Отрывок 89

Встаем поздно.

Пилю поваленные июльским ураганом березы. Вокруг бегает маленькая Света.

Обедаем под старыми яблонями в старой покосившейся беседке.

Идем на заросшее лесное озеро.

И делаем шашлык – я палю в темноте огромный костер. Он освещает снизу листья двух огромных дубов, горячий воздух шевелит их.

Наташа приносит маленький столик и коньяк. – Мы здесь будем?

– Тут холодно. Это мама тебя велела снабдить, чтобы ты не скучал.

Я вспоминаю большой винный магазин, где мы всегда покупали вино, когда ездили к Наташе. И помню даже те вина, которые мы там брали. От костра начинает идти такой жар, что рядом невозможно стоять, и я снимаю куртку.

Приходит Юля, садится у огня и кутается в мою куртку. – Юль, ты помнишь то вино в огромных бутылках, что мы покупали всегда у Наташки?

– Вино?

– Да, большие бутылки, на них еще всякие фрукты нарисованы.

– «Сангрия»? Помню.

Нам, как обычно, смешно до боли в щеках, мы веселимся, и маленькая Света цепляется то за Наташу, то за меня и не верит в счастье, что ее никто не гонит в кровать. – Я посмотрю костер, – говорю я, обуваюсь на террасе, кроссовки – явный признак осени – внутри холодны, и выхожу на улицу. Слышится пронзительный голос Наташи: «Я сказала – марш спать!..» Света что‑то возражает. Юлин смех.

Подхожу к двум дубам. Угли дышат и переливаются, иногда вырывается язычок пламени и что‑то выстреливает. Шапкой поднимается тепло. Я сажусь на бревно и протягиваю над углями руки. «Ну что же, Леночка, ты не захотела быть со мной. И не надо. Видишь, как мне хорошо и весело тут. Пусть даже я никого здесь не люблю. В жизни надо научиться отделять ерунду от пустяков».

И все‑таки мне больно. Раньше с ней было связано много надежд и глупых фантазий – про то, как мы живем вместе, проводим вместе вечера, готовим ужины, застилаем, кидаясь подушками, постель; я представлял себе наших детей – девочку и мальчика – как я играю с ними, придя с работы. Расстаться с ней – значило расстаться не только с прошлым, но и с будущим.

На крыльце открылась дверь, и Наташин голос громко спросил:

– Папа, ты где? Не замерзни!

От этой, ничего не стоившей Наташе заботы мне стало вдруг безумно тепло, я повернулся, меня качнуло, и я понял, что на самом деле здорово устал.