ГЛАВА 21. Все вокруг окрасилось в бледно-золотистые цвета

Все вокруг окрасилось в бледно-золотистые цвета. Энакин опустился на колени рядом с Вуа Рапуунгом. Воздух пробивался в легкие, будто сквозь острые осколки; голова гудела, словно колокол.

Он прижался к земле, ловя ртом более свежий, более прохладный воздух, но его не было — наверное, путешествовал инкогнито. Чтобы найти что-то годное для дыхания, надо было поискать наверху. Конечно, дыма там, должно быть, тоже порядочно, но попытка не пытка.

Энакин потянулся наверх, сделал затяжку. Образовалась труба, через которую воздух сверху начал всасываться прямо на них с йуужань-вонгом. Дышать сразу стало легче.

Огню это тоже пришлось по вкусу. Поросль взорвалась, как петарда. Энакин тут же почувствовал жар — и он знал, что этот жар за считанные секунды обуглит и сожжет его плоть. Раньше он никогда не пробовал преобразовывать энергию, но Корран Хорн это умел. От успеха зависели их жизни. Энакин снова открылся Силе, сконцентрировался и начал впитывать жар окружавшего их огня.

Как долго это продолжалось, Энакин не знал. Он соскользнул в какое-то состояние, похожее на фугу, каждый его вдох вытягивал жизнь из неба, а при каждом выдохе жар уходил в кору Явина 4. Наконец он моргнул и увидел, что все закончилось, что огонь прошел над ними и он стоит на угольях.

Вуа Рапуунг продолжал лежать без движения. Энакин встряхнул его. Кто бы мог подумать, что придется высматривать признаки жизни у йуужань-вонга?

Что там у них внутри — сердце, как у людей, линейный насос или что-то еще более чудное?

Он сильно ударил Рапуунга по щеке, и мгновенно воин открыл глаза.

— Ты в порядке? — спросил Энакин.

— Скажи, что ты не один из богов, — пробормотал Рапуунг. — Если ты бог, значит, смерть принесет одни страдания.

— Ладно, всегда пожалуйста, — отвечал Энакин. — Ты можешь идти? Нам нужно уходить, пока они не догадались заглянуть сюда.

— Дым и жар собьют их со следа, — сказал Рапуунг.

Он сел и осмотрелся вокруг.

— Огонь… Он прошел над нами.

— Прошел.

— И мы живы.

— Живы, — заверил его Энакин.

— Это твоя работа? Еще какое-то джиидайское колдовство?

— Вроде того.

— Значит, ты спас мне жизнь. Как скверно. Какое невезение.

— Да ладно, не стоит благодарности, — сказал Энакин. — Не за что, правда. — Он протянул Рапуунгу руку. Воин долго пялился на нее, как на экскременты нерфа, потом ухватился за ладонь Энакина и встал на ноги.

— Пошли, — сказал Энакин. — Теперь нам остается только идти вслед за огнем.

***

Под прикрытием дымовой завесы они пролезли через то, что осталось от сети жуков-прядильщиков. Нити не сгорели, они поблескивали на фоне угольев, покрывая дымящиеся стволы деревьев серебристой тканью. Один раз, когда Энакин запутался в нитях, они слегка порезали ему сапог. Сами нити при этом остались целыми. Джедай не пытался разорвать их пальцами, а осторожно распутал сеть. После этого он стал ступать осторожнее.

Огонь выжег сеть до самого края. Впереди туда-сюда носились флайеры. Один полетел назад, далеко слева от них.

Путники свернули направо и, наконец, перешли с пожарища в несгоревший, не опутанный сетями лес. Хотя они не сбавляли шаг еще целых два часа, Энакин вдруг почувствовал себя в большей безопасности, окруженный пульсацией лесной жизни.

Но лес, как открытая рана, пульсировал болью.

Только теперь до Энакина дошло, что он натворил. Чтобы спасти себя, он сжег бесчисленные квадратные километры леса. Он как гибнут животные, но лишь периферийно чувствовал; теперь же его собственная боль достигла вершины. Страдание леса будто ударило его с размаху по лицу. Он был стаей стинтарилов, сгрудившихся на верхушке дерева, а пламя уже лизало ствол, и их шерстка уже начинала тлеть. Он был большой, безвредной самкой ранйипа, слишком медлительной, чтобы убежать от огня, и пытающейся увести своих телят в безопасное место, не зная, где оно. Он был обуглившейся плотью и сожженными легкими. Он умирал и был мертв.

— Ты был прав, — сказал он позже Рапуунгу, когда они перестали обрызгивать себя водой, вымыв пепел из глаз, ноздрей и ушей.

— В чем, неверный?

— Насчет того, как я использовал огонь. Это было неправильно.

Йуужань-вонг прищурился.

— Объясни.

— Я убил невинную живность, чтобы спасти нас.

Рапуунг грубо захохотал:

— Пустяки. Убивать и умирать — это пустяки; так устроена вселенная, это часть принятия боли. Содеянное тобой неправильно потому, что это мерзость, а не потому, что ты кого-то убил. Не обманывай сам себя. Я вижу теперь, насколько ты полон решимости спасти свою подругу-джиидай. Если ты сможешь добраться до нее, лишь заполнив трупами пропасть, ты сделаешь это.

— Нет, — сказал Энакин. — Не сделаю.

— Цель, к которой так слабо стремятся — не цель вообще.

Энакин вдохнул.

— Мы спасем ее. Но я не хочу никого убивать.

— Тогда воины убьют тебя.

— Воины бывают разные, — сказал Энакин. — Я буду защищаться с крайней жестокостью. Но лес нечего мне не сделал и не заслужил такой судьбы.

— Ты несешь чушь, — сказал Рапуунг. — Мы убиваем тех, кого должны убивать.

— А я говорю — нет.

— Конечно. По твоей милости я уже замарал себя первой мерзостью ради достижения твоих целей, так ты еще хочешь, чтобы я разделял твою детскую боязнь убийства? Всякой жизни приходит конец, джиидай.

Энакин это понимал. Выходит, йуужань-вонги считали небиологическую технологию настолько же неправильной, насколько философия джедаев считала неправильными массовые убийства. Умом он полагал, что понял это, но глубоко этот вопрос его никогда не трогал. Лишь теперь, когда они оба согласились, что произошло что-то ужасное — но по совершенно разным причинам — Энакин начал видеть в этой философии какой-то смысл.

Если бы только он чувствовал Рапуунга с помощью Силы! Если бы только он мог сказать, на светлой стороне йуужань-вонг или на темной!

Да и вообще, уместен ли такой вопрос без Силы? Неужели джедаи так зависели от ощущений, которые давала им Сила, что без них они превращались в моральных калек?

Пока джедай искал ответ, Рапуунг не сводил с него пронзительного взгляда. Вдруг он отвернулся и стал смотреть куда-то вбок.

— Ты несешь чушь, — сказал Вуа Рапуунг. — Но… Я сознаю, что ты спас мне жизнь. Когда моя месть свершится, это будет благодаря тебе.

— Ты тоже спас меня пару раз, — отвечал Энакин. — Мы еще даже не в расчете.

— Не в чем? Что это за слово?

— Неважно. Вуа Рапуунг, что это за месть, которой ты добиваешься? Что с тобой такое сделали, что из-за этого ты повернулся против своих?

Взгляд Рапуунга посуровел.

— Ты и вправду не знаешь? Ты действительно не видишь? Посмотри на меня!

— Я вижу, что твои рубцы гноятся. Твои имплантаты, кажется, умерли или умирают. Но у меня нет ни малейшего понятия, что все это значит.

— Это не твое дело, — сказал Рапуунг. — Не нарывайся, неверный.

— Хорошо. Тогда расскажи мне свой план. Как ты собираешься привести меня к Тахири?

— Иди за мной, и увидишь, — ответил Рапуунг.

***

Они прижались к земле среди путаницы корней у края воды, рядом с притоком великой реки.

— Мы теперь еще дальше от базы формовщиков, чем вчера, — пожаловался Энакин.

— Да, но теперь мы в нужном месте, — сказал Рапуунг.

— В нужном месте для чего?

— Жди. Смотри.

Энакин хотел возразить, но не сумел сформулировать ответ. Не из-за этого ли его обвиняли в косноязычии? Рапуунг был скуп на слова, как ботанский агент. Шесть дней они бежали и сражались вместе, а Энакин до сих пор ничего не знал о воине, кроме того, что тот был на кого-то страшно зол. Может, даже свихнулся из-за этого. Он упоминал какую-то «ее» и, кажется, имел навязчивую идею о своей полноценности перед богами.

Хотя, возможно, все йуужань-вонги были такими. Вроде бы Энакин не слишком много с ними болтал. Может, Рапуунг был как раз нормален — на их манер. Может, он держал свои мотивы и планы в секрете, потому что именно так и поступали йуужань-вонги.

А может, он боялся — боялся, что, если Энакин узнает о том, что он сделал, или выяснит, как пробраться на базу формовщиков, то убьет его или бросит.

Он украдкой взглянул на эту свирепую плосконосую физиономию и мысленно возразил сам себе. Невозможно было представить, чтобы Вуа Рапуунг чего-то боялся. Наверное, лучше сказать — он был осторожен.

Так что Энакин стал молча ждать, и постепенно спокойное течение реки загипнотизировало его. Он осторожно потянулся к окружающей его жизни и снова почувствовал тень боли и смерти, которым он был причиной. “Мне очень жаль”, сказал он лесу.

Как близко он подошел к темной стороне? Что, если Рапуунг прав?

Энакин доказывал Джейсену, что Сила — это всего лишь инструмент, сам по себе ни добрый, ни злой, но который можно использовать, как и любой инструмент, для добрых или злых целей. Неужели зло — это всего лишь сделать что-то, не подумав? Он решил, что да. Корран Хорн как-то сказал ему, что себялюбие — это зло, а верность кому-то — добро. В этом свете, если он погубил кого-то ради собственного спасения, то это было зло, независимо от того, что он тогда просто не думал о последствиях своих действий. Но ведь он сражался не только за свою жизнь, не так ли? На кону стояла жизнь Тахири. Может, даже больше, чем ее жизнь, потому что если Тахири из его сна станет реальностью, это будет означать смерть огромного количества людей.

Если честно, то Энакин был вынужден признать, что об этих последствиях он тоже не задумывался. Ему нужно было решить проблему, и он решил ее, словно какое-нибудь математическое уравнение или проблему с мотиватором гиперпривода своего «крестокрыла». Он просто не подумал о неприятностях, к которым может привести его решение, и это было весьма типично для него в последнее время.

Мара Джейд обратила внимание на эту его черту давным-давно, еще когда они стояли лагерем на Дантуине. Видимо, он ничему не научился. Может, пора начинать учиться?

Эта мысль вернула его опять к Вуа Рапуунгу. Тот, по его собственному признанию, отправился мстить; если Энакину что-то и вбили в голову его учителя, то как раз то, что месть — это темная сторона. Если он будет и дальше действовать совместно с Рапуунгом, не станет ли он соучастником этой мести? Какой трагедии он поможет разыграться, сотрудничая с полубезумным йуужань-вонгом?

Вдруг лесную живность что-то всполошило. Тысячи голосов слегка изменились — животные почуяли и услышали нечто незнакомое, нечто выходящее за рамки их ограниченного словаря хищника и жертвы, голода и опасности.

По реке приближалось нечто новое для Явина 4.

— Ты кого-то ждешь? — спросил Энакин.

— Да.

Энакин не стал уточнять — кого. Он устал задавать вопросы, которые оставались без ответа. Вместо этого он напряг чувства и принялся наблюдать.

Вскоре на реке показался какой-то предмет, плывущий против течения.

Сперва Энакин подумал, что это лодка, но затем вспомнил, что если это йуужань-вонгская лодка, то она должна быть органического происхождения. Изучая ее, он обнаружил несколько деталей, подтвердивших его догадку.

Основная видимая часть представляла собой широкий плоский колпак, выступавший из воды и обрамленный щитками и пластинками. То, что двигало эту штуку вперед, находилось под водой; неизвестно, что это было, но лодка плыла. Время от времени перед колпаком что-то выныривало из воды — наверное, верхняя часть головы. Если это и была голова, то большая, примерно такой же ширины, как и раковина, чешуйчатая и серо-оливкового цвета.

Сверху сидел дядька, которого Энакин не чувствовал в Силе, но чем ближе он подплывал, тем меньше казался похожим на йуужань-вонга. Джедай не сразу понял, откуда такое впечатление: у дядьки был все тот же характерный резко скошенный лоб, а ноздри сидели практически горизонтально, в точности как у прочих виденных Энакином представителей этой расы.

Но у него не было рубцов. Ни единого. Энакин не нашел даже татуировки, а ему была видна большая часть дядькиного тела — тот носил лишь что-то вроде набедренной повязки.

Время от времени йуужань-вонг притрагивался к чему-то на поверхности щитка, и живая лодка чуть меняла курс.

— Не показывайся, — сказал Рапуунг и встал.

— Ке'у! — окликнул он.

Сквозь переплетение корней Энакин увидел, как лодочник удивленно вздернул голову. Он произнес несколько слов, которых Энакин не понял, и Вуа Рапуунг ответил в том же духе. Суденышко стало поворачивать в их сторону. Энакин зарылся еще глубже.

Два йуужань-вонга продолжали переговариваться. Лодка подплывала все ближе к берегу.

Чтобы успокоится, Энакин сделал несколько глубоких вдохов. Он только что думал об осторожности Вуа Рапуунга; настало время подумать о собственной осторожности. Когда йуужань-вонг перестанет в нем нуждаться? Сейчас? Когда они доберутся до базы формовщиков? Когда он свершит свою месть? Это могло случиться когда угодно. Энакин вспомнил то, что сказал Вэлину о йуужань-вонгах и их обещаниях. Можно ли верить, что Рапуунг свое сдержит?

Вдруг Энакин обратил внимание, что те двое перестали разговаривать. Он уже думал выглянуть наружу, когда услышал громкий всплеск.

— Теперь можешь выйти из укрытия, неверный, — сказал Рапуунг на общегале.

Энакин осторожно вылез из-под корней. Рапуунг стоял на лодке. Один.

— Куда он делся? — спросил Энакин.

Рапуунг показал на воду по другую сторону лодки:

— В реку.

— Ты его бросил в реку? Он утонет?

— Нет. Он уже мертв.

— Ты убил его?

— Сломанная шея убила его. Залезай на вангаак, и мы отправляемся.

Энакин какое-то время стоял, пытаясь обуздать свой гнев.

— Зачем ты убил его?

— Потому что оставлять его в живых было непозволительным риском.

Энакина чуть не вырвало. Все же он взобрался на суденышко, стараясь не смотреть на плавающий рядом труп.

Итак, уже одно ни в чем не повинное, безоружное разумное существо погибло из-за того, что Энакин спас жизнь Рапуунгу. Сколько их будет еще?

Рапуунг принялся манипулировать набором шишкообразных выростов на щитке. Энакин предположил, что это нервные узлы или что-то в этом роде.

— Кто это был? — спросил он, когда лодка лениво повернула вниз по течению.

— «Отверженный». Ненужный субъект.

— Ненужных не бывает, — сказал Энакин, пытаясь говорить спокойно.

Рапуунг засмеялся:

— Боги прокляли его от самого рождения. Каждый его вдох был взят взаймы.

— Но ты знал его.

— Да.

Они все так же неторопливо плыли по реке.

— Откуда ты его знал? — настаивал Энакин. — Что он здесь делал?

— Тралил реку. Это был его обычный маршрут. Раньше он был моим.

— Ты рыболов? — недоверчиво спросил Энакин.

— Среди прочего. Зачем столько вопросов?

— Я просто пытаюсь понять то, что произошло.

Воин что-то буркнул и замолчал минут на пять. Затем, с большой неохотой, он повернулся к Энакину:

— Чтобы разыскать тебя, я должен был исчезнуть, и я сымитировал свою смерть в этой воде. Я сделал так, чтобы они подумали, будто меня сожрал какой-то водяной зверь. Они отдали мой маршрут Ке'у. Я вернусь и расскажу историю о том, как я спасся и блуждал в этом чужом мире, пока не набрел на вангаак без лодочника. Я не знаю, что случилось с Ке'у. Может, его убили джиидаи, может, он попался в зубы той же водяной зверюге, что и я.

— О. И охрана на реке нас пропустит. Но почему они должны поверить твоей истории?

— Им будет все равно. Это был «отверженный». До его смерти никому не будет дела. Даже если они заподозрят, что я зачем-то убил его, никто меня не станет спрашивать.

— А как ты объяснишь меня?

Рапуунг гадко ухмыльнулся:

— Никак. Они тебя не увидят.