Ганнибал. Начало великого пути

В том, что выпало на долю и римлян, и карфагенян,

были вина и воля одного человека – Ганнибала.

Полибий

Испания, военный лагерь карфагенян, 220 г. до н.э.

– Лови его! Стой, сын шакала!..

Послышался топот бегущих ног, неожиданный глухой вскрик, а за ним - громкий протяжный стон, сменившийся хрипом.

В кожаной палатке было тепло и уютно, но Мисдес, хотя и с неохотой, все же поднялся и вышел. Света неполной луны хватило, чтобы он смог разглядеть футах в семидесяти от себя лежащего в луже крови воина в ливийских доспехах.

Мисдес быстрым шагом подошел к нему и, наклонившись, спросил:

– Ты как? Живой?

Воин не отвечал. Изо рта его доносились неестественные звуки: булькающий хрип, перемежаемый свистящим дыханием. На губах показалась кровавая пена, обильно стекавшая на подбородок. Присмотревшись, Мисдес заметил причину всего этого – потертая коричневая рукоятка кинжала, аккуратно воткнутого в правую часть шеи, сливалась по цвету с кожаными доспехами раненого.

Странно, недоуменно подумал Мисдес. Ливийский кинжал?!..

Перед ним из ночи неожиданно выступил рослый боец с обнаженным мечом в руке. Задыхаясь от быстрого бега, он с трудом вымолвил:

– Это уже третий…

– Кто это сделал? – нахмурив брови, грозно спросил Мисдес. – Вы что, ливийцы, перепились и режете друг друга?!

– Нет, командир. Это дело рук Авара – сына вождя ваккеев, – кое-как отдышавшись, вымолвил ливиец.

– Тот, которого взяли в плен в Арбокале?

– Да, – кивнул воин.

– Но он же под усиленной стражей!

– Был. Всех перерезал и, как видишь, убежал…

– В погоню, быстро! – скомандовал Мисдес. – Потом объяснишь, как все было…

Они побежали в наиболее тихую в это ночное время правую часть лагеря, где расположились союзные Ганнибалу испанцы – скорее всего, беглец скрылся там. И не ошиблись: вскоре вдали послышался удаляющийся конский топот.

– Уходит! Украл лошадь… Подлый шакал! – заскрипел зубами от злости ливиец.

Мисдес не ответил. Осмотревшись, он вскочил на неоседланного коня, который, оставленный своим хозяином около палатки, спокойно щипал жухлую осеннюю траву. Великолепный наездник, Мисдес не нуждался в седле. Сильно ткнув гнедого сапогами в бока, он пустил его в галоп в сторону удаляющегося топота. Интуитивно ориентируясь, нашел нужное направление, и вскоре впереди показался силуэт всадника – тот мчался во весь опор, припав к шее лошади. Конь под Мисдесом оказался более проворным – расстояние между ними сокращалось.

До беглеца оставалось не более сорока футов, когда Мисдес окликнул его по -кельтиберийски:

– Если ты мужчина, остановись и прими бой!

Ваккей не отвечал, но Мисдес знал: Авар понимает его – языки кельтиберов и ваккеев схожи.

Он крикнул громче:

– Авар, я один! Ты будешь навсегда опозорен среди воинов, если станет известно, что ты уклонился от вызова и удрал, как трусливый заяц, от одного противника…

Эти слова возымели действие – конь ваккея, руководимый умелой рукой седока, стал замедлять бег. Круто развернувшись, беглец пустил его в сторону карфагенянина.

Мисдес тоже осадил коня и ждал нападения, которое последовало моментально. Авар размахивал ливийским мечом – вероятно, принадлежавшим убитому около палатки воину. Причем меч он держал в левой руке.

Мисдес крепко сжал рукоятку иберийской фалькаты[4], к которой привык в Испании, и ринулся на ваккея.

– Подлый карфагенянин! – прорычал тот. – Я убью тебя как бешеную собаку!

– Попробуй, – хладнокровно ответил Мисдес. Он, мастер боя на мечах, не знал себе в этом деле равных и был уверен в исходе поединка.

Бойцы сшиблись, но безрезультатно: мечи выбили искры, полыхнувшие в ночи, и пляшущие кони развели противников в стороны.

Внезапно Авар сделал резкое движение свободной правой рукой, и в лицо Мисдесу полетел мельчайший песок, который почему-то необычно сильно обжег глаза. Хлынули слезы, и Мисдес начал беспрерывно моргать. Сознание слегка помутилось. Увернувшись от удара меча Авара, он затряс головой, пытаясь прийти в себя. Ничто не помогало: жжение не проходило, а текущие ручьем слезы мешали видеть противника.

Авар громко расхохотался и, не причинив карфагенянину вреда, круто развернул коня и исчез в ночи.

«Ушел…» – с горечью подумал Мисдес, скрипя зубами от бессилия.

Вскоре послышался топот лошадей, крики, и из темноты вылетело несколько всадников. В одном из них он узнал ливийца, помогавшего искать молодого сына вождя.

– Командир, стой спокойно! – крикнул ливиец, доставая небольшой бурдюк. – Промой быстрей глаза, иначе будет поздно!

Он проворно лил воду Мисдесу на руки, а пока тот тер лицо, беспрерывно говорил:

– Как мне сказал по дороге один из наших испанцев, это измельченные сушеные цветы, растущие высоко в горах, перемешанные с мельчайшим песком. Такую смесь применяют ваккеи для ослепления противника. Наверное, Авар держал несколько маленьких свертков в сапогах. Он ослепил охранника и зарезал его же собственным ножом. Второму метнул нож в горло. Так же убил и третьего. Надо признать, отчаянный парень этот ваккей!

Ливиец цокнул языком, восхищаясь молодым врагом.

После интенсивного промывания Мисдесу стало легче, но горечь оттого, что двадцатилетний мальчишка обвел его вокруг пальца, да к тому же убил трех его бойцов, не уходила.

А что скажет Ганнибал, когда узнает, что столь важный пленник сбежал и, скорее всего, примется подбивать другие племена напасть карфагенян, возвращающихся из похода?

Об этом Мисдесу не хотелось и думать …

* * *

Испания, Карпетания, 220 г. до н.э.

Вышагивающие по равнине воины мерзли от пронизывающего северного ветра: осеннее солнце Испании светило очень ярко, но тепла не приносило. Всю ночь шел обильный дождь, закончившись под утро, он сделал равнину труднопроходимой. Каждый шаг давался с трудом – ноги солдат увязали в разбухшей от воды земле.

Мисдесу было неуютно здесь в это время года. Осень Испании и осень его родного Карфагена схожи лишь названиями – более ничем. Это непохожесть забавляла его, но еще сильнее огорчала.

В сознании Мисдеса осень – это великолепная теплая, солнечная погода, как на его любимой родине. В эту пору карфагеняне отдыхают от порядком надоевшего летнего зноя, и уже не прячутся от палящего солнца, а наслаждаются освежающим морским бризом. Осень позволяет им активней заниматься своими бесконечными делами, доказывая всем, что не напрасно финикийцев считают самыми предприимчивыми в мире.

Мисдес, с рождения создавший свое представление об осени – именно о карфагенской осени! – не мог серьезно воспринимать то, что творилось с погодой сейчас. Разве это осень? Холодно, зябко, промозгло – бр-р, настоящая зима!

Его старшие боевые товарищи, прибывшие сюда с легендарным Гамилькаром Баркой, семнадцать лет воевали в этой мрачной стране. Они не могли уже и вспомнить, какова она – карфагенская осень...

Воспоминания Мисдеса были еще свежи: не прошло и двух лет, как он покинул родину. Он с тоской вспоминал теплый климат Карфагена, ласковое солнце, согревающее своими лучами и дающее ощущение восторга от великолепного осеннего дня.

Вместе с воспоминаниями приходили и неизбежные мысли о семье – об отце, матери, брате, сестрах... и о молодой жене, любовь которой Мисдес так и не успел вкусить: сразу после свадьбы Совет отправил его в эту проклятую страну вместе с Ганнибалом.

Аришат, так звали его красавицу жену, до четырнадцати лет жила в доме своего отца, сенатора Адонибала.

Сейчас ей шестнадцать. Она уже два года живет в отчем доме Мисдеса, под бдительным присмотром Гамилькона – его отца, боэтарха ливийских колоний[5], а в прошлом боевого товарища Гамилькара Барки.

Из тех редких писем, что Мисдес получал с родины, будучи на зимовках в Новом Карфагене, – надо же когда-то отдыхать беспокойному Ганнибалу от бесконечных походов! – он узнавал, что Аришат стала еще прекраснее, и тосковал по ней, что не пристало настоящему воину. Мисдес скрывал от всех свои мысли, боясь стать объектом насмешек, а на людях презрительно относился к слабому полу, всем своим видом показывая: женщины нужны мужчинам только для удовлетворения похоти и продолжения рода.

Но желание увидеть Аришат день ото дня становилось все сильней и уже не зависело от него…

Их брак был заключен отцами влиятельных семейств – как принято в Карфагене, по расчету. Но они полюбили друг друга с первого взгляда. Он точно знал: практичные карфагеняне не могут так любить. Да что там карфагеняне! Никто в мире так не может любить! Так не бывает! Его чувства к Аришат никогда не остынут! Их бесконечная нежность друг к другу может сравниться только с чувствами героев мифов и легенд, неоднократно пересказанных ему учителем - греческим рабом Пелагоном.

Старый Гамилькон игнорировал карфагенский закон, запрещающий учить язык эллинов: Мисдес вырос достаточно образованным юношей и знал греческий, звучавший в те времена повсюду – от Испании до Индии.

Подражая отцу, Мисдес выбрал карьеру военного. Он стал командиром. Хорошим командиром!

Сейчас войско, в котором он командует конницей, возвращается с богатой добычей из похода на ваккеев, где удачливый Ганнибал захватил их важнейшие города – Германдику и Арбокалу.

Бесконечная вереница воинов, отягощенная обозом, движется медленно, чтобы не растягиваться на неспокойной территории карпетанов, и иметь возможность быстрого построения в случае внезапной атаки.

Тон движению создают боевые слоны – обученные гигантские машины смерти; они плавно раскачиваются в своих кожаных доспехах, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Слоны страшны и ужасны для испанцев, никогда не сталкивавшихся со столь грозным и необычным противником. Движущееся по мокрой равнине войско подстраивается под огромных животных, чувствуя себя защищенными в их обществе. Но среди солдат только африканцы знают: испуганный или взбешенный слон одинаково опасен, как для чужих, так и для своих.

За слонами вышагивает пехота, состоящая из наемников различных народностей и национальностей. Вот ливийцы, одетые большей частью в добротные железные доспехи, но с кожаными шлемами на головах. Они вооружены девятифутовыми[6] копьями, круглыми щитами со вставленными в центр круглыми же дисками, длинными кинжалами. В случае необходимости ливийцы формируют неприступную фалангу македонского типа. Эти бойцы – самые надежные в войске Ганнибала, так как наносят врагу наибольший урон.

За ними идут местные наемники – кельты и иберы. Они вооружены топорами, короткими обоюдоострыми мечами, тяжелыми дротиками и овальными щитами. Даже если взять во внимание их относительную ненадежность, испанцы весьма эффективны и профессиональны в бою.

Последними маршируют легко одетые – и потому самые мерзнущие сейчас – жители Балеарских островов, знаменитые пращники, славящиеся своим умением метать тяжелые камни. Каждый из солдат имеет не менее пяти пращ. Самые любимые повязаны на голову в виде повязки. Они обучались своему искусству с детства, впитав азы с молоком матери. Рассказывают, что дети балеарцев не получают еду, пока не собьют точным попаданием шест с насаженным на верхушку хлебом.

Впереди пехотинцев движется конница Мисдеса – опытные мавританцы в кожаных доспехах с вшитыми в них железными пластинами; легковооруженные нумидийцы с колчанами, полными дротиков; наемники из местных полупокоренных племен кельтиберов, вооруженные кривыми саблями и железными копьями.

Карфагенян в войске Ганнибала не очень много. Они составляют элиту армии, ее офицерский корпус. Старшие офицеры входят в «совет лагеря». Некоторые из них – члены Сената, через которых Республика контролирует своих полководцев.

Мисдес монотонно покачивается на рослом коне буланой масти. Тот шагает неторопливо, но высоко держит морду, окутанную густой гривой. Седок не досаждает коню: Мисдес не слишком тяжел, не сковывает движения и в седле держится уверенно.

Все, кто когда либо видел Мисдеса, подмечали, что это довольно красивый мужчина. Он и правда хорош собой: крепыш среднего роста, с прямым правильным носом, выразительными карими глазами, волевым подбородком и щегольской, аккуратно подстриженной бородой.

Мисдес едет рядом с Целеем – молодым офицером, недавно прибывшим на службу к Ганнибалу, но уже зарекомендовавшим себя бесстрашным воином и умелым командиром. Это его помощник и командир нумидийских всадников, бесполезных в качестве ударной силы, но превосходных застрельщиков и преследователей отступающего противника.

Нумидийцы не используют ни удил, ни поводьев, ездят без седел и умеют на полном скаку перепрыгивать с одного коня на другого. Они не пользуются доспехами, а защищаются маленькими круглыми щитами. Эти их качества вначале поражали Мисдеса, но сейчас он привык и даже многое перенял у подчиненных.

Целей не в меру любопытен и всегда досаждает Мисдесу своими расспросами.

– Скажи, командир, почему местные варвары не могут объединиться и дать нам достойный отпор? Они же так воинственны и многочисленны!

– Целей, ты находишься здесь недавно и еще не знаешь особенностей этой страны. Для тебя все местные – одна нация, со своими языками и диалектами, которые ты все равно не понимаешь.

– Так разъясни мне, пожалуйста, – улыбнулся Целей. – Мы же никуда не торопимся?

Мисдес хитро прищурился, но не стал подшучивать над ним.

– Будь по-твоему. Слушай! – Он вздохнул и заговорил: – Как ты уже знаешь, в этой стране живут иберы. Они вполне цивилизованны, жили здесь всегда. Позже с севера вторглись кельты – отличные воины и охотники, но никудышные ремесленники. В нашей коннице полно кельтиберов – тех, кто получился в результате смешанных браков с первыми. Еще, как ты уже наслышан, на морском побережье расположены города-колонии наших предков финикийцев, крупнейший из которых, Гадес, находится на юге. На восточном побережье живут предки греков, их главный город – богатейший Сагунт.

Мисдес с удовлетворением посмотрел на Целея, как учитель смотрит на прилежного ученика, и закончил разъяснение:

– Так вот, молодой человек, всех их мы называем одним словом – «испанцы».

Он умолк, но молчал и Целей в предвкушении продолжения. Мисдес вздохнул и снова начал объяснять:

– Вот теперь представь себе, какая гремучая смесь населяет эту страну и как им нелегко объединиться... Если бы это было возможно, никто и никогда не покорил бы здешние земли. Испанцы фанатично преданы своему роду. Раб может, не задумываясь, отдать жить за вождя своего племени. Они не боятся смерти. Были случаи, когда их воины, распятые на крестах, начинали петь хором песни своего народа. Рабству они предпочитают смерть; ребенок может по тайному знаку перерезать глотки своим связанным плененным родителям.

Целей восхищенно воскликнул:

– Слава богам за то, что они послали испанцам рознь, чтобы они не могли объединиться и дать нам достойный отпор!

Мисдес, словоохотливый от природы, любил беседовать с Целеем. Мальчишка нравился ему, и он поучал его, как своего младшего брата Адербала.

Но Мисдес мог внезапно замолчать, нахмуриться и погрузиться в мысли, известные только ему. Целей знал об этой особенности командира и в такие моменты не тревожил его попусту. Он сразу находил себе какое-нибудь занятие и оставлял Мисдеса одного.

В Карфагене много патриотов, но таких, как Мисдес, нужно еще поискать. Тем не менее, иногда просвещенный эллинизм брал вверх над любовью к отчизне, и Мисдес, как настоящий греческий мыслитель, подвергал сомнению те устои, которые веками формировались на его родине.

Иногда Мисдес сомневался: правильным ли является нежелание его соотечественников не служить в армии, а целиком отдаваться под сомнительную защиту купленных наемников? Перед ним вставали примеры – легендарные герои греков, македонян, персов, римлян, навсегда вошедшие в анналы истории. Но среди них нет – и никогда не было! – ни одного карфагенянина.

Он был уверен: богатство приходит и уходит, но слава сохраняется вечно. Мисдес грезил, что когда-нибудь имена его соотечественников также будут с восхищением вспоминать потомки, не подозревая, что один из этих легендарных героев уже существует. Он встанет на одну ступень с Александром Македонским и затмит своей славой прочих великих. Ну а пока он возглавляет медленно, но упрямо вышагивающее войско, направляющееся в Новый Карфаген.

Ганнибал, его начальник и друг детства, ехал на рослом коне в окружении верной охраны. Одевался он просто, не как победоносный полководец: груботканая испанская одежда, удобные походные кожаные сапоги, вроде бы невзрачные, но прочные и надежные доспехи – и лишь оружие, всегдашняя его слабость, богато инкрустировано золотом и драгоценностями.

Мисдес любил Ганнибала за веселый нрав, ироничность в отношениях с окружающими и самокритичность к себе; восхищался его бесстрашием, незаурядным умом и талантом военачальника.

Он не сомневался: если бы они не были друзьями, не провели вместе детские годы в военных лагерях своих отцов, то и тогда его отношение к Ганнибалу было бы таким же: этот человек вызывал у своих подчиненных чувство обожания и стремление во всем подражать ему.

Но Ганнибал не бог, а простой смертный, и, естественно, имел некоторые пороки, худшими из которых Мисдес считал алчность и недержание обещаний, данных врагу.

К первому Мисдес относился снисходительно – стремление к наживе было в крови его соотечественников, – но второй глубоко претил ему, человеку слова и железных принципов.

Основные торговые связи его семья поддерживала с цивилизованными странами – Грецией, Египтом, Южной Италией, – где крепкое слово ценилось на вес золота. Это помогало предкам Мисдеса заключать выгодные сделки, которые если и не приносили огромных нечестных доходов, но обеспечивали постоянную прибыль, которая множилась из года в год.

Большинство же карфагенян предпочитало торговать с варварами, где жульничество – обычное дело. Вся торговля сводилась к обмену поделок карфагенских ремесленников на дорогое сырье и рабов. Многие не гнушались торговлей с пиратами, обменивая у них прекрасных сицилийских женщин на мужчин, причем за одну женщину получали трех рабов, и барыши были огромными.

Покинув надоевшего ему Целея, Мисдес подскакал к Ганнибалу и, изображая видимость субординации, знаком попросил разрешения приблизиться.

Получив от полководца позволение, выраженное властным кивком, он выровнял шаг своего рысака и почтительно поклонился Ганнибалу:

– Повелитель, где ты планируешь разбить лагерь?

Такое обращение к Ганнибалу, так же как и к его предшественникам – отцу Гамилькару Барке и зятю Гасдрубалу Красивому – было заведено в Испании вопреки карфагенским обычаям. Испанцы считают династию Баркидов царями покоренных племен. Называть их повелителями – давний обычай, поддерживающий в туземцах почтение к своему верховному вождю. Для пущей важности оказывать должное уважение должны не только местные, но и карфагеняне знатных родов. Но только в присутствии посторонних! В остальное время фамильярность среди них – обычное дело.

– Люди полны сил, прохладная погода благоприятствует более длительному переходу… – добавил Мисдес.

– Нет, сегодня не будем утомлять людей, – ответил Ганнибал. – Мне доложили об удобном, хорошо просматриваемом месте в половине дня пути отсюда, где еще сохранился хороший подножный корм для лошадей и съедобная растительность для слонов. Там и разобьем лагерь. Правда, я не совсем уверен в точности сведений… Сегодня утром возвращавшийся ночной дозор заметил множество конских следов. Трава уже не такая, как летом, тяжело поднимается, и трудно понять, как давно прошла конница. Во все стороны мы направили усиленные разъезды местных всадников в сопровождении наших верных ливийцев. Так что, Мисдес, подождем результатов разведки.

– Да, тревожно... Может, хотя бы конницу приведем в полную боевую готовность?

– Не стоит, Мисдес. Помнишь, как говорил мой прославленный отец: «Воины не должны быть приведены в смятение…»

– «…размышлениями о тех опасностях, кои им предстоят. Не надо готовить людей к битве раньше времени, но и промедление смерти подобно», – закончил за него Мисдес.

– Ты хороший ученик! – Лицо Ганнибал расплылось в улыбке. – Не зря отец ценил твой ум! Ты понимаешь: воин должен быть встревожен на поле битвы, а не во время долгого утомительного перехода. А для остального существует хорошая разведка… Ведь ты не сомневаешься, что мои разведчики – лучшие в Испании? – с иронией заметил Ганнибал.

Мисдес почтительно прижал правую руку к груди.

– Твой отец был великий человек, Ганнибал.

Действительно, покойный Гамилькар Барка был настоящим гением. Во время большой войны с Римом он единственный из карфагенских военачальников добился блестящих успехов в Сицилии, ставшей ареной яростного противоборства величайших держав.

Карфагеняне с блеском выиграли морскую битву при Липарских островах[7], но затем другие сражения – при Миле [8], Экноме [9], поражения в Сицилии, Сардинии, на Корсике – привели их к масштабному отступлению и высадке в Африке римских войск во главе с консулом Регулом.

Опасность нависла непосредственно над столицей империи – Карфагеном. Приглашенный Сенатом спартанский военачальник Ксантипп спас Карфаген[10], но следующая морская битва у Гермейского мыса и крупное поражение от римлян на суше возвратили врагу превосходство в этой жестокой войне, и свели на нет все успехи карфагенян.