РЫЦАРЬ‑АДМИРАЛ

На другой день после полудня Невельской заехал на склад. Из‑под фуражки с выцветшим околышем старик начальник надменно осмотрел вошедшего офицера. Чуть заметная насмешка мелькнула на его лице.

Интенданты, полагая, что офицер приехал с повинной, заглядывали в дверь. Невельской подал бумагу.

Начальник долго хмурился и не мог понять, что за подпись явилась на докладе. Вдруг он разобрал. На бумаге, писанной строптивым капитаном, которая была всеобщим посмешищем, чудом появилась строка, выведенная светлейшим. Старика как громом поразило.

За поздним временем Невельской сказал, что будет завтра, и уехал.

На следующее утро, когда он снова явился на склады, по тому, как опрометью, легко и проворно кинулся куда‑то наверх, в контору, встретивший его на лестнице пузатый чиновник, он почувствовал, что надпись Меншикова произвела свое действие.

Спеси чиновников как не бывало. Начальник склада был желт и зол, но делал все согласно с желаниями Невельского. Распоряжение Меншикова вводило его в убытки, лишало дохода, на который он рассчитывал. Но втайне он надеялся, что еще удастся всучить гниль и заваль и что обманом можно будет добиться своего.

Но и Невельской догадывался о намерениях интендантов. Он предупредил, что при приеме грузов, согласно правилам, скрепленным подписью князя, он может снять пломбу и распаковать любое место, и если окажется, что отправляемые материалы дурны или мера и вес их менее показанных в ведомости, то все чиновники штрафуются двойной суммой, представляющей стоимость этого места.

— Правило это утверждено князем, — еще раз заметил Невельской, — и является для вас законом.

По дороге со складов, у морских гвардейских казарм, пролетка Невельского, медленно продвигаясь среди множества скопившихся здесь ломовых телег и саней, поравнялась у края узкого тротуара с Полозовым, который задумчиво шагал, подняв меховой воротник.

— Константин! — окликнул его Невельской.

Друг и родственник, Полозов на некоторое время уезжал из Петербурга, и они не виделись.

— Поздравляю, Геннадий! — сказал Полозов по‑французски, усаживаясь в пролетку и горячо пожимая руку Невельского. — Во Франции революция!

Невельской засмеялся.

— Меншиков, опасаясь революции, хочет, чтобы я скорей прошел Европу! Впервые, кажется, в жизни отдал распоряжение, чтобы транспорт, идущий в Камчатку, не грузили гнильем.

— Государь вчера собрал петербургских дворян, держал речь о том, что в России нет полиции и что он полицию не любит! «Вы, говорит, господа, моя полиция!»

Невельской смолчал.

— Ну а помнишь, я говорил про Муравьева? Видишь, как он поступил с Баласогло? Рухнула вся наша экспедиция. А ты говорил, что он смотрит на все реально и поможет действовать вне повелений!

Тень пробежала по лицу Невельского:

— Мне кажется, тут недоразумение.

— Нет, это не недоразумение. Муравьев поступил именно так, как у нас принято. Получил, что ему было нужно — копии редчайших документов, взял целое исследование по вопросам Востока, получил все, что собиралось годами, а самого Баласогло выгнал. Недаром считается, что Муравьев человек дела. Помни мой совет, Геннадий, держи с ним ухо востро!

— Муравьев сам знает проблемы Сибири, — ответил Невельской, — еще отец его служил в Нерчинске... Тут какое‑то недоразумение.

Невельской сказал, что, может быть, еще удастся Баласогло отправить в сухопутную экспедицию от Географического общества под предлогом осмотрения и описания восточных окраин отечества...

На другой день Невельской и Баласогло явились к Литке. Адмирал больше не плавает. Он почти устранен Меншиковым от всякой деятельности. Время тревожное, неприятное. Всюду сыск, всех подозревают.

Литке выслушал молодых просителей. Когда‑то декабристы утверждали, что Амур нужен для будущего.

Но сейчас предложение Баласогло отправиться в экспедицию на Восток, с тем чтобы при удобном случае проникнуть к Амуру, показалось ему несвоевременным. Предстояла экспедиция Невельского. Пока и этого было бы вполне достаточно. Литке понимал, что замышляет молодежь. Но при всей любви к науке совсем не желал, чтобы Географическое общество путалось в такие дела, хотя сам давно сочувствовал идее возвращения Приамурья.

— Это выдумка молодых фантазеров, — сказал он категорически, согласный с ними в душе.

Баласогло, надеясь, что знаменитый ученый поймет его, пустился в рассуждения и пооткровенничал, но он произвел на Литке лишь неприятное впечатление.

Литке заметил холодно:

— Сейчас не время! Россия слишком великая страна, чтобы ее можно было описывать так, как вам этого хочется.

Федор Петрович спросил Невельского о ходе постройки «Байкала» и о подготовке к плаванью. Выяснив, что все идет отлично, старик повеселел.

А Невельской огорчился. Он знал, что часто Баласогло производит плохое впечатление. Его черные сверкающие глаза, сросшиеся брови... Александра принимают за какую‑то подозрительную личность, за кого‑то вроде менялы, а он патриот и горячий революционер в душе.

— А сам я не у дела... — пожаловался Литке.

Больше не существовало гордого рыцаря‑адмирала, растившего молодого рыцаря для отважных турниров. Нет ливней и штормов, нет гордого, холодного взгляда из‑под высокого капюшона. Молодой орел вылетел... А государь, казалось, забыл о существовании его воспитателя. Сейчас правительство стыдится своих ландскнехтов, желает обрести опору в народности, православии. Ведь скоро придется воевать... Литке даже ссутулился.

— Отставлен за негодность э, дорогой мой Геннадий Иванович, как старый блокшкив[80], — говорит он своему ученику. — А вы, как всегда, фанатически одержимы идеей...

— Литке со своим другом Струве[81]— как духи в поэме Шиллера, — поднимая воротник шинели и сверкая своими черными глазами, сказал Баласогло, выходя из Географического общества. — Встретившись, один спрашивает другого: «Есть ли конец света там, откуда ты летишь?» — «Нет! А там, откуда ты?» — «Тоже нет». Ну, так успокоимся. Россия — это целый мир, она необъятна, и нам незачем волноваться!..

— А каковы же взгляды Петрашевского на будущее Сибири? — спросил Невельской у Баласогло, когда они шли по Большой Морской.

— Михаил Васильевич полагает, что в будущем Сибирь необычайно разовьется, — ответил Баласогло. — Развитие Сибири, говорит он, сблизит Россию с величайшими государствами, лежащими на берегах Великого океана, и в первую очередь — с Китаем, будущее значение которого, по его мнению, еще следует угадать. И наконец, это необходимо потому, что Россия, как он говорит, должна пройти все формы общественного развития, претерпеть все страдания и совершить все открытия, прежде чем она достигнет истинного, назначенного ей величия...