Адмирал Беллинсгаузен

А «Байкал» уже затянулся во внутреннюю кронштадтскую гавань и пришвартовался к набережной у длинной вереницы белых каменных складов. Дудки унтер‑офицеров не умолкали до темной ночи. Грузили порох, пушки, оружие, инструменты, а также сукна, холст, сапожный товар и продовольствие.

Еще раз съездив в Петербург и получив наконец утвержденную инструкцию на опись охотских побережий, в которой так и не было ни словом упомянуто об описи устьев Амура, капитан снова побывал у Литке.

Тайна, о которой немногие знали и никто не говорил, была известна ему не совсем. Несколько лет тому назад в лимане Амура побывала экспедиция. Берега были нанесены Гавриловым на карту. Главная тайна — сама карта.

А экспедиция Гаврилова пошла после того, как северо‑восток Сибири обследовала экспедиция академика Миддендорфа, еще совсем молодого человека. Эта экспедиция работала несколько лет. Миддендорф прошел Становой хребет, побывал на его отрогах, переходил хребет Джугдыр. У него был проводник из племени гиляков, живущих на устье Амура. Миддендорф подтвердил то, о чем Прокопий Тарасович Козмин сообщал давно; что низовья Амура не принадлежат никакому государству, там живут независимые гиляки. Пока об этом докладывал штурман Козмин, или писали в Петербург жители Якутской области, или присылали с границы протоколы допросов, снятых с лиц, побывавших на Амуре, — в Петербурге никто как‑то не обращал внимания на все это и в независимость гиляков не очень верили, тем более что англичане считали земли гиляков частью Маньчжурии, а наш знаменитый ученый синолог отец Иакинф Бичурин даже написал в своем увлекательном труде, что на устье Амура существуют города и крепость. Когда же академик Миддендорф, петербуржец и свой человек в обществе ученых, доложил, что ничего подобного нет, в Петербурге зашевелились. Тогда‑то и была послана экспедиция Гаврилова.

Вот эта карта нужна теперь капитану. Он давно желал ее видеть. Как ее достать? Остаются считанные дни. Дальше тянуть нельзя. Карта хранится у Врангеля. Невельской просил Литке посодействовать. До сих пор терпеливо молчал, чтобы не повредить делу. Но теперь пора посмотреть карту... И сразу уйдет в плаванье...

Литке все еще расстроен, обижен, огорчен. Он мнителен, ему теперь, как он сказал, не хотелось бы обращаться с такой просьбой к своему старому приятелю Фердинанду Врангелю. Иногда старая дружба — помеха. Врангель сам почти в опале. Получится, что один опальный обращается к другому с просьбой открыть государственную тайну своему протеже.

Литке сказал, что ему исполнить это неловко. Но посоветовал, как поступить.

— К Фаддей Фаддеичу! Он в силе! Ему море по колено!

К Ивану Антоновичу Куприянову адмирал просил не обращаться за содействием, так как Фердинанд Петрович терпеть его не может.

Невельской все же заехал к своему дядюшке адмиралу Куприянову.

— Не церемонься с ними! Говорил я тебе, бери их за глотку, будь ушкуйником[127], — сказал дядя. — Литке трус, он в свое время от декабристов сбежал, когда надо было на площадь выходить. По мне, бунтовать так бунтовать. Или будь верен престолу! Твое дело верное. Амур‑река, я тебе тысячу раз твердил, не может теряться! Нессельроде невыгодно — он ее закрыл... Немцы против него боятся идти и не хотят, да им так и не надо, как нам. Иди к Фаддею и не уходи, пока не догадается. А не догадается, скажи, что я послал... У них есть карта, есть. Скажи, пусть не врет, я знаю. Они все наши секреты хранят.

Командир порта адмирал Беллинсгаузен благоволил молодому и расторопному офицеру за то, что тот хорошо и быстро готовится к плаванью.

Обычно суда, особенно большие, оснащались очень долго, а капитан и офицеры бесконечное количество раз выписывали из конторы все новые и новые материалы, по мере того как они требовались. А этот все предусмотрел, в месяц управился с тем, на что достойные, заслуженные капитаны, люди дельные и известные, тратили иногда по году, а то и больше, исполняя все не торопясь, поигрывая в картишки, бывая дома, в Питере.

Беллинсгаузен чувствовал, что капитан‑лейтенанту еще что‑то нужно.

После разговора о разных мелочах Невельской вдруг объявил, что у него есть инструкция на опись побережья Охотского моря и что при этом он намерен описать берега Сахалина и войти в Амур.

Тяжелый и грузный адмирал встретил эту новость открытым, смелым и воинственным взглядом больших голубых глаз. Это был взгляд человека, сознающего свою силу, привыкшего повелевать массами людей. Он был всегда начеку и мог отдать приказ открыть огонь всей неисчислимой артиллерии Кронштадта. Сам его взгляд иногда подобен был залпу артиллерийских батарей, раздающемуся по приказу адмирала.

Теперь, когда у Невельского была инструкция и повеление свыше производить исследования, он решил, что можно говорить смело, без опасения показаться мечтателем и пустым фантазером.

По должности своей адмирал привык за последние годы совсем к другим разговорам. Уж давно царь не посылал никого ни в какие путешествия. Беллинсгаузен давно не плавал и давно не писал ничего. Последняя его работа, опубликованная десять лет тому назад, была не о путешествиях, а об артиллерийской стрельбе в цель. Далеко в его памяти стояло то время, когда вместе с Лазаревым он открывал Антарктический материк, и еще дальше, когда молоденьким мичманом плавал с Крузенштерном у берегов Сахалина. Но те времена были очень дороги сердцу старого адмирала.

Теперь он командир порта, обремененный множеством забот, делами многочисленных артиллерийских батарей, фортов, казарм, тюрьмы, складов; под его начальством было множество офицеров и матросов, по сути дела он являлся хозяином Балтийского флота и как хозяин занимался вопросами и военными и хозяйственными, теми, которыми приказывали ему заниматься царь и Меншиков. Он строил форты, в его порту снаряжались корабли в плаванье, ему приходилось заботиться о закупках холста, смолы, пеньки, дуба, болтов, парусины, железа, разбирать жалобы на инженеров и на такелажмейстера, держать наготове все, что требовалось для парадов и торжеств.

В гавани стояло множество снаряжавшихся кораблей, армада, стучащая и свистящая множеством боцманских дудок, для которой нужно все больше и больше дуба, сухарей, водки, солонины.

Бывший исследователь и открыватель был назначен на эту должность, чтобы не только строить форты, но и беречь казну, экономить, следить, чтобы меньше шло гвоздей, болтов, железа, парусины и водки, хотя это и не было его прямой обязанностью.

Государь гордился, что начальник крепости и всех ее контор и складов — знаменитый ученый.

Другой великий исследователь — Литке — председатель Географического общества. Фердинанд Врангель много лет управляет Российско‑американской компанией. Так флот и наука о море были в ведении признанных в Европе ученых.

По своей должности Беллинсгаузен сделал много полезного для неприступной русской крепости. При нем был построен новый форт «Князь Меншиков», он улучшил преподавание в школе штурманов. Он многое сделал для артиллерии крепости. Она всегда была в готовности и для боя и для салютов, эта многопушечная масса Кронштадта, и могла по первому сигналу командира открыть уничтожающий огонь по любой вражеской эскадре, которая осмелилась бы приблизиться.

Окружающие видели в нем лицо особенное, высшее. Постепенно, с годами, Беллинсгаузен становился именно тем командиром порта, каким желали видеть его царь и подчиненные. Он привыкал к этой среде николаевских военных бюрократов, которую возглавлял, и начальствовал ею согласно с теми понятиями, к которым она привыкла. И уж давно ни с кем из своих подчиненных не вел он разговоров, подобных тому, с каким обратился к нему капитан «Байкала».

— Не следует ли, ваше высокопревосходительство, подвергнуть сомнению заключение Крузенштерна о том, что бар реки Амура может находиться у восточного берега Сахалина?

Адмирал откинулся в кресле и свел брови, как бы вспоминая что‑то. Он все выслушал терпеливо.

Потом поднялся и с оживлением, но внятно и четко, скандируя слова, и очень обстоятельно, как человек, приученный рассуждать логично, стал рассказывать о том, про что спросил его офицер.

Исследования берегов Сахалина производились средствами, которые были для своего времени совершенны. Но опись Крузенштерна, как и всякого путешественника, впервые описавшего какой‑либо берег, не дает верной и точной картины, там нужны новые исследования.

Фаддей Фаддеевич определил, что известно о Сахалине бессомненно, что требует проверки и что представляется еще совершенно неизвестным, а также, как должен действовать исследователь в тех местах.

Невельской слушал молча.

Ступая своими тяжелыми ногами по ковру, грузный Беллинсгаузен излагал пункт за пунктом, и казалось, что в это время замер весь Кронштадт, не получая никаких распоряжений, и что, верно, застыли в кислых гримасах лица интендантов, виденных Невельским в передней.

— Итак, ныне представляется необходимым проверить там все заново! — заключил Фаддей Фаддеевич.

Беллинсгаузен ушел на свое место и, придвинув тяжелое дубовое кресло, сел. Он сказал Невельскому, что, между прочим, советует обязательно иметь с собой при исследованиях в тех местах байдарку и алеута.

— Что же касается самих устьев Амура, — многозначительно сказал он, — то вам следует знать, что недавно к тем берегам было посылаемо судно Российско‑американской компании, которое производило опись лимана реки Амур. Вот вам и надлежит ознакомиться с результатами этой экспедиции.

Беллинсгаузен, знавший Невельского как ученика Федора Петровича, решил, что ему должно открыть важнейший государственный секрет.

— Где же я могу познакомиться с этим? — спросил Невельской.

— Я все скажу, — ответил Беллинсгаузен. Он тут же написал письмо. — Вы явитесь с этим письмом прямо домой к его превосходительству адмиралу Фердинанду Петровичу Врангелю. Я прошу его сообщить вам, если он найдет возможным, все имеющиеся у него сведения о тех местах, а также распорядиться, чтобы у вас была байдарка...