На грани счастья 1 page

Татьяна Александровна Алюшина

На грани счастья

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=589825

«На грани счастья»: Центрполиграф; Москва; 2010

ISBN 978‑5‑227‑02667‑5

Аннотация

С юных лет Дарья Васнецова несла на плечах тяжелый груз ответственности. Все важные проблемы большого семейства решала только она. Даша устроила жизнь родственников, нашла свое призвание, но оставалась одинокой. Игорь Власов, руководитель крупного агрохолдинга, построил бизнес с нуля и за восемь лет добился потрясающих успехов. Но когда он возвращался домой, его встречала холодная пустая квартира… Они встретились по воле случая, в театре. В первую же секунду Игорь понял, что Дарья будет его женой. Вскоре их ожидал незабываемый отдых в Италии, романтические вечера. И вдруг в микроавтобус Дашиной фирмы на полном ходу врезается КамАЗ…

Татьяна Алюшина

На грани счастья

– Ну нет, дорогая! – заявил Гришка и, ухватив Дарью за руку, выдернул ее с начальственного места. – Раз уж я пропустил все самое интересное, сядешь со мной, учиню тебе допрос с пристрастием!

– И кто виноват, что ты всегда «норовишь прийти, когда разгар событий кончен»? – посмеиваясь, процитировала она его же любимую фразу и включила начальницу: – А кстати, почему мы тебя все ждали? Ты где задержался‑то, конь наш вороной? Не по амурным ли делам?

– Об этом позже! – подражая актеру Буркову из известного фильма наклоном головы, выражением лица и отсекающим жестом руки, отложил вопрос Гришка.

И, не выпуская ее руки, двинулся по проходу, но был остановлен молниеносным движением Элл очки, ухватившей начальницу за свободную руку.

– Нам тоже интересно! – возмутилась Эллочка. – Пусть она здесь сидит и всем рассказывает!

– А я буду громко ее пытать! – пообещал Гришка, состроив инквизиторскую мину, чмокнул Эллочку в нос, высвобождая из ее цепких лапок «подследственную».

Эллочка поборолась для виду, но сдалась, как и следовало ожидать. Одержав викторию в баталии за эксклюзивное внимание начальницы, Гришка двинулся далее по проходу, таща Дарью за собой, к месту своей обычной дислокации в автобусе, на последнее двойное сиденье.

Закинул почти небрежным жестом свой ноутбук на задний, четырехместный ряд сидений. На аккуратно сложенный, мягкий – заметьте! – мягкий реквизит, позволявший расчетливую демонстрацию такого небрежения к любимому предмету производства и, собственно, всей жизни. Чуть оттеснив Дарью, Комаров лихо скакнул на облюбованное место у окна, картинным, нарочитым жестом указав ей на сиденье рядом.

Дарья с сомнением посмотрела на предложенный «пыточный стул», повернулась к салону и с тем же сомнением посмотрела на свою команду.

Народ замер в последней стадии разбираемого любопытства, готовый внимать «чистосердечке». Аж повыворачивались все на своих местах, Ленка с Оксаной так вообще встали на своих сиденьях на колени, высунув любопытные головушки над спинками кресел.

– Ладно, Малюта! – сдалась с театральным вздохом смирения Дарья. – Чини свой допрос, изувер!

Гришка в предчувствии интриги развернулся спиной к окну, дождался, когда Дарья сядет, и с улыбкой кота, интересующегося у пойманной мышки: «Жить хочешь?», нежненько так спросил:

– Ну что, Дарь Васильна, согрешила?

И Дашка, собравшаяся было подыграть, сценически вздохнула и принялась каяться, глядя в этот момент почему‑то не на Гришку, а дальше, поверх его плеча в окно.

Вот почему?!

То ли щелкнуло что‑то в уме, то ли боковым зрением уловила некое странное, нелогичное движение – бог знает!

Она единственная в эти последние четыре секунды смотрела за окно на перекресток, который они проезжали! Все смотрели на них с Гришкой!

Даже водитель Михалыч, хоть и не сводил взгляда с дороги, внимательно слушал, что происходит в салоне, периодически многозначительно хмыкая и качая головой из стороны в сторону, не отставая от коллектива, – веселился!

А Дашка смотрела в окно! Единственная смотрела и видела летящую на них смерть!

И что‑то случилось в этот момент с ее сознанием, оно словно включило какие‑то резервные механизмы, вытворяя немыслимые штуки! Движение вокруг нее как бы замедлилось, растянувшись во времени, как муха, залипшая в меду, еле барахтающаяся в тщетной последней надежде спастись.

И окружающее пространство стало ярким, четким до самой миллиметровой детали, как выхваченное мощным прожектором. Находившиеся в автобусе люди, выражение их лиц, детали одежды, даже обивка кресел казались насыщенней, как на проявившейся картинке, и грузовик за окном, несущийся наперерез их автобусу, его цвет, номер и лежащая на руле голова водителя, поблескивающая вспотевшей лысиной в обрамлении коротких седых волос, мотыляющаяся от движения в разные стороны. И пляшущие в солнечном луче пылинки рядом с улыбающимся лицом Гришки…

И только мысли не попали в эту тягучую медовость, проносясь в голове с обычной скоростью, но тоже как‑то странно – пучком, по нескольку сразу – осознаваемые, ощущаемые.

«Мы не успеем!» – констатировало Дашкино сознание.

И чей‑то незнакомый металлический голос, как метроном в ее голове, отсчитывал секунды:

«Раз…»

«Нет, господи, нет!»

«Два…»

«Я не хочу!!!»

«Три…»

В последний момент отсчитываемого междусекундья Дашка успела рвануть на себя Гришку от стекла, от смерти, и обхватить его голову рукой!

«Четыре!!!»

Их отбросило к правой стороне автобуса, и в дробленые мгновения этого полета она слышала жуткий грохот корежащегося металла, звон бьющегося стекла и успела подумать: «Ты ошибся, не судьба!»

И почувствовала чудовищную, какую‑то нечеловеческую боль сразу в нескольких местах тела, сопровождаемую колокольным звоном в голове от удара. И провалилась в темноту.

– Дашка!!!

Откуда‑то сбоку продирался, прорывался в темноту, где она находилась, чей‑то голос.

Он был здесь инородным, чуждым, отвергаемым самой сущностью черноты, но, разрывая в клочья от самой границы тьму‑тьмущую, крушил, настаивал:

– Даша!!!

…И‑и‑и‑и – хлоп! Включилась, вернулась в присутствие Дарья.

«Да, да. Я здесь», – мысленно ответила она зовущему голосу.

И попыталась открыть глаза.

И следом за вернувшимся сознанием ее догнали шаставшие где‑то до сих пор ощущения, чувства, жизнь.

И запах! И вкус!

Она почему‑то никак не могла разлепить веки, что‑то теплое, вязкое мешало им открыться, это первое, что ощутила Дашка, а следом хлынули всем скопом, как из прорвавшейся трубы, спешившие заявить о себе иные чувства.

Запах, такой странный, перенасыщенный. И металлический вкус во рту. И что‑то теплое текло ей на лицо.

Дашка сильно зажмурилась и попыталась разлепить веки еще раз, получилась лишь слабая щелочка света, она повторила несколько раз «жмурки», с третьей попытки смогла разлепить веки… и ни черта не увидела, кроме ярко‑алого фона перед глазами.

Дашка интуитивно потянулась протереть глаза, но такое, казалось бы, простецкое движение не получилось, – руку чем‑то сильно придавило. Дарья попробовала другой, левой рукой – эта шевелилась, хоть по ощущениям тоже была прижата.

Тогда она попробовала двигаться всем телом. И обнаружила ужасное: двигаться она не могла!

Вернее, не совсем так глобально: «не могла», тело‑то двинулось совсем немного, но это отозвалось такой чудовищной и разнообразной болью в нем!

Болью ужасной во всех частях этого самого тела!

Господи боже мой! Зачем она только отозвалась на тот голос и выбралась из темноты?!

Боль!!!

Колющая, режущая, разрывающая, жгучая, сильнейшая!! Везде!

Но и это, как ни замедлило выясниться, оказалось не самым страшным!

Она не могла дышать!

Придавленная чем‑то тяжелейшим, неподвижным сверху и, черт поди знай, чем‑то еще с боков, Дашка не могла вдохнуть!

Безумная, жуткая, чернюшная паника накрыла ее, как утопила, с головой, утягивая в безвозвратный омут! И она погружалась, трясясь всем нутром от животного ужаса, судорожно распахивая рот и пытаясь, пытаясь, пытаясь вдохнуть!

Ей хотелось кричать, орать надсадно! Разорвать горло и легкие криком и пробиться, пробиться к вдоху, к воздуху, пусть к боли, но к жизни!!

– Даша!!!

Краем затухающего сознания она снова услышала тот же голос, очень знакомый, важный, единственно нужный и правильный сейчас голос.

И паника с ее напарником – безумием, уже почти пожравшие Дарью, отпустили, отступая перед силой и властностью зовущего ее по имени голоса.

«Я сейчас, сейчас!» – подумала она, как пообещала.

И волевым сверхусилием мысленно ухватила себя за горло, заставляя прекратить суетные, бесполезные попытки вдохнуть, ослабляя, ослабляя, изгоняя убийственный панический ужас, вспомнив, как учил ее папа:

«Если подавилась или у тебя перехватило горло так, что не можешь вдохнуть, сразу – запомни – сразу! – прекрати делать попытки вдохнуть и пугаться перестань! И очень осторожно, потихоньку втягивай воздух через нос!»

Очень осторожно, через нос она попробовала втянуть воздух…

И закашлялась, втянув вместо воздуха в горло вязкую горчащую массу! И почувствовала такую обжигающую, непереносимую боль в легких, что на мгновение перед глазами поплыли темные круги в ярких салютных вспышках!

«Спокойно! – успела прикрикнуть на себя Дарья до наступающей уже паники. – Еще раз!»

Еще раз! Очень осторожно!

Перестали дергаться. Остановились. Втягиваем воздух через нос. Ос‑то‑ро‑жно!

И получилось! Тоненькой струйкой воздуху удалось пробраться в легкие!

Еще раз – остановились, не дышим, вдыхаем! Еще раз!

«Разлепи глаза, что ты зажмурилась!» – покрикивала она на себя.

Разлепила – алая, яркая пелена!

Дарья принялась осторожно высвобождать левую руку.

Господи, как же ужасно больно! Везде! От любого сантиметрового движения, от осторожного вдоха – больно!

«Давай, давай, Дашенька, ты справишься!» – как могла подбадривала она себя.

Вытащила! Протерла глаза и посмотрела – красное!

Стоп! Красное – это у нее на пальцах, но пальцы‑то она видит!

И вот тут‑то случился самый полный, настигнувший ее амбец! Оказалось, что до этого момента был еще «марципанчик», почти белая полоса! И – бац! – она осознала и вспомнила все и в один миг! Сразу!

«А вот это провал, Штирлиц!» – почему‑то подумалось ей именно этой фразой. Странно, но что‑то близкое к истине.

Она услышала стоны, чье‑то безудержное рыдание, какую‑то суету и крики, голоса там дальше за стонами и плачем и наконец поняла, что чувствует перенасыщенный тошнотворный, резкий запах крови.

И вкус крови.

Протерев глаза еще раз, Дашке удалось сфокусировать зрение и разглядеть, что на ней лежит человек, придавивший ее всей массой. А сверху него, погребая их под собой, навалено что‑то непонятное, и через это непонятное пробивается приглушенный свет разных ярких оттенков. И человек лежит странно – его голова упирается ей в правое плечо, а из его шеи в верхнюю губу Дашки струей, порциями в ритме бьющегося сердца хлещет кровь.

Не успев ничего сообразить, она протянула руку и сильно, тремя пальцами, надавила на рану, остановив этот «гейзер», и только потом поняла, что где‑то слышала или видела по телевизору, что именно так надо делать.

Зачем? Какая разница сейчас – надо и надо! Главное – сильно давить и не давать крови вытекать. Кто лежит на ней, Дарья так и не поняла в те первые минуты.

– Даша!!!

Совсем рядом проорал тот же голос, знакомый, родной, но так ею и не опознанный до сих пор, и она рванулась ответить, позвать.

И кровь, которой был полон ее рот, перекрыв горло, протекла в желудок. И Дашка поняла одновременно два факта: первое – что ее сейчас вырвет, и второе – что она задохнется от этого!

Совсем! Окончательно!

И ей показалось, что у нее завыло сердце, как‑то по‑волчьи безысходно завыло, прощаясь, что ли.

«Нет! Нет! Нет!» – просила и уговаривала она себя.

Ей нельзя умирать! Она не хочет, не может, не будет умирать!

Из глаз потекли бессильные слезы смирения перед поражением, перед пониманием, когда осознаешь, что все! Все! И ничего уже не сделать!

«Плакать нельзя!» – вяло подумала Дашка, почти уже сдавшись, отступив перед более сильной «дамой с косой».

Почти.

– Даша!!!

Взорвался в мозгу, пробился через смертельное смирение голос зовущий.

«Власов!» – поняла наконец она.

И на вот такой малю‑ю‑юсенькой, ничтожной грани между небытием, уже принятым осознанно проигравшей, и еле державшими паутинами живой пока еще реальности она предприняла попытку жить.

«Власов!!» – рванула она к нему всем последним живым.

И ухватила жесткой рукой воли второй раз свое горло, и перестала дышать на время, и обматерила себя витиевато и с выкрутасами: «Так, Васнецова! Мать твою! Собралась! Подыхать в другой раз будешь! Сопли тут распустила! Какого хрена! Так! Плакать нельзя! Блевать тоже нельзя! Давай дыши! Медленно! Но со вкусом!»

И осторожно, осторо‑о‑ожно, медленно‑медленно начала втягивать воздух носом!

Раз, два, три – вдох! Раз, два, три – выдох! Еще раз, еще раз, еще.

Вот так!

«Молодец! А ты испугалась! – похвалила себя, отчего снова захотелось плакать. – Нельзя, Дашенька! Дыши, дыши!»

Почувствовав, что жизнь вернулась, узаконилась и закрепилась, слабенько, но все же, и похвалила и подбодрила себя: «Дыши, дыши! Власов тебя вытащит! И вытащит, и спасет! Уже спас! – И пропустила последнюю предательскую мысль: – От всего!»

И быстро‑быстро заморгала, загоняя смертельно опасные в прямом смысле слезы назад, в стойло.

Засунув руки в карманы брюк, он стоял и смотрел на удаляющийся автобус, увозивший Дашку.

«Да ладно, Даш, не решила ты ничего, – скептически хмыкнул он про себя, – все ты знаешь теперь и все ты решила!»

Он улыбался, чувствуя еще тлеющее тепло в груди от ее последнего бесшабашного поцелуя.

– Игорь Николаевич, – выдернул его из теплой неги голос Марии Семеновны. – Я хотела еще раз поблагодарить вас! Мы все вам так благодарны! Дети в полном восторге! Впрочем, что я говорю, вы сами прекрасно видите. Вон машут до сих пор!

Власов нехотя оторвался от смакования внутренней радости и теплоты под созерцание удаляющегося автобуса, перевел взгляд на директрису, с нее на детей, которых пытались отвлечь от активного махания вслед уезжающей воспитательнице, и снова посмотрел на стоящую рядом женщину:

– Не за что, Мария Семеновна. Замечательно, что у детей получился праздник. Я и сам получил огромное удовольствие. – Засим господин Власов споткнулся словесно, но сумел‑таки замаскировать заминку, добавив конкретики высказыванию: – От представления.

Вряд ли, даже обладая весьма красочным воображением, директор детского дома могла представить, какое именно удовольствие получил господин Власов.

Хотя…

Их утреннее совместное появление и Дашкин жаркий, совершенно сумасшедший поцелуй оставляли мало вариантов для толкования. Впрочем, чье бы то ни было мнение и суждение его волновали меньше всего, особенно в их с Дарьей случае. Но от одной этой словесной заминки у него пробежала горячая волна по позвоночнику, ударив еще не остывшими воспоминаниями в положенных местах.

– Вам тоже спасибо, Мария Семеновна, – поспешил соблюсти реверансы он, отвлекая себя от не совсем уместных в данном разговоре ощущений. – За прекрасную организацию как принимающей стороны.

– Это наша работа! – радостно ответила директриса.

Но Власов уже не слушал, кивнул и отвернулся, вновь посмотрев на уменьшающийся автобусик. Можно было так стоять и смотреть, пока он не превратится в точку на горизонте, на прямой, как стрелка вектора, дороге, и думать свое, но его уже отвлекли и мешали детский гомон и голоса воспитателей, утихомиривавших возбужденных ребятишек.

И Игорь уже разворачивался, чтобы идти к своему джипу, припаркованному у ворот лагеря, но поглядывал на дорогу.

Автобус отъехал где‑то с полкилометра и приближался к перекрестку. Вот, пропуская по главной дороге автобус с проселочной перекрестной, подъехал и встал старенький синий жигуль, подняв шлейф пыли.

Власов уже шел к воротам и отворачивал голову, когда заметил что‑то настораживающее там, на проселочной дороге, за жигулем. Он остановился, развернулся, вгляделся и увидел несущийся на огромной скорости КамАЗ.

«Козел! – ругнулся про себя Игорь. – Вот узнаю, что за лихач хренов, урою!»

Не снижая скорости, КамАЗ приближался к мирно стоящему жигуленку! Власов напрягся всем телом, сделав непроизвольный шаг вперед, быстро прикидывая расклад на дороге: успеет автобус проскочить или тормознуть, заметит его водила опасность слева, остановится грузовик?

«Нет!» – сначала понял, почувствовал он, отказываясь верить.

– Нет! – тихо, вслух, когда увидел, что, зацепив и отбросив левым бортом, как букашку незначительную, жигуль, КамАЗ пер на выехавший в это самое время на перекресток автобус.

– Не‑е‑ет!!! – заорал Власов.

Видя, как на всей скорости разогнавшийся КамАЗ врезается в левый бок мини‑автобуса, круша и кромсая металл и убивая людей в нем!

Автобус, словно подброшенная игрушка, от удара отлетел на обочину и, перевернувшись, рухнул на крышу в кювет.

Власова вывел из ступора, остановив непроизвольный рывок к бегу, дикий крик сзади.

– А‑а‑а‑а!!! – кричали несколько голосов одновременно.

Страшно, дико, как‑то по‑звериному кричали, но ему этот вопль помог!

От этого крика мозг переключился с животной потребности бежать и доставать из того месива Дашку на режим принятия решений, ответственности и необходимости быстрых разумных действий.

В какофонии звуков, неразберихе – вое‑крике женщин, плаче детей, бешено бьющем барабаном в ушах стуке крови – он уже действовал.

– Молчать!! – проорал Власов, разворачиваясь назад.

И, стремительно двигаясь, практически бегом, к своему джипу, отдавал приказы на ходу – громко, четко, по слогам:

– Уведите детей! Мария Семеновна! Быстро! Вашего врача, медсестру, пусть возьмут бинты, жгуты, шины, обезболивающее, какое есть! Простыни, одеяла! Всех охранников и мужчин туда! Носилки, если найдете! Вызывайте скорую, ментов, пожарников! В МЧС я позвоню сам!

На ходу! Четко, конкретно, без истерик!

На бегу достал сотовый, вскочил в машину, завел и, разворачиваясь, выкручивая руль одной рукой, второй искал в записной книжке на телефоне нужный номер, начальника областного отделения МЧС. Там классные ребята, профи высшего уровня, он знал! Он очень хорошо знал, поэтому и звонил напрямую.

– Кондратьев! – ответили степенным голосом.

Он уже мчался по дороге туда, к Дашке.

– Власов! Василь Кузьмич, на перекрестке возле детского лагеря «Солнышко», у меня здесь, КамАЗ врезался в «мерседесовский» мини‑автобус. В нем двенадцать человек. Три парня, водила и восемь девчонок из Москвы. По ходу еще и жигуль зацепил с пассажирами. Давай своих на вертолете, а то районные пока дочапают!

Не прерывая разговора, завизжав тормозами, остановился у места аварии, выскочил из машины, с такой силой раззявив дверцу, что она аж заскрипела.

– Не лезь сам! – прокричал Кондратьев, поняв, что Власов уже в деле. – Рванет к е…й матери! Встречай борт, уже высылаю, мои разберутся! Слышишь, не лезь!

– Там восемь девчонок, Кузьмич, – ответил ровным голосом Власов.

И, зашвырнув телефон через открытую дверцу куда‑то в машину, побежал к автобусу, на ходу сдирая с себя легкий летний пиджак и обматывая им правую руку.

– Дашка!!! – проорал он, упав на колени рядом с лежащим на крыше автобусом.

Он собирался сбивать остатки стекол, застрявших в рамах, но оказалось, что этого не требовалось. От того, что он увидел, сердце остановилось, застопоренное ужасом и ударившей в висок мыслью: «Там не может быть живых!»

От страшного удара все двойные кресла левой стороны, кроме последнего, вырвало с корнем железных оснований, и, превратившись в огромные режущие ножи миксера, они рвали, кромсали и крушили все, находившееся внутри салона, когда автобус переворачивало. В оконных проемах не то что кусков стекол не осталось, из них повылетали даже резиновые уплотнители.

По жухлой запыленной траве вокруг разбитого остова раскидало какие‑то ошметки – части сидений, резиновые уплотнители, стекольное крошево, куски реквизита, костюмов, казавшиеся нереальными, инородными яркими пятнами на земле, короб с аппаратурой, покореженный ноутбук с полуоторванной крышкой, что‑то еще – и девушку.

Власов тряхнул головой, со всей дури засадил по железному борту кулаком, избавляясь от холода безысходности. Сцепил зубы и с удивлением посмотрел на свою руку, не почувствовав боли от удара, которую ожидал. Рука все еще была обмотана бесполезным за ненужностью задачи пиджаком.

– Твою мать! – выругался Власов и, разматывая пиджак с руки, кинулся к девушке.

Она была без сознания и лежала на животе, словно спала, вытянувшись в струнку. Живая! Ничего!

Он ощупал ее с головы до ног, перевернул с максимальной осторожностью, ощупал спереди. Переломы. Несколько. Скорее всего, внутреннее кровотечение и сотрясение мозга.

Ей бы в больницу прямо сейчас! А он ей помочь в данный момент ничем больше не может. И Власов побежал назад.

– Даша!!!

– Помогите, – услышал совсем рядом.

Девушка. Какая‑то девочка лежала прямо возле окна, вся в крови, не разберешь и не узнаешь кто, но не его Дашка.

– Сейчас, миленькая, сейчас! – пообещал Власов и протиснулся в проем к ней.

Она странно лежала, как‑то вывороченно – бедра наверху, на устоявшем чудом одиночном кресле правого борта, а тело внизу.

– Так, милая, – успокаивал он голосом, устраиваясь возле нее, – сейчас осторожно попробуй пошевелить руками и ногами, чуть‑чуть, не сильно. Чувствуешь?

– Да, – отозвалась она и заплакала. – Больно!

– Это хорошо, хорошо! – скорее себя, чем ее, уговаривал он.

Как мог осторожно, сантиметр за сантиметром, он подсунул правую руку под ее шею, почти нежно прощупал, там, где знал, что надо проверять, – вроде нормально. Ничего, у него сильные руки, он сможет удержать ее голову!

– Так, девочка! Слушай меня внимательно! – заглядывая ей в глаза, четким, командным голосом говорил Власов. – Я буду тебя поддерживать под шею, старайся не двигать головой совсем. Поняла?

– Да.

– Молодец! Тебе будет больно, но нам надо вытащить тебя отсюда. Когда я начну передвигать твои ноги, придется потерпеть. Договорились?

– Да.

– Умница, – похвалил Власов.

Подхватив девушку левой рукой под колени, не меняя положения правой руки, удерживающей шею в одном положении, он начал вытаскивать ее из автобуса.

Она молодец! Терпела! Постанывала, прикусив губу, побелела вся от боли, но терпела! Он на всякий случай отнес ее подальше от искореженного остова.

А хрен его знает! Вполне может рвануть, Кондратьев не зря предупреждал, а ему не до осмотра состояния машины и выяснения, бежит ли бензин, не искрит ли проводка.

– Полежи, сейчас к тебе придут, помогут, ладно? – погладив ее по волосам, пропитавшимся кровью, уговаривал он.

– Ладно, – согласилась девушка.

– Даша!!! – проорал он, вернувшись к автобусу.

Он прислушивался и всматривался в раскуроченное нутро, пытаясь определить, где люди. У него волосы шевелились на затылке от понимания реальности, но он не позволял себе более мыслей о бесполезности поиска живых! Вот когда всех достанут, тогда он об этом подумает!

Следующим он обнаружил парня, лежавшего лицом вниз на перекрученных кресельных останках, с неестественно вывернутыми, изломанными ногами.

Власов пытался нащупать пульс, но тщетно. Он вытащил его и уложил на землю, подальше от перепуганной девушки, чтобы не видела.

Он почти подошел к автобусу, когда к нему подбежали охранники, врач и медсестра из лагеря.

– Игорь Николаевич! – панически запричитала врачиха, ухватив его двумя ладонями за руку. – Я же не травматолог, я педиатр, я не знаю, что делать!

Власов накрыл ее ладони своей и спокойным, тихим тоном спросил:

– А когда у детей переломы и ушибы, вы знаете, что делать?

– Ну конечно, я на специальных курсах училась, чтобы попасть в этот лагерь! – И смотрела на него глазами перепуганной лани, ожидавшей решения вожака, ведущего к спасению.

– Вот и хорошо, – порадовался Власов. – Считайте, что они тоже дети. Вон там лежат две девочки ненамного старше ваших подопечных. Их надо осмотреть, остановить кровотечение, шины наложить, перевязать, а ребята вам помогут, отдавайте им распоряжения. – Он посмотрел приказным взглядом на четверых мужчин, пришедших с врачом, и молоденькую медсестру: – Справитесь?

– Да, да, конечно! – заверила она, справившись с паникой, и позвала остальных: – Идемте! Надо осмотреть пострадавших!

«Дашка, Дашка, Дашка!» – все это время билась одна мысль в голове, как набат.

Без вариантов, без выкрутасов и предположений – худшего, страшного, лучшего – Дашка!

– Дашка!!! – позвал он снова, пролезая в оконный проем автобуса.

Девушка – и снова не Дашка. Он нашел ее, отцепив от погнутых поручней и выкинув через проем одиночное сиденье. Она истекала кровью от многочисленных порезов – это видно, а что там внутри?.. Без сознания. Это хорошо! Он как мог быстро ощупал, проверяя. На ощупь вроде все не так страшно, а там хрен его знает! Позвоночник‑то не прощупаешь!

Но ее надо срочно вытаскивать, иначе она умрет от потери крови.

Срочно – это хорошо бы, но не так просто – ее придавило сбоку останками двойного раскуроченного сиденья, застрявшего передними ножками в поручнях. Он попробовал отжать, выдернуть – а вот вам хрен!

Ладно! Вам его же!

Власов перевел дыхание, осмотрелся повнимательнее вокруг. В месиве лежавшего на крыше, почти сплющенного с левого бока автобуса разобрать что‑то с ходу было не так‑то просто. Он вдруг заметил слева чью‑то руку, торчавшую из этого хаоса, и с пальцев ее капала кровь. Нереально, как в дешевом ужастике, – алые струйки стекали по тонким девичьим пальчикам, по дорогому, навороченному маникюру на длинных ногтях и каплями падали вниз. Он нащупал пульс – есть, жива!

Ладно, потерпи, милая, сначала подругу твою.

– Даша! – позвал еще раз Власов.

И холодная волна пробежала по спине, когда, прислушиваясь, он осознал, что не слышит ни стонов, ни иных звуков здесь, внутри. Зато он услышал звуки там, за ограниченными искореженным металлом пределами, – далекие сирены и четкий, гораздо более близкий звук лопастей вертолета.

– Вот и гвардия подоспела, ребятки! – подбодрил он непонятно кого.

Видимо, уже не слышащих.

– Ну что, девочка, будем выбираться! – теперь уж персонифицированно обратился Власов к девушке, застрявшей под сиденьем.

Он не просто так там осматривался, а с конкретной целью и нашел‑таки островок, на который можно было встать в три погибели, разумеется, но для его идеи подойдет. Он уперся спиной в край кресла и надавил, отталкиваясь ногами. У него получилось с первого раза как бы протолкнуть кресло, засунув его еще дальше за поручень, освобождая девушку из зажима, и тут уж не до «танцев» вокруг позвоночника, он с первого взгляда понял, что у нее осталось несколько минут.

Пока он с максимальной осторожностью выковыривал ее, как семечку из скорлупы, из‑под завала, и помощь подоспела.

– Что здесь? – деловито спросил кто‑то, принимая у него девушку.

– Кровотечение сильное, умирает, – пояснил он, передавая ее в умелые руки.

– Игорь! – прогрохотал недовольным голосом рядом Кондратьев.

Надо же, сам прибыл. Вроде бы происшествие не катастрофического масштаба, не рядовое, конечно, но и не столь серьезное, чтобы требовало его присутствия. Команда у него классная, справятся спокойно и без начальства. Однако ж сам пожаловал!

«Где ты, Дашка?» – посмотрел по сторонам Власов еще раз перед тем, как выбраться.

Кондратьев, выказывая недовольство, подхватил под руку и рванул наверх, помогая встать на ноги.

– Здравствуй, Василий Кузьмич, – поздоровался Власов и сообщил спасателю, стоявшему рядом с ними: – Там девушка между сиденьями, только рука торчит. Живая, пульс слабый.

И, присев на корточки, показал, где именно. Спасатель, присевший рядом, руку увидел, кивнул и стал сообщать в рацию.

– А ты, Игорь Николаевич, видимо, здравствовать не собираешься, – ворчал грозно глава областного МЧС на поднявшегося с корточек Власова. – Я ж просил, не рискуй!

– Может рвануть? – испугался Игорь.

– Нет, уже проверили. – И, присмотревшись к окаменевшему лицом Власову, Кондратьев спросил: – У тебя там что, личный интерес?

– Да, – жестко ответил Власов. – Она всегда сидит на переднем сиденье, развернутом, сразу за кабиной водителя.