Италия в огне

Италия, военный лагерь карфагенян, 218 г. до н. э.

Огонь костра притягивал к себе взоры и согревал замерзшие тела.

Как хорошо, проведя целый день в седле, уютно устроиться, подложить под локоть кожаный походный мешок и наблюдать за пляшущими языками пламени, придаваясь воспоминаниям...

После плотного ужина и италийского вина сладкий, легкий дурман окутывал голову, но ночная декабрьская прохлада позволяла не погружаться в сон, а вести неторопливую беседу, в которой обсуждались последние месяцы трудного похода.

Лежавшие около костра Адербал, Батий и Хирам разговаривали на нумидийском языке. Адербал, прежде никогда не имевший дел с нумидийцами, но обладающий, как все в их семье, способностью к языкам, быстро освоил непривычную речь.

Прошло более шести месяцев, как армия Ганнибала покинула Новый Карфаген и отравилась в Италию. Позади сражения с недружественными галлами и первая победа над римлянами при Тицине. Но все это ничто по сравнению с тяжелейшим переходом через Альпы, где полегло много их боевых товарищей.

И вот сейчас, беседуя у костра в лагере на западном берегу Требии, можно было хоть немного отвлечься.

Вино запрещено в армии Ганнибала под страхом смерти, но старшие офицеры позволяли себе слегка расслабиться – впрочем, не злоупотребляя.

– Адербал, после войны тебе нужно обязательно приехать к нам. – Умудренный жизнью Батий говорил своим приятным низким голосом, похожим на урчание кота. – После того, как ты спас жизнь Хираму, по нашим обычаям, ты стал нашим близким родственником. Мы обязаны оказать тебе гостеприимство в полной мере. Будешь есть-пить как царь, и смотреть на танцы нумидийских красавиц. Я подарю тебе лучших жеребцов из своих табунов.

Хирам благодарно посмотрел на Адербала и протяжно вымолвил:

– Да… знатная был битва!

Отхлебнув вина из простой деревянной походной чаши, Батий продолжал:

– Скажу честно, я недолюбливаю карфагенян. Уж очень твои соплеменники хитры и коварны. Мы тоже не ласковые верблюжата, но у нас все-таки другие понятия о слове и чести. Ты - не такой, как все и поражаешь меня своим благородством и отвагой. Наверное, в твоих жилах все же есть капля нумидийской крови... Не зря в армии говорили про твоего брата Мисдеса, что он потомок нумидийцев!

Сидевшие у костра засмеялись, благо вино способствовало веселью.

– Как там, в Испании, Мисдес? – задумчиво произнес Адербал. – Может ли уже садиться на коня?

– Не переживай, брат Адербал. – Хирам дружески похлопал его по плечу. – Мисдес – настоящий воин! Еще не один римлянин падет от его меча. Он похож на моего брата Гауду. Такой же умный, но его блестящий ум не мешает ему быть искусным бойцом. Хотя Гауда всегда должен быть при царевиче Масиниссе, его душа рвется на волю – к битвам и приключениям. Он чуть не плакал от обиды, когда ему не позволили ехать с нами к Ганнибалу.

– Да, – поддержал его отец, – У нашей семьи есть все, и мы ни в чем не нуждаемся. Но шанс воевать под предводительством такого полководца, как Ганнибал, выпадает один раз в двести лет. Масинисса не хочет быть в его тени. Он знает: Ганнибал затмит его, и о нем никто не услышит. А царевич - тщеславен. Его гложет гордыня. Из-за него наш Гауда вынужден был остаться дома. Хотя ведь и Мисдес тоже не смог пойти в поход, о котором мечтал. Все мы зависим от воли богов.

– С такой красавицей, как Аришат, любой бы остался дома, – покачал головой Хирам. – Какие глаза! Какая стать!

– Эй, не забывайся! – засмеялся Адербал. – Ты говоришь о моей невестке.

– Извини, брат. Это я от души. Поверь, никаких грязных помыслов! Давайте выпьем за наших близких! Им тяжелее, чем нам. Они должны ждать. А мы не знаем, увидим ли снова их когда-либо. Пусть боги помогут нам встретится с ними вновь!

Беседу прервал один из помощников Ганнибала, быстрым шагом подошедший к костру.

– Офицер, – сказал он, обращаясь к Адербалу, – повелитель требует вашего присутствия на военном совете.

Адербал удивился, поскольку не входил в совет лагеря. Однако он не стал мелить, тут же поднялся и бегом направился к шатру Ганнибала.

Зайдя в шатер, он поприветствовал находящихся в нем самого Ганнибала, его брата Магона, Магарбала, Самнита, Гасдрубала из Гадеса, Ганнона Бомилькара и Мономаха.

В совете со времен осады Сагунта ничего не изменилось, только Гасдрубал, брат Ганнибала, остался в Испании во главе армии в тринадцать тысяч пехотинцев и три с половиной тысячи всадников.

– Проходи, Адербал, – сказал Ганнибал, указав ему место за столом, на котором был расстелен пергамент со спешно нарисованной на нем полевой картой. – Ты теперь вместо Целея, – напомнил полководец о погибшем при Тицине командире нумидийцев, – поэтому будешь иногда, как и он, приглашаться на совет.

– Благодарю за доверие, стратег, – поблагодарил Адербал и занял указанное ему место.

– Здесь находятся люди, которым я всецело доверяю, поэтому сказанное на совете не должно быть вынесено за пределы этого шатра, – глядя на Адербала, процитировал Ганнибал известную истину. – Как я знаю, ты очень дружен с вождями наших верных нумидийцев – Батием и его сыном Хирамом. На них сказанное мною также распространяется!

Удостоверившись, что Адербал все понял, Ганнибал продолжил:

– Вот здесь на карте отмечен римский лагерь. Там находится их консул – Семпроний Лонг. Завтра мы дадим ему бой. Перед нами не варвары, а римские легионы, числом более сорока тысяч вместе с союзниками. Их больше, и битва будет по всем правилам. Легкой победы, как при Тицине, не ждите. Враг сосредоточен в одном месте, предельно собран и готов драться.

Все внимательно слушали, понимая, что при Тицине удача сопутствовала Карфагену: враг не успел перестроиться и был разбит, не успев сомкнуться в свои грозные шеренги.

– Мы провели разведку местности, – снова заговорил Ганнибал. – Между нашим лагерем и рекой протекает ручей, берега которого покрыты густым кустарником и камышом достаточной высоты, чтобы скрыть всадников числом не менее тысячи и столько же пехотинцев. Здесь мы устроим засаду. – Повернувшись к Магону, он приказал: – Отберешь лучших пеших воинов из африканцев, а конных – из нумидийцев. Завтра ночью вы должны незаметно занять эту позицию и ждать моего сигнала.

Оглядев остальных, он продолжал:

– Ваши воины завтра должны хорошо отдохнуть и лечь спать рано. Людей на ночь плотно не кормить. Хорошо поедим рано утром. Всем до выхода греться у костров, натирать оливковым маслом открытые части тела. По лагерю не слоняться, беречь силы.

Обернувшись к Адербалу, стоящему слева от него, Ганнибал многозначительно посмотрел на него и, дружески подмигнув, сказал:

– Для тебя, Адербал, особое задание! Со своим отрядом переправишься через реку и доберешься до вражеского расположения. Римляне, как и всегда, устроили из лагеря настоящую крепость, так что близко вас не подпустят. Адербал, ты достаточно хорошо знаешь латинский, чтобы римляне тебя поняли. Хирам и Батий владеют греческим, римские офицеры их тоже поймут. Делайте, что хотите: поносите их и их родственников, забрасывайте лагерь дротиками и стрелами, но сделайте так, чтобы этот олух Семпроний захотел вас наказать и погнался за вами.

Зловеще улыбнувшись, Ганнибал похлопал рукою по карте:

– Увлеките врага через реку, а мы устроим ему теплую встречу...

Определив каждому место на поле будущего сражения, Ганнибал отправил всех отдыхать.

Весь следующий день был для карфагенян днем спокойствия. Армия как будто взяла выходной. Не было никаких тренировок, работ, маршей – всего того, что является неотъемлемой частью военных походов.

Вечером воины проверяли оружие, неторопливо беседовали у костров, перекусывали. Усилив дозоры, армия необычно рано погрузилась в тревожный сон. Все понимали: такой отдых дан неспроста, завтра ожидается что-то очень серьезное…

* * *

Центурион[16] первой манипулы[17] консульского легиона Тит Юний обходил с проверкой посты римского лагеря.

Было еще темно, но постепенно ночь отступала, и на смену ей приходило раннее морозное декабрьское утро.

Центуриона одолевала зевота, которую он никак не мог побороть. Хотелось спать, утренняя свежесть нисколько не бодрила его. Как же хорошо было в теплой палатке. Откуда этот непривычный для Италии морозец? Не воюют римляне зимой. Военный сезон начинается летом и заканчивается осенью. Но этот Ганнибал своим нашествием нарушил заведенные правила: отечество в опасности!

Старый ветеран, Тит Юний устал от военной службы, но никогда не показывал этого. Воинский дух и римская гордость не позволяли проявлять слабость, и он был суров и к себе, и к подчиненным.

Поднявшись на восточную башню, где находились в карауле воины его манипулы, он обратился к своему старому знакомому, Вибию Алиену, стоявшему ближе всех:

– Все спокойно, Вибий?

– Да, командир, – ответил тот, кивнув в подтверждение своих слов. – Пунийцы[18], наверное, спят как убитые...

– Лучше бы они спали убитыми. Вечным сном, – усмехнулся Юний, которому понравилась собственная острота. – И мы тогда вернемся к своим семьям.

– Пусть поможет нам Марс одолеть вероломного Ганнибала, – сказал Вибий Алиен, обратив свой взор на небо. – Зимой нужно быть дома, а не на войне.

– Да, дома сейчас хорошо... – согласился с ним центурион.

Неожиданный вдали послышался какой-то шум, похожий на конский топот. Воины сразу напряглись и дружно устремились к краю бруствера, пытаясь хоть что-то высмотреть в ночи. Слух не обманул их: вдали различались, хотя и с большим трудом, силуэты всадников, осаживающих лошадей.

Несколько стрел воткнулись рядом с караульными, не причинив никому вреда. Солдаты быстро спрятались за большими щитами.

Увидев, что количество вражеских наездников достаточно для объявления тревоги, Юний лично сообщил своему непосредственному командиру, военному трибуну Тиберию Фонтею, о непрошенных гостях.

Выслушав его, Фонтей вскочил на ноги и крикнул адъютанту:

– Немедленно доложи консулу! Прикажи дежурным будить всех центурионов легиона – пускай играют построение!

Кое-как надев доспехи, трибун выскочив из палатки, на ходу надевая шлем. Холодный зимний ветер неприятно обжег лицо. Снег усиливался – начиналась непривычная для Италии метель.

Запахнув теплый солдатский плащ из немытой шерсти, Фонтей поспешил к восточному брустверу.

Затрубили горнисты. Полусонные солдаты, ошалело крутя головами, стали выбегать из прогретых человеческими телами палаток.

Никто не понимал, что, собственно, случилось. Пока даже центурионы не могли ничего объяснить. «Ждем дальнейших приказов», – коротко отвечали они на недоуменные вопросы и проверяли наличие бойцов в своих центуриях.

Тем временем караул и прибывшие на восточную башню офицеры вступили с нумидийцами Адербала (а это были именно они) в словесную перепалку.

– Римские свиньи, вы не мужчины, раз прячетесь за стенами! – кричал по-латыни Адербал. – Выходите и покажите нам, что умеете держать меч, а не только своих уродливых жен за их отвисшие задницы!

Остальные пять сотен всадников громко смеялись, улюлюкали и свистели, продолжая осыпать стрелами римские укрепления.

– Ваши командиры – трусы и козлотрахи! – вторил Адербалу Хирам по-гречески. – Они дрожат перед Ганнибалом, как трусливые зайцы перед волками. Нашему полководцу достаточно просто показать клыки, чтобы они обгадились от страха!

Тиберий Фонтей, понимавший греческий, побагровел от возмущения и стал кричать в ответ:

– Слушайте меня, немытые варвары! Мы предлагаем вам не орать в пустоту, а показать, что вы способны не только грабить безоружных, но и не падать в обморок от вида римского меча!

На стенах лагеря собралось достаточное количество лучников, чтобы не позволить нумидийцам приблизиться. Яростная перестрелка продолжалось уже более получаса.

Тем временем консул Семпроний Лонг в полном облачении скакал по лагерю на своем белом жеребце, отдавая приказания легатам и трибунам.

Его пурпурный плащ развивается на ветру. Он был разгорячен, ему не терпелось наказать дерзкого врага. Консул требовал побыстрей закончить построение и готовиться к выходу.

– Перебьем этих подлых трусов прямо у стен лагеря! – призывал он легионеров, понимая, что нет времени для выступления перед армией с полной речью, как требовал того военный обычай.

Взревели трубы, и первыми за ворота вышли легковооруженные велиты – молодежь, не имеющая возможности стать полноценными легионерами из-за имущественного ценза. Они не могли купить себе щит, оружие, доспехи и были вооружены только дротиками и кинжалами. Их головы покрывали шкуры диких животных, которые делали их похожими на участников мистических ритуалов. Оскаленные морды волков, медведей, рысей смотрелись зловеще, но слабо защищали своих владельцев от разящих ударов вражеских мечей и копий.

Велиты спешно выстроились в неровные ряды и по команде центуриона стали забрасывать нумидийцев дротиками. Однако враги были готовы к этому: всадники мгновенно рассыпались в стороны, не понеся потерь. Велиты бросили дротики еще раз, потом еще, но это не принесло видимого результата, и консул дал команду идти в атаку.

Конница, а следом за ней пехота, бросились на врага.

Нумидийцы разбились на три отряда под командованием Адербала, Батия и Хирама, и стали не спеша отступать к реке, увлекая за собой противника в трех направлениях.

Преследуя их, римляне вынуждены растянуть свои порядки. Противник же ускользал, осыпая преследователей градом стрел.

Взбешенный консул Семпроний приказал коннице форсировать Требию и, во что бы то ни стало, уничтожить наглых карфагенян.

А в это время остальные воины армии Ганнибала плотно завтракали, насыщаясь мясом у костров, грелись и обмазывали открытые части своих тел оливковым маслом и жиром.

Узнав, что римляне вошли в воду, Ганнибал дал приказ к построению. В центре боевого порядка находились недавно присоединившиеся к карфагенянам галлы. На флангах стали тяжеловооруженные ливийцы и иберы под командованием Магона Самнита и Гасдрубала из Гадеса. Еще дальше – отряды африканской и кельтиберийской конницы под началом Ганнона Бомилькара и Магарбала. Там же находились слоны Ферона. Впереди рассыпалась легкая пехота – балеарские пращники и легковооруженные кельты, ведомые Мономахом.

Сытые, согретые, построившиеся в стройные ряды, карфагеняне были готовы к бою и ждали противника.

Поднятые рано утром по тревоге, невыспавшиеся, голодные римляне, подгоняемые нетерпеливым консулом, вошли в холодную зимнюю реку.

Первая манипула консульского легиона пересекала Требию под непрерывно идущим мокрым снегом, чередующегося с дождем. Ноги легионеров сводило от ледяной воды. Окоченевшие руки еле удерживали оружие. Даже центурион Юний, закаленный в бесконечных походах, на минуту почувствовал слабость и мечтал о костре и горячем пайке.

«Проклятые пунийцы, – с мрачной злобой думал он. – Не могли подождать до утра. Боги, как же холодно! А если впереди засада? Мы же не сможем сражаться!»

Тем временем конница римлян во главе с консулом, преследуя нумидийцев, растянулась и выскочила на открытую местность, лоб в лоб столкнувшись со стройными рядами готовых к бою карфагенян. Это стало для них полной неожиданностью. Попав под град камней и дротиков застрельщиков Мономаха, консул приказал немедленно отступить и подготовиться к атаке. Он был полон решимости принять бой.

Римляне, самая организованная армия мира, сумели быстро перестроиться, сомкнуть ряды и достойно встретить врага.

Манипула за манипулой, стройными шеренгами, напоминающие единый организм, легионеры двинулись неторопливой, железной поступью в сторону карфагенян.

– Держать строй!.. – крикнул Юний, увидев, что трое солдат отстали на полшага, нарушая идеальную целостность ряда.

До врага оставалось шагов сто, не более. «Это не карфагеняне», – подумал центурион, рассматривая орущую толпу варваров, размахивающих длинными мечами, топорами и дубинами, усеянными железными заклепками.

Он был прав. Перед римлянами оказались не опытные ливийцы и не иберийцы, пришедшие с Ганнибалом из Испании. Это - галлы в длинных куртках и шкурах диких животных. Огромные, свирепые, они казались довольно опасными врагами.

Юнию приходилось сражаться с ними под началом консула Гая Фламиния при захвате Цизальпинской Галлии. Это было пять лет назад. Те события оставили на теле центуриона два больших шрама и навсегда избавили его от «страха предстоящего боя».

Но сейчас дурное предчувствие не покидало его. Давно позабытая боязнь внезапно вернулась. Нет, не галлы вызвали ее. Что-то неведомое, словно бы предупреждающее о возможной гибели его манипулы. А может быть, и всей армии?..

Тит Юний тряхнул головой, отгоняя наваждение. Получилось: страх куда-то пропал, он был снова готов убивать.

Когда до врага оставалось шагов пятьдесят, галлы сорвались с места и с душераздирающими криками ринулись вперед.

Взревели трубы легиона.

– Играй – метнуть копья!.. – крикнул Юний горнисту манипулы, и тот синими от холода губами два раза резко дунул в свой рожок.

Легионеры размахнулись и метнули пилумы – короткие копья с металлическими наконечниками, равными по длине древку.

Большинство копий достигли цели: одни поразили бегущих галлов, другие сделали бесполезными их щиты, из которых вынуть пилумы было сейчас невозможно.

– Играй – остановиться, сомкнуть щиты! – снова крикнул центурион, и горнист четко выполнил команду.

Манипула замерла, образовав единую стену из красных щитов. Вопящая толпа галлов разбилась об эту преграду и откатилась назад, оставляя на заснеженном поле трупы и лужи крови.

– Труби – идти вперед, держать строй! – раздалась очередная команда Юния, и солдаты медленно, но уверенно двинулись с места, наседая на варваров, которые визжали, не в силах пробить красную стену.

Но талант Ганнибала – это не полководческие способности Семпрония, и римская машина дала сбой.

Легион Тиберия Фонтея смел легковооруженную пехоту Мономаха, потеснил галлов, мужественно сражающихся в центре и несущих наибольшие потери. Однако, пробив центр карфагенян, римляне оголили свои фланги, по которым тут же ударили тяжеловооруженные ливийцы и иберы. А в это время более многочисленная и опытная конница Ганнибала смяла римскую и начала окружение легионов.

Римляне бились мужественно и достойно. Среди них не было трусов. Они верили в непобедимость своего оружия и умение командиров.

Тит Юний командовал манипулой, одновременно отбивая удары галльских мечей и уклоняясь от ливийских копий. Он выкрикивал команды и одновременно колол и рубил, рубил и колол, уворачиваясь от ударов и отбивая их.

Центуриону не полагался щит, как не полагалось и вступать в рукопашный бой, но ситуация требовала демонстрации личного мужества, и Юний, подобрав щит легионера, убитого ударом длинного меча в шею, сейчас сознательно нарушал эти правила.

Снег давно стал красным от крови. Центурион спотыкался об трупы, перешагивал через них, не опуская взгляда, и двигался вперед, стараясь держаться справа от своей манипулы.

Иногда трупы оживали и хватали его за ноги, тогда он коротким колющим ударом своего меча добивал их, не отвлекаясь ни на мгновение. Видеть все вокруг – этому центурион научился давно, когда еще простым легионером резал таких же галлов при Теламоне.

Снег не прекращался ни на минуту, но Юний уже не замечал его. Наоборот, разгоряченное лицо получало хоть какую-то свежесть. Ему уже не было холодно, но силы иссякали.

Юний видел, как редеют ряды его манипулы, и отчаяние начинало овладевать им. Стараясь сохранить хладнокровие и приободрить солдат, он с яростным криком врубался в ряды галлов, но тут же возвращался на свое место, чтобы не дать противнику обезглавить манипулу.

Он видел Тиберия Фонтея, который не менее храбро отбивался от наседавших кельтиберов, и с высоты своего коня успевал указывать центурионам на слабые места в обороне. Плюмаж его шлема колыхающимся красным пятном двигался среди рядов, притягивая к себе внимание врагов. Взмыленный конь Фонтея нервничал и плохо слушался поводьев, но все же не мог противиться железной воле седока.

Неожиданно на флангах раздался рев, перекрывший шум сражения. Это вступили в бой слоны Ферона. Разъяренные животные смяли ряды манипул и стали крушить римлян бивнями, топтать их, раздавливая хрупкие человеческие тела. Легионеры десятками гибли под их ногами, но ничего не могли поделать – пилумы были израсходованы, а велиты потратили все дротики на нумидийцев Адербала.

Другим неприятным сюрпризом для консула Семпрония стало появление в его тылу двух тысяч конных и пеших карфагенян, выведенных Магоном Баркидом из засады. Они завершили окружение римской армии.

Началась настоящая бойня. Римляне поняли, что поражение неминуемо. Конечно, голод и холод тоже внесли свою лепту, но победа зависит в основном от гениальности полководцев и удачи. А этот день явно не был днем консула Семпрония.

В пылу сражения Тит Юний и Тиберий Фонтей оказались рядом: фланги римлян постепенно прижимались к центру. Все видели, что конец близок.

– Что происходит?! Где консул?! Где легаты?!.. – надрывал горло Юний, пытаясь перекричать стоящий вокруг шум боя.

– Не знаю! – крикнул в ответ Фонтей. – Кругом одни пунийцы! Возможно, их уже нет в живых!..

Он вертелся на своей лошади, прикрываясь небольших круглым щитом от стрел и копий.

– Будем пробиваться вперед и выходить из битвы! Остальные пойдут за нами! Только бы не было паники! – Отбив, летящий в его голову дротик, трибун перевел дух и крикнул: – Командуй – сдать назад, сомкнуть ряды! Надо вырваться из этой западни…

Он умолк и повернул лошадь, собираясь пробиться к другим манипулам, чтобы отдать такой же приказ выжившим центурионам.

С огромным трудом это ему удалось. Через некоторое время раздался сигнал главной трубы, подхваченный горнами центурий, и остатки манипул, подавшись назад, соединились, создали подобие грозных шеренг и снова ощетинились окровавленными щитами и мечами.

Но римляне не собирались уходить в глухую оборону. Звуки горнов погнали их вперед, и легионеры стали пробиваться сквозь ряды врагов, рубя, коля, круша, сметая все на своем пути.

Отчаяние и осознание того, что терять больше нечего, придало им мужества, сделало почти непобедимыми. Голодные и обессиленные римляне совершили чудо – вырвались из гигантской ловушки, оставив за собой сотни трупов галлов и иберов.

Их выжило немногим более десяти тысяч – четвертая часть некогда грозного войска. Однако они все-таки избежали гибели, которую в это холодное утро готовил им хитроумный Ганнибал.

* * *

Испания, Новый Карфаген, 218 г. до н. э.

Аришат была бесконечно счастлива. Причиной этому были два крохотных прекраснейших создания, на которых она не могла наглядеться. Ее сыновья - близнецы Карталон и Гелон.

Сейчас они восхитительно посапывали в своих кроватках в новом доме, который купил для Мисдеса управляющий Юбал.

С рождением близнецов жизнь Аришат совершенно изменилась. Она чувствовала себя настоящей матерью, главная задача которой – уберечь своих детей от всевозможных жизненных опасностей.

Когда дети спали, все в доме ходили на цыпочках, зная, что Аришат становилась почти невменяемой при одной мысли о том, что кто-то может потревожить их сон. Но все снисходительно относились к этим неудобствам и радовались за Аришат и Мисдеса. Потому что для карфагенян огромное счастье жить полноценной семьей, пусть даже и вдали от родины.

После появления на свет сыновей Аришат полюбила Новый Карфаген, ведь он стал родиной ее детей и родным городом для нее. Она уже никуда не хотела уезжать, тем более что Мисдес часто наведывался к ним. Он всегда находил причину, чтобы хоть на недолгое время вырваться из военного лагеря, и Гасдрубал Баркид снисходительно относился к этим отлучкам Мисдеса, а если случалась оказия, то отправлял с очередным поручением в Новый Карфаген именно его.

Аришат не теряла связь с родиной, благо регулярно прибывающие из Карфагена корабли доставляли почту. Здесь были письма от ее старшей сестры – Алфаи, заменившей ей в шестилетнем возрасте мать; редкие весточки от ее отца; послания от свекра, Гамилькона, Мисдесу, которые муж разрешал ей читать; но чаще всех ей писала безмерно полюбившая ее Рамона.

Она рассказывала, что почти привыкла к дому мужа, но сам Козленок ей по-прежнему не мил. У них родился сын – Абдосир, который пошел весь в отца и дядю, Ганнона, и не вызывал у Рамоны глубоких материнских чувств. И конечно, в письмах все дружно беспокоились об Адербале, ведь вестей от него не было давно.

Ганнибал не установил с метрополией устойчивое сообщение, поступавшая из Италии информация была неточной, основанная в основном на слухах.

После его ухода в Испанию пришли римляне во главе с Гнеем Сципионом. Они разбили небольшую армию карфагенян, но не переходили ранее установленной границы на реке Ибер, и в настоящее время жестоко усмиряли племена местных кельтов.

Их появление добавило Мисдесу забот. Прошло полгода, прежде чем он окончательно выздоровел и мог начать выполнять свои обязанности, но уже под началом Гасдрубала Баркида.

Отправляясь в поход, Ганнибал наказал брату прислушиваться к советам Мисдеса, касавшихся политики на полуострове, и полноценно использовать его талант военного дипломата.

Мисдес искусно ссорил и мирил испанские племена. Без «справедливого» слова Гасдрубала ни один из покоренных вождей не смел начинать распри с соседями, а Карфаген получал от этого политические дивиденды.

Сейчас Мисдес направлялся с заданием к хорошо знакомым ему Андобалу и Мандонию, чье племя было покорено в свое время Гнеем Сципионом.

Небольшой отряд кельтов, находившихся на службе у Гасдрубала, держал путь в Атанагр.

Какому-нибудь чужеземцу было бы трудно отличить Мисдеса от илергета: он облачился в местные одежды – темные штаны, куртка, поверх которой накинут льняной плащ, застегнутый на правом плече медной булавкой с изображением головы лошади; к седлу приторочен вогнутый вперед ободом круглый щит, двух футов в поперечнике; у пояса – любимая Мисдесом фальката. На голове шлем на илергетский манер, с тремя султанами, и даже конь – местной высокорослой породы. Ни дать ни взять – настоящий илергет.

За последние годы Мисдес хорошо усвоил искусство перевоплощения. Он мог внешне успешно изменять как национальность – стать кельтом, нумидийцем, греком, турдетаном, – так и общественный статус – быть купцом, банкиром, простым солдатом, моряком. Только смугловатый цвет лица мог выдать в нем карфагенянина, но и для этого всегда находились нужные объяснения.

Рядом с Мисдесом ехал Биттор, успевший за это время стать отменным воином, обученным карфагенскому военному искусству. Они не испытывали друг к другу теплых чувств, и поэтому весь путь провели в молчании.

Биттор не был дома более двух лет. По возвращению его ждала свадьба с Верикой, которой уже исполнилось семнадцать, и он был весь в предвкушении встречи и последующей брачной ночи.

Мисдес подозревал, что Биттор никого не любил и никогда не полюбит. Это был мрачный, жестокий молодой человек с большими амбициями. Верика представляла для него только цель, посредством которой он хотел выбиться в вожди; кроме того, она вызывала у него животную страсть. Хотя Мисдесу были понятны нравы илергетов, ему все же было жаль это прекрасное, умное, непорочное создание, коим являлась Верика.

Но вот отряд наконец-то достиг своей цели. Охрана на воротах, узнав Биттора, пропустила их без лишних вопросов, послав к вождям нарочного с предупреждением о появлении гостей.

Андобал вместе в Мандонием, как всегда, неразлучные, вышли на открытую террасу и стояли, наблюдая за прибывшими. Оба – высокие, сильные, с властными лицами, имеющими многочисленные отметины, оставленные вражеским оружием, своим видом они внушали почтение окружающим.

«Именно такие люди должны управлять непокорными кельтами», – довольно подумал Мисдес, глядя на них. Улыбнувшись, он приложил руку к груди.

– Привет тебе, Мисдес, – дружески сказал Андобал.

Вождям нравился этот пуниец. Они привыкли к нему за время его неоднократных визитов, хотя он и представлял интересы весьма опасного соседа, каким они считали Карфаген.

– Вылитый илергет! Может быть, ты решил сменить хозяина? – расплылся в улыбке Мандоний.

– Что привело тебя к нам в этот раз? – Андобал хитро прищурил правый глаз: ему была вполне ясна цель визита Мисдеса, но обычай требовал соблюдения формальностей.

– Я приветствую славных царей илергетов от имени правителя Испании Гасдрубала Баркида, и прошу принять подарки от моего господина в знак дружбы между нашими народами, – сделав легкий поклон, церемонно ответил Мисдес.

«Да, красиво сказано – правитель Испании… – подумал Андобал, наблюдая, как воины преподносят ему украшенное драгоценными камнями оружие – меч и кинжал работы карфагенских оружейников. – Нам-то он уже давно не правитель!..»

– Мы благодарны властителю Гасдрубалу за оказанную честь, – торжественно сказал он, – и рады видеть его посланника у нас в гостях. – И добавил, просияв улыбкой: – Особенно если этот посланник – ты, Мисдес!

– Приглашаем тебя отужинать с нами, – вставил Мандоний. – Сегодня, в узком кругу. А пока можешь располагаться: слуги укажут тебе покои и снабдят всем необходимым.

Мисдесу хорошо знакома особенность местных варваров – проводить все официальные встречи за едой и обильными возлияниями в надежде выведать у послов побольше. Они наивно полагали, что искусные переговорщики – обыкновенные люди, имеющие свои слабости. Но в Карфагене были свои вековые традиции дипломатии. Мисдес в течение года вел переговоры, прислушиваясь к советам писца Харидема, служившего еще Гамилькару Барке, но не являющегося носителем аристократической фамилии. Харидем научил его, как не пьянеть на пирах, как по невольным жестам и мимике определять искренность собеседника, как избегать смертельной опасности при объявлении противнику ультиматума и многому другому. Мисдес был хорошим учеником, усвоил все очень быстро, и сейчас был готов к переговорам с илергетами в любом состоянии.

Ужин проходил в ярко освещенной гостиной в доме Андобала. Впрочем, гостиной эту большую комнату можно было назвать с натяжкой – во всяком случае, по меркам Карфагена. Все указывало на то, что это жилище варваров: грубая примитивная мебель, отсутствие привычных Мисдесу украшений – мрамора, мозаики, скульптур, золотой вязи. Только не сочетаемые с интерьером дорогая греческая посуда, карфагенские украшения из слоновой кости, поделки иберских ремесленников из золота и серебра говорили о том, что это все же жилище царя.

За низким столом, у самого пола, расположились вожди и посланники. Лакомились жареной оленятиной, дичью, речной жирной рыбой и различными легкими закусками, обильно запивая все это вином.

Андобал и Мандоний не начинали разговора о делах, ожидая, когда Мисдес захмелеет, о чем усердно заботился доверенный виночерпий, не оставлявший его чашу пустой ни на мгновение. Когда, как им казалось, нужный момент настал, Андобал, вытирая руки об одежду, сказал, довольно отрыгнувшись:

– Говори же, посол, что нужно от нас славному Гасдрубалу?

– Может, вначале поблагодарим богов за славный ужин? – засмеялся Мисдес.

– Это у вас, у пунийцев, много богов, – невнятно пробубнил Мандоний, разрывая зубами большой кусок жареного мяса. – А у нас один, и тот безымянный... Он не нуждается в нашей благодарности, а требует жертв, которые мы принесем ему сегодня ночью, если переговоры пройдут удачно.

Он осклабился, обнажая крупные неровные зубы.

– Позвольте мне тоже поучаствовать, – попросил Мисдес. – Я должен отблагодарить вашего бога за то, что он свел меня с вами.

Он знал обычаи илергетов: варварские жертвоприношения отличались от принятых у цивилизованных народов. У них не было храмов, и скот резали ночью перед воротами дома, обращаясь к своему богу и водя хороводы.

Братья заулыбались, но не ответили, ожидая оглашения послания Гасдрубала

– Мой господин предлагает вам отвернуться от римлян, – наконец произнес Мисдес то, что от него ждали.

Наступило молчание. Затем Андобал снова принялся за еду, отломив бедро от куропатки.

– Зачем нам эти неприятности, – наконец осторожно ответил он, покачав головой. – Римляне сейчас очень сильны. Гней Сципион – достойный противник…

Мисдес молчал, ожидая, когда братья до конца поймут смысл его предложения. Подумав, царь продолжил:

– Илергеты не могут жить под чьей-либо чужеземной властью. – Андобал укоризненно посмотрел на Мисдеса, напоминая ему о захвате их территории Ганнибалом. – И мы докажем это римлянам... Но это будет позже…

– Карфаген готов официально извинится за недоразумения, возникавшие между илергетами и Ганнибалом, – опять вернулся к официальному тону Мисдес. В его голосе не было и намека на опьянение. – Мы готовы согласовать с вами вопрос о денежной компенсации за полученные неприятности,– добавил он.

– Деньги – это хо-ро-шо, – протянул Андобал. – Но они решают не все. На них не купишь новую молодежь – вместо той, которая сложит головы во время бунта.

Мисдес сделал вид, что не заметил сарказма.

– Римляне сейчас занимают территорию, согласованную довоенным договором, и поэтому нам не мешают, – пояснил он. – Но вам, в таком случае, придется воевать за свою свободу в одиночестве, без поддержки могущественного Карфагена. Гасдрубал же предлагает начать военные действия, объявить нас своими союзниками – тогда мы перейдем Ибер и поспешим к вам на помощь.

Мандоний, до этого молчавший, вступил в разговор:

– Как ты полагаешь, Мисдес, Сципионы получат подкрепления из Италии? Что слышно о Ганнибале?

– Ганнибал успешно перешел через Альпы, разбил римлян при Тицине и Требии, сейчас держит в страхе всю Италию. Вырезал не менее шестидесяти тысяч легионеров. Эти известия получены только что, от лазутчиков из стана римлян.

Мисдес удовлетворенно наблюдал, как вытягиваются от удивления лица вождей.

– Гасдрубал готов помочь вашему славному племени деньгами. Он гарантирует вам статус вечного союзника Карфагена. Сципионы не могут рассчитывать на значительную помощь из метрополии… – Мисдес пытался не упустить нужное мгновение. – Италии сейчас не до них: Ганнибал залил ее кровью. Мы полагаем, что момент настал.

После этих новостей переговоры пошли легче, и вскоре вожди согласились на то, чтобы поднять восстание.

Когда главный вопрос был решен, ужин продолжился в непринужденной обстановке. Обсуждали положение дел в Испании, охоту, красивых женщин.

«Вот теперь можно и захмелеть», – удовлетворенно подумал Мисдес.

– Мандоний, как поживает твоя прелестная дочь?– спросил он. – Она выросла и, наверное, стало еще прекрасней?

Мандоний покатился со смеху.

– Мисдес! Уж не хочешь ли ты стать моим зятем вместо Биттора?!

– Нет, я не могу. У меня красавица жена и двое сыновей. Но если бы я не был женат, то просил бы у тебя ее руки, – поддержал шутливый тон посланник.

– Смотри. Даже мне не удержать Биттора: он разрубит тебя пополам, если услышит твои слова, – продолжал смеяться Мандоний.

– Биттор – славный воин. Но и я кое-что могу!

– Знаем, знаем… Наслышаны о тебе, как о бесстрашном рубаке, – вмешался в разговор порядком захмелевший Андобал. – Пусть лучше сердце Биттора разобьет Верика, чем твой меч. Не нужно распрей из-за девчонок. Иначе нам не победить римлян в одиночку. Да и Гасдрубал не простит...

– Если серьезно, – сказал Мандоний, – жена рассказывала мне, что Верика проплакала три дня, когда ты уехал. Наверное, она и сейчас не находит себе места, узнав, что ты здесь. Можешь встретиться с ней, пообщаться, заодно расскажешь о подвигах Биттора. Мы не держим женщин взаперти, а ты, я верю, будешь благоразумным.

– Да. Чуть не забыл, – сказал Андобал. – Биттора мы собираемся послать к авсетанам. Получается, к вам он не вернется. Останется в племени.

Подмигнув Мисдесу, он иронично добавил:

– Так что пополам разрубить тебя будет некому…

Застолье продолжалось. Появились музыканты, устроившие невообразимый гам, каким посчитал Мисдес исполняемую ими музыку.

Он позволил себе расслабиться и отдыхал душой и телом от тяжелой и опасной дороги. Миссия была выполнена, но из всех сидящих за столом только ему было известно: договоренность в действительности, односторонняя. Гасдрубал, побудив илергетов к восстанию, не собирался приходить к ним на помощь. Его целью была Италия, куда он стремился попасть, чтобы помочь Ганнибалу, а илергеты должны связать силы римлян и не дать им помешать осуществлению задуманного карфагенянами плана. Они слишком наивны; слово «свобода» туманит их разум. Илергетам суждено стать разменной монетой в игре двух великих держав.

Мисдесу их было искренне жаль, но это – всего лишь большая политика, в которой эмоции значения не имеют...

* * *

Испания, военный лагерь римлян, 217 г. до н. э.

Тиберий Фонтей отдыхал в своей палатке, установленной слева от претория[19]. В этом самом оживленном месте лагеря ему не удавалось полностью погрузиться в свои мысли - нахлынувшие воспоминания обрывались, возвращая Тиберия к реальности.

Разбитый Публием Сципионом в нескольких милях от реки Ибер, на южном склоне самого высокого холма, лагерь жил своей повседневной жизнью. Голоса, крики центурионов, топот марширующих караулов, бряцание оружия и доспехов – эти неизбежные звуки военной жизни слышались отовсюду и повсеместно, мешая легату сосредоточиться.

День прошел как всегда, и не отличался от других походных будней. В последнее время стычек с пунийцами не было. Публий ждал подхода армии брата, Гнея, который закончил с бунтующими илергетами – разгромил их, обложил непосильной данью и взял новых заложников. Теперь их армии должны соединиться, чтобы не дать Гасдрубалу перейти Ибер и прорваться в измотанную войной Италию на помощь Ганнибалу. Два Сципиона всеми силами старались не позволить двум Баркидам разорить свою родину.

Фонтей и Корнелий Сципион в Италии испытали на себе в полной мере силу карфагенского оружия. Оставалось надеяться, что остальные Баркиды не такие, как Ганнибал, а римляне проиграли битвы, но не проиграют войну.

Тиберию после долгого дня требовалось время для отдыха и восстановления сил: раны все еще беспокоили его. Он прибыл в Испанию недавно вместе с армией Корнелия Сципиона для помощи легионам Гнея.

Фонтей выжил в битве при Требии, где при прорыве пунийских порядков галльские мечи глубоко рассекли ему плечо и голень. Залечив раны, он продолжил войну здесь.

Срок его нахождения в должности военного трибуна истек. В Испанию Тиберий прибыл в качестве легата[20], командира легиона.

Пытаясь отвлечься от лагерных звуков, он вспомнил, как, раненый, отлеживался на своей вилле на морском побережье в обществе красавицы жены Домициллы и двухлетнего сына – Тиберия.

Фонтей рвался в бой, но раны были очень опасными. Он боялся, что не встанет на ноги до отбытия Сципиона в Испанию. Сенат заочно утвердил его кандидатуру в качестве легата, но, на всякий случай, утвердив и запасную – сенатора Гая Рекса.

Но он выздоровел. Фонтей обладал отменным здоровьем: на нем все заживало как на собаке. Чего не скажешь о его сыне, который беспрерывно болел, унаследовав от Домициллы слабое здоровье. Маленький Тиберий практически не выходил из дома. Хилого и чахнущего малыша легат никому не показывал – боялся сглаза. Никто из друзей, соседей, дальних родственников не видел сына Фонтея. Никто не знал, на кого он похож – на него или Домициллу.

С момента своего рождения Тиберий Младший жил с матерью на морском побережье в окружении врачей и немногих преданных рабов. Он ни разу не выезжал в Рим. Но появление Ганнибала в Италии сделало проживание вне крепостных стен опасным. Домицилла получила от Фонтея строгое указание: при малейших слухах о приближении пунийцев сразу переехать в цитадель Анция, расположенного в трех милях от виллы. Об этом же был предупрежден и начальник гарнизона.

Тиберий Младший – поздний и единственный ребенок легата. Фонтей никак не мог заиметь детей и развелся из-за этого с первой женой. Домицилла только через три года после заключения брака родила ему сына – единственного наследника и продолжателя рода Фонтеев. Поэтому легат холил его и лелеял, надеясь все же, что тот поправит свое здоровье, дыша целебным морским воздухом.

Сейчас, вдалеке от дома, мысли легата рвались в Италию, к сыну. Но расслабляться он позволял себе только вечером, когда оставался наедине со своими думами. В остальное время Фонтей был строгим и требовательным командиром. Трудно найти среди старших офицеров похожего служаку, столь фанатично преданного своему делу. Сципион доверял ему безгранично, солдаты уважали, а враги боялись.

Фонтею повезло, что старшим центурионом его первой манипулы назначили Тита Юния, с которым они вместе прорвались из окружения при Требии. Это тяжелое для Рима поражение сблизило их. Оба понимали: благодаря хладнокровию, проявленному ими в тот момент, Рим сберег четвертую часть своей армии, участвовавшей в этой резне, а это в свою очередь сберегло их собственные жизни.

Их дружбе не мешало цензовое различие: легат был из семьи потомственных сенаторов (хотя и «заднескамеечников»), Юний – сын среднего землевладельца. Они часто беседовали, рассказывая друг другу о своих семьях, обсуждая невзгоды родины, свалившиеся на нее с приходом проклятых пунийцев. Свидетели многочисленных смертей своих товарищей, жестокого истребления римских граждан, Фонтей и Юний ненавидели карфагенян всем сердцем. Желали смерти им и их близким, разорения их домам.

Тита без натяжек можно было считать эталоном римского солдата и младшего командира. Фонтей всецело полагался на него и никогда не перепроверял, верно ли выполняются приказы.

Так уж повелось, что центурионы являлись костяком римской армии. Любой полководец будет больше сожалеть о гибели хорошего центуриона, чем о потере военного трибуна. Их знания, передаваемые от одних к другим, постоянно совершенствовались, а накопленный веками опыт был бесценным. Сотня центурионов могла в короткие сроки подготовить из гражданского люда, никогда не державшего в руках оружие, непобедимое войско. Они были высокопрофессиональными военными, гордостью армии и Рима.

Военных же трибунов избирали ежегодно. Обычно ими становились дети сенаторов, которым надо было делать карьеру, а любая карьера в Риме начиналась с армии.

Фонтей не был карьеристом, не жаждал магистратских должностей, но службу любил и собирался воевать до тех пор, пока рука держит меч. По ряду причин он слишком поздно стал военным трибуном, и его столь скорое назначение легатом скорее исключением, чем правило. Легатами обычно становились более опытные военачальники, прошедшие через преторские[21] либо консульские должности, способные заменить полководца. Но кандидатуру Фонтея, получившего венок[22] за спасение легиона, показавшего на этой войне талант и отвагу, Сенат одобрил без колебаний.

Шум, раздавшийся за пределами палатки, снова отвлек легата от дум. Легионы Гнея прибыли и входили в лагерь.

Фонтей поднялся и вышел посмотреть на них, а заодно поприветствовать многочисленных знакомых, которые появились у него в Испании. Вдали от родины связь с земляками становится прочнее. Помимо его друзей, здесь находились и дальние родственники.

Армии братьев Сципионов действовали на территории Испании порознь, но иногда объединялись для решения каких-либо важных задач. Вот и сейчас перед ними стояла особая задача: не дать карфагенянам уйти на помощь Ганнибалу и этим спасти Рим от разорения.

Войска Гасдрубала представляли собой грозную силу: у него были закаленные в боях с испанскими племенами ливийцы, иберы, наемники-кельты, африканская и нумидийская конница, а еще вселяющие ужас слоны. Но эти войска, одержавшие немало побед над испанцами, ни разу не встречались с римскими легионами. На это и уповали Сципионы. На это уповал и Фонтей…

До настоящего времени римляне удерживали Гасдрубала в Испании, нападая на его здешних союзников. Гасдрубал вынужден был отзываться на призывы вождей племен во избежание их перехода к противнику. И в этот раз он шел спасать очередной союзнический город, осаждаемый Гнеем. Но это была западня, подготовленная Сципионами: при приближении Гасдрубала Гней снял осаду и двинулся на соединение с братом.

И сейчас они ждали Гасдрубала в этом лагере, надеясь заставить пунийца принять бой.

Фонтей располагал сведениями, что битва случится завтра; легионам Гнея дадут отдохнуть только одну ночь. Поспешность сейчас необходима как никогда. Но предстоящая сеча его нисколько не тревожила. Это будет лишь завтра, а сейчас можно пообщаться с земляками, узнать последние новости, а потом их, старших офицеров, пригласят на военный совет в шатер Сципиона.

На следующий день римлян подняли и накормили довольно рано. Утро только зачиналось, когда все трубачи собрались на претории и дали сигнал к построению армии.

Выстроенные легионы, как всегда, выглядели безукоризненно: начищенные доспехи, отражающие блики восходящего солнца, сверкающие посеребренные шлемы и поножи центурионов, колыхающиеся плюмажи офицеров, взмывающие ввысь штандарты и значки манипул, идеально ровный строй из красных плащей и щитов – все это восхищало и радовало глаз Корнелия, гарцующего перед строем на стройном гнедом рысаке.

Он любовался великолепием своего войска и пытался продлить наслаждение зрелищем.

Наконец, Сципион осадил коня и, еще раз гордо окинув взглядом бескрайние шеренги, зычно обратился к армии:

– Соотечественники! Сограждане! Союзники Рима!

Его голос звучал необычайно громко и далеко разносился по равнине, сразу ставшей необычно беззвучной. Казалось, даже птицы прекратили приветствовать восходящее солнце и вслушивались в слова полководца.

– Мы прибыли в эту страну не с совсем обычной миссией. Риму нужны новые земли для процветания Республики, ему надо показать свое могущество покоренным народам, чтобы удерживать их в повиновении. Это являлось необходимостью, когда в нашем отечестве царил мир. Рим вел свои войны на чужих землях, демонстрируя силу оружия и гордость римского духа. Но сейчас все изменилось. Наша земля истерзана войной, наши поля истоптаны вражескими сандалиями, пунийцы убивают наших детей и насилуют наших женщин. В трех милях отсюда стоят родственники и соплеменники тех, кто творит эти злодеяния. Они жаждут участвовать в этих бесчинствах.

Сципион повернул пляшущего в нетерпении коня в другую сторону и сделал широкий жест, чтобы показать: его призыв обращен ко всем.

– Помните! Любой из них может стать тем, кто войдет в ваш дом, заберет ваш урожай и вырежет вашу семью! Их дома далеко отсюда, им ничего не угрожает. Поэтому они не боятся возмездия. Мы здесь для того, чтобы остановить врага, не дать соединится с убийцами и грабителями, ведомыми вероломным Ганнибалом. Только от вас, от вашего мужества, зависит, будет ли Рим существовать как государство или мы падем, а наши родные станут бессловесными рабами. Загоним этих варваров в их конуры и спасем Италию! Слава Риму! Слава Сенату и народу Рима!

Когда Корнелий закончил, армия взорвалась криками. Лица солдат выражали мужество и решимость во что бы то ни стало победить ненавистных пунийцев и защитить свою истерзанную войной родину.

* * *

Уже пять дней обе противоборствующие армии стояли на реке Ибер, но пока ничего серьезного не происходило. Случались мелкие стычки, но до рукопашной дело не доходило. Со стороны карфагенян в них участвовали в основном нумидийцы, со стороны римлян – велиты. Враги закидывали друг друга дротиками, стрелами и поспешно расходились, не вступая в битву.

Сейчас Мисдес с Гасдрубалом объезжали карфагенский лагерь.

Вечер плавно переходил в ночь, но Гасдрубалу спать не хотелось. Поэтому он и предложил Мисдесу эту позднюю прогулку.

В лагере тоже не спали. Солдаты собирались возле больших костров и тревожно переговаривались на разных языках.

В темноте никто не узнавал полководца. Он прислушивался к разговорам и наблюдал за происходящим у костров. Мисдес переводил ему услышанную испанскую речь, а ливийскую и нумидийскую Гасдрубал понимал сам.

Он сразу отметил, что всеобщее напряжение, царившее в последнее время среди его воинов, не спадало. Поэтому-то он и не решался дать сражение Сципионам. Боевой дух армии - слишком низок. Напрасно командиры пытались увещевать солдат, обещая им легкую победу и быстрый переход в Италию, где всех ожидают слава и богатство. Гасдрубал видел, что все их усилия тщетны.

Баркид выглядел угрюмым. Его лоб покрыли морщины от тяжких дум, глаза задумчиво глядели в пустоту ночи. Преданный конь, похоже, угадывал настроение хозяина и шагал молча и неторопливо, опуская с каждым шагом голову к земле.

Мисдес пытался как-то расшевелись полководца - ему совершенно не нравилось его настроение.

– Скоро мы обнимем своих братьев, Гасдрубал, – делано беззаботным тоном говорил он. – Наше прибытие ускорит агонию Рима. Представляешь, какая это будет встреча! Одни в Италии будут петь от счастья, а другие – рвать на себе волосы.

– Согласен. Встреча будет долгожданная, а для римлян ее итог станет смертельным, – пытаясь улыбнуться, ответил Гасдрубал.

Они опять замолчали: обоим было ясно, что разговор в подобном приподнятом тоне не клеится. Гасдрубал решил высказаться откровенно.

– Мисдес, я доверяю тебе как брату, поэтому могу сказать прямо: у меня скверное предчувствие. – Он тяжело вздохнул и продолжил уже совсем мрачно: – Я видел плохой сон, который даже не хочу пересказывать. Мне кажется … нам не удастся пройти через римлян…

Мисдес внимательно посмотрел на него. «Я тоже так думаю», – хотелось крикнуть ему, однако сказал он другое:

– Не раскисай, Гасдрубал. Сон – всегда просто сон. Боги на нашей стороне. Мелькарт не даст римлянам ни одного шанса! Они страшатся нас: великий Ганнибал научил их этому. Консульство Корнелия Сципиона прошло под знаком тяжких поражений римлян от Карфагена. Теперь этот бывший консул стоит перед нами, и список поражений будет продолжен...

– С Ганнибалом ушли лучшие войска, – перебил его Гасдрубал. – Ты посмотри, кто у нас остался. Ненадежные кельтиберы, которые, как мне доносят, постоянно смотрят в сторону дома, да прибывшие недавно нумидийцы, набранные из различного отребья, потому что их лучшие воины остались в Африке. Ведь и царь Восточной Нумидии Гала, и царь Западной – Сифакс, которые точат мечи друг на друга и готовятся к войне, сейчас сами нуждаются в хороших солдатах.

– У нас есть настоящая карфагенская пехота, – возразил Мисдес. – Ее не было даже у Ганнибала …

– Карфагенская пехота … карфагенская пехота, – угрюмо передразнил его Гасдрубал. – Это еще не пехота, а неумелая молодежь, пусть и воодушевленная успехами Ганнибала, но не видевшая настоящей войны. Я уверен – они будут драться, как львы. Но хватит ли у них умения противостоять опыту легионеров? Я надеялся, что мы проскользнем мимо Сципионов и сможем уйти за Ибер... Воины привыкнут к войне, сражаясь по дороге с варварами, а в Италии будут распределены между ветеранами брата.

Какое-то время они снова ехали молча. Гасдрубала по-прежнему одолевали мрачные мысли. Все же он встряхнулся, и, пересилив себя, уверенно произнес:

– Не думай плохого, Мисдес! Я не робею и не падаю духом. Завтра на поле боя никто и не заподозрит о моей сегодняшней слабости. Однако надо реально смотреть на то, что преподносят нам боги.

– Вот таким мне приятней тебя видеть! – воскликнул Мисдес. – Все знают, что ты сполна обладаешь мужеством воина и талантом полководца. И враг завтра это увидит!

На самом деле Мисдесу было тоже не по себе и его тоже одолевали скверные предчувствия. Отправляясь в поход, он попрощался с Аришат, которая не плакала, как это обычно случалось перед долгой разлукой, а лишь сказала, обхватив его шею своими нежными руками:

– Мисдес, я уверена – мы скоро увидимся! Я привыкла к твоим частым отлучкам и уже почти не переживаю за тебя. Я знаю: тебя хранит Тиннит. Она услышала мои молитвы и призвала меня, когда ты лежал тяжелораненый. Она помогла тебе выжить. Она защитила тебя тогда, защитит и теперь. Так что возвращайся скорее домой, любимый!..

Эти слова жены не выходили из его головы. Но он не стал рассказывать об этом Гасдрубалу, чтобы не ухудшать его и так неважное состояние духа.

Рано утром войска подняли по тревоге. Был отдан приказ плотно поесть и выступать по сигналу.

Гасдрубал созвал командиров у себя для окончательного уточнения плана сражения. В армии было много испанцев, которым Гасдрубал не доверял до конца, и поэтому расстановка сил разъяснялась на походном столике, с которого только что убрали еду – полководец как бы просто пригласил ближайших соратников на завтрак.

Вскоре армия выступила на равнину между лагерями и встала, показывая врагу готовность принять бой.

В центре большой неорганизованной массой топтались испанцы, выстроенные карфагенскими командирами в некое подобие рядов. На правом фланге стояли отряды карфагенской пехоты, которыми командовал Мисдес. На левом – немногочисленные ливийцы из числа оставленных Ганнибалом, усиленные легковооруженными иберийскими наемниками. Нумидийская конница и слоны разместились рядом с пехотой Мисдеса. Наемные кельтиберийские всадники – возле ливийцев.

Гасдрубал не напрасно ждал Сципионов: те сразу приняли вызов.

Римские легионы вышли на огромное поле и стали строиться в обычный для себя порядок: три ряда манипул и конница по флангам.

Легион Тиберия Фонтея стоял напротив карфагенской пехоты Мисдеса. Хотя расстояние между ними было достаточно большим, и Фонтей не различал напряженных лиц молодых пунийцев, однако он интуитивно чувствовал: это новобранцы, они боятся грядущего боя.

Его же бойцы были полны решимости. Им не терпелось отомстить за родную поруганную землю и гибель боевых товарищей в Италии.

Раздался сигнал боевой трубы, подхваченный горнами манипул, и легионы центра, прикрывшись стеной щитов, двинулись в атаку.

Первыми шли манипулы гастатов – по шесть шеренг в двадцать рядов молодых, отчаянных римлян, которым нужно было набираться военного опыта и привыкать к войне. Между манипулами оставили проходы для велитов, которые забрасывали врага дротиками и камнями из пращей.

Крики центурионов здесь слышались чаще всего: молодых нужно поучать и оберегать от смертельных ошибок.

– Держать строй! Выше щиты!.. – надрывался Вибий Алиен – боевой товарищ Тита Юния по Требии, дослужившийся в Испании до центуриона гастатов. Он был чрезвычайно горд своей новой должностью и старался показать, что не зря ему доверили символ центуриона, виноградную лозу – розгу, которую он постоянно пускал в дело.

– Ты куда смотришь, сын осла! – орал он, замахиваясь лозой на молодого гастата, вскинувшего взгляд куда-то в небо. – Хочешь, чтобы балеарский камень заехал тебе между глаз?!

За гастатами, на расстоянии ста шагов, шли принципы – опытные воины, прошедшие через горнило множества сражений, готовые прийти на помощь своим молодым товарищам.

Последними неторопливо маршировали триарии – заслуженные ветераны, элита легиона, они не чеканили шаг и не нуждались в понукании центурионов.

Тит Юний, старший центурион первой манипулы триариев, не давал никаких указаний своим подчиненным. Но он, как центурион «первого копья», постоянно наблюдал за всем легионом. «Молодец Вибий, – одобрительно подумал Юний, услышав ругательства приятеля. – Быть ему когда-нибудь на моем месте!» Пока все шло как надо: легион был готов вступить в схватку.

– Труби: метнуть копья! – крикнул центурион трубачу легиона. Прозвучали дублирующие сигналы горнов, гастаты задержали шаг и с силой метнули пилумы во врага.

Стоящие в центре армии Гасдрубала испанцы прикрылись щитами. Потерь среди них не было, но щиты стали бесполезными: пилумы глубоко застряли в них, потянув своей тяжестью вниз.

Неожиданно для римлян (и еще более неожиданно для Гасдрубала) первые ряды испанцев, побросав щиты, обратились в бегство. Нет, они не были трусами, однако атака римлян стала для них веской причиной для того, чтобы покинуть поле боя и не уходить с Гасдрубалом в далекую и совершенно ненужную им Италию. Напрасно карфагенские командиры метались между бегущими, пытаясь повернуть их обратно: испанцы удирали как зайцы, бросая оружие и доспехи.

Однако оставшиеся верными Гасдрубалу ливийцы и карфагеняне успели охватить римское войско с флангов. Закипела настоящая битва.

Триарии Юния, которым полагалось вступать в бой последними, и то только в крайнем случае, вынуждены вступить в схватку ранее гастатов и принципов.

Мисдес умело командовал правым флангом. После удачно проведенной атаки карфагеняне воодушевились. Бой с римлянами шел на равных. Солдатам Мисдеса удалось расшатать строй манипул: все перемешалось, битва превратилась в отдельные поединки.

Мисдес метался на коне между рядов и подбадривал воинов. Молодые карфагеняне, хотя и не имели сколько-нибудь значительного боевого опыта, но сражались достойно. Отпрыски знатных родов, решившие поменять торговое ремесло на воинскую славу, они недавно прибыли в Испанию под впечатлением побед Ганнибала, и мечтали когда-нибудь войти в поверженный Рим. Ветераны, оставшиеся с Гасдрубалом для подготовки новобранцев, вполне сносно обучили их тонкостям ведения боя. И сейчас молодежь доказывала, что не зря провела столько времени в тренировочных лагерях под Новым Карфагеном.

Заметив рослого римлянина, который, как и он, с высоты своего коня отдавал приказы, Мисдес стал пробиваться к нему. За ним последовали охранявшие его два воина «священного круга». Мисдесу удалось приблизиться к римлянину, тем более что тот (а это был Тиберий Фонтей) не стал уклоняться и двинулся навстречу, приняв вызов.

Центурион Тит Юний, находившийся возле легата, заметив, что карфагенянин пытается вступить в поединок с Фонтеем, атаковал телохранителей Мисдеса и стал теснить их, ловко орудуя двумя короткими мечами. Он одинаково хорошо владел обеими руками, и воины «священного круга» постепенно начали отступать.

Мисдес и Фонтей столкнулись лицом к лицу. Они были чем-то похожи: оба сильные, опытные, умелые в ведении рукопашного боя, мастерски владеющие оружием. Даже кони у них были приблизительно одного роста. Первая сшибка не принесла преимущества никому.

Никто не вмешивался в этот бой. Впрочем, приблизиться к двум всадникам мешали Юний и охрана Мисдеса, которые отчаянно бились друг с другом.

Удары, наносимые Мисдесом и Тиберием, не достигали цели. И тот и другой либо искусно уклонялись от выпада противника, либо прикрывались небольшими круглыми щитами. Мечи выбивали искры, а пляшущие кони не давали нанести точный удар в незащищенную часть тела. Бойцы уже начинали выдыхаться, когда конь легата, в круп которому угодил чей-то дротик, рванулся в сторону.

Фонтей попытался удержать равновесие, открылся и тут же получил сильный удар в голову. Шлем легата съехал в сторону, но удержался на ремешках- это спасло Тиберия от следующего удара, который мог стать смертельным. Скользнув по гребню шлема, острая фальката Мисдеса отрубила Фонтею правое ухо и рассекла щеку. Удар был настолько сильным, что выбил легата из седла, и он упал под ноги сражающимся.

Римляне бросились вперед, пытаясь спасти своего командира. Подхваченный с одной стороны Титом Юнием, а с другой центурионом Квинтом Статорием, легат отступил в тыл манипулы.

Воодушевленные карфагеняне с победными криками стали теснить врага. Один из телохранителей протянул Мисдесу обороненный легатом золотой браслет с выгравированной на нем головой волка.

– Командир, это ваш трофей, – с восхищением сказал он.

Мисдес взглянул мельком на золотое украшение и произнес:

– Его нашел ты. Значит, он твой. Но после боя я выкуплю его у тебя. На память.

Не задерживаясь более, Мисдес поскакал к дальнему флангу, где ситуация стала меняться не в пользу карфагенян: римляне перестроились и начали теснить противника, загоняя в редкий кустарник, который мешал построению в фалангу.

То же самое происходило и на левом фланге. Римляне отбили атаку ливийцев и теперь стали теснить врага по всему фронту.

Очередной неприятностью для Гасдрубала стала бегство нумидийской конницы, которая даже не стала вступать в битву, а ринулась следом за сбежавшими испанцами.