Дело о потерянной голове

19 сентября.

16 часов 52 минуты.

Комната для допросов

В комнате явно не хватало освещения. Крашеные в мутное стены, ободранный стол, а у человека, который сидел за столом, на лице было небольшое родимое пятно. Слева на виске: будто кто‑то слегка мазнул его кистью, вымазанной фиолетовой краской.

– У вас здесь хоть курят?

– Вообще‑то нет. Но ты кури.

Вести протокол досталось, как обычно капитану Осипову. Тот выложил перед собой несколько шариковых ручек, быстро заполнил шапку (дата, время, паспортные данные, адрес по прописке) и приготовился писать дальше.

Мужчина с родимым пятном долго пытался вытащить сигареты из кармана. Вытащить не удавалось: на запястья у него были надеты металлические наручники. Майор сидел ровно напротив и с интересом наблюдал: вытащит или нет? Помочь он даже и не пытался. Слева от майора сидел Стогов, а еще левее – фифочка‑блондинка из Управления, которая сегодня весь день инспектировала их отдел. Ногти у нее были выкрашены в ярко‑красный цвет, и вообще маникюр был просто отличный, но это было единственное, что хоть как‑то выдавало в фифочке женщину. В остальном, – просто еще один проверяющий офицер из Управления. Непроницаемое выражение лица. Слишком прямая осанка. Рубленые фразы. Чересчур внимательный взгляд. Головная боль в чистом виде.

Потом задержанный все‑таки прикурил. К потолку поползла струйка дыма, – будто небольшое деревце, почти без веток. Майор задал первый вопрос. Задержанный в ответ только усмехнулся. Затянулся еще раз и только после этого стал отвечать. Голос у него был хриплый.

– Говорят, в Африке это средство используют уже тысячу лет. Причем, никакого культа вуду в этом нет, – все просто как аспирин. Пьешь бульончик перед сном, и проблемы, считай, решены. Жена будет в восторге до самого твоего восьмидесятилетия. Я не помню, с чего в тот раз зашел разговор, но он все время кричал, что это единственное средство. Не знаю, где он этого бреда нахватался.

– Он вам сам об этом рассказал?

– Сам, или не сам, – проверить‑то все равно не получится. Голову ему срезало, как курице на птицефабрике. Я когда увидел, сам не поверил. Обернулся на грохот, а Валеркина башка уже катится по коридору. Только ушами за пол задевает.

– То есть вы признаете…

– Да ничего я не признаю! Чего вы на меня эти браслеты напялили? Началось‑то все, считай, с шутки. А когда мы стали понимать, что ситуация выходит из‑под контроля, останавливаться было уже поздно. Потому что я обернулся, а Валеркина голова катится по коридору.

Он потушил сигарету в пепельнице и откинулся на спинку стула.

– А главное, я до сих пор не могу понять, как этот ваш умник обо всем догадался? Потому что мы ведь все были уверены, что концов тут никто не найдет. Потому и не стали убегать, когда вы в нашу сторону направились. Вот скажи, как ты догадался, а?

Он повернулся к Стогову, и хотел сказать что‑то еще. Да только слушать его лирические отступления майору было недосуг. В конструктивное русло допрос он вернул за считанные секунды.

– Всю эту красоту красивую ты своему адвокату изложишь. А сейчас давай по порядку. С чего в тот вечер все началось?

Мужчина потер скулу, на которой виднелось яркое родимое пятно, и вздохнул:

– Тот вечер начинался, как обычно. Кто мог представить, что все закончится так, как закончится? Я, по крайней мере, не мог…

18 сентября.

За тридцать часов до допроса.

Университетская набережная

Дождь лил с такой силой, что Исаакиевский собор на другой стороне Невы было почти не разглядеть. Он казался просто серой горой за рекой, а река казалось, скоро выйдет‑таки из берегов и смоет к едрене‑фене и этот город, и весь этот мир, и все, что казалось нам важным, перестанет казаться, а станет просто мусором на дне реки.

Машины их следственной группы не поместились перед служебным входом в Кунсткамеру, и часть из них пришлось парковать прямо на набережной. Стогов с капитаном Осиповым прятались от дождя под козырьком. Стогов просто курил, а Осипов пытался дозвониться до майора.

Дозвониться удалось не сразу. Но все‑таки удалось.

– Да?

– Товарищ майор? Это Осипов.

– Вы уже на месте?

– Да. На месте. Ждем только вас.

– И этот умник тоже на месте? Или как всегда опаздывает?

– Нет, не опаздывает. Все тут.

– Знаешь, ты там давай сегодня без меня. Будешь за старшего. Осмотри все внимательно, свидетелей опроси.

– А вы?

– Я пока в отделе. Приедешь, доложишь, ладно?

– Ладно.

– Гуманитарию особенно расходиться не давай.

– Вы вообще не приедете?

– Не успеваю. Так что давай, действуй. За ход расследования отвечаешь лично, понял?

– Понял.

Стогов выкинул сигарету и посмотрел на капитана. Тот убрал мобильный телефон в карман и махнул рукой.

– Пошли. Поднимаемся, поднимаемся. Майора сегодня не будет.

Милиционеры стали вылезать из машин, вытаскивать из багажников оборудование, проходить внутрь. Служебная лестница в Кунсткамере была тесной и крутой. Мужчины поднимались гуськом, лбами почти упираясь в ягодицы впередиидущего. Стогов и капитан шли последними.

– Майор сказал, подъехать на место не сможет. Задерживается в отделе, какие‑то дела. Велел разбираться самостоятельно, а потом доложить.

– Это хорошая новость. А в чем плохая?

– Плохой пока нет. Но не сомневаюсь, что скоро будет.

Они поднялись еще на пару лестничных пролетов, и Осипов все‑таки спросил:

– Что‑то уж больно вид у тебя довольный. С чего бы это?

– Не знаю. Просто рад тут быть.

– В Кунсткамере?

– Ну, да. Я говорил, что когда‑то тут работал?

– Ого! Дай угадаю: ребенком‑уродом?

– Очень смешно. Просто обхохочешься, как смешно.

Они наконец поднялись. Место преступления выглядело роскошно. Будто кладовая феи, которая терпеть прибираться. По полу были разбросаны, странные и очень странные вещи: ритуальные тибетские маски, зулусские кожаные щиты, обрывки древних папирусов, сушеные ящерицы, позеленевшие от времени арабские кувшинчики, а так же много чего такого, о чем прежде Осипов не слышал вообще никогда в жизни. Войдя в зал, капитан сразу же наступил подошвой ботинка на вырванную страницу какой‑то древней рукописи. Не исключено, что страница стоила больше, чем он зарабатывал за всю жизнь. Среди всей этой красоты бродили милицейские эксперты в форме и без. Фотографы щелкали вспышками фотокамер.

У противоположной от входа стены на полу лежал человек. Он был абсолютно мертв. Ровно из‑под левой лопатки у него торчало здоровенное копье с зазубренным лезвием и несколькими помятыми птичьими перьями вокруг древка. В принципе для того, чтобы быть мертвым, человеку вполне хватило бы и одного этого копья, да только тот, кто бедолагу убивал, очевидно, желал стопроцентной гарантии и вдобавок отрезал парню голову. Чумазые спортивные штаны с лампасами, такая же чумазая куртка, а выше воротника куртки ничего и нет.

Над пришпиленным к полу покойником милиционеров стояло особенно много. Руками никто ничего не трогал, но зазубренное копье мужчины рассматривали с большим интересом. Некоторые наклонялись к самому древку и качали головами. Вместе с ними стоял сотрудник музея. Молодой и выглядящий огорченным.

Осторожно переступая через разбросанные экспонаты, поближе к ним подошел Осипов.

– Здравствуйте. Мы из милиции.

– Здравствуйте.

– Скорее всего, это дело будут вести сотрудники нашего отдела. Так что, давайте поговорим.

– Давайте.

Осипов еще раз огляделся.

– Здорово у вас тут все распотрошили. Уже известно, что конкретно пропало?

– Не известно. Понимаете, у нас инвентаризация. Недавно предыдущий хранитель умер, и все эти коллекции передали мне. Моя фамилия Тихомиров, я аспирант, и даже толком не успел еще вступить в должность. И что именно передали, сказать пока не могу: мы только начали переписывать экспонаты, а тут к нам и залезли. Боюсь работы теперь на несколько недель. Может быть, на несколько месяцев. Все разгромили, вандалы.

Осипов вздохнул. Неизвестно кто влез в один из главных музеев города, неизвестно что именно тут украл, а потом отрезал себе голову, приколол себя на память к полу, а саму голову куда‑то унес. И разбираться с этим теперь предстоит ему. Получающему всего лишь крохотную зарплату милицейского капитана. Он достал из папки листок бумаги и стал записывать ответы аспиранта.

– Давайте начнем с самого начала. Как вы говорите, ваша фамилия?

С одной стороны окна в зале выходили на Неву, а с другой – в небольшой садик позади Кунсткамеры. Стогов подошел к окну и выглянул наружу. Снаружи, в садике на деревьях желтели листья. Дождь немного стих. Под деревьями стояло несколько лавочек. На одной из них какие‑то ханурики в дурацких куртках с самого утра пили алкоголь. Капли стекали по стеклу, и от этого хануриков было толком не разглядеть. И охота им, – поежился Стогов. – На улице‑то… В такую погоду хотелось прямо в одежде залезть под теплое одеяло и лежать там с закрытыми глазами.

Осипов продолжал задавать аспиранту свои дурацкие вопросы.

– Ну, а хотя бы приблизительно: что они тут могли искать?

– Да что угодно! Вон видите ящики в углу? Согласно нашим документам они стоят запечатанными с 1794 года.

– И что там внутри?

– Никто не знает. Я же говорю: их никогда в жизни не вскрывали. Любой музей на свете, это просто очень большая куча очень старых экспонатов. Разобраться в которой способен только хранитель. Пока хранитель жив, есть надежда навести в этой груде хоть какой‑то порядок. А не дай Бог умрет хранитель, – все, концов не найдешь.

– А хранитель, вы говорите, умер?

Аспирант подбородком указал на стену. Там висело фото с траурным кантиком. На фото был изображен пожилой мужчина в очках.

– Его звали Ростислав Васильевич. Он тут работал еще с довоенных времен, представляете? Но вы же понимаете, их время уходит. Последнее время он болел, на службе почти не появлялся.

– То есть, искать концы теперь бессмысленно?

– Абсолютно!

Капитан попробовал вспомнить, что еще обычно в таких случаях спрашивал у свидетелей его начальник. Вспоминались сплошь удары по печенке, да выпученные глаза писающихся от страха подозреваемых. Но в данном случае этот метод, наверное, не годился. Или, по крайней мере, годился не прямо сейчас. Он покусал кончик обгрызенной ручки, а потом, наконец, сформулировал еще вопросик:

– А как вы думаете, как злоумышленники могли сюда попасть?

– Это как раз не секрет.

Аспирант рукой показал на окно, у которого все еще стоял Стогов.

– Вот окно. Вон, видите, снаружи карниз? Подтянуться на руках. Выдавить раму. Спрыгнуть на пол. И до утра делай тут, что хочешь.

– У вас что, в залах нет сигнализации?

– На дверях есть. На окнах первого этажа тоже есть. А на нашем этаже нет. И не спрашивайте меня почему.

– Да? А я собирался.

– За почти триста лет существования нашего музея, это первая попытка ограбления. Теперь сигнализацию, наверное, поставят. Но до этого ее не было.

Осипов внимательно осмотрел оконную раму. Потом покусал ручку и на всякий случай осмотрел ее еще раз. Рама, как рама. Что делать дальше, написано на ней не было.

Аспирант переводил взгляд с экспоната на экспонат и причитал:

– Нет, ну какие вандалы! Вы посмотрите: не полнились даже носорогу рог отломить.

– А у него был рог?

– Вот такенный.

– Ладно. Рог мы тоже зафиксируем. А этот человек вам знаком?

Аспирант покосился на пришпиленного к полу покойника.

– Ну, в таком ракурсе мне трудно сказать. Думаю, при его жизни мы не встречались.

– То есть, это не кто‑то из ваших сотрудников?

– У нас в музее не принято ходить на работу в спортивных штанах.

– А голова? Вы не знаете, где его голова?

– Может, укатилась в соседний зал? И там затерялась, а? Знаете, сколько у нас в музее отрезанных голов?

Осипов подошел поближе и сел на корточки. Ну да, спортивные штаны и отсутствующая голова. А еще – груда разбросанного вокруг холодного оружия: асегаи, мачете, самурайские мечи, средневековые секиры и все в таком роде. Мужчина лежит на животе, а в спину ему по самое древко всажено копье.

– Ты его сфотографировал?

– Да, товарищ капитан.

Он покрепче ухватился за древко и рывком вытащил копье из спины. Звук получился каким‑то противным, чавкающим. Осипов не глядя, отдал копье стоявшему рядом сотруднику.

– На‑ка. Подержи.

Покойник лежал на животе, поджав руки под себя. Аккуратно взяв покойника за плечо, капитан перевернул его на спину и из окоченевших рук выпал небольшой сверток. Что‑то серое, скатанное в рулон.

– Оп‑па! Что это тут у нас такое?

Капитан поднял сверток, встал с корточек и развернул его.

– Тьфу! Стогов! Твою мать! Ну‑ка иди сюда!

Сверток оказался целиком, без единого разреза снятой человеческой кожей. Сплошь разукрашенной странными татуировками. Ноги, гениталии, живот, плечи, – не хватало лишь головы. А так вполне годная к употреблению человеческая кожа. Если потеряешь где‑то свою, можно влезть внутрь и дальше ходить в этой.

– Что это вообще такое?

Стогов забрал кожу из рук ежащегося от омерзения капитана, свернул ее пополам и положил на пол, рядом с покойником.

– Чего ты верещишь? Это «афалу‑Туи‑Тонга». Боевой трофей полинезийских вождей. Лет двести тому назад на островах Тихого океана мужчины доказывали свою доблесть тем, что без единого разреза снимали с врагов кожу. Особым ножом отсекали голову, а потом брали вот так, и выворачивали поверженного противника как чулок.

Он повернулся к аспиранту:

– Я кстати, не знал, что в ваших коллекциях есть столь ценный экспонат.

– Я тоже не знал. Я уже рассказывал вашему коллеге, что только‑только начал инвентаризировать экспонаты.

Капитан последний раз посмотрел на лежащий на полу безголовый труп, перевел взгляд на лежащую рядом кожу (тоже без головы) и, наконец, спросил:

– А эта штука… эта ваша кожа… Она ценная? Стоило ради нее ночью влезать в музей?

Аспирант только пожал плечами:

– Не думаю, что очень ценная. То есть, может для знатоков это и представляет какой‑то интерес. Но по большому счету: ну, куда вы денете украденную из музея человеческую кожу в татуировках?

Осипову ужасно не хотелось этого делать, но он все‑таки сел на корточки и еще раз внимательно все осмотрел. В рапорте майору нужно было что‑то писать. Писать пока было нечего. Поэтому он развернул кожу на полу и попытался разглядеть в ней хоть что‑нибудь необычное… или пусть не необычное, а такое, чтобы написать потом в рапорте. На ощупь кожа казалось хорошо выделанной и даже немного шелковистой. Ногти на руках и ногах почти осыпались от старости, но кое‑где еще сохранились. Волос в паху было совсем чуть‑чуть, а под мышками не было вовсе. Черт его знает, что тут можно считать «необычным». Осипов порассматривал татуировки на предплечьях: будто несколько солнышек, в этаких причудливых завихрениях. Узор был очень красивый, но в расследовании дела вряд ли мог оказаться полезным.

Он поднял глаза на Стогова. Тот как раз спрашивал у аспиранта:

– А Ростислав Васильевич, значит, умер?

– Да. Уже пару месяцев, как.

– Дома?

– В больнице. Сотрудники нашего отдела пытались его навещать. Но он все равно умер очень одиноким человеком.

Стогов машинально полез в карман за сигаретами, вспомнил, что тут не курят и убрал сигареты обратно. Кивнув аспиранту («Извините!»), он взял Осипова за локоть, отвел в сторонку («Можно тебя на минутку, товарищ капитан?») и, наклонившись к самому его уху, сказал, что как ему кажется, ловить тут больше нечего.

– И?

– Майора‑то все равно нет.

– И?

– Хорош дурака‑то включать. Не пора ли нам уже отсюда выдвигаться, а?

Капитан покусал верхнюю губу.

– А этот? – кивнул он в сторону аспиранта.

– Ну, сам смотри. Я, пожалуй, пойду.

Капитан поглядел в сторону окна. Желтые листья, бьющиеся в стекло капли. Черт его побери, этого Стогова.

– Скажите, а вы пьете алкоголь? – в лоб поинтересовался он у аспиранта.

Тот если и удивился, то не сильно. Ответил, по крайней мере, тоже прямо:

– К чему скрывать? Пью.

– Может, совместим приятное с полезным?

На то, чтобы решиться, аспиранту потребовалось, буквально мгновение.

– Ну, хорошо. Пойдемте. Тут буквально за углом есть очень приятный бар.

Идти аспирант предложил не по набережной, а через садик: так быстрее. В садике под деревьями все еще галдели насквозь вымокшие пьяницы. Вокруг скамейки, на которой они сидели, были набросаны пустые бутылки. Аспирант кинул взгляд в их сторону и поморщился:

– Не обращайте внимания. В центре города скамеек мало. Так что тут постоянно кто‑то пьет. Мы по крайней мере внимания не обращаем.

Бар, как и обещано, оказался действительно в двух шагах. Был он именно таким, каким положено быть бару в осеннем Петербурге: небольшим, явно недорогим, почти пустым, жарко натопленным и с улыбчивыми официантками.

Все втроем они сели за столик и аспирант стянул куртку:

– Жарко тут.

Под курткой у него был тоненький свитер. Капитан обратил внимание, что из‑под рукавов свитера торчали кончики татуировок. Край сознания царапнула мысль, что аспирант и татуировки как‑то не очень вяжутся между собой, но развивать мысль дальше капитан не стал.

– Вы готовы сделать заказ?

У официантки были пухлые щечки. Обычно такие бывают у безнадежных дур. Стогову последнее время приходилось довольно часто общаться с безнадежными дурами. Официантке он улыбнулся самой милой улыбкой из тех, что мог изобразить.

– Голова что‑то сегодня болит. Что у вас есть от головы?

– Темное? Светлое? Портер?

(Хм. Не такая уж она и дура)

– Принесите три светлых.

– Есть что будете?

– Чипсы.

– Горячее?

Капитан симпатии к дурам‑официанткам похоже не испытывал. Наметившийся диалог прервал он совсем по‑хамски:

– Ты эти чипсы к животу прислони, чтобы они теплыми стали. Вот и будет нам горячее.

Официантка обиженно уплыла. Мужчины машинально посмотрели ей вслед, а потом достали сигареты и одновременно закурили.

Кафе было почти совсем пустым. Только через столик от них сидел странный парень в мешковатой бесформенной куртке. Вернее, не то, чтобы странный, а просто не понятно было, что он тут делает. На столе перед ним не стояло ни пустого, ни полного бокальчика, а сам парень старательно делая вид, будто изучает пейзаж за забрызганным окном, посматривал на самом деле на дверь. Будто кого‑то ждал. Будто ждал кого‑то, кто никогда не придет в это пустое кафе. Обычный парень, если не считать того, один глаз у него был прикрыт повязкой, будто у киношного пирата. Выглядела повязка нелепо и неуместно, да только кто бы стал ее рассматривать в таком кафе, как это. Стогов с капитаном уж точно бы не стали.

Официантка принесла напитки и выставила их на стол. Стогов выпил свой бокал почти залпом. Они помолчали, а потом аспирант все‑таки задал вопрос, который собирался задать уже час.

– А вы совсем меня не помните?

Стогов посмотрел на него и пожал плечами:

– Мы когда‑то встречались?

– Вы ведь тоже учились у Ростислава Васильевича?

– Учился. Правда, давно. А откуда вы знаете?

– Я тогда только‑только перешел в магистратуру. И для нас тогда вы были кумиром. Когда вы защищали диссертацию, послушать пришел весь наш курс. Нам казалось, что если на свете и есть настоящие ученые, то они должны быть похожи на вас.

(В том году, когда он защищал диссертацию, она как раз переехала жить к нему на Моховую. Каждое утро он просыпался от запаха ее волос. Знал, что проснется обязательно от этого и вечером предлагал ей отправиться в постель пораньше, а она смеялась и никогда не спорила.

У нее была длинная шея, а все, что было ниже, он до сих пор способен вспомнить во всех деталях, – стоит просто закрыть глаза…

Когда она смеялась, то смешно морщила нос, будто школьница…

Зря он сегодня стал все это ворошить…)

Стогов покачал головой.

– Ну, да.

Потом помолчал и еще раз повторил:

– Ну, да.

– Никто не мог понять, куда вы потом пропали. А главное, зачем? Отказаться от такой карьеры! В том году, когда я заканчивал Университет, только и разговоров было, что о вас. Как называлась та ваша статья, о семантике… э‑э… чего‑то там?.. Ею весь мой курс зачитывался. Мы были молодые и все хотели быть похожими на вас. Куда вы пропали?

(А сразу после защиты они уехали к морю…

Какое же теплое в том году было море…

Когда она полотенцем вытирала светлые волосы, было видно, какие маленькие у нее уши…

Нет, все такие зря он сегодня стал все это ворошить…)

– Куда‑то пропал. Были на то причины.

– Да?

В баре действительно было жарко. Минут через десять аспирант еще сильнее поддернул рукава своего свитера, и Осипов еще раз обратил внимание на его татуировки. Но тут как раз возник спор о том, продолжать ли пить пиво или пора переходить на что‑то еще и додумать снова мелькнувшую мысль, капитан опять не успел.

– То есть наукой вы больше не занимаетесь?

– Как‑то не до того.

– Ничего не читаете? Ничего не пишите?

– Уже довольно давно мой любимый писатель, это человек, который пишет на этикетках «Сварено из лучших сортов пшеницы». От его творчества я просто тащусь.

– Больше десяти лет прошло. Неужели совсем не тянет назад?

– Зачем? Все ведь вышло так, как вышло.

– А почему теперь именно милиция?

– Ну, должен же я где‑то работать? В милиции я зарабатываю мало. Иногда даже меньше, чем мало. Но другой зарплаты мне все равно никто не платит.

– Чем вообще вы занимались все эти годы?

– Много чем. Внимательно смотрел на мир. А мир внимательно смотрел на меня. Я узнал о мире много интересного, но еще больше – о себе самом. Пытался жить где‑то еще, кроме этого насквозь вымокшего города, но понял, что не смогу. Пробовал заработать денег, но убедился, что так и умру практически нищим. Что еще, дорогой друг, интересует вас из моей биографии?

– А Ростиславу Васильевичу вы не звонили? Он по вам сильно скучал. Только последние годы перестал ставить вас всем в пример. А как перестал, так вскоре и умер.

Стогов раздавил сигарету в пепельнице. Если бы поднажал еще хоть чуточку сильнее, то вдавил бы в стол и саму пепельницу.

– Знаете, я, пожалуй, пойду.

Осипов встрепенулся:

– Как это пойдешь?

– Так это. Пора мне.

– Погоди! Куда ты? Только ведь сели!

– Неожиданно я вспомнил: сегодня на вечер у меня запланировано срочное дело. Отменить его, ну никак не возможно. Приятной вечеринки!

Порывшись в карманах, он положил на стол купюрку некрупного достоинства и действительно ушел. Осипов укоризненно посмотрел на аспиранта:

– Ну вот. Теперь он ушел.

– Думаете, я его обидел?

– Не знаю.

– Не знаете?

– Я работаю с ним уже несколько месяцев. Но никогда не понимал, как вообще этот парень живет. И о том, что когда‑то он всерьез занимался наукой, тоже понятия не имел. Я, кстати, хотел задать вам еще несколько вопросов.

– А я бы с удовольствием на них ответил. Вопрос только, что делать вот с этим.

Аспирант кивнул на расставленные по столу бокалы.

– Какие у вас вообще планы на вечер?

– Не знаю. А у вас?

– Мне нужно заскочить в наш филиал. Но это тут не далеко и не очень надолго.

– А после филиала?

– Давайте съездим вместе, а потом еще пообщаемся.

– Далеко этот ваш филиал?

– Не далеко. В Михайловском замке. Знаете, где это?

– Не очень. Но вы же мне покажете, правда?

Аспирант стал натягивать свою куртку. Толком разглядеть его предплечья капитану так и не удалось. По крайней мере, в тот вечер он так и не увидел нататуированные на предплечьях узоры: словно несколько солнышек, в этаких причудливых завихрениях.

По отделу давно ходили слухи, будто жена их майора как‑то удивительно хороша собой. Но когда дежурный Мухаметдинов все‑таки увидел ее, то едва не присвистнул. Тем же вечером он рассказывал мужикам, что майорова супруга оказалась не просто красавицей, – она была ослепительна.

Сперва он не понял, кто именно перед ним стоит. В течение дня в отдел приходит довольно много народу. Чаще всего посетители с порога начинают качать права и ругаться. А эта просто подошла поближе, посмотрела Мухаметдинову в лицо и улыбнулась. Дорогое пальто, светлые волосы, маленькие, очень красивые уши.

– Вы мне не поможете? Я ищу кабинет (она назвала фамилию майора).

– У вас к нему дело?

– Да. Личное. Я его жена.

Мухаметдинов сказал, что проводит ее. Духи у нее были такие же сногсшибательные, как и все остальное. Они поднимались по лестнице, он что‑то сказал, и она, морща нос, рассмеялась – звонко, будто школьница.

– Вот его кабинет. Рад был познакомиться.

Она легонько стукнула в дверь костяшками пальцев и зашла внутрь. Майор разговаривал по телефону. Увидев жену, он задрал брови, а потом махнул рукой: подожди минутку, я сейчас.

– Да не могу я с ним больше работать, Достал.

– …

– Даже на место преступления сегодня не поехал.

– …

– Да почему сразу «как баба»? Никакая это не истерика. Просто у всех сотрудники в отделах, – люди, как люди. А этот – конь на блюде.

– …

– Нет… нет… нет.

– …

– Не знаю я, кто его в органы взял. Сам удивляюсь. Звонил сегодня в Управление, пытался закинуть насчет того, чтобы его от меня убрали.

– …

– Сказали с утра зайти. Может, чего придумают …

– …

– Не знаю, что делать. Да. Да. Ты‑то как сам? Ну ладно, пока.

Майор бросил телефон на стол и только после этого посмотрел на жену.

– Что‑то случилось?

– Почему? Ничего не случилось.

– Тогда зачем ты приехала?

– Вчера ты пришел, я уже спала. Сегодня ушел, – я еще спала. Я подумала, что еще немного в таком ритме и можно будет забыть, как ты выглядишь. Поэтому решила навестить мужа на работе.

– Знаешь, это все здорово. Но сейчас я немного занят.

– Занят?

– Да. Много работы, понимаешь?

– И что?

– Ехала б ты домой, а?

– Я думала, мы сможем хотя бы перекусить. Сейчас же обеденный перерыв.

– У нас на службе нет обеденных перерывов. Иди домой. На фига мне на службе пересуды?

– Какие пересуды?

– Ни к кому жены на работу не ходят, а ко мне вдруг стала ходить. Зачем? Не нужно этого. Иди, мне еще нужно много чего успеть.

Она даже не успела пройти в кабинет. Так и простояла у самой двери. Думала она почему‑то о платке, который повязала специально под цвет пальто. Это казалось как‑то особенно обидным: никакого внимания на платок он так и не обратил.

– Во сколько ты придешь?

– Не знаю. Но думаю, поздно.

– Приготовить чего‑нибудь?

– Не знаю. Приготовь. Или не приготовь. Я перекушу в кафе. Иди уже, а?

Она вышла из кабинета. Проходя внизу мимо дежурного Мухаметдинова, кивнула ему. Тот машинально посмотрел на часы: до их отдела жена майора добиралась наверное час… или может быть даже полтора. А в кабинете мужа пробыла меньше минуты.