В которой начинается долгое и опасное путешествие, а мы узнаем еще немного о детских годах Хаиме Бофранка

– Путешествие, в котором ни один из героев не умирает, обыкновенно не вызывает интереса; не вызывает интереса и путешествие, в котором умирают все герои; в конце концов, не вызывает интереса и путешествие, которое слишком быстро завершается.

Магнус Миккель. О правилах путника

Грейскомиссар Фолькон воспринял возвращение Бофранка без всякого смущения. Очевидно, ему уже сообщили о визите последнего к Баффельту и о том, что сей визит принес Бофранку благорасположение грейсфрате. Фолькон, впрочем, никогда не был слишком подл; он приветливо улыбнулся, когда конестабль вошел в кабинет, и сказал:

– Что же, вот все и разрешилось. Я рад видеть вас снова в своем штате.

– Могу ли я просить помещение для работы?

– Ваш кабинет свободен, хире Бофранк. Я также уведомлен о том, что вы хотели бы видеть подле себя симпле‑фамилиара Лооса – он будет переведен сегодня же.

– Лоос уже давно и достойно служит, – сказал Бофранк. – Не пора ли повысить его в чине?

– Это разумно, – кивнул грейскомиссар. – Полагаю, можно будет сделать.

– Со мною будет также работать хире Шарден Клааке, бывший секретарь покойного грейсфрате Броньолуса. Ему нужны будут пропуск и место.

– И это не составит затруднений, – с приятной улыбкою отвечал грейскомиссар.

– В таком случае благодарю вас, – сказал Бофранк, выказывая желание уйти.

– Не могу вас задерживать, – кивнул грейскомиссар.

Но кабинет не пригодился надолго ни Бофранку, ни Клааке. После тщательных допросов и исследований мрак вокруг убийства грейсфрате Броньолуса нисколько не рассеялся, и тогда конестабль решил ехать не куда‑нибудь, а на Ледяной Палец. Подтолкнули его, кстати, припомнившиеся слова старика Фога, сказанные в момент его странного визита к Бофранку: «Говорят, что Ледяной Палец не мертв и вера жива… Может, в этом ключ к некоторым тайнам и загадкам – подумайте в час досуга».

Как бы там ни было, а иных путей расследовать смерть грейсфрате у Бофранка не было. Конестабль, недолго думая, испросил аудиенции у Баффельта, с коим и поделился своими планами; толстяк выразил сомнение в необходимости подобного путешествия, но особенно возражать не стал, обещая, со своей стороны, полную поддержку. Бывший же секретарь Броньолуса, выслушав подробный рассказ конестабля о двух квадратах и прочих вещах, с ними связанных, изъявил желание обязательно сопровождать Бофранка, и последний не видел причин для отказа.

Маршрут не вызвал у Бофранка долгих размышлений – через поселок на Мальдельве или Оксенвельде, а там уж не столь сложно будет найти корабль, дабы добраться до Ледяного Пальца. Несмотря на просьбы конестабля, Жеаль наотрез отказался присоединиться к небольшому отряду, в который входили Бофранк, Аксель и секретарь покойного Броньолуса. Он пояснил, что занятия в университете будут для него несравненно полезнее, к тому же погода к зиме портится, а это самым дурным образом скажется на его организме, и без того не любезном к длинным путешествиям.

– В таком случае я буду писать тебе, – пообещал Бофранк.

– Полагаю, ты вернешься раньше, чем придет первое письмо, – улыбаясь, сказал Жеаль. – Не станут же они посылать специального курьера, а как работает почта, ты знаешь. Кстати, я могу дать тебе немного денег, дабы ты не испытывал нужды.

– Спасибо, мой друг, но меня снабдил ими грейсфрате.

– Что ж, помни:

Будь пилигрим наш – эконом,

Не делай он в дороге трат,

Куда как был бы он богат…

– Уж не ты ли богат?! – со смехом спрашивал Бофранк.

– Но я и не пилигрим, – отвечал Жеаль.

Он посоветовал также не брать кареты, а ехать верхом, налегке, но Бофранк, посмотрев за окно, где третий день кряду шел дождь, лишь покачал головой. Остановились на небольшой крытой повозке с утепленными войлоком стенками, которая была легче кареты и скорее в ходу.

Выехали рано утром – в этот день дождь наконец прекратился и выглянуло солнце. Аксель правил, а Бофранк и Клааке поместились внутри повозки, поспорив при том, нужно ли открывать окна. Бофранк полагал, что не стоит, дабы избежать сквозняков и не захворать. Клааке уже, вероятно, знал о слабом здоровье конестабля и не стал настаивать на своем.

Поездка протекала без каких‑либо приключений. Клааке в основном тратил время на чтение маленькой книги, хранимой им в бархатном чехольчике, а Бофранк дремал. Как собеседник Клааке никуда не годился – даже надежду выведать, как столь странный человек стал секретарем грейсфрате, конестабль почти сразу оставил.

Так и двигалась повозка, постепенно приближаясь к поселку, в котором и началась не столь уж давно эта история.

Хаиме Бофранку не исполнилось еще и шести лет, когда он видел ангела.

Старый дом дядюшки Динса стоял в окружении великолепного парка, в котором Бофранк сыскал множество таинственных мест. Как известно, ребенку это сделать всегда не в пример легче, нежели взрослому; оттого маленький Хаиме проводил все дни, блуждая по аллеям и перекинутым через канальцы мостикам, находя заброшенные часовенки и опутанные плющом беседки. Заблудиться Хаиме не боялся, а вернее сказать, попросту не думал об этом. Посему нет ничего удивительного в том, что очередное путешествие закончилось в абсолютно незнакомом уголке, где над почти скрытыми мхом камнями дорожки низко нависали древние ивы.

Хаиме хотел было заплакать, но обнаружил, что с дерева на него строго взирает белка, и подумал, что проливать слезы при неразумном зверьке негоже. Тяжело вздохнув, он двинулся в обратном направлении, но немного погодя уперся в живую изгородь. К несчастью, уже вечерело, на небе собирались тучи, и Хаиме всерьез обеспокоился. Провести в парке ночь он никак не хотел, и в первую очередь оттого, что это вызвало бы гнев отца, которого Хаиме боялся куда пуще, нежели призрачных кошмаров, коими населен обыкновенно ночной мрак.

Тогда мальчик несколько раз громко крикнул, призывая на помощь, но не преуспел в этом: парк был столь велик, что в его обитаемой части, где стоял дом дядюшки Динса, слабый и относимый ветром крик никто не услыхал.

В смятении Хаиме бросился напролом сквозь кусты, но лишь несколько раз оцарапался до крови о ветви и колючки, после чего обнаружил себя в месте совсем уж незнакомом. Тут как раз застучали первые капли дождя, и мальчику ничего не оставалось, как прижаться к стволу старого дерева, обхватив его руками.

Он плакал и дрожал; тут‑то из‑за неопрятных кустов крушины и появился ангел.

Лицо ангела было приятным, как и положено; нежные руки раздвигали ветви с кротостью и изяществом, а крыльев Бофранк не заметил – очевидно, их скрывал просторный плащ, наброшенный на плечи.

– Что ты делаешь тут, дитя? – спросил ангел тихим голосом.

– Я… Я гулял по парку и заблудился, хире, – отвечал Хаиме, разумно рассудив, что к ангелу требуется почтительное обращение.

– Отчего же ты гулял по парку один?

– Я всегда хожу тут один, – признался мальчик, все еще не отпуская древесного ствола.

– Это плохо, – сказал ангел с наставлением. – Детям негоже бродить в одиночку в таких местах, ибо с ними может случиться все, что угодно. Что же скажут твои почтенные родители?

– Меня накажут, – прошептал Хаиме.

– Я, наверное, мог бы помочь тебе, – сказал ангел. – Но я не должен был…

– Я знаю, вы – ангел! – воскликнул Бофранк. – Я никому не скажу, что видел вас!

– И это разумно, дитя… Но ты должен понести наказание, и лишь потом я выведу тебя на тропинку. Ты, верно, знаешь, что господь страдал?

– Конечно, хире.

– Вот и ты обязан принять страдания – но что они в сравнении с господними? Иди же ко мне и сними эти штанишки с очаровательными сиреневыми бантами…

Хаиме совсем не хотел страдать. К тому же ангел вел себя странно: губы его тряслись, руки дрожали, и мальчик подумал, не происки ли это нечистого. В самом деле, мало ли кто может притвориться ангелом, бродя по темным заброшенным аллеям старого парка.

Подобные мысли устрашили Бофранка, и он, вместо того чтобы исполнить просимое ангелом, отпустил‑таки спасительное древо и бросился бежать прочь, снова и снова проламываясь сквозь хищно растопырившие свои ветви кусты, перескакивая через едва заметные в высокой траве канавы… Он и сам не заметил, что выскочил на свободное пространство и давно уже под ногами омытые дождем плитки дорожки, что вела в основную часть парка. Вот уже и дом; споткнувшись о ступени, Хаиме растянулся на крыльце и заплакал в полную силу, останавливаясь лишь для того, чтобы набрать новую порцию воздуха, долженствовавшего превратиться в крик.

Наружу высыпали слуги, а среди них – донельзя взволнованные родители и сам дядюшка, раскрасневшийся, в распахнутом халате. Как выяснилось, мальчика уже давно искали, и кто‑то даже предположил, что он упал в один из старых колодцев в северной части…

В тот же вечер успокоившийся, но все еще печальный Хаиме стоял перед отцом. Потрескивали дрова в камине, шипела отцовская трубка, а сам декан пристально смотрел на мальчика.

– Что такого случилось в парке? – спросил он наконец. Хаиме ожидал совсем иного вопроса или слов упрека. В голосе же отца читалась несомненная тревога.

– Я заблудился и видел ангела, отец. Ангел сказал, что я должен буду страдать, и в награду он выведет меня.

– Ангела? Что еще за ангел?!

– Я не знаю, отец… Он выглядел словно ангел. Он был добр ко мне, но потом я испугался и убежал.

– Что он хотел сделать с тобой?

– Он велел мне снять штанишки… Может быть, он хотел высечь меня? Но я не сделал этого. Я сразу убежал. Может быть, это был дьявол, отец?

– Тристану, возможно, я не сказал бы этого, но тебе… – Декан окутался клубами дыма и задумался. Хаиме стоял в смятении: отец редко разговаривал с ним вот так, как сейчас. С каким облегчением мальчик бросился бы бежать прочь, как от давешнего ангела! Но Хаиме стоял и дождался продолжения слов отца.

– Твой брат Тристан прилежен и богобоязнен. Ты не таков, Хаиме. Уж не знаю, к добру ли это или к худу, да только хочу сказать тебе: может статься, что ангелов вовсе не существует. Как не существует дьявола и много чего еще, о чем принято думать, что оно существует рядом с нами. Я посвятил учебе и учению большую часть своей жизни, но проку с того – я все чаще заблуждаюсь в своих знаниях…

Только сейчас Хаиме понял, что отец слишком много выпил. Обыкновенно он выпивал сидя вот так, у камина или в своем кабинете, бутылочку цветочной настойки, которую специально для него готовил повар Бренс, и Хаиме прекрасно знал эти бутылочки – небольшие, шестигранные, с притертой стеклянного пробкой…

Но сейчас таких бутылочек стояло на столике четыре, и все пустые. Может быть, поэтому отец и выглядел так странно, и говорил так необычно…

– «С каждым днем я ближе к раю и достоин той награды…» – продолжал отец. – Это строки из Калбена Вераля, и все не о том, что можно подумать, – дальше там идет: «Весь я с головы до ног предан той, что всех прелестней…» Тот, кого ты видел, Хаиме, вряд ли ангел. Нет, это скорее дьявол. Гнусный развратник, бог весть как попавший в этот парк. Я бы велел отыскать его и прибить, но уже поздно… Иди же и помни: не каждый, кто говорит, что он – ангел, ангел и есть. И не каждый, о ком говорят, что в нем дьявол, имеет в себе дьявола. Я не стану тебя наказывать, пусть это будет тебе в радость. Иди же.

Не раз после того маленькому Хаиме снился ангел. Почему‑то он был страшен в тех снах, и мальчик просыпался с плачем и криками…

Впервые за много лет ангел вновь приснился Бофранку этой ночью. Он тянулся своими прелестными руками сквозь стекло окна, и конестабль порывисто вскочил, толкнув читавшего Клааке.

– Что с вами?! – спросил тот, с недовольством закрывая книгу.

– Дурной сон… Прошу меня извинить, – пробормотал конестабль.

– Лучшее средство от дурных снов – бодрствование, – с уверенностью сказал Клааке. – Я, например, полагаю себе на сон не более четырех часов перед рассветом, когда он наиболее спокоен, а разум невосприимчив к внешним воздействиям и не порождает кошмары.

– Кем вы были раньше, хире Клааке? – спросил Бофранк. – Вы рассуждаете, словно философ или лекарь.

– Уверяю вас, биография моя чрезмерно скучна, хире Бофранк, – отвечал Клааке. – Образование мое было достойным, только и всего; потому о вещах самых различных я рассуждаю здраво и со знанием, никоим образом стараясь не касаться вещей тех, в которых не разбираюсь.

Столь уклончивый и чересчур назидательный ответ вначале рассердил конестабля, но тут он заметил, что попутчик смотрит на него с хитрецою и полуулыбкою. Внезапно Бофранку показалось, что Клааке славный человек; возможно, что‑то более скрытное и узнается впоследствии, а сейчас нужно вести себя с ним без особенных затей.

– В этом и разница меж нами, – парировал Бофранк. – Я, напротив, берусь за вещи, в которых никто, кроме меня, и разбираться‑то не желает.

– Что ж, мне выпало несчастье стать вашим помощником в этом неблагодарном деле.

– Если быть честным, сейчас я более всего думаю о завтраке, – сказал Бофранк, посмотрев в окно. – А вот и поселок – я узнаю эти места.

Поселок встретил Бофранка тем же самым недружелюбием, что и в первый раз. Правда, домик кладбищенского смотрителя был совсем занесен снегом и выглядел запущенным; да и в самом поселке многие здания смотрелись как неживые. Конестабль ожидал, что его встретит либо староста, либо чирре Демелант, однако оказалось, что ни того, ни другого сейчас в поселке нет: староста отбыл по срочным делам в Мальдельве, а о чирре не имелось никаких вестей с самого визита грейсфрате Броньолуса – он попросту сгинул, оставив семью. Раздумывать об этом Бофранк не стал, тем более что причин для подобного поступка у Демеланта имелось достаточно.

Не обнаружилось в поселке и монахов‑бертольдианцев: жилище их стояло заброшенным, а самих, как с неохотой сказал конестаблю поселянин, гнавший мимо гусей, давно увезли куда‑то на подводах вместе с фрате Корном.

Супруга старосты сказалась больной, и единственным, кого увидел Бофранк из своих прежних знакомых, оказался молодой Патс. Однако и он не порадовался возвращению конестабля в поселок.

– Что же вы вернулись так поздно? – сухо спросил молодой человек.

– А вы более не желаете стать миссерихордом? – парировал Бофранк.

– Если вы желали этим вопросом обидеть меня, то просчитались: я не изменился в своих намерениях. Однако я полагаю руководствоваться здравым смыслом и истинной верой.

– Истинной верой руководствовались и те, кто сжег на костре бедного дурака и его мать, – отвечал Бофранк. – Но я хотел спросить вас о другом. Вы уделите мне немного времени?

– Извольте, – сказал Патс.

Огромная комната в доме Патса выглядела точно так же, как и в прошлый раз: закопченный очаг, массивный обеденный стол с несколькими табуретами вокруг, полка с книгами, застланное черной мохнатой шкурой ложе.

«Вы, наверное, хире Бофранк, прима‑конестабль из столицы?»

Именно так спросил при первой встрече молодой Патс. Тогда он помазал случайную рану Бофранка перышком, окуная его во флакон темного стекла с широким горлышком, а потом прикрыл ее белой тряпицей.

«Да, хире Патс».

«Я знал о вашем приезде, но не думал, что вы решите навестить меня. Хотя догадываюсь, что вас привело…»

– Вы догадываетесь, что привело меня в поселок сегодня? – спросил Бофранк, садясь в кресло.

– С трудом. Разве что служение миссерихордии.

– Между мною и миссерихордией куда больше противоречий, нежели соприкосновений, – отвечал с грустною улыбкой конестабль. – Вы имели возможность убедиться в том, что я старался исполнить свой долг до конца. Отчего же вы не доверяете мне?

– Я не доверяю вам?!

– Вы разве что не написали это над входом в ваше жилище…

– Да, – сознался Патс. – Да, хире конестабль. Я не склонен более верить вам.

– Отчего? Оттого, что я вернулся живым?

– В том числе.

– А если я скажу вам, что грейсфрате Броньолус мертв и обстоятельства его смерти во многом напоминают случившееся здесь?

И Бофранк поведал молодому человеку о том, что произошло с грейсфрате Броньолусом, и о прочих событиях.

Молодой Патс был ошеломлен. Он некоторое время сидел молча, глядя в пламя очага, после чего сказал:

– Простите меня, хире Бофранк. Я обидел вас.

– Нисколько, – возразил конестабль. – Вы были честны; это редкость, мой дорогой Патс.

– Чем я могу быть полезен?

– Разве что составите мне компанию в пути до Ледяного Пальца.

– Я бы рад, но не могу, – с сожалением отвечал молодой человек. – Дело в том, что через девять дней мы играем свадьбу.

– С кем же?

– С Гаусбертой Эннарден.

«Знает ли он про наше путешествие сквозь горы? – тут же подумал Бофранк, к собственному не удовольствию обнаруживая в себе неуместную ревность. – Знает ли он про пещерных троллей и про то, что его будущая супруга не так уж проста? Не сказать ли ему об этом?»

Но конестабль промолчал. Единственное, о чем он попросил, так это о встрече с Гаусбертой.

– Это невозможно, хире Бофранк, – с сожалением отвечал Патс. – Моя суженая уже три дня как уехала в Скальде, на ярмарку… Но что бы вы хотели спросить у нее?

– Многое, мой друг, многое… – задумчиво произнес Бофранк. – Что ж, стало быть, мы тронемся в путь без вас. Возможно, мне еще понадобится ваша помощь в будущем. Но пока пусть между нами с виду все будет как есть – чтобы никто не счел вас моим другом, но, напротив, счел врагом.

– Будет так, как вам угодно. И вы можете в полной мере располагать мною! – воскликнул Патс.

С тем они и расстались.

Вторым делом, которое положил себе Бофранк в поселке, отложив даже предвкушаемый завтрак, стала встреча с ключарем Фульде.

Гнусный ключарь обретался в каморке при складах и сейчас как раз поедал большой кусок солонины, запивая его пивом из стоявшего тут же кувшина. При виде Бофранка толстяк едва не подавился своею трапезой.

– Вижу, ты жив еще, – с отвращением сказал конестабль.

– Хире… Хире… – только и смог промолвить Фульде, и тотчас же вошедший следом за Бофранком Аксель ударил его по лицу. Упав на пол, ключарь резво пополз на четвереньках прочь, но Аксель наступил ему сапогом на руку и, прижав, спросил:

– Что с ним сделать, хире Бофранк?

– Ты, дрянной богомерзкий червь, – сказал конестабль, нагибаясь и хватая ключаря рукою за горло. Тот вытаращил глаза, словно жаба, и Аксель воскликнул:

– Хире Бофранк, да вы его удавите!

– И нужно бы, – отвечал конестабль, отпуская толстяка. Тот упал и ворочался, кряхтя и стеная. – Я полагаю, именно так он и кончит, но прежде он нужен нам живой. Есть ли у тебя веревка, Аксель?

– Конечно.

– Обвяжи ему шею, да покрепче: этой скотине мы найдем применение, достойное его проделок.

Фульде заскулил, Аксель тем временем нашел в мешке веревку, соорудил петлю и проворно накинул на жирную шею ключаря, оставив, впрочем, довольно пространства, чтобы тот случайно не удавился.

– Ты будешь у меня послушным, – наказал Аксель, подымая толстяка, и поволок его к повозке.

Обитель стояла пустой, и Бофранку ничего не оставалось, как обратиться за завтраком в дом старосты. Слуги подали им; более к столу никто не вышел, но все трое ничуть не опечалились и воздали должное вину и мясу, хотя первое было ощутимо разбавленным, а второе – слишком сухим и жестким.

Далее, не задерживаясь более в поселке, они тронулись в дальнейший путь.

Излишне говорить, что никто не провожал их.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,