Глава. Безмолвие 6 page

– Он в комнате для отдыха, вас проводить? – заискивающе крикнул мне вдогонку Иван. Он меня боялся. Мое возвращение могло означать очень многое и прежде всего его увольнение. Я и без него знала, где мой муж, я чувствовала его запах. Мои способности уже давно ко мне вернулись. Осматриваясь по сторонам, я шла на такой до боли знакомый аромат. Меня не волновало, как выглядит этот дом, я рассмотрю его потом, гораздо позже. Сейчас я шла, как на закланье, и все больше мною овладевала паника и дикая радость. Такой резкий контраст, когда адреналин зашкаливает, а сердце бьется в висках. Я соскучилась по нему. Сейчас я осознала, как безумно я соскучилась. От одной мысли, что вновь его увижу, у меня кружилась голова. Я взлетела по ступенькам, быстро прошла по коридорам и толкнула дверь в самой дальней комнате. Я остановилась на пороге. Все окна в комнате были открыты, ветер раскачивал занавески, по полу скользили листы бумаги.

Николас сидел в кресле, вытянув длинные ноги на ковер, под расстегнутой рубашкой виднелись окровавленные бинты. Мое сердце сжалось, словно это мое тело покрыто шрамами. Его рука на подлокотнике заметно подрагивала. Он изменился. Он казался одновременно и моложе, и намного старше. Ветер трепал его волосы, бросая непослушные пряди на бледное лицо, словно высеченное из гранита. Никогда не видела его таким отрешенным и таким красивым. Я вообще никогда не встречала мужчин красивее его. Он ослеплял, на него невозможно смотреть без боли в груди, не веря своим глазам. И Николас умел меняться. Каждый раз он выглядел иначе. Иногда распущенный и развратный, иногда жуткий, как сам дьявол, а иногда вот такой, как сейчас – холодный и далекий. Ник смотрел в никуда. В пустоту. Во всем его облике полная отрешенность от происходящего, он даже не заметил меня. Хотя, я знала, что это невозможно. Он не только слышал, он должен был почувствовать еще до того, как я вошла в эту комнату. Или он настолько погружен в свои раздумья, что отключился от внешнего мира. Я смотрела на него и чувствовала, как постепенно силы покидают меня, ноги отказывают держать. Я прислонилась к двери, не сводя с него глаз. Не знаю, смогла ли я простить, но уйти уже не смогу. Каждая, проведенная вдали от него минута, как маленькая смерть. Когда он рядом, то заполняет собой все пространство, каждый уголок моей души.

Внезапно Ник повернул голову в мою сторону, и я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть. Поднесла руку к горлу, задыхаясь. Теперь он вскочил с кресла. Я видела, как он что-то ищет глазами, взгляд скользит по мне, но не задерживается, словно проходит сквозь меня. Его лицо изменилось, он выглядел растерянным, сбитым с толку, даже напуганным, если про Ника вообще можно такое сказать. Он сделал шаг в мою сторону и споткнулся о разбросанные по полу книги. Послал им проклятия. Тяжело видеть его в таком состоянии. Он ненавидит себя за беспомощность.

– Марианна? – голос сорвался, он не уверен. Он меня не видит. Этот гордый хищник лишен самого главного в его жизни – зрения. Ник всегда любил глазами, он мог вложить в свой взгляд самые потаенные чувства, желания. Для него это хуже смерти.

Я видела, как дрожат его руки, он не решался сделать шаг мне навстречу. Словно я видение или плод его фантазии. Дверь захлопнулась от сквозняка. Но ни я, ни он даже не вздрогнули. Я шагнула вперед, а он все еще не шевелился, прислушивался к моим шагам. Как же мне хотелось закричать, или просто броситься к нему и сжать в объятиях. Но я не смела, не знала, как он отреагирует. Ведь раньше я читала по его глазам, а сейчас они смотрели на меня и словно искали, но не видели. Даже цвет глаз изменился, они стали светлыми, как кусочки неба, пронзительными и яркими. Я подошла к Нику так близко, что мы почти соприкасались с друг другом. Он закрыл глаза, и я видела, как сжались его челюсти, натягивая кожу на скулах.

– Зачем? – хрипло спросил он, – Зачем ты пришла? Уходи, Марианна, беги от меня. Слышишь? Уходи!

О нет, всем своим видом он кричит, чтобы я осталась, и я это чувствую, мое сердце меня не обманывало. Еще никогда меня не прогоняли, умоляя остаться. Это не передать словами. Я дотронулась до его щеки, и он дернулся, как от удара.

– Марианна… не надо… уходи, я прошу тебя, пожалуйста, уходи.

Я уже его не слышала, прикосновение к его коже казалось таким волнующим и необычным. Я сама его тронула. После долгих месяцев, когда даже намек о прикосновении вызывал у меня приступ панического ужаса, я дотронулась до того, кто этот ужас породил. Но когда прикоснулась кончиками пальцев к гладкой щеке, остановиться уже не могла. Я видела, как он хочет оттолкнуть меня, но не решился, сжал пальцы так сильно, что побелели костяшки, опустил руку. Все. Больше я его не боялась. Это он боится меня, боится так сильно, что все его большое, мускулистое тело напряжено как струна. Он всматривался, как в пустоту, блуждающим взглядом, а потом глухо зарычал, отвернулся, но я все равно повернула его к себе. Теперь я обхватила его лицо ладонями и гладила большими пальцами его губы, провела рукой по шее. Он судорожно глотнул воздух.

– Марианна…я прошу тебя. Ты ведь не хочешь, чтобы я прогнал тебя, не заставляй меня срываться и кричать на тебя. Просто уходи. Слышишь? Все кончено. Ты должна смириться и жить дальше. Я смирился, и ты смирись. Я разрушаю все, к чему прикасаюсь, я разрушаю даже себя самого. Я хочу одиночества. Уходи! Беги от меня, Марианна, как от самого жуткого кошмара. Беги, пока хищник беспомощен, спасайся. Зачем ты летишь ко мне, как мотылек? Я сожгу тебя. Я уже тебя сжег, и твое молчание тому красноречивое доказательство. Я сломал тебя. Я сломал самого себя. Нас больше нет. Ничего не склеить и не вернуть, не забыть. Уходи. Ну же! Уходи!

Ник сорвался на крик, но я уже не боялась. Как же он одинок, он не верит в то, что все может быть иначе, и что любовь не только разрушает. Нет, я не уйду, и прогнать меня он не сможет и не посмеет. А слова, то всего лишь слова. Я знала, что сейчас он может сказать мне все, что угодно, и я даже знала почему – Ник не может вынести того, что я вижу его в таком состоянии: беспомощного, слепого и полностью раздавленного. Слишком горд, слишком властен, чтобы принять чью-то жалость. Но разве я его жалею? Нет, я люблю и хочу быть рядом, и больше ему не удастся убедить меня в обратном. Я останусь, пусть гонит, пусть отталкивает, а я все равно останусь.

Я осторожно взяла его за руки и сплела его пальцы со своими. Его руки все еще дрожали. Он был настолько напряжен, что у него на лбу вздулись вены. Сейчас он сорвется, сейчас начнется извержение вулкана, но что таит в себе этот взрыв? Мое поражение или его? Пусть Сэми его успокоит, пусть почувствует нашего малыша. Пришло время узнать, что нас связывает нечто большее, нечто неделимое и вечное, нечто сильнее смерти, страха, обид. Преодолевая легкое сопротивление его рук, я положила их ладонями к себе на живот. И весь мир завертелся вокруг нас как карусель, я почувствовала сильное головокружение, от волнения у меня дух захватило. Вначале Николас замер. Его состояние можно было назвать шоком. Мое сердце отсчитывало каждую секунду, ожидая реакции.

Ник резко отнял ладони, словно обжегся, а потом снова коснулся, исследуя, теперь уже жадно, хаотично ощупывая твердую округлость. Я почувствовала, как Семи пошевелился, и направила руку Ника именно к этому месту, и малыш толкнулся снова, прямо в его ладонь. Лицо Ника исказила гримаса боли, недоверия, удивления. Мне казалось, что он сейчас закричит, его ноздри трепетали, взгляд застыл. Малыш толкнулся снова и уже сильнее, словно нагло заявляя о своем присутствии. Ник хотел отнять руки, но я крепче сжала его запястья. Я ждала, ждала, что он сейчас скажет. Чувствует ли он Сэми? Чувствует ли так же, как и я?

Внезапно Ник упал на колени, и я пошатнулась, когда его руки обхватили мою талию, теперь он прижался щекой к моему животу. Он слушал, жадно слушал, как бьется сердце нашего ребенка.

Я несмело тронула его волосы. Ник поднял голову:

– Я не могу… я не достоин такого подарка, Марианна. Неужели ты можешь… как ты можешь остаться со мной после того, как я… Марианна, ты не должна, слышишь? Я хорошо тебя знаю, я знаю, как ты великодушна, какое доброе у тебя сердце, но не сейчас, не нужно быть такой сейчас. Для меня это невыносимо, хуже, чем пощечина. Ты больше ничего мне не должна. Ты никогда меня не простишь, а я не смею и не посмею просить тебя об этом. Мне хватит вот этой минуты, хватит на всю жизнь, на вечность. Сейчас я счастлив, и буду счастлив, вспоминая этот день, но ты не должна. Зачем тебе эта обуза? Тебе и … и ребенку. Я недостоин этого чуда. Этого невероятного счастья. Я не смогу все это принять, я не умею… у меня нет нужных слов… Я просто хочу, чтобы вы были счастливы, со мной это станет невозможным.

Идиот несчастный, он так и не понял, что я не буду счастлива без него? Мы не будем счастливы, и нам наплевать, что он ослеп. Моих глаз хватит для нас обоих. Я взяла его за руку, и он поднялся с колен. Осторожно я прижалась щекой к его ладони, да к той ладони, которая причинила мне столько боли, но ведь эти руки могли и дарить мне любовь, и дарили. Ни у кого нет таких ласковых пальцев, и я научусь их не бояться. Теперь я в это верила. Казалось, он был поражен, его рука дрогнула, но он ее не отнял.

– Ты хочешь остаться? Это твой выбор, Марианна? Я больше не смею тебе приказывать. Я не смею о чем-то тебя просить. Хочешь остаться – оставайся. Это и твой дом тоже, но я хочу, чтобы ты знала – ты можешь уйти в любую минуту. Отныне решаешь все только ты. По-прежнему уже никогда не будет. Хочешь остаться со мной? Хочешь остаться в логове раненного зверя? Не боишься меня?

Я взяла его руки в свои и крепко сжала. Я знала, что теперь нам предстоит долгий путь к прощению, к привыканию. Нам нужно учиться понимать друг друга без слов, разговаривать прикосновениями, и это наше наказание за то, что раньше мы так и не поняли друг друга. Это только начало, еще одно начало.

Через два дня в дом перевезли все мои вещи. Я вернулась и вернулась совсем на других правах – теперь я была истинной хозяйкой этого дома, и все об этом знали. Мне понравился наш новый дом, просторный и светлый, совершенно не похожий на тот другой. Я обошла все комнаты, изучая свои новые владения. Сложно было отдавать слугам приказы в письменном виде, и тут мне помог Иван, как не удивительно этот преданный Нику пес был готов на все, лишь бы хозяин не прогнал. Так что Иван стал моим самым главным помощником, и за это я была ему очень благодарна. По утрам я составляла списки работ по дому, а Иван распределял их среди слуг.

Можно было сказать, что все стало на свои места, но нет, это не так. Мы с Ником хоть и начали жить под одной крышей, все равно оставались чужими. Точнее мы больше походили на двух путников, заблудившихся в пустыне, которые не дают друг другу утонуть. Но оставались преграды, стены, заборы, и через них не перепрыгнуть. Между нами по-прежнему была пропасть. Ник избегал ко мне лишний раз прикасаться, а я молча ждала, когда он все же решится. Он держался в очень строгих рамках, постоянно показывая мне, что мы вместе, но ничего уже не вернуть. Наверное, подсознательно Ник хотел, чтобы я все же ушла, но он не знал, что я решила не сдаваться. Я растоплю его лед, как когда-то. Один раз у меня уже получилось и получится снова. Конечно, нам было трудно, мы не могли поговорить, я не могла сказать ему о том, что чувствую, не могла даже написать. Наше общение сводилось к тому, что он говорил, а я в ответ пожимала ему руку. Иногда мы вместе гуляли. Странная прогулка. Я молчу, а он не видит. Я была его глазами, а он моими устами. Ник не избегал меня, но и не делал никаких попыток сблизиться, словно я больше не привлекала его как женщина. Мы спали в разных комнатах. Ник словно желал не привыкать и не привязываться, он решил, что это ненадолго, и скоро я сама от него уйду. Глупец. Он ошибался, и я ему это докажу. Я, черт возьми, приму этот вызов. Он всегда говорил, что в его играх нет правил, вот и в моих тоже их больше нет. Я верну его обратно, я заставлю его снова поверить в НАС.

ГЛАВА

Сегодня приезжал профессор, и я уже воочию видела Сэми. Точнее, его изображение на экране. Он показался мне безумно красивым. Доктор говорил, что Сэми вот-вот появится на свет, что остались считанные недели, и поэтому мне стоит внимательно следить за своим состоянием и при любых изменениях немедленно посылать ему сообщение. Ник впервые присутствовал при осмотре, и я видела, как меняется его выражение лица, когда врач говорит о ребенке. В уголках его губ прячется гордая улыбка. Как я могла сомневаться в том, что этот страшный хищник может любить ребенка. Своего ребенка. Ник открывался мне еще с одной стороны, о которой я даже не подозревала – он мог стать чудесным и любящим отцом. Я больше не боялась его. Он снова стал тем Ником, которого я знала и любила всем сердцем – ранимым, безмерно любящим. Профессор сказал, что у нас будет мальчик. Наследник. Еще один Мокану. Николас задавал много вопросов, я даже завидовала ему, я стеснялась спросить все то, что спрашивал он. Профессор дотошно объяснял, как развивается малыш, сколько ударов в минуту делает его сердечко, и что он сосет большой палец. Меня завораживала реакция мужа на ребенка. Я никогда не ожидала, что она будет именно такой. Когда врач говорил о Сэми, Ник светился. Такой жестокий и хладнокровный вампир, оказалось, может быть нежным и восторженным отцом.

В этот момент я поняла, что нас сближает только Сэми. Пока что только он, и я должна этим воспользоваться. Нужно больше давать ему чувствовать малыша, так он прикасается и ко мне.

Когда врач ушел, Ник снова заперся в кабинете, он постоянно разговаривал по телефону. Я знала, что, несмотря на слепоту, Ник от дел не отошел. Он оставался князем европейского клана и управлял им не хуже, чем раньше. Со стороны мы, наверное, казались самой обычной парой, ожидающей ребенка, но только со стороны. Мы по-прежнему были чужими, между нами стояло прошлое. Точнее это Ник воздвигал преграду за преградой, отдаляясь от меня все дальше. И чем больше преград он ставил, тем сильнее я рвалась к нему. Я хотела его ласки, я мечтала о его поцелуях. Да я уже о них мечтала. Смотрела на его губы и думала, что если когда-нибудь он снова меня поцелует – я задохнусь от счастья. Женщины – противоречивые создания. Иногда мне казалось, что этого никогда не произойдет. Я смотрела на его пальцы с неизменной сигарой и вспоминала, как он может ими касаться моего тела. Во мне снова просыпалась чувственность. Это все его присутствие, его дьявольская энергия, его внешность: капризный изгиб губ, длинные пальцы, сильная шея, его грация охотника, которая так и не пропала, несмотря на недостаток. Я часто за ним наблюдала, смотрела сколько душе угодно, смотрела, так как не могла позволить себе раньше, словно воровала его образ, чтобы потом мечтать у себя в комнате в темноте. Всего лишь месяц назад при воспоминаниях о побоях и насилии меня мучили кошмары, а теперь я вернулась к своему мучителю и жажду его ласки, любой: грубой, жестокой, просто пусть ко мне прикоснется, я все-таки живая, я не железная, а рядом с ним и камень оживет.

Вечером я, как всегда, читала у себя в комнате, мягкий свет ночника бросал причудливые тени на пол, за окном моросил дождик. Всегда любила музыку дождя, я могла слушать ее часами, смотреть на капли стекающие по стеклу. Сейчас дождь символизировал состояние моей души – легкая грусть, печаль. Сэми не шевелился и, наверное, тоже прислушивался к дождю, как и я.

Теперь мой живот стал просто огромным, кожа натянута настолько, что скоро лопнет. Неужели можно расти еще дальше? Или это предел? Малыш уже скоро не поместится в своем «домике». Я отложила книгу в сторону и подумала, что так и не видела себя со стороны очень долгое время. Как я выгляжу сейчас? Я все такая же? У меня гладкая кожа и угловатая фигура, или все же будущее материнство изменило мою внешность? Если Ник ко мне прикоснется, не буду ли я ему противна? Внезапно и неожиданно для меня, я захотела увидеть свое отражение, я захотела на себя посмотреть. Я решительно подошла к шкафу с одеждой и распахнула дверцы. Вначале дернулась от неожиданности, но совладала с желанием разбить стекло. Неужели это я? В моих воспоминаниях я выглядела иначе. Нет, я не могу сказать, что сейчас я себе не нравилась, просто я сильно изменилась. Мой взгляд, мое тело, мое лицо. Я уже не походила на подростка. Каждая линия стала плавной и округлой. И взгляд, он тоже изменился. Я повзрослела. Я стала женщиной. Теперь я рассматривала свой живот, трогала его и чувствовала шевеления Сэми. Если бы Ник мог меня видеть, я бы могла понравиться ему такой, вот с этим животом? Может, в его представлении беременные непривлекательны? Я спустила с плеч домашнее платье. Нет, я больше не худышка, и плечи у меня теперь округлые, и грудь очень тяжелая. Я поправилась, как и все беременные на последних сроках.

Внезапно я услышала стон, тихий стон издалека. Будто кто-то пытается не вскрикнуть от боли. Я поправила бретельки платья и снова услышала стон. Я узнала голос Ника и бросилась на доносившийся звук. Дверь в его кабинет оказалась приоткрытой. Ник снимал повязки. Сам, без помощи Ивана, да иначе и быть не могло – он никогда не позовет на помощь. Только не он. Несомненно, Ник меня услышал, но не обернулся, содрал еще один бинт и бросил на пол.

Я подошла к нему сзади и содрогнулась – раны на его теле все еще не зажили. Вся спина в глубоких порезах, бинты приклеились к кровоточащим свежим шрамам. Ник отдирал марлю вместе с кусочками кожи. Я дотронулась до его спины, и он вздрогнул, опустил руки.

– Когти демонов ядовиты, эти чертовы раны не хотят затягиваться.

Он снова потянул за бинт, грязно выругался, и я остановила его руку.

– Я справлюсь сам. Всего-то бинты отодрать, – он усмехнулся, но улыбка получилась вымученной и фальшивой.

И дело вовсе не в боли, ему просто безумно трудно делать это самому. Я снова дотронулась до его руки. Казалось, каждое мое прикосновение пробуждает дрожь в его теле, словно от удара током. Это единственное, что он мог чувствовать во мне, он меня не видел и не слышал. Оставались только запахи и прикосновения. Только я не могла понять: он вздрагивает, потому что я ему неприятна или потому что я все еще его волную. Ника никогда нельзя понять до конца, он слишком скрытен, его чувства спрятаны под таким слоем непроницаемого льда, что добраться до них просто невозможно. Я повела его к дивану, усадила и слегка надавила ему на плечи. Ник меня понял, лег на живот, ожидая моих действий. Через несколько минут я принесла новые бинты, миску с теплой водой и села рядом с ним на краешек дивана. Смачивая в воде кусочек ваты, я осторожно снимала повязки с его спины, стараясь, как можно аккуратней отделить бинт от истерзанной кожи. Когда я нечаянно дотронулась до одной из ран, вдруг увидела, как под моими пальцами появилось легкое свечение. Не касаясь кожи, я провела ладонью снизу вверх. Я почувствовала легкое покалывание, словно искры пробегали под моими пальцами. Я в удивлении увидела, как на моих глазах рана затягивается. Невероятно. Да! Ведь когда-то я могла исцелять. Я вспомнила слугу из дома Алана Вудворта, я исцелила рану на его руке. Вот и сейчас у меня получалось заживлять плоть. Теперь я провела руками уже более уверенно, и края ран начали медленно срастаться, превращаясь лишь в тонкие розовые полоски. Так обычно выглядят уже старые шрамы, спустя годы. Меня настолько увлекло, что я даже забыла о времени, закусив губу, я следила за собственными ладонями и как ребенок радовалась каждой маленькой победе. Ник не шевелился, и я надеялась, что не причиняю ему боль. Теперь его спина была покрыта светлыми шрамами, исчезло воспаление, кожа стала гладкой, даже не верилось, глядя на кучу бинтов с пятнами темной крови, разбросанных на полу. Когда я закончила, то почувствовала легкую усталость, даже головокружение, видимо я потеряла много сил. Ник приподнялся на руках и повернулся ко мне.

– Уже не больно… Спасибо.

Он тронул свою спину, удивленно нахмурился, снова потрогал, а потом улыбнулся:

– Забыл, что ты у меня волшебница.

«Ты у меня волшебница» – прозвучало восхитительно, непередаваемо, поразительно. Я жадно, как пересохшая губка, впитывала эти слова. Как давно он не говорил мне ничего подобного. И вдруг я подумала о том, что могу попытаться исцелить и его глаза. Просто попробовать – вдруг получится. Я осторожно коснулась его лица, и он напрягся, словно все его тело приготовилось, насторожилось. Еще немного и он перехватит мои руки, оттолкнет. Я коснулась его лба ладонями, провела ими по закрытым глазам, и мы оба замерли. Я не помню, о чем думала в тот момент, каким богам молилась, мою кожу покалывало, я чувствовала горячую энергию, видела все то же свечение. Но чувство завершенности не приходило. Словно мое тепло натыкалось на лед, под пальцами происходило невероятное сопротивление. Внезапно свечение пропало, и мои руки обдало холодом. Я разочарованно отняла ладони и тихо застонала. Ник усмехнулся.

– Ничего не получится. Проклятие слишком сильно, и ни тебе, ни Фэй с ним не справиться. Спасибо, что попыталась.

Я поразилась его силе воли. Ведь он тоже надеялся, я это чувствовала, я ощущала, как он замер в ожидании чуда, но в этот раз чуда не произошло. Мне стало так жаль его, до боли, до отчаянья, жаль. Именно потому, что он держится, пытается справиться сам и ни на кого не взвалить свое разочарование, свою боль. Как всегда один. По моим щекам потекли слезы, но ему нельзя этого знать, он не потерпит жалости.

– Плачешь? Знаю, что плачешь. Не надо. Это моя кара, мой крест, и я уже смирился. Ты попыталась – я очень тебе за это благодарен. Иди отдыхать, Марианна, наш малыш скоро должен родиться, и тебе нельзя много нервничать и расстраиваться. Иди. Мне еще нужно сделать несколько звонков. Непросто управлять бизнесом по телефону.

Вот и все. Так заканчивалось любая моя попытка сближения с ним. Лучше бы он на меня накричал. Хоть какое-то проявление чувств, меня убивала эта холодная отчужденность. Тяжело вздохнув, я пошла к двери.

– Марианна, ты придумала имя для нашего сына?

Я обернулась. Конечно, придумала, но как я скажу тебе об этом? Внезапно мой взгляд остановился на ноже для вскрытия писем. Я размышляла ровно секунду, а потом подошла к столу, взяла нож и сильно надавливая, вырезала на столе – «Самуил».

– Что ты делаешь? Странный звук, будто царапаешь по столешнице. Марианна?

Я схватила его за руку и потащила к столу. Потом провела его пальцами по нацарапанному слову.

– Подожди-ка, это ты написала? Минутку, дай я попробую прочесть…

Он медленно трогал каждую букву, обводил их пальцами снова и снова и вдруг засмеялся. Впервые за все время с тех пор, как я вернулась.

– Самуил. Ты назвала нашего сына Самуил?

От радости у меня брызнули слезы из глаз, и я вновь нацарапала – «да».

Ник принял эту игру, она увлекла нас обоих настолько, что через час была исцарапана вся столешница. Теперь я писала разные слова, а он «читал» их пальцами.

– Сегодня же потребую привезти мне тысячу полированных дощечек. Малыш, это гениально, это невероятно, но мы сможем общаться.

Малыш? Я это слышу? Я в самом деле это слышу?

Наверное, я всхлипнула, и он испугался.

– Что случилось? Что-то не так? Я что-то не то сказал или тебе больно? Где болит? Малыш, где болит? Это ребенок?

Я снова взяла нож и нацарапала на столешнице слово «малыш». Он провел по нему пальцами и замер, так же как и я. Ник все понял. Вначале мне показалось, что сейчас он меня обнимет, сожмет в своих сильных руках. Но он лишь судорожно выдохнул, потом сжал руки в кулаки и тихо сказал.

– Уже почти утро. Тебе нужно отдохнуть. Да и у меня много работы. Прости.

Устыдился своей вспышки, я видела, как он побледнел, в нем словно происходила страшная борьба, а потом он отвернулся и взялся за телефон. Общение окончено. Ничего не вышло. И в этот раз тоже. Но у меня еще есть время. Много времени. Главное у меня получилось разбить его броню, и я буду пытаться снова и снова, пока окончательно не преодолею все препятствия.

ГЛАВА

Когда Марианна вышла, Ник отшвырнул телефон и снова жадно ощупал каждое вырезанное ею слово, он словно боялся, что пропустил что-то, не заметил. Ничего, только слова. Нащупывая каждую царапину, Ник улыбался, он вспомнил как когда-то давно, по дороге в Лондон, они играли в похожую игру. Марианна переводила фразы на разных языках. Тогда все только начиналось, и он воспринимал ее, как угловатого подростка, который стопудовой гирей висел у него на ногах и мешал заниматься серьезными делами. Как быстро она превратилась в его вселенную, заменила ему целый мир и стала самой желанной женщиной из всех, что он встречал за долгие годы одиночества. Его женщиной.

Ее желание остаться рядом его шокировало, Ник ожидал чего угодно, только не этого. Где есть предел ее терпения и всепрощения? В ее чувствах нет униженности, нет мольбы, она сохраняла собственное достоинство, даже когда прощала его. Простила ли она сейчас? Или вернулась, потому что так велела ее совесть и долг? Об этом Ник думал все чаще и чаще. Что Марианна делает рядом с ним? Утешает? Пытается не дать ему сломаться? Что вообще может искать женщина рядом с тем, кто ее так унизил и втоптал ее чувства в грязь, кто не верил ни единому ее слову, с тем, кто обрек ее на вечное молчание? Ник хотел, чтобы она ушла, начала свою жизнь сначала, а его оставила подыхать от тоски, но Марианна все решила за них обоих, а он больше не смел ей перечить, боялся причинить ей боль. Тем более сейчас, когда она олицетворяла для него нечто возвышенное, нечто волшебное и чудесное. Марианна носила под сердцем его сына. Николас никогда не думал о детях, он вообще был к ним совершенно равнодушен. Его не умиляли их милые мордашки, он вообще их не замечал – их, словно, не существовало в этом мире. Просто Николас настолько свыкся с мыслью, что у вампиров никогда не может быть детей, что эти странные, на его взгляд, существа стали для него просто неинтересны по своей сути. Ему никогда не приходилось с ними сталкиваться и общаться. Но стоило Нику почувствовать легкие толчки в животе Марианны, услышать стук маленького сердца, и он пропал. Мысли о малыше преследовали его днями и ночами. Он мечтал о ребенке. На кого он будет похож, их сын? Неужели он назовет Ника «отцом»? Какого цвета будут у него глаза? Маленький Мокану, его плоть и кровь, его продолжение.

Рядом с Марианной можно было принять любое наказание, даже слепоту. Ее присутствие, которое он ощущал каждой клеточкой своего тела, действовало на него, как рюмка виски, как сильнейший стимул не сдаваться. Ему безумно хотелось к ней прикоснуться, но он боялся, боялся ее напугать. Если он покажет ей свое желание, не станет ли она вспоминать, как он терзал ее тело? Не оттолкнут ли ее его поцелуи. После той страшной ночи Ник не смог прикоснуться ни к одной женщине. Он пытался, он даже хотел через силу, но ничего не вышло – в ушах стоял свист хлыста и женские стоны боли. Он не ее тогда калечил и хотел убить, а себя. Но надежда появилась в его жизни снова, и чувства начали оживать. Ее запах, знакомый до боли, ее нежные пальчики. Каждый раз, когда Марианна к нему прикасалась, Николас вздрагивал, как от удара током, и ненавидел себя за это. Он не имеет права ее хотеть, особенно сейчас. Оскорбить ее своими низменными желаниями, которые пробудились, как от долгого сна. А вдруг она испугается? Если он почувствует ее страх, то убьет себя в ту же секунду.

Ник понял, что сегодня он больше не сможет работать. Слишком много произошло в эту ночь. Марианна избавила его от физической боли, но разбередила душевную. Ее присутствие рядом, как глоток свежего воздуха и как адская пытка. Живой упрек, напоминание болезненное и жестокое о том, что это он лишил ее голоса, после пережитого шока она перестала говорить. Это он отнял у нее мечту о счастье, растоптал все ее детские иллюзии, ее светлые чувства к нему. Показал, какой он зверь в своем истинном обличии. Сможет ли она снова ему доверять? Или он будет томиться в клетке самообмана и каждый день ждать ее прощения. Нику невыносимо захотелось почувствовать ее прямо сейчас. Что она делает? Читает книгу? Смотрит в окно на розовые лучи рассвета или прикасается к животу, прислушиваясь к движениям малыша? Марианна создана для материнства, никто другой не может олицетворять это в такой полной мере, как она.

Как вернуть все, что было? Как склеить? Что должно произойти, чтобы он сам себя простил?

Ник не заметил, как оказался возле ее спальни. Когда-то он мог распахнуть проклятую дверь ударом ноги и, схватив свою жену в охапку, опрокинуть на постель. Сейчас все это казалось слишком далеким, словно и не с ними все это было. Имеет ли он право вообще к ней прикасаться? Дверь тихо отворилась. Ник почувствовал, как у него снова предательски дрожат руки. Он знал, что сейчас Марианна на него смотрит, и понимал, что она знает, зачем он пришел. Пусть прогонит, он заслужил, он уйдет в свою нору, как побитая собака, и будет проклинать себя за дерзость, за то, что осмелился. Наверняка, она бледная и напуганная, стоит в проеме, приложив руку к животу, и смотрит на него, с ужасом ожидая, что сейчас он предъявит свои права на нее. Ник должен уйти, немедленно. Вдруг ее пальцы коснулись его руки, и он почувствовал, как Марианна тянет его за собой. Подчинился, как во сне, боясь сделать лишнее движение или сказать хотя бы слово. Ник услышал, как осторожно закрылась за ними дверь, и повернулся ключ в замке. Он судорожно глотнул воздух и остановился, но женская рука тянула его вперед. Что она делает? Почему не гонит?