Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава восьмая. Жужжал токарный станок. Скрипела педаль под ногойПисьмо
Жужжал токарный станок. Скрипела педаль под ногой. Высокий сутулый старик обтачивал кусок слоновой кости. Тонкими струйками била из‑под резца костяная пыль. В горле у мастера першило, он сухо покашливал, но на морщинистом лице светилось довольство работой: из куска кости вырастала изящная шахматная фигурка. За работой токаря с любопытством следил маленький лысый человек в ливрее камер‑лакея. – Устали, Егор Константиныч? Отдохнули бы, – молвил лакей. Токарь ответил внушительно: – В былые времена, сударь, ночи за станком простаивал, а устали не знал. Блаженной памяти государь Петр Алексеевич не терпел заминок в работе. «Промедление смерти невозвратимой подобно», – говаривал государь. – Ведь вы, Егор Константиныч, в большом приближении были у его величества? – Не могу пожаловаться, сударь! Любил меня покойный государь. Захаживать ко мне изволил, обедал у меня, на станке – вот на этом на самом – работал не раз. Когда Марков говорил о Петре, глаза его горели фанатическим огнем, а голос звучал торжественно. – Позвольте, Егор Константиныч, откланяться с превеликим моим почтением, – промолвил камер‑лакей, вдоволь налюбовавшись работой Маркова. – Я доложу ее величеству государыне Елизавете Петровне, что шахматы завтра ввечеру будут готовы. – В совершенной точности. – Полагаю, батюшка Егор Константиныч, вы немалую награду получите. Шахматы отменно хороши. Сам падишах персидский красоте их подивился бы… Старик проводил посетителя и только принялся снова за работу, как вбежал веселый курносый мальчуган лет четырнадцати. – Прости, батюшка! Почтовый служитель письмо принес. – Письмо? – встрепенулся Марков. – Уж не от Митеньки ли? Давай, давай сюда! Токарь уселся на стул, поправил очки. «В город Санкт‑Петербург, на Васильевский остров, в 5‑ю линию, его высокородию господину коллежскому советнику и кавалеру Маркову Егору Константиновичу в собственные руки». – Так, так… – бормотал старик. – Это точно Митенька пишет. Ступай, мать позови! В комнату проворно вкатилась толстенькая подвижная старушка с румяным и свежим лицом, с седыми волосами, спрятанными под кружевным чепчиком. В одной руке у нее был клубок шерсти, в другой чулок. – Письмо от Митеньки?! Скорей, отец! Да ну, читай же!.. Она присела на табуретку, а руки ее проворно продолжали вязать чулок. Марков понюхал табаку, помянул царя Петра и его потомство, распечатал конверт и медленно начал читать: – «Почтенный дядюшка, милостивый государь и благодетель Егор Константинович и милая маменька Марья Семеновна! Сколь много я обязан за ваши попечения и присланные вами деньги, на бумаге изобразить невозможно! Надеюсь, впрочем, по приезде в Санкт‑Петербург…» Старушка вскочила с табуретки. – Митенька едет домой?! Остановленная строгим взором мужа, она замолчала. – «…выразить свою глубокую благодарность за вашу благодетельную помощь. Без нее не смог бы я покинуть чужие края и возвратиться в пределы отечества…» – Скоро ли у нас‑то будет? Ничего там не прописано? Марков с сердцем крикнул: – Да побойся ты бога, Марья Семеновна! Ежели так перебивать будешь, я и до вечера не кончу, а мне для царицы шахматы точить… – Ведь я Митеньку с пеленок вынянчила… Ну, молчу, молчу! Старушка плотно сжала губы, и спицы снова замелькали в ее руках. – «…С превеликим душевным прискорбием узнал я из вашего письма, дорогой дядюшка, о разорении и смерти любезного родителя моего Ивана Семеновича…» Гм… гм… Марков закашлялся и, опасливо взглянув на Марью Семеновну, пропустил несколько строк. – «…Мои денежные обстоятельства оказались весьма трудными, но, по счастью, встретил я в Кенигсбергском порту батюшкина знакомца Макса Гофмана. Сей добрый негоциант принял меня на свой бриг „Прозерпина“ и доставит в Петербург с оплатою проезда в порту назначения…» – Марков поправил сползавшие очки и весело заметил: – Купец выгоду везде соблюдает. Нет, чтобы провезти Митю бесплатно: ведь небось немало барышей огреб на сделках с Иваном Семенычем… – Егор Константиныч продолжал читать: – «…Должен поведать вам, дорогой дядюшка, что здесь случилась со мной весьма неприятная история. Возвращаясь ночной порой, мы с Якимом выручили из рук грабительской шайки человека, который назвался тобольским посадским Иваном Васильевым…» – Господи, твоя святая воля! – ахнула Марья Семеновна. – С грабителями подрался! Долго ли до беды… – Помолчи, старая, не мешай, – оборвал жену Марков. – Чует мое сердце, не в грабителях тут дело… «…И этот якобы Васильев, поначалу вкравшийся в мое доверие и не единожды приходивший ко мне на корабль, по собственному своему признанию оказался Иваном Зубаревым…» Морщинистое лицо Маркова мертвенно побледнело. Старик со страхом огляделся по сторонам. – Андрюшка, постой за дверьми! Нет ли там кого из прислуги? Выпроводив сына, он плотно прикрыл дверь и только тогда зашептал изумленной жене: – Ребенок по глупости сболтнуть может… А я про этого Зубарева такое знаю… – Егор Константиныч продолжал чтение пониженным голосом: – «…Мы с вами, дядюшка, слыхали про воровской прожект сего мошенника обмануть казну продажей фальшивых залежей руды, чем доставил он много хлопот Михайле Васильичу. Мне неведомо, какими путями сей авантюрьер [25] обрел свободу и очутился в Пруссии, но в разговорах со мной он откровенно признался, что питает еще более опасные замыслы…» Ох, боюсь, что Митенька попал в большую беду, – мрачно сказал Егор Константиныч, прекратив чтение. – От этого проходимца всяких скверностей можно ожидать. Ты только послушай, мать, про его проделки. Посаженный в Петропавловку за воровство с рудой, сей злокозненный Зубарев объявил за собой «Слово и дело»… (Марья Семеновна побледнела и схватилась за голову.) И на допросе он показал, что будто еще в пятьдесят первом году был представлен великому князю Петру Федоровичу и вел с ним беседы о неких секретных делах. А тебе ведомо, с каким подозрением матушка‑государыня к таковым делам относится: они на нее великий страх наводят… Однако ж Зубарев, опомнясь, от этих своих показаний отрекся и заявил, что великого князя отродясь не видывал. За все сии вздоры голубчика, в железы закованного, препроводили в Тайную канцелярию. Да только он ловок оказался: сторожей невесть откуда полученным зельем опоил, железы поломал и за границу утек. – Ах, ах… – Марья Семеновна дрожала, часто и мелко крестилась. – А ты, отец, откуда про все эти тайности прознал? – Для меня, матушка, тайностей нет. Я ведь петербургский старожил, у меня везде друзья‑приятели, и в Тайной и в Сыскном… Одначе, старая, сбила ты меня с толку, я и про письмо забыл… – Марков снова поднес к глазам лист, исписанный четким мелким почерком Дмитрия: – «…Сей Зубарев считает, что государыня Елизавета Петровна овладела престолом не по праву и что наш законный монарх – находящийся в заключении Иван Антонович. И Зубарев старался завербовать меня в тайное сообщество, ставящее целью восстановить на царстве узника Ивана. Всеконечно, я на его увещания не поддался и выгнал его чуть не в кулаки. Однако сей злодей, уходя от меня, высказал немаловажную угрозу, что его сообщники попытаются вовлечь в этот преступный замысел вас, дорогой дядюшка. А посему блюдите самую крайнюю осторожность и с посторонними людьми ни в какие даже самые малозначащие разговоры не вступайте…» Последние строки Марков прочитал едва слышным голосом. Руки его затряслись, седая голова поникла. – Ах, Митя, безумное чадо, в какие дела впутался! Государственная измена… Да эти злоумыслители еще и меня хотят в нее втянуть… Только ведь я – не Митя, меня жизнь достаточно умудрила. С сего дня в наш дом ни одному чужому доступа не будет!.. Марья Семеновна выронила давно забытый ею чулок. Спицы с тихим звяканьем упали на пол. Охватив голову руками, старушка завела причитание: – Уж ты, Митенька, свет мой, голубчик, желанный! Ты зачем же связался с худыми людьми?.. Старик остановил жену. – Не ждал я от Мити такого безрассудства, – мрачно сказал он. – Донесут, недолго до беды. Уж письмо не подпечатано ли, не дай бог! Марков долго и внимательно разглядывал оборотную сторону конверта, вздыхая. – Позови Андрюшку! Мальчик вошел в комнату. Отец снова закрыл дверь, прочитал последние строки письма:
«…А в прочем, поручая себя Богу и вашим молитвам, остаюсь в добром здравии в ожидании скорого свидания. Думаю, что корабль „Прозерпина“ отправится в плавание через три‑четыре недели. Ежели погода будет благоприятна, надеюсь быть дома в первых числах апреля. Крепко целую милую маменьку Марью Семеновну, а вам, дорогой дядюшка Егор Константинович, низко кланяюсь. Братца Андрюшу обнимаю и прошу уведомить, что везу ему некоторые французские волюмы, [26] кои, надеюсь, придут ему по вкусу. Ваш нижайший слуга, покорный сын и племянник Дмитрий Ракитин. Город Кенигсберг, 7 февраля 1755 года».
При известии о подарках Андрюша стремглав понесся с антресолей по лестнице, восклицая на весь дом: – Братец Митенька едет! Волюмы везет! Старый токарь стал за станок и, поминутно вздыхая, принялся доканчивать царицыны шахматы. Письмо он спрятал в потайной ящик письменного стола.
Ночью Егора Константиныча будто кто толкнул. Он проснулся, растерянно поглядел вокруг. «Дурак я… Они первым делом в стол…» Марков встал, надел войлочные туфли и зашлепал в кабинет. Достав письмо, он с трудом приподнял токарный станок и засунул под него опасный документ. Кое‑как распрямил спину и вернулся, охая, потирая поясницу. – Что тебе не спится, отец? – спросила сонная Марья Семеновна. – Тише… Письмо перепрятывал. – А ты бы сжег! – Нельзя! Может, сыщики списали и там бог знает что от себя приплели. Знаешь их повадку: втянуть человека в дело… Нет, нельзя жечь… Токарь не спал до утра. Болела спина, неотвязные мысли лезли в голову. «Эк, старый хрыч! – ругал он себя. – Зачем свечку зажигал? Нельзя, что ли, было в потемках управиться? А если кто из соседей видел? „Марков, скажут, свет ночью зажигал!“ И пойдет…» На рассвете старик вытащил злополучное письмо из‑под станка и упрятал под серебряную пластинку с надписью о Петре Великом. Но спокойствие не вернулось к нему. Токарю все казалось, что винты неплотно прижали пластинку к станине и что самый неопытный сыщик вмиг откроет тайник. Егора Константиныча подмывало непреодолимое желание перепрятать письмо в более надежное место.
|