Ее слова заставили Адербала вспомнить о его далекой семье и о событиях, которые прошли после отъезда с родины

После битвы у Требии прошло более полутора лет. Следом было сражение у Тразименского озера – блестящая победа Ганнибала. Под прикрытием тумана карфагеняне окружили и изрубили в узком ущелье более пятнадцати тысяч легионеров консула Гая Фламиния. Адербал помнил, как его правая рука отнималась от усталости – он убивал … убивал … и снова убивал, а битва напоминала бесконечную бойню. Как на скотном дворе... Паникующих римлян кололи, резали, кромсали, закидывали дротиками и стрелами. Это сражение имело ужасающие последствия для Рима. Население Италии охватила паника и смертельный ужас. Гордые, непобедимые римляне стали уклоняться от встреч с армией Ганнибала.

Фабий Максим – тот, который так красиво объявил войну в зале заседаний Совета Карфагена – шел со своими легионами за Ганнибалом, избегая прямых столкновений. Он постоянно держался на высотах, чтобы свести к минимуму превосходство Ганнибала в коннице, и все время уклонялся от боя, за что был прозван земляками Кунктатором, то есть Медлителем. Фабий слишком хорошо понимал и военное превосходство Ганнибала, и то, что только при помощи тактики выжидания можно избежать разгрома римской армии.

Вот уже несколько месяцев карфагеняне беспрепятственно блуждали по юго-восточной Италии – Апулии, грабя усадьбы и захватывая небольшие города.

Но римский дух снова восторжествовал. Ганнибал это чувствовал, об этом же сообщали многочисленные лазутчики. В стране росло стремление разгромить пунийцев любой ценой, хоть ценой собственной жизни. Все хотели воевать. Даже представители высшей знати, свыше ста сенаторов, вступили в легионы простыми бойцами.

Новые консулы, Теренций Варрон и Эмилий Павел, были настроены не так, как Фабий Максим. С армией, вдвое превышающей по численности войско противника, они двинулись за Ганнибалом.

Баркид ждал их вблизи Канн. Ему хотелось новой победы. Он отдавал себе отчет в том, что она будет очень трудной. Но новое сражение было просто необходимо: его воины расслабились и начали терять боеспособность. У них уже не осталось той злости, которая имелась после перехода через Альпы. К тому же начались проблемы с продовольствием. Ганнибал не мог грабить италийских союзников, а платить им было нечем.

В ожидании появления римских армий нумидийцы Адербала не сидели сложа руки. Они уничтожали вражеских фуражиров и сбивали с толку римских разведчиков, совершая глубокие рейды по вражеским тылам.

Но этот набег должен стать последним – нужно срочно возвращаться к Ганнибалу.

Постепенно воспоминания становились отрывистыми и расплывчатыми. Адербала стало клонить в сон. Его рука, поглаживающая бедро римлянки, замерла, но ее благодарный поцелуй в его плечо почему-то встряхнул молодого карфагенянина. Он вскочил, оделся и вышел наружу, где его солдаты устроилась на ночлег.

Нумидийцы были детьми пустыни, и домашний уют не привлекал их. Вытащив из дома все подушки, перины и тюфяки, они развалились под сенью фруктовых деревьев. Теплая августовская ночь, превосходное итальянское вино, жирная домашняя еда из хозяйских запасов – солдаты испытывали настоящее блаженство и благодарили своих нумидийских богов за подаренную усладу.

Одни спали, другие переговаривались, третьи прямо здесь удовлетворялись со служанками виллы, кряхтя от наслаждения.

Адербал подошел к Батию и Хираму, отдыхающим отдельно от остальных, во внутреннем дворике виллы. Они наслаждались свежестью небольшого фонтана и что-то негромко обсуждали.

– Караулы проверили? – спросил Адербал.

– Проверил, несут службу исправно, – ответил Хирам.

Вопрос был скорее формальным. В отряде Адербала караулы проверять не требовалось. Все бойцы были родом из местности, которая не одно столетие находилась под властью рода Батия. По обычаю, за малейшую провинность воина подвергали жестокой экзекуции, а его семью изгоняли в пустыню. Только так можно было выжить в суровых условиях Нумидии в условиях постоянных войн с соседями и борьбе за существование с природой. А несение ночного караула всегда считалось чем-то подобным священному ритуалу, который необходимо исполнять безукоризненно.

– Завтра возвращаемся в главный лагерь, – сказал Адербал, с трудом подавив зевоту. – Прикажите людям отдыхать. Хватит куража! Подъем будет ранним.

– Смотрю я на тебя, Адербал, и все большее уважение ты во мне вызываешь, – проговорил Батий. – Тебе только двадцать два года, но в тебе нет ни капли юношеской расхлябанности. Ты - дисциплинирован, требователен к себе, воздержан в пище и питье. А о твоей храбрости и бесстрашии в армии уже ходят легенды.

– Да уж, брат, – засмеялся Хирам, – отец так тебя любит, что порой мне кажется – он тебя усыновит, а нас с Гаудой оставит без наследства.

– Разумная мысль, – поддержал шутливый тон сына старый воин. – Может быть, и правда мне так поступить? Как думаешь, Адербал? Моим сорванцам необходимо еще расти и набираться мудрости, чтобы стать такими же, как ты, хотя они и старше тебя.

– Зачем же лишать наследства таких бесстрашных бойцов. – Адербал засмеялся и похлопал Хирама по спине.

Неожиданно лицо Батия стало серьезным. Он приподнялся, подбоченился и важным тоном произнес:

– Адербал, я много думал в последнее время и решил: ты должен стать членом нашего рода.

Он достал из-под туники золотой треугольный кулон на серебряной цепочке.

– Возьми это и надень.

Адербал взял вещицу в руки и внимательно ее рассмотрел. С лицевой стороны он увидел выгравированное изображение человека с головой льва, стреляющего из лука. С обратной стороны – надписи на непонятном языке.

– Это священный талисман нашего рода. Самого древнего и могучего рода Нумидии. – Лицо Батия светилось гордостью. – Мы называем его Канми. Любой наш соплеменник, увидев его на твоей шее, признает тебя своим господином и отдаст за тебя жизнь. И горе будет тому, кто не исполнит этот святой обычай! Его постигнет не только гнев богов, но и месть сородичей! Теперь ты – мой названный сын!

В знак благодарности Адербал почтительно склонил голову и прижал правую руку к сердцу, затем торжественно надел амулет на шею

– Спасибо, Батий... – с чувством произнес он. – Ты для меня в Италии как отец, а Хирам – как брат. Я чту ваши обычаи и никогда не забуду оказанной мне чести!

После сказанного он поднялся и обратился ко всем бойцам по-нумидийски:

– Всем спать, немедленно! Завтра вы мне нужны свежими и отдохнувшими...

* * *

Следующим вечером отряд нумидийцев въезжал в главный лагерь карфагенян.

Прямо с дороги Адербал явился в шатер Ганнибала с докладом. Однако полководец не дослушал, прервав его на полуслове:

– Полно, Адербал. Я знаю, что ты выполнил все, как всегда, безукоризненно. Сейчас не до этого. Наконец-то мы даем сражение римлянам.

И он стал подробно разбирать роль отряда Адербала в завтрашней битве.

* * *

Августовский рассвет наступил неожиданно. Ночь была безлунной. Когда темнота отступила, враги увидели друг друга. Равнина протяженностью не более чем в три мили постепенно заполнялась вооруженными людьми. Они не мешали друг другу: обе стороны готовились к грандиозной битве, которую считали переломной в этой войне.

Стройные ряды римлян выглядели очень грозно: щит к щиту, плечо к плечу, ровный ряд копий, шлемов, султанов – все выровнено, как по линеечке. Манипулы расположены очень плотно, но длину шеренг невозможно было охватить взглядом. По флангам расположилась конница, возглавляемая консулами. На левом – Варрон с союзниками, на правом – римские граждане Павла Эмилия.

Армия Рима напоминала мощнейший таран, готовый без труда пробить любую оборону.

Карфагеняне понимали, что враг силен, организован и число его велико. Но это не очень беспокоило их: у римлян не было самого главного – полководца, подобного талантливому Баркиду.

Ганнибал расположил свои войска в следующем порядке: в центре выступающей вперед дугой он поставил галлов и легковооруженных иберов; слева и справа от них расположились десятитысячные отряды ливийской пехоты; на левом фланге – тяжелая кельтская и галльская конница под командованием Гасдрубала из Гадеса; на правом – легкая нумидийская, возглавляемая Ганноном Бомилькаром.

Отряд Адербала в пятьсот человек держался особняком. Ганнон был предупрежден об особом задании, полученном ими непосредственно от Ганнибала.

Послушные нумидийские кони не резвились, а стояли как вкопанные, не мешая своим хозяевам наблюдать за подготовкой к сражению. Адербал долгое время не мог привыкнуть к такой послушности и преданности этих низкорослых друзей нумидийцев. Они напоминали ему прирученных собак. На войне он в полной мере оценил все их достоинства. Их не надо было привязывать во время спонтанных ночевок; в засадах они вели себя безупречно – скорее враги услышат седока, чем его лошадь; кони никогда не покидали своих раненых хозяев. Поэтому вначале похода он сменил своего кельтиберийского скакуна, высокого красавца, на нумидийского жеребца, подаренного ему Батием, и сейчас нисколько не жалел об этом.

Наблюдая за построением армий с высоты своего преданного коня, Адербал оценил позиции противников. Ему показалось, что ни у одной из сторон нет явного преимущества.

Однако он заметил, что римлянам в лицо дул горячий южный ветер, несущий густую пыль. Скорее всего, глаза легионерам забивало песком.

Армии еще строились, когда Адербал увидел большой отряд одетых в шкуры диких животных воинов, рассыпающихся по полю впереди строя карфагенян.

«Началось, – подумал он. – Пошли балеарские пращники».

Адербал почувствовал неприятный холодок внизу живота. Он не придал ему особого значения. Обычное ожидание чего-то грандиозного. Чего-то, что могло лишить жизни его самого и его товарищей. Наверняка кого-то из своих боевых соратников после сегодняшнего сражения он никогда больше не увидит. Адербал знал, что сейчас это мимолетное ощущение пройдет, и останется лишь жестокая, смертельная, незабываемая красота сражения.

Тем временем балеарцы засыпали врага камнями и дротиками. Но легионеры, укрывшись за ровными рядами больших щитов с закругленным верхом, не понесли серьезных потерь.

– Смотрите! – крикнул Хирам, указывая куда-то влево.

На фланге Адербал заметил конницу, несущуюся в сторону римлян. С такого расстояния фигуры всадников казались крохотными и сливались в единую коричнево-серую массу, окутанную столбами густой пыли.

– Конница Гасдрубала пошла в атаку! – воскликнул Адербал, дрожа от нетерпения. Горячая кровь билась в венах; и ему страстно захотелось броситься в гущу боя. Гигантская масса несущихся во весь опор с боевыми криками всадников – где еще увидишь такое?..

Да, это были всадники Гасдрубала из Гадеса, атакующие римскую конницу Павла Эмилия. Если бы Адербал оказался среди них, то увидел бы, как громадные кельты и галлы, вооруженные длинными мечами, сшибали с лошадей низкорослых римлян.

В отличие от пехотинцев, всадники Эмилия не могли воспользоваться преимуществом организованного, слаженного строя – ведь лошадям неведома эта военная наука. Противники полагались только на свое мастерство в рукопашном бою. К тому же конных кельтов и галлов оказалась больше, чем римских новобранцев, и они были значительно опытнее.

Воинственные вопли, лязг мечей, ржание лошадей, крики раненых и умирающих, – эта неизбежная какофония сражения буквально раздирала воздух.

Но вот римская кавалерия дрогнула и начала отступать, преследуемая беспощадным врагом.

На фланге, где стоял Адербал, нумидийцы тоже рванулись в атаку. И здесь закипела битва, однако тут карфагеняне встретили достойное сопротивление. Конница Варрона, состоящая из италийских союзников Рима, дралась достойно и отступала под давлением более многочисленного противника неохотно.

Пятьсот всадников Адербала оставались на месте, наблюдая за сражением и ожидая приказа командира.

«Фланги римлян свободны!.. – лихорадочно соображал взбудораженный Адербал. У него захватило дух при виде величественной и страшной картины, разворачивающейся перед ним. – Сейчас легионы пойдут в атаку!..»

Он не ошибся: раздались звуки труб, и римская пехота стройными рядами двинулась вперед, сметая всё на своем пути. Чеканя шаг, не издавая других звуков, кроме бряцания щитов и мечей, легионеры манипула за манипулой занимали все пространство перед армией Ганнибала.

Адербал всегда восторгался видом наступающих легионов. Он как завороженный наблюдал за ровными красными рядами плащей, щитов и султанов на сверкающих шлемах, идеальный строй которых не нарушался на любой пересеченной местности. Он понимал, что врагом нельзя восхищаться, но ничего не мог с собой поделать: зрелище марширующих манипул потрясало воображение. Такой эффектной – и эффективной! – атакой не могла похвастаться ни одна армия мира.

С фланга ему хорошо видно, что легионам сейчас противостоит неорганизованная, орущая толпа гигантов с белоснежной кожей, размахивающих огромными мечами, топорами и дубинами. Большинство из них – полуголые, разрисованные синей краской; другие – одеты в желтые и коричневые куртки.

«Дикари! – презрительно подумал Адербал. – Эти галлы хуже наших гетулов!» Он не любил их и подозревал, что они отвечают тем же карфагенянам. Но сейчас эти народы были нужны друг другу, чтобы уничтожить более могущественного общего врага.

Галлы встретили римлян оглушительными криками. Огромные воины как безумные кидались на щиты легионеров и гибли от коротких колющих ударов мечей, кромсавших незащищенные доспехами тела. Безмолвная римская машина перемалывала их, продвигаясь все дальше и дальше.

Та же участь должна была постигнуть и иберов, но тут взревели карфагенские трубы, и дальние от центра ливийские пехотинцы побежали вперед, разворачивая шеренги копейщиков под прямым углом к легионерам. Еще немного – и они охватили римлян с незащищенных флангов.

Ливийцы – это не галлы. Закаленные в боях, одетые в римские трофейные доспехи, они нисколько не уступали легионерам, а в рукопашном бою даже превосходили их. Ими командовали Магон Самнит и Магарбал, вдохновлявшие личным примером своих подчиненных на свирепую и молниеносную атаку.

Африканцы стали крушить вражеский строй, который под их напором дрогнул и постепенно стал разваливаться. Сражение начало рассыпаться на отдельные поединки, в которых ветераны Ганнибала в силу своего опыта брали вверх. К ним на помощь пришли конники Гасдрубала, изрубившие тысячи бегущих римских всадников. Они прекратили преследование и, развернув коней, врезались в тыл римской пехоты.

На правом фланге нумидийцы Ганнона Бомилькара не смогли добиться таких успехов – их вооружение было более легким по сравнению с римским. Сражение текло вяло, и конница Варрона успевала помогать своим легионерам - отбивать натиск ливийцев Самнита.

Вот здесь и пришел в действие запасной план Ганнибала.

– Вперед!.. – крикнул Адербал. Его пятьсот нумидийцев отделились от конницы Ганнона и, обогнув сражающихся, устремились во вражеский тыл. Заранее предупрежденные о маневре, нумидийцы на скаку перекинули щиты за спины и спрятали короткие мечи, обмотанные в тряпки, под одежду.

Отряд приблизился к стоящим в тылу легионерам, которые наблюдали за боем.

«Триарии! Они - очень опасны! – встревожено подумал Адербал, но тут же успокоил сам себя: – Хотя откуда у римлян настоящие ветераны? Все они полегли при Требии и Тразимене!»

При их приближении манипулы развернулись, сомкнули щиты и ощетинились копьями.

Нумидийцы вскинули вверх руки, показывая врагу, что они безоружны и не смогут причинить вреда.

Адербал, осадив коня, громко крикнул по-латыни:

– Мы сдаемся! Ганнибал терпит поражение. Центр бежит, и скоро побежит вся армия.

– Вы кто такие? – выкрикнул в ответ пожилой римлянин в серебряном шлеме центуриона.

– Мы данники карфагенян – нумидийцы. Наш народ находится под гнетом пунийцев и ненавидит Карфаген! Мы всегда желали гибели этому городу и не хотим умирать за Ганнибала. Тем более что его войне пришел конец!

Эти легионеры стояли далеко от основного боя и не видели, что творится впереди и на флангах. Поэтому известие о разгроме карфагенского центра было встречено ими как нечто само собой разумеющееся. Раздались радостные возгласы:

– Слава консулам! Слава Риму!..

Однако просто так верить перебежчикам римляне все равно не собирались.

– Всем слезть с коней и сесть на корточки! – громко приказал все тот же центурион.

Нумидийцы стали спешиваться и садиться на землю. Преданные кони недоуменно смотрели на своих хозяев, не понимая, что им нужно делать.

Легионеры окружили их плотным кольцом, наставив копья на шеи сдавшихся.

Адербал сидел рядом с Хирамом и шептал, не смотря в его сторону:

– Скоро римляне поймут, что мы их обманули. Поэтому нельзя упустить момент…

– Если они попытаются убить хотя бы одного нашего бойца, я не выдержу и начну их резать, – ответил злобно Хирам.

Римляне настороженно переговаривались между собой, но вскоре, убедившись, что пленники ведут себя смирно, ослабили внимание. Многие из них опустили копья.

– Трусы! – презрительно процедил центурион. – Только варвары могут предпочесть смерти рабство...

Внезапно впереди на фланге раздался далекий и мощный воинственный клич ливийцев, и легионеры стали сдавать назад. Слаженный строй манипул нарушился, превратившись в волну, распространяющуюся в тыл шеренг – так круги от пущенного в воду камня колеблют водную гладь. Стало понятно: карфагеняне провели удачную контратаку.

Те, кто охранял нумидийцев, на мгновение забыли о пленных, обратив свое внимание в сторону битвы. Секунды оказалось достаточно, чтобы Адербал и Хирам успели выхватить свои мечи из-под одежды и вонзить их в горла стоящих рядом солдат. Это стало сигналом для остальных: одни нумидийцы, не поднимаясь с земли, стали рубить римлянам коленные суставы, другие обрушили мечи на головы тех, кто стоял чуть дальше. В тылу легиона закипела яростная сеча.

В это время подоспели остальные нумидийцы из конницы Ганнона Бомилькара, а чуть позже показались кельтские всадники Гасдрубала. Легионеров окружили окончательно, и битва превратилась в избиение.

У римлян теперь не только отсутствовали защищенные фланги и тылы, они лишились самого главного – слаженности строя и способности маневрирования. Большая часть легионеров оказалось запертой в гигантском мешке; они не имели возможности участвовать в битве, пока их уставшие товарищи гибли под мечами пунийцев.

Шеренги же карфагенян постоянно пополнялись свежими воинами из задних рядов, которые продолжали работать словно мясники, пока их товарищи по оружию отдыхали в тылу.

Гибель римского войска была неминуема. Спастись удалось немногим. В их числе оказался и консул-неудачник Теренций Варрон.

На поле боя полегли консул Павел Эмилий, консулы прошлых лет Гней Сервилий и Марк Минунций, около восьмидесяти сенаторов.

Общее количество погибших римлян и их союзников превышало семьдесят тысяч человек. Такого страшного поражения римская история еще не знала.

Потери карфагенян составили не более шести тысяч – в основном галлы. Но самое главное, что потерял Рим в этой кошмарной мясорубке – веру союзников в его могущество. Многие племена и города средней и южной Италии отшатнулись от покачнувшегося исполина, и на долгие годы на страну опустилась мгла.

* * *

Италия, 215 г. до н. э.

Карфагеняне начали осаду Нолы – города, союзного Риму. Они вели себя достаточно пассивно: не использовали осадных орудий, не строили защитных укреплений – просто взяли крепостные стены в кольцо.

Ганнибал вел тайные переговоры с городскими низами, недовольными Римом, и был в полной уверенности, что скоро перед ним откроют городские ворота.

Римлянам не удалось одержать ни одной серьезной победы в Италии, поэтому карфагеняне были спокойны и не хотели напрасного кровопролития. Вместо солдат воевали дипломаты – своим оружием, разумеется. Италийцев упорно убеждали в том, что Ганнибал воюет не с ними, а с Римом.

Многие союзнические города сдались без боя, надеясь на окончательное избавление от римского господства. Теперь, как считал Ганнибал, настала очередь Нолы. Однако дело осложнялось тем, что в осажденном городе находился бывший римский консул Клавдий Марцелл, победитель инсубров - самого свирепого племени италийских галлов, у которого под началом имелось два легиона и союзнические войска.

Марцелл, умудренный годами политик, быстро выявил тех городских бунтарей, кто имел сношения с пунийцами, но не стал принимать жестоких мер: напротив, он обласкал их главарей, наградил деньгами и велел допускать к себе в любое время.

Агенты Ганнибала доносили: римляне готовятся к открытому сражению, и чернь поддержит карфагенян, напав на обоз Марцелла, оставшийся в городе.

Но это было ложью. Карфагенский полководец не знал всей правды.

Сделав вид, что переговоры зашли в тупик, Ганнибал велел выстроить армию перед лагерем, не приближаясь к городским стенам, как бы призывая Марцелла вывести легионы.

Но тщетно – римляне не выходили.

Прошло три дня. Каждое утро пунийцы строились в боевые порядки, а вечером отправлялись обратно в лагерь.

Терпение Ганнибала иссякло, и он отдал приказ к штурму города. Взревели трубы. Из лагеря понесли лестницы, стали выдвигаться осадные машины. Карфагенская пехота подтягивалась к стенам под прикрытием лучников.

Внезапно большие центральные ворота распахнулись, и легионеры быстрым шагом выступили из города, сметая осаждавших. Не готовые к такому развитию событий, растерянные карфагеняне были вынуждены принять бой, в котором римляне сразу получили преимущество.

Со стороны главных ворот осадой города руководил Ганнон Бомилькар. Увидев, что сражение разворачивается неблагоприятно для пунийцев, он крикнул стоявшему рядом Адербалу:

– Бери нумидийцев и ударь по правому флангу римлян!..

Адербал, послушно кивнув, вскочил в седло и понесся к своему отряду. Он слышал, как Ганнон отдавал распоряжения остальным командирам, надеясь как-то выровнять ситуацию, но мыслями молодой карфагенянин были уже в сражении.

Едва услышав приказ, его люди сорвались с места и поскакали в сторону правого фланга легионеров.

Тем временем, другой отряд под командованием Исалки, знатного нумидийца из рода, который испокон веков соперничал с родом Батия, атаковал левый фланг римлян.

Адербал мчался впереди своего отряда на низкорослом, но быстроногом коне. Он осадил его в двадцати шагах от легионеров, успевших сомкнуть щиты, и изо всех сил метнул тяжелый дротик.

Боковым зрением Адербал увидел Хирама, тоже делающего замах.

– Ур-рр!.. – закричал тот, и два дротика, описав крутую траекторию, опустились в самую гущу воинов противника.

Это стало сигналом к действию: со всех сторон раздались воинственные кличи карфагенян, и несколько сотен дротиков посыпались на головы легионеров.

Послышались крики раненных и умирающих римлян. Из-за первых рядов легионеров начали выскакивать застрельщики - велиты, на ходу готовясь к атаке.

– Уходим!.. – воскликнул Адербал, и его люди, развернув коней, ринулись в обратную сторону.

Отойдя на безопасное расстояние, они потратили несколько мгновений, ожидая, пока велиты не израсходуют свой запас дротиков практически впустую, и тут же повторили свою стремительную атаку.

Так продолжалось несколько раз подряд. Легионеры вынуждены были ослабить напор. Но ненадолго. Одновременно открылось еще двое городских ворот, и на помощь римлянам вылетела конница союзников. Теперь уже они атаковали фланги карфагенян.

Адербал заметил слишком поздно, что его отряд оказался практически в кольце: впереди – легионеры, сзади – вражеские всадники. Выхватив из-за пояса небольшой нумидийский рожок, он протрубил сигнал тревоги, и его солдаты успели занять круговую оборону.

Отбиваясь от окружавших врагов, они израсходовали все дротики, копья, стрелы и схватились за мечи, сойдясь в рукопашной схватке.

Нумидийцы дрались как бешеные, но хладнокровия римлян, так же, как их строя, ничто не могло нарушить.

Адербал видел гибель своих лучших воинов. Его отчаянию не было предела – ведь он ничем не мог им помочь им.

Адербал бился плечом к плечу с Батием и Хирамом, пытаясь расчистить дорогу к спасению. Понимая, что через строй манипул им не пробиться, они нащупали слабое место в боевом порядке эскадрона римских союзников – скорее всего, новобранцев – и направили туда всю свою злость.

На секунду показалось, что они уже вырвались из гибельного кольца, но тут легат Валерий Флакк направил в гущу сражения свежих конников – на этот раз римских ветеранов. Они-то и решили исход боя.

Нумидийцев теснили все сильнее. И вот легионеры из передней шеренги дружно метнули в них копья.

– Берегись, Хирам!.. – завопил Адербал.

Но было поздно. Он увидел, как пилум воткнулся в правое плечо его названного брата, выбив Хирама из седла прямо под ноги сражающимся.

Успев увернуться от меча какого-то италийца огромного роста, укрытого синим шестиугольным кавалерийским щитом, Адербал, ловко поднырнул вправо и широким замахом отрубил противнику незащищенную левую ногу выше колена. Его острый как бритва меч рассек толстые кожаные штаны всадника, мясо, кость, и вонзился в бок рослого рысака, с диким ржанием вставшего на дыбы. Дико закричавший от боли римлянин сильно дернул поводья, и его конь опрокинулся на спину, подмяв под себя искалеченного седока.

– Ур-рр!.. – завизжал от восторга Адербал, но, обернувшись, увидел, как сползает с коня, обливаясь кровью, оглушенный ударом в голову Батий. Адербалу захотелось кричать от бессилия. Он был готов погибнуть, но спасти названного отца. Внезапно конь под ним словно взбесился – возможно, от боли, вызванной неглубокой раной в боку, – рванулся вперед и, несмотря на свой маленький рост, пробил ряды римлян, вынося наездника из боя.

С трудом успокоив своего верного друга, Адербал заметил, что его левая рука сильно кровоточит. Правая нога начала неметь – возможно, он сломал ее. Впрочем, это заботило его сейчас меньше всего. Адербалу захотелось броситься обратно, чтобы вызволить своих нумидийских братьев из страшной ловушки. Но в этот момент затрубили трубы, призывая карфагенян к отступлению. Подчинившись приказу, оставив на поле боя убитых и раненых, солдаты отошли к лагерю, а римляне вернулись в город.

Карфагеняне, уже отвыкшие от поражений, чувствовали себя униженными и опозоренными – тем более что победа была одержана слишком малочисленным противником.

Вечером в лагере царила необычная тишина. Подавленные карфагеняне вспоминали события минувшего дня – и делали это молча.

Адербал лежал в своей палатке, угрюмо наблюдая за тем, как лекарь колдует над его ранами. Однако собственное физическое состояние ему было безразлично. Все его мысли остались рядом с Батием и Хирамом. За годы похода Адербал так привязался к ним, что не понимал, как воевать дальше без отеческого наставления Батия и братской поддержки Хирама. Он словно в одночасье осиротел. Даже сейчас ему не с кем было поделиться своим горем. Одна мысль утешала его: возможно, товарищи в плену и Ганнибал выкупит их.

Большую часть ночи Адербал провел в мучительных раздумьях и лишь под утро забылся тяжелым сном. Его бросало то в жар, то в холод: похоже, воспалились раны. Он чувствовал себя все хуже и хуже, и его не тревожили, давая отдохнуть. Только личный лекарь Ганнибала время от времени навещал Адербала – менял повязки, оставлял какое-то питье, горькое и одновременно терпкое на вкус.

На второй день Адербалу стало легче. Неожиданно в палатку вошел один из выживших в той злополучной сече бойцов – Бостар.

– Командир, ты должен сам увидеть это, – глядя в сторону, произнес он угрюмо.

Адербал с трудом поднялся и вышел наружу. Три бойца из его отряда с хмурым видом сидели на лошадях, ожидая, пока Бостар поможет командиру взобраться на коня. Потом, не говоря ни слова, они развернулись и поскакали в сторону города. Адербал последовал за ними.

Приблизившись к крепостной стене, он различил установленные на башнях кресты с распятыми на них обнаженными телами. Когда расстояние позволило различать лица казненных, в двух из них, к своему ужасу, он узнал Батия и Хирама. Даже в смерти они были неразлучными!...

Не стесняясь слез, Адербал зарыдал, уткнувшись в гриву коня. Его последняя надежда увидеть их живыми - рухнула окончательно.

Ему стало невыносимо одиноко в этой проклятой стране, на этой бессмысленной войне, где погибают те, кто тебе близок и кого больше никем не заменишь.

* * *

Испания, Новый Карфаген, 214 г. до н. э.

В доме был Мисдеса настоящий праздник. Слуги не успевали подавать и убирать блюда. На столы выставлялось все самое отборное и лучшее. Гости уже буквально не могли ни есть, ни пить. Нетронутые блюда уносили, сменяли их новыми, еще более совершенными и изысканными. Танцовщицы и музыканты старались изо всех сил, чтобы угодить присутствующим; музыка и танцы не прекращались ни на секунду.

Причиной такого торжества стали два молодых привлекательных человека с обветренными, мужественными лицами, возлежавших на лучших гостевых ложах. Даже знакомые с трудом узнавали в них Адербала и Магона Баркида, которые покинули Новый Карфаген четыре года назад. Из юношей они превратились в настоящих мужчин, перенесших невзгоды и тяготы труднейшего похода и опасности множества сражений. От постоянного пребывания на открытом воздухе при любой погоде их кожа сделалась грубой, ее покрывали многочисленные шрамы – следы ударов вражеских мечей. Однако все эти отметины войны никак не уродовали молодых людей.

Помимо Мисдеса, здесь находились Аришат и несколько близких друзей из числа карфагенских аристократов. Вопросы сыпались как из рога изобилия, но Адербал с Магоном отвечали неохотно. Горькие воспоминания были еще слишком свежи. Им не хотелось рассказывать о пережитом. Тысячи … тысячи убитых и умерших от ран карфагенян и римлян стояли перед их глазами, как немой укор содеянному Ганнибалом с их помощью. Поэтому о войне они рассказывали совсем немного, вспоминая лишь какие-то забавные случаи из походной жизни вроде примеров нерасторопности необстрелянных новобранцев или смешных казусов, связанных с незнанием карфагенянами местных обычаев.

После поражения при Ноле Ганнибал отправил своего брата Магона в Карфаген с донесениями и просьбами о помощи. В сопровождающие ему отрядил Адербала, который после полученных ранений еще не мог сражаться.

– Уговорите этих старцев дать нам больше воинов и денег, – напутствовал их Ганнибал, – и возвращайтесь поскорее. Вы нужны мне здесь, в Италии.

– Брат, мы сделаем все возможное, – ответил Магон. – Доказательства твоих побед зажгут в их жалких душонках пламя карфагенской гордости. Я нисколько не сомневаюсь в нашем успехе.

– Адербал, – продолжил Ганнибал, – я сочувствую твоему горю. Все мы знаем, что Батий и Хирам стали тебе как родные за время похода. Они – настоящие герои. Но это война. Мы видели много смертей. На их месте мог оказаться каждый из нас. Как донесли мои агенты в Ноле, в городе находятся землевладельцы, чьи виллы были разграблены вашим отрядом, а их родные убиты. Они упросили Марцелла считать нумидийцев не военнопленными, а обыкновенными преступниками - злодеями, которые должны быть подвергнуты мучительной и позорной казни. Мы возмущены поступком Марцелла. Уничтожение запасов продовольствия, которые могут попасть к врагу, всегда было частью любой войны, и нумидийцы не нарушали этих неписанных правил. После этого злодеяния Марцелла мы будем относиться к римлянам подобающе.

Ганнибал обнял Адербала, похлопав его ободряюще по спине.

Морской путь в Карфаген прошел на удивление спокойно. Наверное, боги решили, что испытаний с них уже достаточно. Корабль достиг берегов Африки ранним утром, и посланцы сошли на берег. Они не узнали порт, который сильно разросся за период их отсутствия, отвыкли от яркого африканского солнца и безоблачного неба. Но впереди их ждали радостные встречи с родными и исполнение главной миссии – посещение Сената.

Дом старого Гамилькона встретил Адербала ликованием. Одним – сын, другим – брат, он вернулся живым и почти невредимым. Большей радости его семье и не надо было. Мужественный, красивый, герой войны – сердце Гамилькона переполнялось гордостью. О таком сыне мечтал бы каждый отец!

Расспросы, расспросы, еще раз расспросы... Адербал устал от них, но не показывал виду, чтобы не расстраивать близких.

Наутро Гамилькон потребовал созыва экстренного заседания Сената для заслушивания доклада посланцев Ганнибала.

И вот этот день настал... Магон и Адербал в сопровождении четырех воинов, несущих большой кожаный тюк, торжественно вошли в величественное здание, где огромный переполненный зал встретил их приветственными возгласами.

Посланцы представляли собой величественное зрелище. Сила, суровость, опаленная войной молодость, незримый ореол победителей делали их для присутствующих настоящими героями, почти что современниками Александра Великого. Они были совершенно не похожи на привычный тип карфагенянина – торговца, не ведавшего поля брани.

Когда шум в зал подутих и Магон получил возможность говорить, он с гордым видом обратился к Сенату:

– Отцы Карфагена! Почтенные сенаторы! Мы только что прибыли из вражеской Италии. На наших сандалиях еще остались капли римской крови.

Он посмотрел на свои ноги, как будто выискивая на них кровавые пятна.

– Карфаген никогда не одерживал столь великих побед, и его армия никогда не сеяла во вражеской стране столько страха и паники. Всем известно: Рим – величайшее государство, его армия – сильнейшая в мире... Нет, она была сильнейшей, пока мы не пришли в Италию! Мы одержали блестящие победы при Тицине, Требии, у Тразименского озера, при Каннах, нанесли римлянам тяжкий урон в бесчисленных стычках. Коварный враг потерял более двухсот тысяч солдат убитыми и более пятидесяти тысяч пленными. На полях сражений нашли бесславную смерть два римских консула, а еще один зализывает в своей норе тяжелые раны. Диктатор Фабий Максим, объявивший Карфагену войну вот в этом самом зале, прятался от нас, как трусливый заяц. Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев, уверовав в мощь Карфагена, перешли на нашу сторону...

Магон сделал знак сопровождавшим его воинам. Те развернули тяжелый кожаный тюк и вытряхнули его содержимое прямо на мраморный пол.

Огромное количество золотых колец покатилось в разные стороны, рассыпая по залу мириады вспышек, отраженных от многочисленных свечей и факелов.

– Смотрите, отцы Карфагена! Это кольца, которые носили всадники – люди, принадлежащие к самому высокому римскому сословию. Глядите же, как много здесь этих побрякушек. Их владельцы уже никогда не послужат своей стране. Никогда их сандалии не ступят на нашу землю. Никогда их воины не услышат приказов, а римские мечи не поразят ваших поданных! – воскликнул Магон.

В зале одобрительно загудели. Сенаторы стали с энтузиазмом топать ногами и стучать посохами. Некоторые вскочили со своих мест, вскинув руки в яростном порыве. Возбуждение все нарастало. Гул голосов быстро перешел в сплошной патриотический рев. Ловкий ход молодого Баркида сделал свое дело. Магон улыбнулся: сейчас он был уверен - Сенат поддержит любую его просьбу.

Сделав паузу, он начал более подробно рассказывать об успехах Ганнибала, с победным видом глядя в сторону представителей антибаркидской партии, которые сидели в дальнем конце зала.

Масла в огонь подлил старый Гамилькон, который, стараясь перекричать присутствующих, обратился к Ганнону Великому:

– А что скажет нам римский сенатор в Сенате Карфагена? Следует ли выдать Ганнибала римлянам за такой урон, нанесенный им карфагенским оружием?

Понимая, как невыгодно он выглядит в настоящий момент, Ганнон вскочил и, не обращая внимания на Гамилькона, гневно обратился к Магону:

– Скажи нам, Баркид! Запросил ли Рим после всего этого мира?.. Нет, погоди, я отвечу за тебя сам … Нет! – громко выдохнул он. - Не запросил и не запросит никогда!

Умудренный политик, Ганнон повернулся спиной к Магону и, игнорируя его, продолжил свою речь, обращаясь к сенаторам:

– Я, как и все присутствующие, рад победам Карфагена! Но я не доволен той бездарной политикой, которую ведут Баркиды в Италии. Победы Карфагена – достаточный повод для заключения в настоящий момент выгодного мира. Все мы помним, что первая война тоже начиналась успешно, но помним и то, как она закончилась.

Он снова повернулся к Магону:

– Я уверен, ты сейчас попросишь у нас еще солдат, денег и хлеба. А зачем тебе все это? – И, опять не дав Магону ответить, Ганнон продолжал: – Вы добились блестящих побед. Вы захватили знатную добычу. Так навербуйте наемников в Италии! Купите хлеб! И не отягощайте казну Карфагена своими требованиями! Если вы этого не сможете сделать, то не следует ли признать, что успехи Ганнибала не столь уж и значительны?! А может, ты, Баркид, не говоришь нам всей правды? Не так ли?!

Лицо Магон от возмущения стало покрываться красными пятнами.

– Уважаемый сенатор, – гневно воскликнул он. – Легко, сидя на лавках Совета, подозревать во лжи тех, кто проливает кровь свою вдали от отечества, и во благо его. Легко, нежась в мягких постелях своих роскошных вилл, рассуждать об отсутствии тягот и лишений в военных походах. Мой брат одержал блестящие победы, но следствием этого стало уменьшение его армии, которую нужно немедленно пополнить, иначе война окажется напрасной...

– Баркид, ты, наверное, неправильно меня понял, – бесцеремонно перебил его Ганнон. – Я не умоляю побед карфагенского оружия, но выиграть битву – не значит победить в войне. Ты говоришь, что у Канн уничтожено большинство лучших римских воинов и что под вашим контролем почти вся Италия. Тогда скажи нам: сколько латинских городов выступило на стороне Ганнибала? Назови мне количество людей из тридцати пяти римских триб, перебежавших к вам.

Видя, что Магон растерялся, на помощь ему пришел Гамилькон, который вскочил с места и срывающимся от возмущения голосом заговорил, обращаясь к притихшим сенаторам:

– Отцы Карфагена, все мы знаем уловки Ганнона, который откажется от родного отца, узнав, что тот желает зла римлянам. Слава и честь Карфагена для него пустые звуки. Пускай Рим не запросил пощады сейчас, но сделано главное – подорвана вера его союзников в непобедимую римскую мощь. А это стоит многого! Рим – не вся Италия. Ганнибалу нельзя грабить союзников, иначе они могут возвратиться в лоно метрополии. Поэтому политика Карфагена в Италии должна быть гибкой, и не может быть основана на обирании побежденных народов.

Раздался одобрительный шум, и Гамилькон понял: Сенат снова склоняется на сторону Баркидов. Для того чтобы окончательно закрепить победу своей партии, старый лис сделал то, что уже давно собирался сделать:

– Я наивно полагал, что ненависть Ганнона и его приспешников направлены против Ганнибала, но не против Карфагена. Я всегда разделял эти понятия – ненависть к политикам и ненависть к отчизне. Но я ошибался: Ганнон и Карфаген несовместимы. Все, что хорошо Ганнону – плохо Карфагену и спасительно для Рима. Поэтому я официально заявляю о разводе моей дочери с братом Ганнона – сенатором Гасдрубалом.

Козленок, не ожидавший такого поворота событий, вскочил со своего места, задыхаясь от ярости. Как будто не замечая его присутствия, Гамилькон продолжал говорить, снова захватив внимание Сената:

– Я призываю всех присутствующих в свидетели. Пусть Ганнон передаст сказанное своему брату! С этого момента наши семьи ничего не связывает. Я не буду требовать обратно богатого приданного своей дочери Рамоны. Пускай на эти деньги Ганнон вооружит целый римский легион и обретет дополнительное удовлетворение от помощи своей «настоящей» родине. Я не буду претендовать на моего внука Абдосира. Когда он вырастет, из него получится великолепный римский центурион. Несмотря ни на что, мы обязаны помочь Ганнибалу завершить войну, столь успешную для нас!..

Закончив, Гамилькон облегченно опустился на свое место.

Ошеломленные сенаторы молчали, не зная, как реагировать на столь неожиданное заявление Гамилькона. Но сказанное им рассеяло последние подозрения, навеянные речью Ганнона, и Сенат проголосовал за помощь Ганнибалу.

В течение полугода было подготовлено двенадцать тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, двадцать слонов. Однако из Испании пришли дурные вести: Сципионы активно теснили Гасдрубала, и Карфаген вот-вот потеряет эту важную богатую колонию.

Совет постановил направить собранные войска в Испанию, а полководцами, помимо Гасдрубала Баркида, назначить Магона Баркида и Гасдрубала Гисгона.

И вот именно таким образом, вместо Италии, Магон и Адербал оказались снова в Испании и теперь находились в доме Мисдеса, вспоминая на шумной пирушке минувшие дни.