэнь-цзи вдумчивый историк, несмотря на легендарный характер сюжетов, найдет немало косвенных данных, намеков, как-то раскрывающих древнейшие этапы истории китайского народа. В борьбе Хуан-ди с Янь-ди и Чи-ю, в походах против непокорных (сяньюйцы, саньмяо, мань, и) слышны отголоски ожесточенных межплеменных битв той эпохи. Предания о Хуан-ди, женившемся на девушке из рода Силин, о Яо, женившемся на девушке из рода Саньи, о Шуне, взявшем в жены девушку из рода Таотан, Юе, породнившемся с родом Тушань, косвенно говорят о строгом соблюдении, даже в мифах, правил родовой экзогамии. Упоминания во многих преданиях лишь матери героя, а не отца (Гу-соу и Гунь появились явно позднее), частые рассказы о непорочных зачатиях от молнии, дракона, радуги, яйца ласточки и т. д. свидетельствуют о существовании матриархальных отношений, отраженных в мифах. О формах родовой демократии говорят форумы, сеймы, советы при “императорах”, их совещания с сы-юэ, с цюнь-му (старейшины, Совет вождей?), выборы преемников из числа достойных на пост правителя и многое другое.

В главе отмечены определенные этапы в покорении природы древним человеком: “насадил пять видов злаков”, “добывал землю, камни, металлы и яшму”, “добывал богатства у земли”, “обуздывал воды”, упоминаются рост земледелия, гончарного ремесла, торговли, обмена и других видов производственной деятельности, персонифицированных в деятельности легендарных правителей. Таким образом, глава о [101] деяниях пяти “императоров” при всей ее легендарности и лаконичности представляет определенный историографический интерес.

Следующая глава Бэнь-цзи, посвященная периоду Ся, предлагает читателю своеобразное переплетение легендарных сюжетов и преданий с реальными сведениями о древнем Китае, относящимися, правда, к I тысячелетию до н. э. Если исходить из доказанного ныне существования государства Инь в XIV–XI вв. до н. э., то эпоху Ся, как предшествовавшую шанско-иньской, следует условно отнести к концу III и первой половине II тысячелетия до н. э. Условно потому; что точных археологических данных, которые можно определенно связать с племенем или народностью Ся, до сих пор не обнаружено.

Тот период развития китайского общества, который стал известен под именем Ся, современные ученые более или менее единодушно относят к поздненеолитическому периоду, когда в Китае совершался переход к бронзовому веку [209]. К концу эпохи Ся, по мнению некоторых ученых, родовое общество уже переживало кризис, зарождались классы, т. е. Китай вступал в эпоху классового общества.

Вторая глава начинается описанием деяний сяского Юя — легендарного родоначальника “династии”. Молва приписывает ему “усмирение” вод потопа, поразившего Китай во времена правления Яо. По-видимому, в китайском варианте легенды о потопе отразились воспоминания о каком-то действительном стихийном бедствии тех веков. Юю приписываются благоустройство всей территории страны, создание областей, упорядочение рек и озер и многие другие деяния, суммирующие процессы не одной тысячи лет. Таким образом, Юй — собирательный образ героического борца со стихией и покорителя природы, воплощавшего лучшие черты древнего человека. Мы присоединяемся к определению образа Юя, [102] данному Л. Д. Позднеевой: “Великий Юй — один из замечательных героев китайской древней мифологии. В его титанической борьбе с наводнениями отразилась многовековая тяжелая борьба народа со стихийными бедствиями, с капризами рек, менявших свое русло, и мечта земледельца — найти силу, которая избавит его от вечного страха перед наводнением” [210].

Большой интерес представляет та часть 2 гл., которая содержит географическое описание древнего Китая. Сыма Цянь почти текстуально заимствовал главу Юй гун из канонической книги Шан шу. Описывая один за другим крупные районы Китая, историк следует единой схеме изложения, которая включает: физические границы (по крупным ориентирам), проведенные там работы по ликвидации последствий наводнения, характер и качество земель, состав подношений от диких племен и поставок от каждого из районов и пути их доставки. Кроме того, в Ся бэнь цзи дано и общее генерализированное описание основных горных и речных систем. Таким образом, перед нами как бы схематическая гидрография и орография древнего Китая, характеристика его почв, сведения по этнографии. Коль скоро глава Юй гун, по мнению китайских ученых, создана не ранее III в. до н. э., вероятнее всего в царстве Цинь, следовательно, она отражает уровень географических познаний древних китайцев эпохи Чжоу. Казалось бы, что к эпохе Ся это имеет отдаленное отношение, однако в главе приведены разные по своему характеру показатели. Горные системы, крупные реки — это такие элементы территории, которые существенно не меняются в течение длительного времени. Поэтому общая картина поверхности Китая, данная во 2 гл., может быть с достаточной степенью вероятности отнесена и к раннеисторическим эпохам. Относительно нескоро менялись и почвы, так как процесс окультуривания земель шел в те тысячелетия медленно. Очевидно, сведения о богатствах областей, поставках и подношениях центральной власти относятся лишь к эпохе Чжоу. Перечисление даров вместе с тем отражает специфику каждого [103] района, особенности климата. Если на северо-западе и северо-востоке это — соль, шкуры, шелк от дикого шелкопряда, продукты моря, дерево, продукты скотоводства и т. д., то в более южных областях — бамбук, кожи носорога, ткани, раковины, металлы, жемчуг, черепахи, редкие породы деревьев и т. п. Описание богатств страны о многом говорит историку.

Гидрография Китая, пусть и представленная как результат деятельности одного Юя (“…направил девять рек”), все же дает картину состояния основных речных бассейнов Китая, включая и крупные озера того времени (в числе девяти речных систем: Жошуй, Хэйшуй, Хуанхэ, Яньшуй, Янцзы, Цзишуй, Хуайхэ, Вэйшуй, Лошуй). На ее основе можно провести важное для исторической географии изучение происшедших за последние три тысячелетия изменений в этой сфере.

Во 2 гл. мы находим оценку почв и земель всех районов по девятибалльной шкале (три категории с тремя разрядами в каждом) по составу, цвету, плодородию. Это, по сути дела, один из древнейших кадастров земель, в котором, исходя из качества земельных угодий, определяется их доходность и отсюда мера платы.

Даже из сугубо идеализированной схемы пяти поясов, несущих якобы различные повинности — фу, можно видеть, что ареал власти того времени был узок, только ближние земли поставляли необходимые продукты, все остальные были почти бесконтрольны, что говорит о слабой централизации власти даже в начале I тысячелетия до н. э.

Немаловажное место в данной главе (как и в остальных главах Бэнь цзи) занимает изложение конфуцианских идеалов управления, вложенное в уста Юя и старшего судьи Гао-яо. Прославляются такие принципы, как самоусовершенствование правителя, забота о народе, соблюдение порядка, установленного Небом, вера в волю верховного владыки, призыв к соблюдению законов, к опоре на способных помощников и др. Отнесение всех этих конфуцианских установлений к древней эпохе Ся — дань Сыма Цяня господствующей идеологии. Эта тенденция сказалась, и в 130 гл., где историк определил задачи 2 гл.: [104]

“Юй [своими] трудами объединил воедино все девять областей [Поднебесной] и прославил тем самым [деяния] Тана и Юя; [его] добродетели распространились на его потомков; [однако] сяский Цзе был порочным и высокомерным и в результате бежал в Минтяо. [Об этом я и] написал вторую главу ”Основные записи [о деяниях дома] Ся”” [211].

Что касается перечня правителей Ся после Юя, то пока не получено данных, подтверждающих реальность их существования, поэтому их, как и Юя, мы относим к легендарным персонажам.

С точки зрения социальной истории китайского общества интересно сообщение Сыма Цяня в его послесловии к главе. Он дополнительно счел нужным подчеркнуть, что из рода Сы, к которому принадлежал Юй, позднее выделились 13 других родов, получивших названия от своих территорий. Это говорит о том, что в эпоху Ся продолжался рост родо-племенных коллективов и их расселение, и о том, что наименования родов и племен были тесно связаны с географическими названиями, с местами их проживания и, следовательно, общество стояло еще на низкой ступени развития, соответствовавшей эпохе первобытнообщинного строя. С полным основанием можно утверждать, что материал 2 гл., несмотря на свою связь с мифологическими сюжетами и использование чжоуских источников, дает немало пищи для раздумий исследователю древнего общества.

Третья глава Инь бэнь цзи по объему невелика, но значение ее в историографическом плане несомненно. Если первые две главы, несмотря на отмечавшиеся выше достоинства и отдельные верные догадки, в целом принадлежат к сочинениям о легендарных периодах, то глава об Инь, как неопровержимо доказано археологическими раскопками в Сяотуне, Чжэнчжоу и других местах, рассказывает нам о первом подлинно историческом этапе жизни китайского народа [212]. [105]

Рассматриваемая глава состоит как бы из двух родов различных по характеру и ценности материалов. В ней содержится единственный по своей полноте и последовательности хронологический перечень всех правителей иньской эпохи, начиная с легендарного основателя дома Шан-Инь — Се и до последнего ее правителя — Чжоу-синя (Ди-синя). Всего в 3 гл. Бэнь цзи упомянуто 44 иньских правителя (часть которых была, несомненно, вождями шанских племен), из которых 36 имен уже подтверждено расшифрованными гадательными надписями. До настоящего времени среди надписей на костях не найдены имена первых семи правителей Инь, открывающих список в Инь бэнь цзи: Се, Чжао-мин, Сян-ту, Чан-жо, Цао-юй, Мин, Чжэнь. В 12 именах расходятся отдельные знаки, не всегда совпадает последовательность правлений. Большая часть расхождений между главой Инь бэнь цзи и гадательными надписями падает на начальный период Инь, смыкающийся с легендарными временами. Но общая канва истории Инь, представленная в перечне ее правителей в 3 гл., подтверждена эпиграфикой, и тем самым сомнения в ценности Инь бэнь цзи как исторического источника отпали. К этому же роду материалов следует отнести свидетельства Инь бэнь цзи о местах расположения иньских центров в Бо, Ао, Шанцю, о частых переездах иньских правителей (Сыма Цянь насчитывает восемь перемен ставки правителя до Чэн-тана и еще пять до Пань-гэна), отражающих неразвитость общественных отношений и значительную роль кочевого уклада. Географические данные главы подтверждаются и археологией.

В 3 гл. приведено известное число фактов, которые могут помочь сделать некоторые выводы о жизни иньского общества. Сообщения о том, что советник И-инь имел право сослать правителя Тай-цзя на три года в отдаленные места для исправления, что правители Инь часто обращались к байсинам (народу или старейшинам) с речами, клятвами, с просьбами [106] о помощи, позволяют усмотреть в этом предания о каких-то реликтах коллективных органов древней власти, принципах древней демократии. Глава рассказывает о непрекращающейся борьбе иньских племен с соседями за гегемонию, за господство над землями в центральной равнине, о случаях неповиновения чжухоу, о бунтах племен куньи и других, о походах против непокорных (нередко такая борьба завершалась не в пользу иньцев, и тогда Сыма Цянь констатирует очередное ослабление Инь). Но в целом глава как хронологическая запись не дает достаточно подробных сведений о жизни иньского общества.

В то же время в Инь бэнь цзи имеются многочисленные материалы, которые никак нельзя соотнести с эпохой Инь. Заимствуя целые абзацы из Шан шу, Сыма Цянь, как и в первых двух главах, приписал Инь многие чжоуские понятия и порядки. К таким материалам мы бы отнесли все истории, связанные с Чэн-таном и его мудрым помощником И-инем, с У-дином и его помощником Фу-юэ, принцип “заботы о народе” и преданности идеальным ванам, обращения Пань-гэна к чжухоу, сочиненную конфуцианцами версию о последнем иньском царе — Чжоу-сине и основателе династии Чжоу — Си-бо или Вэнь-ване. К сожалению, Сыма Цянь именно в этих явно придуманных чжоусцами событиях видел главное содержание главы. В 130 гл. он писал: “Се положил начало [дому] Шан, и так продолжалось до Чэн-тана; [когда] Тай-цзя поселили в Тун [гуне], добродетели стали процветать [благодаря] А-хэну; У-дин заполучил [Фу] Юэ и впоследствии был прозван Гао-цзуном (“Высоким предком”); император же [Чжоу] Синь всецело погряз в пьянстве, и чжухоу перестали представляться ему. [Об этом я и] составил третью главу ”Основные записи [о деяниях дома] Инь”” [213].

Понятно, что в этих записях отражены более поздние версии чжоусцев, сочиненные в соответствии с господствовавшими в период Чуньцю и Чжаньго взглядами (Шан шу — один из характернейших образцов канонического [107] конфуцианского мышления). Такого рода записи Сыма Цянь включил в 3 гл., по нашему мнению, вполне осознанно (об этом говорит его послесловие), отдавая дань, с одной стороны, господствующей традиции, а с другой, вероятно, не располагая, кроме краткой генеалогии правителей, существенными материалами по истории иньцев. Можно думать, что из-за неразвитости иньской письменности и культуры вообще, от иньского периода и не могло остаться большого числа письменных памятников. Историографическая оценка Инь бэнь-цзи, таким образом, двойственна, она должна учитывать плюсы и минусы главы, исходя из эпохи и уровня развития общества.

Четвертая глава — Чжоу бэнь цзи посвящена истории постепенного возвышения, длительного правления и, наконец, упадка власти дома Чжоу. Как и в описании предшествующих “династий”, историк ищет начало Чжоу в легендарном прошлом. Первооснователь дома Чжоу Ци, или Хоу-цзи, считался управителем земледелия (нунши) во времена Яо и Шуня. Его рождение, как и у других “культурных героев” мифологии, связано с непорочным зачатием и всякими необыкновенными явлениями. Предания говорят о первых чжоусцах, об их вождях Хоу-цзи, Гун-лю, Гу-гун Дань-фу как о старательных земледельцах, хотя племя чжоу формировалось в землях диких племен жунов и ди и было скорее скотоводческим. С именем Гу-гун Дань-фу легенды связывают начало прочной оседлости чжоусцев, создание населенных пунктов, начал государственности.

Сыма Цянь точно следует канонам в описании деяний Вэнь-вана и У-вана — тех правителей Чжоу, коим приписывается честь разгрома государства Инь и установления чжоуской власти над всем Китаем. Почти треть главы посвящена описанию событий, связанных с этой победой, хотя они занимают всего несколько лет из многовекового господства дома Чжоу. Разумеется, трудно предположить, что чжоусцы, стоявшие даже на более низкой ступени развития, чем иньцы, могли во II тысячелетии до н. э. столь подробно записать ход событий и те речи, которые при этом произносились. Сыма [108] Цянь старательно использовал для этого главы Шан шу, гимны Ши цзина, Го юй и другие более поздние сочинения, в которых дана овеянная легендами, главным образом конфуцианская интерпретация давних событий.

Говоря о целях написания главы, Сыма Цянь намечает как бы основную канву истории эпохи Чжоу через крупнейшие ее события:

“Это Ци стал производить просо [и злаки], и добродетели [Чжоу] расцвели тогда при Си-бо; [после этого] У-ван [в битве] под Муе действительно овладел Поднебесной; [но;] Ю[-ван] и Ли[-ван] сбились с пути и потеряли [столицы] Фэн и Хао; затем, постепенно приходя в упадок, [власть] пришла к Нань [-вану], и в Лои [в конце концов] перестали приносить жертвы [предкам Чжоу]. [Об этом я и] составил четвертую главу — Чжоу бэнь цзи ” [214].

Но если отвлечься от нарочитой идеализации фигур древних правителей, пронизывающей всю главу, от рассуждений о добродетелях царей, их мягкости и любви к народу — моментов, характерных для любых летописей и хроник тех тысячелетий, и попытаться вникнуть в глубь текста, то мы найдем в 4 гл. некоторые важные указания; фактические свидетельства, проливающие свет на историю развития китайского общества I тысячелетия до н. э., а также на идеологию той эпохи.

Так, из описания ранней истории чжоусцев мы узнаем о судьбе иньцев, поставленных под надзор — в рабское положение, об их восстании, о неоднократных походах чжоуской армии против соседних племен, что говорит о недовольстве покоряемых народов, о длительном сопротивлении многих племен чжоускому завоеванию. Об острой борьбе в самом чжоуском обществе — выступлениях горожан и селян, соперничестве в среде знати свидетельствуют приводимые в главе сообщения о свержении ванов; о восстании против Ли-вана, убийстве Ю-вана, возведении на престол жителями столицы княжича Мэна в 525 г. до н. э., а затем другого княжича, [109] Гая, и др. Упоминание о том, что Сюань-ван в 815 г. перестал работать на ритуальном поле в тысячу му, указывает на ослабление системы общественных земель и, по-видимому, на рост частного землевладения. Учет населения, произведенный Сюань-ваном в 789 г., указывает на рост значения государственного аппарата в этот период и т. д.

В главе встречается несколько интересных отрывков, проливающих свет на методы управления, на идеологию правящих классов Чжоу. В этом смысле, например, примечательна мысль о необходимости при управлении народом “не перегибать палку” и время от времени открывать какой-то клапан для смягчения социального протеста (заимствованная Сыма Цянем из Го юй): “Если реку преградить, а она прорвет запруду, то от этого непременно пострадает множество людей. Народ тоже подобен реке. Вот почему тот, кто следит за рекой, делает брешь в преграде, чтобы направить в нее [лишнюю] воду, а тот, кто управляет народом, дает ему волю высказываться…” [215].

Великолепен по своей логической завершенности монолог, приписываемый Му-вану, в котором излагаются основы системы наказаний и законов вообще. Здесь мы находим определение роли следствия, свидетельских показаний, проверки обстоятельств дела, ответственности судей, шкалу тяжелых и легких наказаний и откупов от них. Историк, используя данные Шан шу, говорит о наличии 3000 статей в древнем уголовном кодексе Фу-син (или Люй-син). Конечно, столь законченная система едва ли существовала даже в середине эпохи Чжоу (известен треножник с выгравированными на нем законами, составленными Фань Сюань-цзы для княжества Цзинь, относящийся к 513 г.), но сам факт упоминания такого законодательства контрастирует с разговорами о добродетелях чжоуских ванов.

Немалое число страниц в заключительной части главы историк отвел показу всех перипетий хитроумной дипломатии чжоуских правителей, стремившихся даже ценой [110] угодничества и унижений лавировать между сильными противниками, чтобы продлить свою власть и существование.

Несмотря на все сказанное, в целом 4 гл. охватывает слишком большой отрезок времени, что неизбежно приводит к схематизму, она заполнена в значительной доле перечислением правлений ванов дома Чжоу.

Разумеется, в связи с общей идеей “Основных записей” в данной главе как раз и взята основная канва событий, происходивших вокруг царского дома, и предъявлять обвинение древнему автору в искажении исторической перспективы было бы наивно, да и размер главы не позволил Сыма Цяню дать более детальное описание семи-восьмивекового господства Чжоу. Но всё же при отборе материалов из других сочинений об этом периоде (прежде всего из Цзо чжуань) историк, как представляется, отдал непомерно большую дань легитимистским идеям, конфуцианской традиции в ущерб фактам реальной жизни. Все это позволяет считать, что “Основные записи о [деяниях дома] Чжоу” не принадлежат к лучшим главам “Исторических записок”, более полнокровный материал об этой эпохе представлен в Цзо чжуань, Го юй, Чжаньго цэ и других книгах, а также в разделах ши цзя и лечжуань у самого Сыма Цяня.

Пятая глава — Цинь бэнь цзи, излагающая историю циньского племени с самых ранних времен и затем историю циньского дома вплоть до объединения под его эгидой всего Китая, представляет определенный интерес. Основанная прежде всего на “Записях дома Цинь”, позднее утраченных, глава обрисовывает многовековую борьбу и усиление царства Цинь, одного из многих на территории древнего Китая.

Начинается повествование, как и в предыдущих главах, с легендарных времен, и присутствуют в нем знакомые нам атрибуты генеалогических легенд: непорочное зачатие Нюй-сю, родившей одного из основателей рода, Да-е, служба предков Цинь у мифических героев древности Юя, Се, Хоу-цзи (вероятно, эти притчи были созданы много позднее, когда циньцы уже претендовали на главенство в Поднебесной и им требовалось обосновать свои притязания какими-то связями [111] со знаменитыми предками китайцев). Далее Сыма Цяню удается на фоне обычной хронологической цепи следующих друг за другом десятков правителей показать, в каких сложных условиях поднималось это отсталое северо-западное племя, как его правители сумели превратиться в гегемонов Китая. Отчетливо видно, что вся ранняя история циньцев тесно переплетена с жизнью жунов и связана со скотоводством и охотой.

Собственно история дома Цинь начинается с VIII в., когда Сян-гун помог дому Чжоу в борьбе с жунами и заложил основы циньской государственности. Почти вековая история этого периода заполнена войнами с соседними племенами жунов, дацзы, фэн, датэ (крупные сражения упоминаются в 750, 739, 713, 697, 688, 659 гг. до н. э.) и с другими царствами. Не раз циньцы терпят поражения, но, используя благоприятные условия местности и применяя достаточно умелую тактику, восстанавливают свои силы и продолжают завоевательную политику. Отдельные, разбросанные по всей главе сведения дают представление о суровой действительности тех веков: в 746 г. до н. э. Вэнь-гун вводит наказание обвиняемого и его близких в трех коленах родства, в 678 г. впервые отмечаются захоронения живых людей с умершим правителем: с У-гуном захоронили 66 человек (эти варварские обычаи существовали в Цинь почти 300 лет, до 384 г. до н. э.) и др.

Даже в кратком определении главных событий 5 гл. в своей автобиографии Сыма Цянь упоминает о захоронениях людей с покойным правителем: “Среди предков Цинь Бо-и помогал [великому] Юю; Му-гун [постоянно] думал о справедливости и скорбел о воинах, [павших] смертью храбрых, [но] с ним захоронили людей, и об этом пропето в пьесе Хуан няо (”Там иволги”); [что касается] Чжао-сян-вана, [то он уже стал] управлять целой империей. [Об этом я и] составил пятую главу ”Основные записи [о деяниях дома] Цинь”” [216].

Рассказывая о первых веках истории циньцев, Сыма Цянь упоминает о том, что “народ [Цинь] стал более просвещенным”, т. е. отходил, по-видимому, от первоначального дикого [112] состояния, о том, что в 753 г. была введена должность историографа, о многочисленных завоевательных войнах Цинь, о смутах и борьбе за власть как в Цинь, так и в других царствах и княжествах. Эпизод с Хоу-цзы Цянем, который бежал в Цзинь с тысячью нагруженных добром повозок, позволяет судить об имущественном неравенстве в обществе того времени.

Представляет интерес диалог между циньским Му-гуном и посланцем жунов Ю-юем, датируемый 626 г. до н. э. В этом разговоре (несомненно, придуманном) содержится определенный политический и философский смысл. Все начинается с того, что Му-гун демонстрирует Ю-юю свои богатства, а тот укоряет циньского правителя: “…если вы принуждали людей создавать все это, то вы просто замучали народ!” — т. е. представитель дикого племени осуждает накопление богатств, которое было еще чуждо его соплеменникам.

Затем Му-гун вопрошает:

“Срединные государства осуществляют управление на основе стихов и [исторических] записей, обрядов и музыки, законов и мер, но, несмотря на это, в них часто происходят беспорядки. А вот племена жунов и и до сегодняшнего дня не имеют всего этого. На основе чего же они управляются? Разве не возникает трудностей [в управлении]?”

И собеседник из страны жунов с известным чувством превосходства отвечает ему: “Именно это и является причиной беспорядков в срединных государствах. Ведь с тех пор, как мудрейший Хуан-ди составил обряды и музыку, установил законы и меры, он давал личный пример их исполнения, почти не прибегая к какому-либо управлению. Его же потомки день ото дня становились все более высокомерными и развращенными. Они строго надзирали за низшими, опираясь лишь на силу законов и установлений, в результате чего все низшие устали до предела и, ратуя за человеколюбие и справедливость, стали роптать на высших. Так между высшими и низшими из-за взаимных обид возникла борьба. Захват власти, убийства друг друга и даже уничтожение целых родов являются [ясными] примерами подобного рода. [113]

Совсем не так у жунов и и. Там высшие придерживаются простоты и добродетели в отношениях с низшими, а низшие сохраняют искренность и человечность, служа высшим. Управление целым государством подобно управлению собственным телом, когда не думают о том, с помощью чего оно управляется. Таково подлинное, управление мудрого человека”.

В приведенном диалоге, встречающемся также в трактате III в. до н. э. Хань Фэй-цзы [217], Сыма Цянь сталкивает два направления в древней политике и в какой-то мере отдает предпочтение простоте нравов у жунов, их методам управления.

В словах Ю-юя об основах управления отражены некоторые положения древнего даосизма: “Когда правительство спокойно, народ становится простодушным…”, “Мудрый человек отказывается от излишеств…” и т. п. [218]. В тираде жунского посланца можно усмотреть как критику конфуцианских понятий жэнь и и, прикрывающих неблаговидную практику правителей, так и излишнего злоупотребления законами.

Большое число фактов о социальной жизни дает нам вторая половина главы. Из нее мы узнаем, что в IV в. в Цинь проводится размежевание полей, вводятся законы о податях, строятся дороги и мосты, города окружаются стенами, т. е. продолжается несомненный рост производительных сил. Все эти меры связываются с реформами Шан-яна, предложенными им в 359 г. до н. э. Сыма Цянь пишет: “Вэйский Шан-ян посоветовал Сяо-гуну изменить законы и усовершенствовать наказания, [он предложил] внутри страны поощрять пахоту и сев, вне страны поощрять награды погибшим в боях и наказания [нерадивым]…” [219](более подробно эти реформы освещены в 68 гл. Ши цзи).

Конец главы заполнен довольно утомительным перечислением царствований, походов и войн, назначений и смещений в княжестве Цинь. Однако и в этом калейдоскопе событий [114] ясно проглядывает общая тенденция постепенного и неуклонного усиления Цинь. Часто при этом историк сообщает о разного рода тревожных знамениях (кометах, затмениях, метеоритах и др.), что, по уверению летописцев, предвещало грядущую беду — приход к власти Цинь Ши-хуана, преданного анафеме во всей конфуцианской литературе [220].

Таким образом, 5 гл., бесспорно, представляет интерес как почти единственная летопись царства и княжества Цинь, несмотря на то что значительная часть ее заполнена довольно однообразным перечислением правителей и описанием внешних событий.

Шестая глава “Исторических записок” — Ши-хуан бэнь цзи, посвященная недолговечному правлению циньских императоров, одна из самых больших и ценных глав “Основных записей”. В отличие от первых пяти глав в ней описаны события не за столетия, а всего за несколько десятилетий, что позволило детальнее раскрыть историю династии. Включение в текст главы шести подлинных надписей на стелах, водруженных при Цинь Ши-хуане, и отдельных частей сочинения Цзя И Го Цинь лунь придало еще большую доказательность изложению.

Об основном содержании главы Сыма Цянь писал: “Ши-хуан, став у власти, соединил в одно и прибрал к рукам все шесть княжеств, [он] переплавил мечи и копья [княжеств] и отлил из них [колокола] и перекладины к ним, чтобы таким путем приостановить все войны; [он выбрал себе] почетный титул и стал называться императором, он бахвалился военной [мощью] и прибегал к применению силы. Эр-ши [-хуан] получил [уготованное ему] судьбой, а Цзы-ин сдался и стал пленником. [Вот об этом я и] составил шестую главу ”Основные записи [о деяниях] циньского Ши-хуана”” [221].

Текст шестой главы Ши цзи наряду с некоторыми ле чжуанями — один из основных источников наших познаний о [115] Цинь — первом централизованном государстве в истории Китая. Сведения, приведенные в главе, несмотря на строгие рамки жанра бэнь цзи, достаточно разнообразны и позволяют исторической науке определить основные вехи истории империи Цинь. В мировой историографии имеется сравнительно немного работ, специально посвященных периоду Цинь [222]. Это, по-видимому, объясняется относительной ограниченностью источников, усугубленной тем, что в средневековой китайской историографии преобладала тенденция замолчать историю этого периода, как историю “незаконной” власти и антиконфуцианского правления. Все это лишь подчеркивает важность изучения Ши хуан бэнь цзи как исторического источника. Конечно, нельзя забывать, что Сыма Цянь писал свою историю в годы правления ханьского У-ди, в годы господства конфуцианских представлений об империи Цинь, это не могло не наложить свой отпечаток на 6 гл.

В целом, однако, история империи Цинь предстает у Сыма Цяня как пора больших свершений и острой борьбы. Власть досталась Цинь Ши-хуану нелегко. Помимо затяжной борьбы с княжествами (об этом рассказывалось еще в 5 гл.) ему приходилось справляться с многочисленными мятежами и восстаниями против Цинь (в 246 г. — восстание в Цзиньяне, в 239 г. — мятеж его брата в Туньлю, в 238 г. — мятеж Лао Ая, в 227 г. — покушение Цзин Кэ, в 224 г. — восстание Сян Яня в Чу, и т. п.), бороться с идейными противниками — конфуцианцами. Присоединив к Цинь все княжества, Ши-хуан по совету Ли Сы и других легистов проводит ряд реформ закрепляющих централизацию и ограничивающих права князей. Ликвидация местных армий и лишение их оружия, унификация мер, законов, письма, повозок, переселение знатных семей в Сяньян, разрушение городских стен и защитных укреплений в столицах князей — таков далеко не полный перечень серьезных мер, осуществленных Цинь Ши-хуаном в стране и нанесших смертельный удар по центробежным [116] тенденциям. Историк показывает, какой дорогой ценой достигалось все это. В ответ на сопротивление новой власти применялись строгие наказания, суровому времени соответствовали и суровые нравы. В главе говорится: “[В это время] господствовали твердость, решительность и крайняя суровость, все дела решались на основании законов; [считалось, что] только жестокость и угнетение без малейшего проявления человеколюбия, милосердия и справедливости может соответствовать порядку пяти добродетельных сил [стихий]”.

В круг наказанных при этом попадают представители самых разных слоев населения. В 214 г. Ши-хуан собирает всех бежавших от наказаний и повинностей, всех отданных за долги в чужие дома и торговцев и переселяет их в Лулян, перебрасывает ссыльных в новые районы, а в 213 г. ссылает на строительство даже недобросовестных судей. Наказанию подвергаются широкие массы населения, о чем говорит цифра в 700 тыс. преступников, отправленных на строительство дворца Эпангун и царской усыпальницы на горе Лишань (пусть даже сама цифра и преувеличена).

В оценках Сыма Цяня, как уже отмечалось, отдана дань господствовавшим в ханьское время представлениям об империи Цинь. Уже начало главы призвано создать представление о грядущей беде. Год за годом природа насылает на людей всяческие бедствия (244 г. — голод, 243 г. — саранча, 242 г. — зимний гром, 240 г. — комета, 239 г. — рыба уходит в верховья, 238 г. — комета, морозы, 235 г. — засуха, 234 г. — комета, 232 и 230 г. — землетрясения, 228 г. — голод, 226 г. — большой снег, 211 г. — метеориты, и т. д. и т. п.). Эти бедствия выступают как предзнаменования несчастья — прихода к власти деспота.

В главе даны резко отрицательные характеристики Цинь Ши-хуана, вложенные в уста его противников. Вэй Ляо говорит о нем: “Циньский ван человек с крупным носом, удлиненными косыми глазами, с грудью, как у хищной птицы, с голосом, как у шакала. В нем мало доброты, а сердце, как у тигра или волка…”. Конфуцианцы Хоу-шэн и Лу-шэн называют его жестоким и деспотичным. К такой оценке, в общем, склонился и Цзя И. [117]

Однако Сыма Цянь все же сумел показать и другую сторону циньского правления, выявить позитивную суть некоторых мер Цинь Ши-хуана. Это ему удалось прежде всего благодаря помещению в текст главы надписей с каменных стел. Именно в этих хвалебных надписях подчеркивается справедливость императора, значение его деяний: “Он истребил и уничтожил сильных и мятежных, спас ”черноголовых” от гибели и помог им, утвердив порядок в четырех пределах страны” (стела в Ланъе); “среди простого народа колебаний не было” (стела в Цзе-ши); “Император на широких просторах объединил земли Поднебесной, все бедствия и напасти совершенно прекратились, навсегда было покончено с оружием и войсками” (стела в Чжифу) и т. д. Мы находим в главе критику междоусобиц периода Чжаньго и, следовательно, критику раздробленности страны. Ши-хуан говорит: “Поднебесная страдала от непрерывных сражений и войн, и все из-за чжухоу и ванов…” [73а].

Заслугой историка является и объективное изложение взглядов легистов, с критикой некоторых конфуцианских положений. Когда Шунь-юй Юэ, прославляя правление Инь и Чжоу, предлагает вновь раздать земли князьям, ибо “…никто еще не слышал о правителях, которые могли бы долго править без подражания древним”, Ли Сы развертывает целую концепцию изменчивости условий и связанных с ними форм правления:

“Пять императоров древности не повторяли друг друга, три предшествующие династии не шли по одному и тому же пути, все управляли по-своему, и это происходило не из-за отрицания [порядков] друг друга, а из-за изменений во времени. Ныне Вы, государь, впервые свершили великое дело, сделали то, слава о чем просуществует десятки тысяч поколений, и этого, разумеется, не понять тупому ученому-конфуцианцу. При этом [Шунь-юй] Юэ разглагольствует о деяниях [118] трех предшествующих эпох, но разве они могут быть образцом для подражания?.. А вот ученые не учатся у современности, изучают лишь древность, чтобы поносить наш век и вносить тем самым сомнения и сеять смуты среди ”черноголовых”” [223]. То же утверждает Ланъетайская стела: “При пяти императорах и трех ванах древности знания и наставления не были едиными, законы и правила не были ясными…”.

Во всех этих сентенциях находили отражение взгляды легизма, и в частности идеи древнекитайского мыслителя Хань Фэй-цзы. Последний, как писал А. А. Петров, “отрицал абсолютное значение и ценность древней традиции, подражание которой, при игнорировании изменяющихся обстоятельств, приводит к социальному беспорядку” [224]. Развивавшиеся прослойки общества — новая знать, торговцы, военачальники, рабовладельцы предъявляли свои требования к императору. От их имени говорит Чжао Гао: “Мудрый правитель собирает [вокруг себя] и выдвигает людей без положения, делает низких знатными, делает бедных богатыми, а далеких — близкими, в результате между высшими и низшими устанавливается согласие, а в государстве наступает мир” [225].

Немало в главе и конкретных данных из области экономики: мы узнаем, например, что впервые металлические деньги стали применяться в Цинь лишь в 335 г., что в 216 г. дань риса стоил 1600 монет — цена, свидетельствующая о серьезном кризисе в империи.

Приводя слова Цзя И, историк формулирует основные причины гибели власти Цинь. Цзя И считает, что из-за отсутствия гибкости в управлении, из-за единообразия методов, примененных при захвате власти и при ее закреплении и удержании, излишней жестокости, а также из-за измены чиновников и отсутствия хороших помощников у преемников Цинь Ши-хуана империя Цинь быстро пришла к своей гибели. В Го [119] Цинь лунь изложена целая программа действий, которая могла бы, по мысли Цзя И, предотвратить полную гибель династии Цинь. Кстати, эти высказывания вызвали резкую реакцию ханьских историографов (в частности, Бань Гу), так как допускали возможность сохранения и продолжения циньской власти и тем самым ставили под сомнение закономерность прихода ханьской династии.

В целом 6 гл. “Исторических записок”, несомненно, может служить надежным источником по истории этого интересного периода в жизни китайского народа.

Времени между восстанием против циньской династии и первыми годами власти новой династии Хань (209–195 гг. до н. э.) посвящены 7 и 8главы Бэнь цзи, которые целесообразно рассмотреть совокупно. Седьмая глава — “Основные записи [о деяниях] Сян Юя” повествует о жизни человека, официально не признанного правителем Китая, хотя и сыгравшего большую роль в истории страны. Включение в “Исторические записки” биографии Сян Юя причислялось средневековой историографией Китая к “ошибкам” Сыма Цяня. Так подходил к этому ханьский историк Бань Гу, поместивший биографию Сян Юя в раздел Ле чжуань. Позднее танский историограф Лю Чжи-цзи писал по этому поводу: “Коль-скоро [Сян] Юй узурпировал титул императора, фактически его можно сравнить с разбойником, а был он лишь гегемоном из Западного Чу. Гегемон же — это чжухоу тех времен и помещение [описания деяний] простого чжухоу в ”Основные записи” означает не что иное, как только погоню за дутой славой и попирание действительности, и это совершенно неверно” [226]. Между тем “Основные записи”, как мы уже отмечали, не записи об императорах в узком смысле слова, а “Записи об основном”, и поэтому Сыма Цянь лишь признавал историческую роль Сян Юя в разгроме империи Цинь и его фактическую власть над значительной частью страны в 206–202 гг. Такое построение позволяло сохранить непрерывность анналов. Наконец, китайский историк использовал [120] рассказ о судьбе Сян Юя для политических уроков будущим правителям.

В 7 и 8 гл. описан более короткий, чем в предыдущих главах, но весьма насыщенный событиями период, когда шла борьба за главенство между двумя основными враждующими лагерями — Сян Юя и Лю Бана. Эта борьба развертывалась в условиях краха империи Цинь и поднявшейся по стране волны народных восстаний.

В 7 гл. детально показаны процесс постепенного возвышения Сян Юя, его заслуги в разгроме циньского воинства, короткий период его гегемонии и кровопролитная война Сян Юя и его сторонников с группировкой Лю Бана, закончившаяся гибелью первого в 202 г. Глава интересна не только описанием сложной междоусобной войны, но и колоритным, полнокровным образом Сян Юя, созданным Сыма Цянем. Сян Юй хитер и жесток. Свою карьеру он начинает с убийства правителя области Туна, с резни в Чэнъяне, убийства Сун И. По его совету были истреблены 200 тыс. сдавшихся в плен циньских солдат. С его именем связаны резня в Сяньяне, разрушения и убийства в княжестве Ци, убийство 100 тысяч солдат у Пынчэна в 205 г. до н. э. Военачальники говорили о нем: “Сян Юя как человека отличают быстрота, дерзость, хитрость и жестокость. В свое время Сян Юй напал на Сянчэн, и там никого в живых не осталось, он всех казнил. Где бы он ни проходил, все разрушается и уничтожается…”. Продолжая ту же мысль, Сыма Цянь в эпилоге говорит: “Действуя как гегемон, [Сян Юй] хотел одной лишь силой и военными походами управлять Поднебесной” [227].

В то же время в главе неоднократно подчеркивается личная храбрость Сян Юя, его военный талант, умение найти подход к солдатам, даже его простодушие и недальновидность в определенных ситуациях. Окруженный врагами, он не печалится о собственной гибели, а раздумывает о причине своих неудач, приписывая все Небу. Устами Лю Бана в обвинительной речи о десяти преступлениях Сян Юя передано [121] негодование конфуцианцев поведением последнего, особенно убийством чуского правителя И-ди. Таким образом, описание деяний Сян Юя использовано и для морализирования в связи с его судьбой [228].

Восьмая глава посвящена сопернику Сян Юя — Лю Бану, ставшему первым императором новой династии Хань. Хотя начало главы заполнено разного рода мистикой, в дальнейшем перед читателем встает достаточно реальный облик Лю Бана. Сыма Цянь отнюдь не идеализирует основателя династии, при которой он создавал Ши цзи. Давая в целом канонически положительный образ Лю Бана, отмечая его великодушие и любовь к людям, историк сопровождает это показом совсем иных его качеств: высокомерия, наглости, склонности к пьянству. В то же время Лю Бан, по свидетельству Сыма Цяня, ведет достаточно осторожную политику по отношению к народу, советуется со старейшинами, отменяет суровые циньские законы и тем самым постепенно обеспечивает себе победу. Сыма Цянь в этой главе показывает, с каким серьезным сопротивлением столкнулось восстановление единой централизованной власти. Первые годы царствования Гао-цзу — это целая цепь подавленных восстаний (Хуань Вэя, Цзан Ту, Ли Цзи, Синя, Чэнь Си и др.). Материал 8 гл. дает общее представление о процессе создания империи Хань на рубеже III–II вв. до н. э. Большой смысл вложен историком в эпилог 8 гл., в котором излагается целая концепция основ управления государством.

В эпилоге говорится: “Правление дома Ся отличалось прямодушием — чжун. Но недостатком такого прямодушия было то, что простые люди оставались неотесанными — е, и поэтому иньцы, восприняв правление [от Ся], прибегли к почтительности — цзин. Но недостатком такой почтительности [122] было то, что простые люди стали суеверными — гуй, поэтому чжоусцы, восприняв правление [от иньцев], прибегли к внешней изысканности- вэнь. Но недостатком внешней изысканности было то, что простые люди стали неискренними — сы, поэтому избавиться от такой неискренности можно, только [вернувшись] к прямодушию.

Таким образом, путь [управления] трех ванов [древности] подобен движению по кругу, закончившись, он начинается вновь…” [229]. В этом примечательном заключении Сыма Цянь изложил свою концепцию исторического кругооборота, назвал главные движущие силы меняющихся обществ и связал их с прошедшими в истории Китая эпохами: Ся, Инь, Чжоу, Цинь, Хань. Как показал в своей работе “Полибий и Сыма Цянь” Н. И. Конрад, концепция этих двух историков есть “философия истории, раскрытая через философию власти” [230].

Главы 9 -12 Бэнь цзи содержат записи о последовавших за Гао-цзу императоров Хань, правивших на протяжении всего II в. до н. э.: Хуй-ди и Люй-хоу (195–180), Вэнь-ди (179–157), Цзин-ди (156–141) и У-ди (с 140 г.). Это было время, хорошо знакомое отцу и сыну Сыма и частично связанное с их жизнью и работой при ханьском дворе. Поскольку о династии Хань и всем этом периоде имеются многочисленные источники, в частности главы Хань шу (основанные на Ши цзи и дополненные значительным материалом), анализ историографической ценности соответствующих глав “Основных записей” упрощается.

Девятая глава — “Основные записи [о деяниях] императрицы Люй” — знакомит читателя с правлением первой в истории Китая женщины-императрицы. Хотя формально власть принадлежала сыну Гао-цзу Хуй-ди, а после него еще двум наследникам, по существу делами государства ведала императрица, сильная и властная женщина из рода Люй, и ее родичи, поставленные на главные посты. Включение в Ши цзи главы о правлении вдовствующей императрицы, официально не занимавшей трон, также рассматривалось ортодоксальной [123] китайской историографией как нарушение определенных принципов. Бань Гу в Хань шу, уступая, по-видимому, критике, несколько погрешил перед истиной и создал две главы, посвященные правлению Хуй-ди (фактически не управлявшего) и Люй-тайхоу. Сыма Цянь в этом случае стоял на более реалистических позициях.

По содержанию 9 гл. не очень богата, заполнена описанием дворцовых назначений, перемещений, борьбы за власть разных кланов, однако в своем послесловии Сыма Цянь дает высокую оценку политического и экономического положения Китая в годы правления императрицы Люй, подчеркивает облегчение тягот народа, спокойствие в стране. Отсюда можно заключить, что основное направление политики Гао-цзу еще сохранялось, хотя в правящей среде происходили постоянные распри.

Десятая глава — “Основные записи [о деяниях] императора Сяо-вэня” — отличается от предыдущей большей насыщенностью фактическим материалом. Именно в этот период Центральный Китай становится объектом нападения кочевых народов- сюнну. Их нападения отмечены в 177, 166 и 159 гг. Ханьский двор усиливал оборону и одновременно вел мирные переговоры. Большое место в главе занимают общие сентенции об управлении, о земледелии, о жизни и смерти и др. Образ Вэнь-ди в главе и описание его правления даны в идеализированном плане, перечисление его добродетелей призвано показать, что в это время наступил как бы период, образцового правления, соответствующий тому, о котором говорил Конфуций.

В послесловии прямо указано, что “Конфуций говорил, что необходимо целое поколение, прежде чем наступит человеколюбивое правление…”. Глава призвана убедить в том, что Вэнь-ди создал такое правление. В эдикте его преемника говорилось: “[В годы, когда] император Сяо-вэнь-ди правил Поднебесной, он открыл заставы и мосты, и далекие земли стали как близкие. Он отменил наказания за злословие и наговоры, отказался от тяжелых телесных наказаний, награждал и одаривал старших и старых, заботился о сирых и [124] одиноких, чтобы тем самым воспитать всех живущих на земле. [Император] старался обуздать свои пристрастия и желания, не принимал подношений, не гнался за личной выгодой. [Он] не превращал в рабов семьи преступников, не казнил невиновных, отменил наказание кастрацией…” [231]. Ясно, что 10 гл. Бэнь цзи, если не выражать сомнений в ее принадлежности кисти Сыма Цяня, следует рассматривать как апологетику конфуцианской доктрины в вопросах управления обществом. Глава в какой-то степени опровергает, как и многие другие главы, тезис некоторых ученых о приверженности историка только даоским взглядам.

Небольшая 11 гл. знакомит нас с правлением ханьского Сяо-цзина. Судя по изложению, Сяо-цзин продолжал линию своего добродетельного отца. Но картина жизни Китая, данная в этой главе, менее благополучна, чем в предыдущей. Чуть ли не каждый год правления Сяо-цзина отмечен стихийными бедствиями и грозными явлениями: засухи, землетрясения, ураганы, затмения чередуются с неумолимой последовательностью. Возобновляются набеги сюнну. В главе сообщается, что император принимает срочные меры: в 156 г. подать за пахотные земли сокращается наполовину, в том же году составляются военные списки, в 143 г. проводятся меры по экономии продовольствия. Серьезно потрясло империю восстание семи ванов в 154 г., которое с трудом удалось подавить. В целом 11 гл. дает важный историографический материал по своему периоду, в некоторых вопросах уникальный, что еще раз убеждает нас в ее подлинности.

Что касается 12 гл. Бэнь цзи, то, коль скоро ее текст не может быть нами признан аутентичным (см. выше), ее характеристика представляется излишней.

В главах “Основных записей” содержится также значительное число фактов и сведений о духовной жизни китайцев, об их верованиях и культах. Хотя все эти материалы разбросаны и довольно отрывочны, но даже отдельные упоминания об обрядах и обычаях того времени все же дают общее представление об идеологии чжоусцев и ханьцев, их [125] религиозных представлениях и ритуалах. В совокупности с описаниями этих сюжетов в древней литературе, с археологическими и этнографическими данными Бэнь цзи помогают глубже понять верования и культы древнего Китая. Главы убеждают в том, что, как и у других древних народов, в Китае существовали тотемистические и анимистические верования, культ космических сил, культ мертвых, разнообразные магические обряды, жертвоприношения — все то, что было характерно для древних эпох человечества.

Конечно, те верования, обычаи и обряды эпох Ся, Инь и Чжоу, которые описаны в главах “Основных записей”, созданных историком в II–I вв. до н. э., в период первой Ханьской империи, не адекватны тем, которые существовали за тысячелетие или 500 лет до Сыма Цяня. За большой исторический период в сложных условиях развития древнего общества они изменялись, модифицировались, приспосабливались к действительности, постепенно перерабатывались в единую синтезированную систему. Но, несмотря на все это, память человеческая, предания и легенды, летописи и памятники многое сохранили ко времени создания Ши цзи, и историк умело использовал доступный ему письменный и фольклорный материал.

О сохранившихся пережитках тотемистических верований говорят названия некоторых родов (род Хуан-ди, например, назывался Ю-сюн — “владеющий медведем”), имена диких животных, за которыми стояли племенные тотемы (барсы, леопарды, ягуары, тигры — 1 гл.), названия древних управителей (“облачные управители”, “огненные управители”) и т. д.

Анимизм особенно широко представлен в Бэнь цзи. Пантеон богов и духов обитателей древнего Китая был многообразен и сложен. Наряду с почитанием Верховного владыки и божества Шан-ди — главы всех потусторонних сил, некоей высшей управляющей силы (ему приносилась жертва лэй), существовали культы Неба и Земли, обожествлялись небесные светила, ветер, гром, дождь и другие природные явления, в борьбе с которыми рос древний насельник китайской [126] равнины. Небо, по древним представлениям, делилось, кроме того, на четыре стороны света, каждая из которых отождествлялась с духом какого-либо необыкновенного животного: Восток — с синим драконом, цан лун; Запад — с белым тигром, бай ху; Север — с черной черепахой, сюань у; Юг — с красной птицей, чжу-няо. С древнейших времен, и особенно в эпоху Чжоу, китайцы почитали духов пяти священных гор: Тайшань, Суншань, Хуашань, Хэншань, Хошань; духов четырех важнейших рек: Янцзы, Хуанхэ, Хуайхэ, Цзишуй; духов холмов и низин. В Бэнь цзи встречаются неоднократные упоминания о службах и жертвах духам гор, рек и небесных светил: жертвы инь, ван, “шести почитаемым” и др.

Важнейшее место занимал, конечно, культ Неба и Земли. Воля Неба выступает как высший судья и арбитр, олицетворение высшей целесообразности. Большую роль играло и поклонение духу Земли, особенно усилившееся с переходом китайских племен к земледелию. Прародитель ханьцев легендарный Хуан-ди — “Желтый император” — олицетворение стихии земли. Вспомним, как сяский Ци (“Государь-просо”) угрожал непокорным и нерадивым: “Кто не выполнит моего приказа, будет казнен перед [алтарем] духа Земли” (гл. 2), Это считалось высшим позором.

Система духов и божеств была в древнем Китае, как это отражено в Бэнь цзи, дополнена почитанием духов предков, их обожествлением. Когда в 1 гл. говорится о “трех ритуалах”, имеются в виду: служение духам Неба — тянь шэнь, служение духам Земли — ди чжи, служение духам людей — жэнь гуй. По представлениям эпохи Чжоу, в человеке существовали материальная субстанция по и духовная субстанция хунь. Первая после смерти человека уходит в землю и превращается в земной дух гуй, а вторая возносится на небо и превращается в небесный дух шэнь. В Бэнь цзи часты упоминания о жертвах и службах в честь гуй шэнь, т. е. земных и небесных духов людей, предков, у которых живые испрашивают советов и благословения. Души предков, гласит легенда, явились на музыку Куя. Иньский царь Кун-цзя (2 гл.) благоговейно почитал земных и небесных духов предков. [127] Поклонение духам умерших предков привело к созданию системы жертвоприношений, храмов и алтарей предков, сложного ритуала траура, культа стариков. У ванов и князей в честь предков создавалась целая система храмов в зависимости от знатности и положения того или иного правителя. Храмов могло быть 7, 5, 3, 1. Сложный ритуал жертвоприношений поддерживал этот мертвящий культ.

Большую роль в идеологии древних китайцев играли гадательные (мантические) обряды. Главы Бэнь цзи дают материал для понимания некоторых явлений в этой области. Упоминаются гадания на костях животных, на стеблях тысячелистника, а позднее триграммы и гексаграммы И цзина, к помощи которых прибегали во многих случаях жизни. Гадатели и прорицатели занимали почетное место при дворах князей и императоров. Была создана наука о влиянии на судьбы царств — геомантия. Так, иньский Пань-гэн при переселении, чжоуский ван при выборе столицы испрашивали совета оракула. Когда Эр-ши хуан увидел во сне, как белый тигр загрыз его пристяжную, то гадатель объяснил это гневом духа реки Цзиншуй и потребовал принесения новых жертв. Родственник Лю Бана, Дай-ван, прежде чем принять ханьский престол, обратился к оракулу, только получив положительный ответ, принял власть. Из истории со слюной дракона (гл. 4) мы узнаем о магических обрядах выставления обнаженных женщин для борьбы с нечистой силой. Число примеров такого рода можно умножить.

Таким образом, изучение глав Бэнь цзи историками и этнографами сможет дать науке новые данные о верованиях и культах, показать их тесную связь с политикой правящих классов, раскрыть более полно всю сложную систему религиозных представлений, философских взглядов и мышления древних китайцев.

* * *

Краткий разбор глав “Основных записей”, сделанный в данной статье, позволяет дать общую оценку анналов, [128] являющихся, как уже подчеркивалось, лишь частью “Исторических записок” и общей канвой древней истории Китая.

Бэнь цзи — источник своеобразный. Иногда целые страницы отведены утомительному перечислению имен сменяющих друг друга правителей, географических пунктов, перипетиям борьбы князей, передвижения войск. Но эти обычные для древних летописей хронологические и генеалогические подробности перемежаются у Сыма Цяня фактами реальной жизни, речами действующих лиц (скорее всего придуманными самим историком или взятыми из фольклорной, былинной традиции), сентенциями самого Сыма Цяня или других философов и ученых эпохи, в которых раскрывается мораль правящих классов, философские идеи, государственные устои и установления, обычаи и верования. Подобные сведения, которых в “Основных записях” немало, и составляют главную ценность переведенных глав. Исследователь древнекитайского общества увидит в этих 12 главах достаточно отчетливую картину жизни Китая тех столетий.

Разумеется, в Бэнь цзи не все периоды освещены с одинаковой полнотой. Так, например, около половины четвертой главы занято подробным описанием прихода к власти и царствования первых чжоуских правителей — Вэнь-вана и У-вана, описанием, во многом придуманным и далеким от реальности, в то время как на остальные 600–700 лет чжоуского господства отпущено сравнительно немного места, поэтому периоды Чуньцю и Чжаньго освещены слишком коротко. Та же неравномерность заметна в 7 и некоторых других главах. Объяснить это можно только увлеченностью историка, его желанием изложить определенные концепции и идеи, порождавшим акценты и тенденции в освещении различных проблем и периодов. Для Сыма Цяня история была наполнена примерами хорошего и плохого управления, достойного и недостойного поведения сильных мира сего, на этих уроках и должны были учиться читающие Ши цзи. В Бэнь цзи примеры такой точки зрения мы находим в 6–8, 11 главах. Следует помнить также, что те же периоды Чжоу или Хань нашли более полное и детальное отражение в других разделах [129] “Исторических записок”: Ши цзя и Ле чжуань, где изложение истории отдельных царств и домов, жизнеописания государственных мужей, военачальников, философов позволяют полнее проследить все стороны общественной жизни тех веков. Бэнь цзи служат как бы отправным началом, общей схемой событий, сконцентрированных вокруг правящего дома. Поэтому было бы преждевременно, на наш взгляд, делать выводы об историческом методе Сыма Цяня, его философских воззрениях только на основе Бэнь цзи. Следует, однако, подчеркнуть особую историографическую ценность этой части “Исторических записок”, особенно в отношении древнейших периодов, по которым совершенно отсутствуют другие источники. Творение великого китайского историка, созданное более двух тысяч лет тому назад, безусловно заслуживает пристального и глубокого внимания в любой его части.

Р. В. Вяткин