Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Декабрь





 

Лежа на мостках, Ник услышала, как Хьюз заглушил мотор старого «бьюика». Она попыталась сконцентрироваться на музыке, доносящейся с веранды, чтобы не слышать, как кашляет двигатель, как ее муж хлопает входной дверью коттеджа.

Фортепьяно Каунта Бейси[5]. Желтый купальник весь в древесной трухе от старых мостков. Большой палец ноги легонько тревожил поверхность воды. Она ждала.

Хьюз во дворе не появился, и Ник ощутила облегчение. В доме заработал душ – Хьюз смывает пыль и краску после работы по консервации военного корабля в Грин‑Коув‑Спрингс. Она представила его тело, светлые волоски на руках, покрытые тонким слоем того, что прежде было обшивкой эсминца «Джейкоб Джонс». Представила, как он откидывает назад волосы под струей воды, подставляя лицо струям, его ресницы похожи на паутинки, в которых мерцает стеклянный бисер. Думает ли он о ней? Эта мысль мелькнула и исчезла. Она знала, что не думает.

Коттедж исполнял свою вечернюю песню: плеск воды, бегущей по дешевым трубам, и скрипучий джаз. Ник ненавидела этот коттедж, ненавидела его безликость. Арендованный сборный домик, близнец всех тех, что вокруг, обычная коробка: кухня и спальня в передней части, гостиная со столовой – в задней, окна там смотрят на веранду.

Коттеджи выстроились по обе стороны пыльной улицы, отделенные друг от друга палисадниками. Все кухни выходили на улицу, и в любое время из окон выглядывали любопытные женушки военных. Ник завела привычку хотя бы раз в день появляться на улице в одном купальнике – чтобы полюбоваться, как под ее взглядом одна за другой поспешно исчезают покрытые косынками головы. Это стало своего рода игрой – сможет ли она захватить врасплох хоть одну из этих косынок в горох, завороженных сиянием ее яркого купальника, высоко, во французском стиле, открывающего бедра. Это скрашивало ей день.

Все коттеджи на их стороне имели большой задний двор, тянувшийся до соленого канала, в котором рыбачил местный люд да дети дурачились на весельных лодках.

Но у них во дворе имелось то, чего не было в остальных, – мостки, вбитые в илистый берег, качающиеся от легких волн. В отличие от прочих построек, мостки не притворялись, будто наступят времена получше и в этих дешевых коробках начнется новая жизнь. Дерево было серое, истрепанное непогодой, – возможно, кусок старой корабельной обшивки или трапа. Эти мостки Ник любила больше всего во флоридском городке. Иногда она лежала на них, закрыв глаза, и почти верила, что старые доски высвободились из мягкой опоры и она скользит вниз по каналу, в открытое море, домой, к своему Острову на севере. Но, открыв глаза, она видела все то же нескладное строение на другом конце лужайки и понимала, что мостки раскачала проплывшая мимо рыбацкая лодка.

Ник проводила дни, растянувшись у воды, под флоридским солнцем, слушая пластинки, что прибыли из Кембриджа в сундуке, выстланном старыми газетами, и пытаясь шокировать соседей. Иногда она опробовала новые рецепты из книги, которую купила в городе, – «Региональная кухня Пруденс Пенни». Книга состояла из глав «Пенсильванская голландская кухня», «Креольская», «Долины Миссисипи», «Миннесотская скандинавская» и «Космополитическая» и требовала ингредиентов, повергавших Ник в недоумение.

Перед тем как покинуть Вязовую улицу, Ник и Хелена развели небольшой костер и сожгли старые продуктовые талоны. Хелене все не удавалось разобраться, какой штампик означает какой продукт, так что иногда она возвращалась с банкой шпинатного пюре вместо курицы, потому что перепутала дни. Поначалу Ник даже нравилось справляться с трудностями рациона, но вскоре это стало утомлять – все равно что пытаться собрать головоломку с потерявшимися деталями. Теперь она могла готовить что угодно, и не было нужды подыскивать замену ингредиентам. Но Ник обнаружила, что не может сосредоточиться на рецептах, и сдавалась на полпути к ветчине в меде или устрицам по‑рокфеллеровски и снова растягивалась на мостках, залитых солнцем. А оставшиеся ингредиенты отправятся потом в какую‑нибудь запеканку.

Хьюз ничего не говорил, но она знала, его тревожит ее взбалмошная стряпня. Прислушиваясь к шуму воды в душе, она старалась не думать об очередном недоделанном ужине. Она старалась не думать о муже, который и сам обратился в ингредиент из военного пайка.

Зазвучали духовые, и Ник шлепнула ногой по наползающей волне, залив свой маленький островок. Глаза по‑прежнему были закрыты, желтый купальник терял впитанное тепло послеполуденного солнца. Ветерок шептал над водой, она слышала, как мимо плывет лодчонка.

Шум воды в доме умолк. Тишина, только музыка и голоса соседских детей, недовольных, что их загнали ужинать. Ник повернула лицо к западу, ловя щекой последнее тепло дня.

– Привет.

Вздрогнув, она подняла голову, открыла глаза. Хьюз стоял на лужайке, с влажными волосами, в белой рубашке, которую она сегодня отутюжила.

– Приготовить тебе выпить? – спросила она, не пошевелившись.

– Не нужно, я сам.

Хьюз подошел к тиковому бару, достал бутылку безымянного джина и налил в стакан на два пальца.

– Льда не осталось, – сказала Ник. – Слишком жарко. – Она снова опустила голову на теплые доски и закрыла глаза.

– Ты не забыла, что на ужин придут Чарли и Элиз?

В его голосе звучала покорность судьбе, он знал, что она забыла, не могла не забыть. Словно она только и делала, что все забывала и ни о чем не помнила.

Ник замерла, но глаз не открыла.

– Кто? А да, твои друзья, – сказала она. – Нет, не забыла. (Она забыла.) Я купила у рыбаков креветок.

Она услышала, как Хьюз вздохнул в свой стакан.

– Я знаю, они тебе надоели, но они стоят по доллару за ведро, а это все, что мы можем себе позволить до следующего жалованья. – Ник встала и отряхнулась. – Особенно если мы будем принимать гостей.

– Кажется, ты говорила, что скучаешь по званым обедам, – тихо сказал Хьюз.

Он стоял со стаканом в руке и смотрел на нее. Светлые волосы потемнели от воды, закатное солнце подсвечивало его сзади. В его расправленных плечах Ник почудился вызов.

– Да, – ответила Ник. – Говорила. Но, милый, я их не знаю, и ты… – Она умолкла, осознав, что Хьюз смотрит на нее так, будто она ребенок с задержкой в развитии.

Ее переполнял странный коктейль эмоций, ставший уже привычным. Ей хотелось вырвать у него стакан и разбить о его лицо, вдавить стекло в кожу. И в то же время ей хотелось попросить прощения, хотелось получить его – как в детстве, когда мать, смягчившись, отменяла наказание.

– Неважно, – сказала Ник. – Пойду приготовлю ужин. На какое время вы договорились?

– Ровно в восемь, – ответил Хьюз.

С ужином Ник разбираться не спешила. Стояла посреди кухни и курила, разглядывая овощи в холодильнике, из которого выходил холодный воздух. Огуречный салат, решила она. Сочетается с морепродуктами. Она закрыла дверцу холодильника и прислонилась к ней. Посмотрела на свои ноги, потемневшие от каждодневных солнечных доз. На купальник пришлось потратить целое состояние. Она и не подозревала, что зимой может стоять такая жара. На ее Острове солнце в это время уже бледное, выцветшее, а купальник давно отправлен на зимовку в кедровый сундук.

Она услышала, как Хьюз выключил проигрыватель и пошел в сторону кухни. Ник принялась чистить розовые полумесяцы креветок. Прежде она их любила. А теперь они их ели через день.

– Почему ты не включишь радио? – спросил Хьюз.

Она подняла липкие руки:

– Включи сам, боюсь его испортить.

Неделю назад Хьюз купил ей радио, но Ник испытывала смутную неприязнь к этому аппарату. Хьюз уехал в субботу после полудня, один, и вернулся с коробкой. Она не спрашивала, куда и зачем он ездит без нее. Он мог, замерев, разглядывать через стеклянную дверь небо, а потом взять ключи и просто выйти. В первый раз она даже не сообразила, что он уезжает, пока не услышала двигатель машины. Она подошла к двери и глянула в безоблачный небесный свод, на пыльную улицу, на дорогу впереди – хотелось понять, что же из этого вызвало у мужа желание уехать. Но ничего особенного не увидела. Только старый зеленый «бьюик», едущий к Флорида‑роуд.

И вот однажды появилось радио, точно шпион из мира, в который Хьюз уезжал.

– Мне подумалось, что ты захочешь послушать что‑нибудь помимо своих пластинок, – объяснил он. – Можно даже поймать передачи из Лондона.

– Из Лондона? – переспросила она, удивившись, с чего он решил, что это важно для нее. Но он уже ушел в душ, и ее голос эхом разнесся по пустой кухне.

Ник оторвала взгляд от креветки. Хьюз не включил радио, просто стоял, поглаживая пальцами серебристые кнопки. У него были изящные пальцы с квадратными ногтями. Он и сам весь был как его руки – подтянутым и опрятным, цвета сосновой древесины. Ник смотрела, как он разглядывает панели, пробегает пальцами по коричневой обшивке колонок. Ей хотелось съесть его, до того он был красив. Ей хотелось заплакать, закричать, растаять или заскрежетать зубами. Вместо этого она содрала панцирь с очередной креветки.

– Недурно выглядят, – сказал Хьюз, подойдя к ней сзади и положив ладони ей на талию.

Ник пришлось вцепиться в стол, чтобы сдержаться. Она чувствовала его запах – мыло «Айвори» и гвоздика, он так близко к ее коже, но не касается ее, лишь ткани купальника. Ей хотелось ощутить его ладонь на своей шее, на руке, между ног.

– Уверен, выйдет вкусно, – произнес он.

Она знала: он сожалеет, что нагрубил ей из‑за креветок.

– Ну что ж, – сказала она, внезапно почувствовав облегчение, – конечно, это ужасно однообразно. А все из‑за того, что я поздно просыпаюсь и не успеваю на ранний рынок. Жалеешь, что у тебя такая ленивая жена?

– У меня очаровательная жена, – ответил он.

Она хотела развернуться к нему, но он уже убрал ладони. Ей бы схватить его, притянуть к себе, взмолиться, но он уже отошел.

Ник смотрела, как он идет к застекленной веранде, его длинные ноги двигались как у сомнамбулы. Незримый отпечаток его ладоней горел у нее на спине.

Закончив с креветками и поставив их в холодильник остужаться, Ник отправилась в спальню, аккуратно сняла купальный костюм и сполоснулась в маленькой ванной при спальне. Когда она открыла шкаф, оттуда вылетел огромный, размером с воробья, таракан, он был в десять раз больше тех, что она видела на севере. Водяные жучки, как их называла одна из офицерских жен. Ник даже не взвизгнула, она к ним привыкла.

Пробежавшись рукой по платьям, она остановила выбор на хлопковом сарафане с вишенками и вырезом сердечком. Надев его и изучив отражение в зеркале, она взяла портновские ножницы и отрезала бретельки. Так груди буквально бросались в глаза, вырез сердечком едва прикрывал соски. Она зачесала назад темные волосы, по‑прежнему блестящие, несмотря на солнце. Она выглядела сильной и здоровой и не такой неприступной, с новой, орехового цвета, кожей, оттенявшей желтые крапинки в глазах. Увиденным Ник осталась довольна.

Она капнула духами на запястья, в ложбинку между грудей и босиком вернулась на кухню. Достала бутылку вина из холодильника и отнесла ее Хьюзу, который сидел на веранде и смотрел на канал.

– Ты не откроешь, дорогой?

Хьюз взглянул на нее, взял из ее рук бутылку со штопором и принялся сдирать фольгу.

– Довольно откровенно, – сказал он бутылке.

– Ты водил меня в нем на танцы в Яхт‑клубе, разве ты не помнишь?

Он поднял взгляд, слабая улыбка не затронула его глаз.

– Нет, прости, Ник, не помню.

– О, перестань, – возразила она. – Там еще дирижировал ансамблем такой смешной уродливый коротышка, который воображал себя Лестером Лейнином[6]. Он отпустил замечание насчет вишенок, и ты чуть не стукнул его.

– Неужели?

Ник втянула в себя воздух.

– Ладно, – сказала она, – оно немножко изменилось. Я отрезала бретельки. Но, по‑моему, так оно смотрится изысканнее.

Хьюз вытянул пробку и принялся скручивать ее со штопора.

– А ты не замерзнешь?

Ник смотрела на него, в голове звучал неистовый короткий ритм, похожий на сердитые горны оркестра Каунта Бейси.

– Черт возьми, Хьюз, – медленно произнесла она. – Это же чертова Флорида. Я не замерзну.

Лицо Хьюза даже не дрогнуло. Он протянул ей бутылку. Она сделала большой глоток прямо из горлышка и вышла на лужайку.

Ник не знала, сколько там пробыла, когда раздался стук в дверь. Только бутылка опустела почти наполовину, а подол промок от травы. С некоторым трудом она поднялась и нетвердой походкой направилась к веранде. Пройдя через дом, увидела, как Хьюз пожимает руки паре, стоящей у парадной двери. Ник и не вспомнила, что она до сих пор босая, пока не подошла к ним.

– Привет, – со смехом сказала она и опустила глаза на свои ноги. – Перед вами босоногая хозяйка дома. Надеюсь, вы не сочтете это проявлением невоспитанности. Я выходила во двор, там слишком сыро для туфель.

– Я всегда считал, что босые ноги хозяйки – это большая честь, – ответил мужчина, протянув руку. – Чарли Уэллс. А это моя жена Элиз.

Глаза у него были круглые и черные, как гагатовые бусы, которые ее мать надевала в театр, а смуглая ладонь оказалась теплой, хотя и грубоватой на ощупь. Ник знала, что это от работы на судне, руки Хьюза тоже стали тверже от плотницких и малярных работ, подготавливающих «Джейкоба Джонса» к постановке в док. Но мозоли Чарли также напомнили ей, что в армию его призвали рядовым. Он получил офицерское звание за участие в боевых действиях, но начинал с малого. Не как ее муж. Хьюз говорил, что таких, как Чарли, называли «мустангами». «Лучшие люди из всех, с кем я служил, – говорил ей Хьюз. – Хорошо, что им хватило ума повысить его».

Мужчина был смугл и худощав, а его жена настолько светлая, что казалась почти альбиноской. Бледно‑розовое платье, по мнению Ник, ничуть ей не шло. Но была в ней мягкая женственность, от которой что‑то кольнуло внутри Ник.

– Что будете пить? – спросил Хьюз.

– Пойдемте на веранду, – предложила Ник. – Наш дурацкий бар находится снаружи, и Хьюзу не придется далеко бегать за скотчем.

Она провела гостей через дом на веранду.

– Мы здесь практически живем. Вот что мне нравится во Флориде. А у вас есть веранда, Элиз?

– Есть, – ответила та. – Но я туда практически не выхожу. Я вообще‑то… ну, я не большой любитель свежего воздуха.

– Какая жалость, – сказала Ник, про себя удивившись. – Вам нравится Каунт Бейси? Я страшно увлечена им.

– Даже не знаю. У нас в семье Чарли специалист по музыке.

– У вас есть «Медуница и роза»? – спросил Чарли.

– Конечно, – ответила Ник и направилась к проигрывателю. – Вы любите блюз? Хьюз вечно твердит, что это слишком меланхоличная музыка.

– Жизнь и без того меланхолична. Зачем же добавлять тоски? – вставил Хьюз, вернувшийся с напитками. – И к тому же это не блюз, а свинг.

В тускнеющем свете Ник заметила, что он убрал с лужайки ее бутылку.

– Ой, по‑моему, ты считаешь себя ужасно умным, – засмеялась она.

– Ты тоже должна считать меня умным. Ведь ты вышла за меня замуж. – Хьюз с улыбкой протянул ей мартини.

– А вы слышали Роберта Джонсона?[7]– спросил Чарли. – Вот это настоящий блюз. Южный блюз. Не для клубов.

– А чем вам не нравятся клубы? – Ник повернулась к нему, охотно заглотив наживку. Радуясь тому, что хоть что‑то происходит.

– Ничего не имею против клубов, за исключением разве что их музыкальных вкусов, – ответил Чарли, легко улыбнувшись ей.

Ник собралась ответить, но передумала. Лишь пристально смотрела на него, размышляя, насколько она уже напилась. Вечер наполнял стрекот цикад да скрип пальмы в углу лужайки. Ее ландышевые духи мешались с мягким ароматом южной ночи. Она слышала разговор Хьюза с Элиз о ее родном городе, где‑то в Висконсине. И звуки духовых.

Мужчина, сидевший рядом в прокатном кресле, обитом лощеным хлопком, улыбался ей улыбкой бордельного джаза и мотельных комнат.

– Прошу прощения, я на минутку, – сказала Ник, вставая, и ухватилась за подлокотник кресла. – Дела на кухне.

– Я помогу, – предложил Чарли.

– В этом нет нужды. – Ник взяла свой мартини и прикрылась стаканом точно щитом.

– Я настоящий дока по кухонной части. Спросите Элиз.

Элиз безмятежно посмотрела на мужа. Не предложила помочь вместо него, отметила Ник.

Ник не решилась обернуться, когда они направились в дом. Открыла холодильник и вытащила очищенный огурец.

– Вы не могли бы его порезать? – попросила она, протянув огурец.

– Нож?

– В шкафчике под раковиной, – сказала она, доставая креветок.

– С рыбацкой лодки? – спросил Чарли, указав взглядом на миску.

– Да, – рассмеялась Ник.

– Которой?

– Что значит – которой?

– Пятичасовой?

– Да, а другая во сколько бывает?

– Утром, – ответил Чарли, нарезая огурец слишком толсто, на вкус Ник. – Ровно в семь. Лучший улов, и креветки крупнее.

– И откуда же вы это знаете? – спросила Ник насмешливо.

– Я сам покупаю креветок. Элиз не любит бывать на канале.

Ник занялась приготовлением лимонного соуса. Желток шлепнулся в лужицу сока на дне миски.

– Я покажу вам как‑нибудь утром, если хотите, – предложил Чарли. – Огурец готов.

Он подошел к ней с разделочной доской и замер чуть позади.

Ник прекратила взбивать.

– А у вас есть пластинки Роберта Джонсона? – спросила Ник.

– Есть, – ответил Чарли. – Хотите послушать?

– Да, – сказала Ник. – И креветочную лодку тоже хочу увидеть.

– Отлично, – ответил он.

Ник снова принялась взбивать, соус густел, наливался желтизной.

– Ваш огурец, – напомнил он.

 

– Мне они понравились, – сказала Ник, очищая тарелки.

– Он хороший работник, – отозвался Хьюз, глядя в свой скотч. – Некоторым парням, похоже, все равно, когда работы на судне закончатся. В основном тем, у кого нет семей.

– Наверное, им некуда возвращаться.

Ник включила воду и посмотрела на Хьюза:

– Но Чарли мне понравился. Он пообещал показать мне хорошую креветочную лодку.

– Неужели? Похоже, Элиз нечасто выходит из дома, да?

– Уж очень она застенчивая, – сказала Ник.

– Но довольно милая.

– Ты так думаешь? Я боялась, что она сольется со стеной и нам придется всю ночь искать ее. – Ник поскребла тарелку. – А он весьма энергичный.

– Ну что ж, ты не одинока. У него много поклонниц в рабочей столовой.

– Полагаю, ее это не слишком радует.

– О, насколько я знаю, он верен ей.

– В самом деле?

– Вижу, ты хорошо провела время. Я рад. – Хьюз взболтал остатки виски в стакане. – Мне бы не хотелось, чтобы ты скучала.

– Это же наша жизнь. С чего бы ей быть скучной?

– Наша жизнь, – медленно повторил Хьюз, почти неуловимый вздох сорвался с его губ. – Да, полагаю, так и есть.

– В каком смысле – ты полагаешь?

– Не знаю в каком. Наверное, я немного перебрал с выпивкой.

– Я тоже перебрала с выпивкой, – Ник развернулась к нему, – и я хочу знать, что, черт побери, это значит – ты полагаешь?

– Ты права. – Хьюз наконец посмотрел на нее. – Ты перебрала с выпивкой.

– Да, я слишком много выпила. И что с того? У меня всего слишком, черт побери.

– Я бы хотел, чтобы ты поменьше ругалась.

– А я бы хотела, чтобы ты был тем человеком, за которого я вышла.

Ник трясло. Она знала, что наговорила лишнего, но это было как прыгнуть со скалы. Когда она была девочкой, они с Хеленой и парочкой мальчишек забирались на старый карьер, чтобы испытать себя. Гранит там выработали давным‑давно, заброшенный карьер затопили грунтовые воды, и глубина там была изрядная. Они по очереди разбегались от пня старого дуба, служившего им ориентиром, и бежали без остановки, пока не оказывались в воздухе, и летели с обрыва. Мальчики, которым было по‑настоящему страшно, скатывались вниз, точно мраморные шарики. А Ник всегда прыгала. Но тамошний рельеф ей был хорошо знаком.

Хьюз допил скотч одним быстрым глотком и налил еще.

– Мне жаль, если ты разочарована.

– Я не хочу, чтобы ты сожалел.

– Ложись спать, Никки. Мы можем поговорить, когда ты протрезвеешь.

– Ты человек, который должен был… – Она замолчала в нерешительности. – Ты мой муж.

– Я прекрасно это помню, Ник.

Голос у него был раздраженным, даже язвительным.

– В самом деле? Похоже, ты не слишком часто об этом вспоминал в последнее время.

– Возможно, одной тебе было бы лучше, возможно, я не гожусь для роли мужа.

– По крайней мере, я стараюсь, – сказала Ник, внезапно испугавшись. – Ты…

Хьюз застыл на месте, и на миг ей показалось, что он стал выше. Одна его рука вжалась в стол, костяшки пальцев, сжимающих стакан, побелели.

– Ты считаешь, я не стараюсь, Ник? А что я, по‑твоему, делаю каждый день, каждую секунду? Этот корабль, это место, этот дом, эта жизнь – думаешь, это то, чего я хочу?

Ник посмотрела на него. И вдруг быстрым движением вырвала шнур радио из стены. В одну секунду радио было у нее в руках, а в следующую уже взлетело в воздух.

Хьюз даже не шелохнулся, его слова повисли в воздухе вокруг него, в глазах была пустота.

Радио, не задев его, врезалось в угол.

– И что? Ты думаешь, это, – она ткнула в груду из пружин и пластика, – ты думаешь, это то, чего я хочу?

– Я иду спать, – сказал Хьюз.

– А зачем? – Ник запустила пальцы в волосы. – Ты и так спишь.

На следующее утро Хьюз ушел рано. Ник притворилась спящей. Шторы были задернуты, в комнате стояла духота. Они оба любили спать с открытым окном, но Ник не стала открывать его, когда наконец отправилась в постель, отказала себе даже в прохладе. Пусть ей будет плохо, и ей было плохо, не в последнюю очередь из‑за духоты.

Услышав звук двигателя, Ник встала, халат надевать не стала. Она сидела за кухонным столом, уставившись в черный кофе. Поигралась с мыслью побросать вещи в чемодан, вызвать такси и сбежать домой. Но, мысленно приехав в Кембридж, обнаружила, что будущее пропастью разверзлось перед ней. А он по‑прежнему будет где‑то существовать, где‑то в другом месте, без нее. Та к что она просто сидела и смотрела в чашку с кофе.

Она пыталась поразмышлять о браке своих родителей, но проку в том не было, она ведь не знала, что творилось за закрытыми дверями, на темных лестничных площадках, на вечеринках, когда ее оставляли дома, на полуночных прогулках, когда мир спал. Они казались счастливыми. Но отец умер, когда она была совсем маленькой, и ее воспоминания о родителях были обрывочными: бриллиантовая брошь, подаренная в зеленом кожаном футляре на Рождество; мать, гладящая рукой отцовские бакенбарды; запах табака «Королевский яхтенный» и духов «L’heure Bleue».

Мать была против того, чтобы она выходила замуж, считая, что оба слишком молоды. Заставляла Ник ходить на свидания с другими юношами, вынуждала на тоскливые танцы с соседом, который пытался потной ладонью ухватить ее руку под столом. Но когда стало известно, что они с Хьюзом тайком встречаются, мать сдалась. Уж лучше пусть Ник будет замужней женщиной, если вдруг что приключится, сказала она.

Они поженились на Острове, в церкви, где ее крестили. В маленькой церквушке с чудесными витражами. Прием устроили в Тайгер‑хаусе. Подавали крепкий пунш, чайные сэндвичи и белый торт, украшенный засахаренными фиалками. Ник вдруг стало не по себе, ее замутило, и она сбежала наверх, в гостиную. Сидя на сером шелке шератоновского дивана, она вытащила из волос цветки флердоранжа. Она не знала, сможет ли вернуться вниз или так и зачахнет на этом диване – точно мисс Хэвишем[8]; флердоранж увянет и засохнет, шоколадные конфеты на столике обратятся в бурые окаменелости.

И тут в дверях возник Хьюз, облаченный в визитку. Не говоря ни слова, он подошел и сел рядом. Ник перебирала маленькие душистые веточки, не смея взглянуть на него, ей было стыдно. Он взял ее за подбородок и развернул лицом к себе. И в этом жесте было все – все, что не умерло, не засохло, не окостенело.

Потом за руку отвел в комнату горничной в задней части дома. Окно было открыто, и ветер с залива играл желтыми занавесками в клетку. Подняв многослойное платье и нижнюю юбку, он опустился на колени и зарылся в нее лицом, вдыхая ее, замерев. Казалось, миновала вечность, прежде чем они услышали шаги в коридоре. Хьюз повернул голову к открытой двери, но не оторвался от нее. Горничная прошла мимо двери и вдруг остановилась – парализованная, смущенная этой картиной. Хьюз задержал на ней взгляд, будто хотел, чтобы она осознала, что видит, что за перемена с ними происходит, и лишь затем ударом ноги захлопнул дверь.

 

Было десять часов, солнце двигалось к зениту, а Ник все сидела в ночной рубашке. Холодный кофе стоял на столе возле ее неподвижной руки. Ей казалось, что кухня пропиталась застоявшимся запахом вчерашних креветок, хотя это могли быть креветки со среды или даже с воскресенья, если на то пошло.

За передней дверью она обнаружила останки радио, аккуратно завернутые в тряпицу, словно младенец, оставленный на пороге. Не хватало только пришпиленной записки со словами: «Нелюбимый и Нежеланный».

А к черту его, подумала Ник, пошел он к черту.

Они не должны были стать такими – такими, как все, как люди, которые ничего не хотят и ничего не делают, заурядными. Они должны были стать теми, кто заявляет: а к черту все! Теми, кто швыряет бокалы в камин, кто прыгает с обрыва. Они не должны были стать нерешительными.

Если бы только он не был так красив. Если бы только она не желала его так сильно.

Она услышала звук автомобильного двигателя, медленно поднялась и направилась к кухонному окну.

Чарли Уэллс захлопнул дверцу машины, под мышкой у него была зажата стопка пластинок. Ник влетела в спальню и закрыла дверь. Ощущение прошлого вечера – его рука на внутренней стороне ее бедра под обеденным столом, молчаливое вторжение – вернулось к ней. Как она могла об этом забыть?

Сердце колотилось. Она нашла халат и посмотрела на себя в зеркало. Худая и несчастная. Да к черту все, подумала она, я худая и несчастная, и что с того?

Чарли постучал в дверь с москитной сеткой. Ник выпрямила спину и вышла.

– Привет, – сказала она, глядя на него сквозь сетку.

– Привет, – улыбнулся он в ответ. – Извините, что вот так неожиданно, но я не знал, чем занять себя утром, и подумал, что не прочь провести его, слушая Роберта Джонсона. А затем подумал, вдруг и вам тоже захочется послушать. Я играю в прогульщика.

– Вот как, а Хьюз мне рассказывал, какой хороший вы работник.

Вчера его рука изучала ее, а она продолжала теребить салфетку.

– Да, ваш лейтенант – серьезный человек.

– Это верно, – ответила Ник.

Чарли удерживал под мышкой охапку пластинок. На нем были брюки хаки и небеленая хлопковая рубашка, рабочие ботинки и все та же блудливая улыбка.

Ник поковыряла грязь, въевшуюся в сетку.

– Послушайте, – наконец произнес он. – Возможно, я повел себя слишком импульсивно. Вы, наверное, заняты, а я вам тут надоедаю.

Ник задумчиво посмотрела на него.

– Нет, я ничем особо не занята, и мне не помешало бы немного музыки. – Она распахнула дверь и посторонилась: – Проходите.

Чарли вошел и положил пластинки на стол.

– Побудьте здесь, чувствуйте себя как дома. Пойду надену что‑нибудь более уместное. К музыке следует относиться серьезно, – сказала она, наконец улыбнувшись ему.

В спальне Ник надела полосатый зеленый сарафан и накрасила губы красной помадой. Вернулась в кухню и заварила свежий кофе. Она стояла, опершись на столешницу, и смотрела, как Чарли перебирает на столе свои пластинки. Некоторые конверты были потрепанными, с прорвавшимися уголками. Хьюз никогда бы не позволил, чтобы с тем, что для него важно, обращались столь небрежно, подумала она. Все его инструменты содержатся в чистоте и возвращаются в чехлы, когда работа завершена. Даже свою зубную щетку он хранит в специальном футляре в ванном шкафчике. Но ее даже умиляла такая забота об отвертке или зубной щетке.

– Думаю, мы начнем ваше образование вот с этого, – сказал Чарли.

Ник сидела в обитом ситцем кресле, вцепившись в чашку с кофе, пока Чарли опускал иглу на винил. Музыка была жестче, чем те блюзы, к которым она привыкла, но определенно уместна на этой веранде. Она была словно кусок плавника, потемневший и отполированный. Но сейчас, когда солнце заливало сияющим светом зеленую лужайку и пальмы, раскачивающиеся на ветру, музыка не могла заставить Ник грустить. Музыка наполнила ее беспечной легкостью, она могла подхватить и унести ее прочь.

Роса, сверкающая в траве, манила ее, веранда, казалось, уплывала прочь от дома по каналу. Юбка сарафана раздулась, Ник откинула голову на спинку кресла. Одинокий призыв плачущей горлицы доносился откуда‑то сквозь дымку.

 

Ник понятия не имела, как долго она дрейфовала, но, когда музыка затихла, она заставила себя открыть глаза. Чарли Уэллс сидел в кресле и оценивающе смотрел на нее, точно пытался ее каталогизировать.

– Понравилось?

– Да, эта музыка бодрит, верно?

Это все, что она смогла сказать, не открывая того, что у нее на сердце. Бегство, этот убогий коттедж, разбитое радио и рука Хьюза у нее на талии.

Чарли молчал, разглядывая свои ногти. Через мгновение он поднял взгляд, точно мысли его вдруг рассеялись.

– Вы не проголодались? – спросил он. – Лично я умираю с голоду.

– Могу сделать сэндвичи. Припасы у нас довольно жалкие. Покупки я совершаю лишь спорадически.

– Никаких сэндвичей. Я повезу вас на ланч в город.

– Невероятно щедрое предложение, – ответила Ник. – Даже излишне щедрое, право же.

– Да все хорошо. Я знаю одно испанское местечко в старом городе, там подают тапас. Не слишком дорогое. Вы когда‑нибудь пробовали тапас?

– Я даже не знаю, что это, – рассмеялась Ник.

– Это вкусно. Вам дают попробовать множество всяких мелких закусок, – пояснил он. – Однажды в Испании, еще до войны, я ел осьминога. Сроду не видел живого осьминога, и вот он я, сижу, ем осьминога. Иногда случаются такие вещи, которые ты даже не мог вообразить.

 

Ржавый «клипер», который, по словам Чарли, он одолжил у «одного из ребят», катил по ровной дороге к городу. Тянувшийся параллельно дороге канал становился шире и вскоре превратился в судоходное русло, усеянное рыбацкими лодками и утыканное вдоль берегов дощатыми лачугами.

В машине было тесно, почти интимно. Ник обнаружила, что ее щиколотки прижаты друг к другу, колени сомкнуты, мать учила ее, что это необходимо, когда едешь в машине с мальчиком. Она пригладила волосы и велела себе не смотреть на него. Она вслушивалась в шорох покрышек, и мысли ее вернулись к тому, что произошло вчера за столом.

Это не походило на шумное, неуклюжее и жалкое заигрывание того мужчины из «Гавана Спешиал». Все происходило тихо – рука, скользнувшая под кромку ее юбки, осторожно разжимающая ее колени. Палец, поглаживающий внутреннюю сторону ее бедра, прочерчивающий маленькие концентрические круги на ее плоти.

Она знала, что если закроет глаза, то сумеет представить, что это рука Хьюза, спокойная, но настойчивая, такая, какой она ее помнила.

Она подлила всем еще вина, слегка приподнявшись на стуле, чтобы дотянуться до бокалов. Несколько капель упало на льняную скатерть ее бабушки. Все это время Чарли смотрел на Хьюза, не прекращая разговора о дрянной еде в столовой, ухмыляясь шуткам Хьюза. Она вдруг ощутила печаль – от того, как Хьюз кивает, как его голубые глаза суживаются при улыбке. И в то же время у нее перехватывало дух, она чувствовала себя пьянее, сильнее.

Ник не смогла удержаться, чтобы не бросить взгляд на Элиз, которая не отрывала глаз от Чарли. Она подумала, не подозревает ли Элиз, а может, она и привыкла к такому, как, говорят, привыкаешь к вою сирен при воздушной тревоге. Сперва ты ждешь, зная, что вот‑вот начнется, затем зажимаешь уши, пока все не закончится, пока ты не сможешь выругаться, оказавшись в безопасности.

Ник еще крепче сжала колени. Ей следовало остаться дома. Лежала бы сейчас на мостках, слушала Каунта Бейси и подумывала о том, что надо готовиться к вечернему офицерскому пикнику.

Но тут она вспомнила радио, аккуратно завернутое в тряпку, здоровенную поваренную книгу, полную ингредиентов, которые она не купила, прислонилась головой к дверце машины и закрыла глаза.

Она пыталась вспомнить, когда Хьюз последний раз водил ее на ланч. Это было еще до войны. Вечные разговоры о деньгах, точно они и в самом деле были бедны. Не то чтобы ее сильно заботили деньги, но она ненавидела то, что вечно нужно все обсуждать, прицениваться, а в итоге решение все равно принимал он, у нее же оставалось ощущение, будто от нее толку как от стены. В ней нарастали утомление и безразличие. Когда ей захотелось купить желтый купальник, она тайком телеграфировала своему опекуну, попросила денег. А после солгала Хьюзу о цене, по дороге домой оторвала бирку и зашвырнула на обочину. И всего‑то – чертов купальник. Но почему‑то из‑за этого она любила купальник еще больше.

И все же деньги – это деньги, и, по крайней мере, у них они есть. Она подумала о Хелене и недавнем телефонном разговоре. Они регулярно писали друг другу последние пару месяцев, обмен бодрыми, если не светскими и – по крайней мере, со стороны Ник – не слишком правдивыми письмами. Но когда Хелена позвонила ей на прошлой неделе из далекого Голливуда, Ник поняла: что‑то случилось. Похоже, брак кузины ухудшил ее и без того стесненные обстоятельства: Хелена – а вернее, Эйвери Льюис – намеревалась продать за наличные свой домик на Острове. Новость подтвердила подозрения Ник, что этот человек – проходимец, она так и заявила Хелене, заставив кузину расплакаться среди шорохов телефонной линии. Хелена сказала, что Эйвери хочет инвестировать в какое‑то сомнительное кино, какую‑то чепуху класса Б. Ник напомнила кузине, что та не получила бы этот домик, если бы не отец Ник, надеясь пристыдить ее, чтобы та отказалась от дурацкой затеи. И Хелена сдалась, сказала, что придется найти деньги иным способом, что, разумеется, Ник права. Ник была в ярости, вешая трубку, и потом заявила Хьюзу, что им следует отправиться в Голливуд и выяснить, что там происходит. Хьюз, конечно же, напомнил, что билеты до другого побережья слишком дороги, и Ник впала в мрачное настроение, надолго перестав посещать магазины.

 

– Где вы? – Голос Чарли Уэллса вернул Ник в машину, теплый воздух струился в открытые окна.

– О, где‑то далеко, – ответила Ник. – Я немного устала после выпитого вчера.

– Давайте припаркуемся, отсюда можно дойти пешком.

Чарли остановился возле старого испанского форта, некогда служившего наблюдательным пунктом.

Ресторан находился в одном из ветшающих колониальных домов, которыми застроены узкие мощеные улочки старого города Сент‑Огастина. Помещение было сумрачным, с низким потолком, и Ник спросила себя, скольких женщин Чарли приводил сюда.

– Я выберу для нас обоих, если вы не возражаете, – сказал он.

Ник махнула рукой:

– Пожалуйста. Я даже не знаю, с чего начать.

Когда официант принес вино, Ник накрыла свой бокал:

– Не думаю, что мне стоит пить.

– Вы должны выпить, – возразил Чарли. – Нельзя есть тапас без вина.

– Что ж, тогда совсем немного. – Она убрала руку.

Столик был маленький, их колени почти соприкасались, но Чарли не пытался придвинуться к ней, что вселяло в Ник смутное беспокойство.

Рыбные и мясные закуски были одновременно солеными и пряными, маслянистыми и острыми. Вскоре их подбородки лоснились от соусов, Ник даже пальцы облизала пару раз.

– Чувствую себя местной, – весело сказала она.

Он оказался прав насчет вина, она протянула ему бокал за добавкой.

– Вы и выглядите местной, с таким‑то загаром, – заметил Чарли со смехом, подливая ей вина.

– Впервые в жизни я загорелая посреди зимы, – сказала Ник. – Я очень старалась, чтобы этого добиться.

– Что ж, могу сказать, усилия того стоили. Все ребята на корабле к вам неравнодушны.

– Неужели? Я же их и видела лишь раз.

– Достаточно и одного раза, – ответил Чарли. – Они мне о вас рассказывали, но нужно было увидеть самому, чтобы поверить.

Ник знала, что он лжет, она была не из тех, по кому обмирают моряки, но все же почувствовала, что краснеет.

– Не смущайтесь, – ухмыльнулся Чарли.

– Я не смущаюсь, просто не знаю… – Ник колебалась. – Что ж, пожалуй, я немного смущена.

– Разве этот везунчик, ваш муж, не делает вам комплиментов?

Ник молчала, глядя на свою грязную салфетку.

– Ладно, ладно. Больше не буду вас дразнить. Давайте закажем кофе.

Официант принес густой кофе в маленьких выщербленных чашках, Ник никогда еще не пробовала ничего подобного.

– Марокканский, – пояснил Чарли. – Они фильтруют его дважды и добавляют кардамон, он придает аромат.

Они потягивали кофе в молчании, слушая звяканье посуды на кухне.

– Я чувствую себя такой уставшей, – сказала Ник, болтая гущу на дне чашки. – Готова проспать целую вечность.

– Хотите вернуться?

– Да, лучше вернуться. Иначе я могу закончить как Рип Ван Винкль и проспать за этим столом сотни лет.

– Думаю, они не станут возражать, – рассмеялся Чарли.

– Пожалуй, это не худшее место. По крайней мере, когда я проснусь, здесь можно будет неплохо закусить.

– Я хотел вам показать, куда причаливает та лодка с креветками, – сказал Чарли. – Но, полагаю, это может подождать.

– Для начала мне нужно проснуться пораньше, – ответила Ник. – И возможно, одного урока на сегодня достаточно.

Ник высунула голову из окна машины, давая ветру слегка охладить разгоряченные вином щеки. Будь она одна, распахнула бы рот, чтобы соленый воздух очистил ее изнутри, но при Чарли делать это постеснялась.

Она чувствовала, как время от времени его взгляд скользит по ней, и понимала, что он хочет к ней прикоснуться.

Машина свернула на их дорогу, и Чарли выключил зажигание. Остывающий двигатель позвякивал, Ник прижалась к дверце, слушая стрекот сверчков в жесткой болотной траве вокруг коттеджей. Вырез платья намок от пота, она чувствовала, как бедра липнут к виниловому сиденью. Чарли положил руку ей на бедро. Она посмотрела на него. Он приподнялся и потянулся к ней через коробку передач. Она не пошевелилась. Казалось, он что‑то выискивал на ее лице, и ей стало любопытно, что же именно. Он придвинулся ближе, хотел привлечь ее к себе, но зацепился штаниной за рычаг и остановился, чтобы выпутаться.

Ник чуть не рассмеялась. Это было все равно что наблюдать за незадачливым акробатом. Он снова потянулся к ней, пытаясь заставить ее придвинуться ближе, но она осталась неподвижной. Она слушала его тяжелое дыхание. Наконец он перекинул ногу через рычаг и навалился нее, притиснув в угол. Ник подумала, как странно они, должно быть, выглядят с точки зрения кумушек, которые, без сомнения, подглядывают из окон своих кухонь. Вот теперь им и вправду будет о чем поговорить.

Он прижался губами к ее шее, оставив влажный след на ключице. Ник было слишком жарко от вина, солнца и стрекота сверчков, ее неожиданно замутило от их песни. Она оттолкнула его. Но он набросился на нее, навалился всем весом, одна рука задирала подол сарафана, другая срывала бретельки с плеч.

– Хватит, – сказала она. – Слишком жарко.

Чарли не слушал или не услышал, и Ник подумала, произнесла ли она это вслух. Она оттолкнула его, на сей раз сильнее, но это не помогло. Он разорвал лиф сарафана, и крохотные, обтянутые тканью пуговицы брызнули во все стороны.

Ник нащупала за спиной дверную ручку, нажала, и они вывалились наружу.

Она лежала на спине, юбка разметалась вокруг, а она едва сдерживала желание рассмеяться. Ник прикрыла рукой разорванный лиф и старалась загнать внутрь рвущийся наружу смех, но он отказывался подчиняться. Она зажала рот свободной рукой, но было слишком поздно. Слезы ползли по ее лицу, она пыталась вдохнуть, смеялась, задыхаясь, лежа на пыльной земле, и неодолимая сила грозила разорвать ее на куски. Чарли сидел рядом, возбужденный и сердитый, и от его вида смех разобрал ее еще сильнее. Он грузно поднялся. Навис над ней, впился в нее взглядом, лицо его было красным и потным.

– Извини, просто… о, милый, – все, что смогла выговорить Ник, и снова зашлась в хохоте.

– Сучка, – прошипел Чарли, – ты чертова кокетка.

Он пнул пыль в ее сторону, вернулся в машину и захлопнул дверцу.

Ник все лежала и смеялась, держась за живот, глядя, как пылинки пляшут в лучах солнца вслед удаляющейся машине.

 

Остаток дня она провела, готовя томатное заливное, которое обещала принести вечером на офицерский пикник в Грин‑Коув‑Спрингс. Она вспомнила об этом, лишь когда увидела рядом с холодильником написанный от руки перечень ингредиентов, необходимых для крепкого бульона по рецепту ее матери, а также упаковку желатина «Нокс». Внезапно оно показалось ей ужасно важным, возможно, самой важной вещью на свете, это заливное, и Ник с жаром взялась за стряпню.

Она запекла мясные кости и очистила овощи, внимательно следя за бульоном, превращая его в густеющее консоме. Сварила и процедила помидоры и вылила смесь в оловянную форму в виде рыбы, которую прислали с севера вместе с остальными ее вещами. Поставила форму в холодильник и пошла готовиться к вечеру.

Разорванное платье Ник бросила в корзину для белья; она застегивала жемчужные сережки, когда услышала, как кашляет и отплевывается «бьюик» на дороге к дому. Она слегка припудрилась и оглядела себя. На нее смотрела жена Хорошего Лейтенанта. Волосы аккуратно уложены, желтая хлопковая кофточка скрывает плечи и застегнута на груди. Немного помады и никаких румян. Она поспешила в кухню и чуть не врезалась в Хьюза. Оба, слегка вздрогнув, отпрянули назад.

– Здравствуй, – сказала Ник, скользнув по нему взглядом и тут же опустив глаза.

– Здравствуй, – тихо сказал Хьюз. – Я только в душ и переоденусь. Мы же не хотим опоздать.

– Я приготовила заливное, – сказала Ник. – И даже надела туфли. – Она посмотрела на него и увидела, что лицо его смягчилось. – По‑моему, получилось самое роскошное заливное из всех, что я делала.

– Спасибо, – сказал он.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, затем Хьюз направился в спальню. Сердце у Ник упало. Она услышала шум воды и на цыпочках двинулась на звук. Дверь ванной была слегка приоткрыта, чтобы выходил пар. Сквозь щель она смотрела, как муж потягивается и намыливается, втирает шампунь в светлые волосы. Он и в самом деле весь золотистый, подумала она, осознав, как давно не видела его обнаженным при свете дня. Она была так близко к нему, а он даже не почувствовал ее присутствия. Ник хотелось заплакать. Вместо этого она вернулась в кухню проверить, застыло ли заливное.

Она вытащила форму с заливным из холодильника, осторожно, чтобы не нарушить целостность, и полюбовалась на идеальный цвет – точно плавательный бассейн яркого томатного цвета. Аккуратно нажала пальцем на поверхность, проверяя крепость. Заливное пружинило, Ник удовлетворенно вздохнула. Выбрала блюдо и медленно перевернула форму, подняла ее, чтобы посмотреть, как идеальная, в форме рыбы, желатиновая поверхность сверкает и подмигивает ей. Потом достала свою любимую скатерть, с вышитыми маленькими голландцами, и накрыла блюдо. Осторожно взяла сверток и направилась к машине.

Ник не поняла, то ли подвернулся каблук, то ли блюдо просто выскользнуло из рук, но, прежде чем она успела сообразить, что к чему, блюдо накренилось, заливное подскочило и разлетелось неровными кубиками по бело‑зеленому линолеуму. Между пальцами ног плюхнулись упругие брызги. Ник уставилась на ноги, на запачканные желтые лаковые туфли, на красные кляксы, быстро тающие на теплом воздухе. Ноги у нее ослабели, и она осела на пол. Уткнулась головой в колени и заплакала. Рыдания вырывались из нее с усилием, точно болезненная икота.

Хьюз поспешно вышел из спальни, белая рубашка расстегнута, волосы влажные. Трясущаяся, со срывающимся голосом, она протянула руку, указывая на беспорядок вокруг.

– Оно уничтожено, – прорыдала она. – Уничтожено, я не знаю, как это вышло. Я была так неосторожна.

– Ш‑ш‑ш… – Хьюз сел рядом, обнял. Прижался лицом к ее волосам. – Дорогая, это ерунда. Мы все исправим. Не плачь, мы все исправим.

Он обнял ее за талию, поднял и повел к кухонному столу.

– Сядь, милая. Я обо всем позабочусь. – Он взял миску и аккуратно собрал не растаявшие кубики. – Полный порядок. Посмотри, Никки.

– О боже! – Ник сквозь слезы глядела на сверкающие останки желе. – Это отвратительно.

– Нет, это самое прекрасное желе в мире. Все мужчины позеленеют от зависти, увидев, какая хозяйственная у меня жена, – возразил Хьюз, улыбаясь. – Милая, пожалуйста. Все будет хорошо.

– Не хорошо, Хьюз. Совсем, совсем не хорошо, – сказала Ник, закрыв лицо рукой.

– Все хорошо, – повторил он, отводя ее ладонь. – Прости. У нас чудесная жизнь. Ты чудесная, и я намереваюсь быть тебе лучшим мужем. Я буду заботиться о тебе, дорогая, обещаю.

– Хьюз, – сказала Ник. – Хьюз, пожалуйста, я хочу домой.

– Я отвезу тебя домой, Ник, – пообещал он. – И все будет хорошо.

 

Date: 2015-09-05; view: 233; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.008 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию