Подлинная история мамочки

Черный дым еще не рассеялся окончательно, но различать предметы было можно. Особенно те, что находились вблизи. Звуки – тоже. Томский слышал голоса звавших его друзей, но вместо того, чтобы откликнуться, бросился на помощь Дантисту. Хвала Господу, для этого не требовалось ступать в чертову реку, а достаточно было лишь протянуть руку – проводник лежал у самого берега.

Анатолий опустился на колени.

– Тихо, дружок. Спокойно. Это – что-то вроде трясины. Чем больше трепыхаешься, тем сильнее засасывает. Сейчас я подам тебе руку, а ты…

– Так подавай! Я иду ко дну! Чувствую, как элементали тащат меня вниз… О Боже, какие горячие у них руки!

– Да-да…

Томский и сам видел, как тело Дантиста медленно, но верно погружается в реку, поэтому на доли секунды и растерялся. Но быстро пришел в себя и протянул Дантисту автомат.

– Хватайся за ствол. Я тебя вытащу.

– Элементали…

– Брось, Дантист. Нам никаких элементалей не нужно. Мы сами себе элементали. Ну же!

Дантист, наконец, вытянул руку. Ладонь его сомкнулась на стволе автомата. Толик потянул «калаш» на себя. От дикого вопля Дантиста заложило уши. Томский не верил своим глазам. Проводник не оторвался от поверхности битума, нет. С треском лопнул комбинезон. Хлынула кровь. Толик готов был поклясться: он видел что-то розовое и белое. Плоть и кость?! Такого не может быть!

Дантист, наконец, перестал вопить и выпустил ствол «калаша».

– Ли… Ли…

– Что?

– Липучка. Для мух. А я – муха.

– Не говори ерунды! Мы выберемся!

– Ерунду говоришь… ты. Меня… разорвало пополам. Прикончи. Я не хочу так… мучиться.

– Потерпи немного, – Анатолий понимал, что положение Дантиста безнадежно, но продолжал его утешать. – Сейчас придут ребята. Мы что-нибудь придумаем.

– А-а-а-ах! У-у-у!

Кровь стремительно растекалось по гладкому, как стекло, битуму. Теперь Дантист погружался в страшную реку гораздо быстрее, чем раньше.

– Убей! Убей, Томский! Будь же милосердным!

Руки Анатолия тряслись. Он понимал, что должен исполнить последнюю волю Дантиста, но никак не мог справиться с нервной дрожью и нащупать спусковой крючок автомата. Тело несчастного погрузилось в битумную реку больше, чем наполовину. Дантист перестал стонать.

– Ради всего святого. В голову.

Громыхнула очередь – в панике Толик позабыл переставить флажок на стрельбу одиночными. Пули превратили голову Дантиста в кашу из осколков черепа и лохмотьев красной от крови резины противогаза. Черная река отреагировала на гибель своей жертвы. Она стала всасывать труп все быстрее. Меньше, чем через минуту, черные пузырьки пульсировали только вокруг носка «берца». Когда и он погрузился в инфернальную жижу, пузырьки исчезли. Поверхность черной реки выровнялась и вернулась к своему первоначальному виду: сделалась похожей на твердую и гладкую резину.

Липкий пот заливал Томскому глаза. Страшно хотелось сорвать противогаз, вытереть лицо. Они прошли всего ничего, а уже есть первые потери. Виновниками их стали не мутанты, не ядовитые растения, а он сам. Вогнал добрую порцию свинца в голову своего солдата и…

– Хи-хи-хи!

Толика передернуло. Не от страха. От ярости. Кто-то за его спиной насмехался над ним, над тем, что произошло. Томский резко обернулся. Ствол автомата искал цель, а палец, теперь уже не дрожавший, готов был выполнить свою функцию: надавить на спуск и изрешетить насмешника до состояния сита. Но выстрел так и не был сделан. Толик опять увидел девочку в белом. И вновь не смог рассмотреть ее лица, закрытого длинными волосами.

– Эй, кто ты?

– Кто ты?

– Я спрашиваю: кто ты и что здесь делаешь?

– Что здесь делаешь… Хи-хи-хи.

Томский направился к девочке. Она была безоружна и не могла причинить ему вреда. Без противогаза. Без всякой защиты. Скорее всего, маленькая мутантка. Живет в развалинах.

Толик споткнулся о камень и всего на мгновение опустил голову. А когда поднял вновь, малышка в белом исчезла.

Проклятье! Он-то думал, что с галлюцинациями, подаренными ему профессором Корбутом, покончено раз и навсегда. Они вернулись, или чертова девчонка успела добежать вон до того огрызка стены и спрятаться за ним? Если так, то бегать она умеет.

Толик добрался до разрушенной стены. Осторожно, так, чтобы не напугать мутантку, заглянул за нее. Никого. Девчонка опять успела смыться.

– Хи-хи-хи!

Смех доносился теперь уже из-за груды битого кирпича, до которой было метров пятьдесят.

Что он делает? Сначала убил Дантиста. Теперь гоняется за девчонкой, у которой мозги набекрень. Наверное, все-таки у него с мозгами тоже не все в порядке. Надо срочно убираться как можно дальше от дома-вулкана.

– Толян! Толян! Ты куда подевался?

Голос Вездехода. Хоть кто-то держится молодцом.

– Иду!

Толик обернулся и в спешке едва не ступил в черную реку, о которой совершенно забыл. Попятился и уткнулся спиной во что-то твердое.

– Никуда ты не идешь, мужичок. Стоишь здесь, как вкопанный, и молчишь, как рыба. У меня в руках дробовик. Если дернешься, он проделает в тебе дыру, которую никто не заштопает.

Странный голос. Низкий и хриплый, но не мужской. Бесполый. Радовало только упоминание о дробовике. Обычное оружие. Значит, дело придется иметь не с призраками и элементалями.

– Брось автомат, дружок. Отлично. Теперь вперед. Направо. Видишь, каким ты можешь быть молодцом, если захочешь? Теперь только вперед, мужичок!

Толик выполнил приказ. Мужичок? Сейчас, тварь, я тебе покажу на что способны мужички.

Сделав пару шагов, Томский резко присел. Повернулся, обеими руками схватил ствол дробовика и толкнул им своего конвоира. Удар вышел отменным. Анатолий не успел увидеть, кого ударил, но с удовлетворением услышал сдавленный стон и шум падения. В ту же секунду он увидел перед своим носом черную дыру ствола собственного автомата.

– А ты прыткий, мужичок. На колени. Ручонки за голову. Хи-хи-хи!

Томскому пришлось выполнить приказ. Стоять на коленях перед девчонкой было стыдно, но еще позорнее было бы сдохнуть от ее руки. Малышка умела управляться с «калашом» – Анатолию хватило одного взгляда на ее стойку: одна нога чуть отодвинута, руки полусогнуты, приклад упирается в плечо. Вот так девочка!

Правда, с девочкой Томский ошибся. Женщина. Мутант. С такой рожей и противогаза не надо. Лицо лилипутки-мутантши вызывало смесь ужаса и омерзения. Левая его половина была нормальной, а правой не существовало в природе. Вместо половинок носа, губ и второго глаза была лишь гладкая белая кожа. Ни ямочки, ни бугорка. Эта дикая игра радиации отразилась на голосе существа. Писклявый и тонкий, как у ребенка, он имел еще одну особенность. Каждое слово мутантша будто выдавливала из себя и лишь коронное «хи-хи-хи» выходило у нее отлично.

Продолжая целиться в Томского, полуликая слегка повернула голову.

– Годзилловна, ты как? Очухалась?

– Очухалась.

– Сильно он тебя приложил?

– Случалось и посильнее. Ниче. Я лично отрежу ему яйца.

– Хи-хи-хи. Если Мамочка разрешит.

Томскому очень хотелось увидеть носительницу такого отчества, и мечта его сбылась. Годзилловна с кряхтением встала. В одной руке она держала дробовик с обшарпанным прикладом, другой потирала ушибленный живот. Ростом под два метра, с широченными плечами, наголо бритая, она очень напоминала мужчину. Единственным, что выдавало пол Годзилловны, были груди, небрежно прикрытые мешком с прорезью для головы. Второй мешок был обмотан вокруг бедер и закреплен куском провода в черной изоляции. На толстых, кривых, мускулистых ногах, как и у подруги-лилипутки, не было обуви. Ее заменяла корка спекшейся грязи.

Годзилловна наклонилась к Томскому. Разинула в ухмылке щербатый рот.

– Мамочка разрешит. Уж ты мне поверь, мужичок в противогазике.

Теперь Толик мог в подробностях рассмотреть и лицо Годзилловны. Мужеподобное. Приплюснутый боксерский нос, отвислые щеки. Тонкие, чуть синеватые губы с пирсингом в виде шарика на нижней. Голову свою эта пародия на женщину брила даже не тупым лезвием, а, скорее всего, ножом. Иначе откуда столько порезов?

Главные детали облика Годзилловны Томский рассмотрел последними. У великанши напрочь отсутствовали уши, а змеиный, немигающий взгляд объяснялся отсутствием век. Тоже мутантка.

– Томский! Томский!

На этот раз Толика звал не Вездеход. Видать, группа разделилась для поисков.

– Томский – это ты? Хи-хи-хи. Только не говори, кивни.

Анатолий кивнул.

– Это твои дружки? – поинтересовалась теперь уже Годзилловна.

– Да, тетка. Это мои дружки. Сейчас они будут тут и… Я здесь, ребята!

Удар приклада дробовика пришелся Анатолию в лоб и опрокинул его на спину. Толик помотал головой, чтобы быстрее прийти в себя. Почувствовал, как с него снимают противогаз, а в рот суют кляп из какой-то на диво вонючей тряпки.

– А он, хи-хи-хи, без своего намордника не сдохнет? Мамочка заругает.

– До дома дотянет. А там ему все равно подыхать.

Годзилловна вцепилась своей ручищей Томскому в плечо, подняла его на ноги и ударила прикладом дробовика между лопаток.

– Пошел. Шибче, мужичок!

Томского вели вдоль черной реки, которая постепенно сужалась, пока не превратилась в тонкий ручеек. Перебравшись через несколько груд мусора, Толик увидел зияющий в асфальте темный провал диаметром метра в три. Черный ручеек исчезал в нем. Жижа проела в земле дыру.

– Вот мы и дома. Хи-хи-хи. Спускайся осторожно. Не вздумай бесово молоко руками лапать. Без пальцев останешься. Хи-хи-хи.

«Бесово молоко. Меткое название. Руки… Пальцы…»

Решение было принято мгновенно. Сейчас или никогда!

Томский прыгнул на Годзилловну, по пути сбил полуликую. Великанша была начеку и встретила атаку Анатолия своим излюбленными приемом. Толику удалось уберечь голову. Получив прикладом в плечо, он рухнул на колени. Годзилловна добавила ослушнику ногой в подбородок, а когда Толик упал, поставила пахнущую плесенью ногу ему на грудь.

– Не хочешь в яму?

– М-м-м!

– Никто не хочет. Только тебя, мужичок, никто и не спрашивает.

Великанша забросила карабин на плечо, сгребла Толика в охапку, поднесла к провалу и без церемоний швырнула вниз. Томский упал спиной на камни. Было больно. Но если бы не кляп во рту он обязательно расхохотался бы. Пара-тройка синяков с лихвой окупали то, что он сейчас сделал.

Анатолий собирался вытащить изо рта кляп, но не успел – на грудь ему приземлилась мутанташа-недоросток. Потом послышалось кряхтение спускавшейся Годзилловны.

– Подъем, мужичок, чего разлегся?

Толик встал. Сделал пару шагов и тут же ударился больным плечом о какой-то выступ.

– М-м-м…

– Чья бы корова мычала. Хи-хи-хи.

Томский почувствовал, как на его запястье сомкнулась ручонка Полуликой. Мутантки, в отличие от него, прекрасно ориентировались в кромешной темноте.

Пленника вели каким-то коридором. Довольно высоким, поскольку приложиться лбом о препятствие ни разу не довелось.

– Теперь стоять! Хи-хи-хи.

Тяжелые шаги Годзилловны послышались где-то впереди. Раздался скрежет.

Дверь? Не похоже.

Томский, наконец, увидел свет. Красный, подрагивающий. Такой, наверное, бывает в аду. Неужели его угораздило попасть в секту мутантов-сатанистов? Или это новые амазонки? С учетом того, что у них воюют женщины – вполне.

«Так или иначе, Толян, скоро ты получишь ответы на все вопросы. А если помощь не подоспеет вовремя, вдобавок ко всему останешься без яиц. Годзилловна – тетка серьезная и пустых обещаний не дает. Отрежет. Если, конечно, Мамочка не помешает. Мамочка… – Толик вспомнил, Клавдию Игоревну. – Эх, если бы все Мамочки были такими!»

– Вперед!

Годзилловна повелительно взмахнула рукой, и Толик шагнул в сторону света. Нога повисла над пустотой. Толчок в спину, и Томский полетел вниз. Падение было недолгим, но спина… Еще один такой кульбит, и он, в лучшем случае, станет горбатым. А горбатого, как известно…

Томский перевернулся на живот. Встал на колени. Выпрямился. Падать ему пришлось с небольшого утеса. Судя по проглядывающей через цемент арматуре – какой-то обрушившейся дороге. С этого обломка-выступа и начинался вход в то, что его спутницы называли домом. Над головой послышался знакомый скрежет. Это Годзилловна загораживала вход в свое логово ржавым автомобильным капотом. Пока с утеса спускались конвоирши, у Толика было немного времени, чтобы осмотреться. Первым, что привлекло его внимание, был ручеек знакомой черной массы. Он вытекал из отверстия в стене. Чертов битум собирался в специально вырытой и обложенной кирпичом яме внизу. Рядом стояли несколько ржавых ведер. По всей видимости, здешние обитатели использовали черное тесто для каких-то своих нужд.

Томский продолжил осмотр. Круглое помещение приличных размеров подпирали квадратные, метра три высотой, колонны. Ребристые потолки с остатками креплений для ламп. Так-так. Подземный торговый центр или стоянка. Более точно определить, чем все это было раньше, Толик затруднялся. Зато не сомневался в том, чем оно было сейчас. Настоящая помойка. Вонь от готовящейся пищи и смрад испражнений. Четыре костра, вокруг которых сидели и бродили люди в лохмотьях. С такого расстояния Томский не мог определить их пола, зато видел, что, по меньшей мере, половина вооружена.

Вниз вели пять ступенек, кое-как сложенных из обломков бетонных плит. Веселенькое местечко. Неизвестно, какой из культов исповедовали его обитатели, но мыться и прибираться они точно не любили.

К Томскому подошла Годзилловна, выдернула у него кляп изо рта.

– Теперь можешь вопить. Дружки тебя не услышат, а нас это позабавит. Особенно Мамочку. Спускайся, мужичок!

Толик решил воздержаться от комментариев, чтобы не нарваться на новый удар прикладом. Он двинулся вслед за Полуликой, которая весело размахивала автоматом и прыгала со ступеньки на ступеньку с видом девчонки, спешившей поиграть в «классики».

Идти пришлось мимо гор всевозможного мусора. Тут были и небрежно сваленная в кучи макулатура, и остатки деревянных конструкций, и груды тряпок, некогда бывших одеждой.

У одного из костров сидели трое мужчин. Из одежды на каждом была только набедренная повязка. Грязные, спутанные волосы, покрытые пятнами сажи лица и потухшие взгляды делали их похожими на братьев-близнецов. Один занимался тем, что помешивал деревянной палкой какое-то варево в мятом, черном от нагара ведре.

Когда Толик проходил мимо, кашевар поднял на него глаза, улыбнулся, как давнему знакомому и пропищал:

– Привет, мужичок!

Томский ничего не ответил. Его внимание привлек товарищ приветливого пискуна. Безучастно смотревший на огонь, он вдруг сорвался с места и бросился к горке мусора. Порылся в нем и торжественно показал дружкам крысу, держа ее за хвост. Затем с поразительной меткостью зашвырнул барахтающееся животное в ведро.

Анатолия передернуло. Он с трудом подавил приступ рвоты. Питание в этом месте вполне соответствовало внешнему виду его обитателей. Очень удобно. За едой никуда ходить не требуется. Достаточно выуживать крыс из помойки и готовить супец.

Проходя мимо других костров, Толик чувствовал на себе пристальные взгляды расположившихся у них мужчин и женщин. Он старался не смотреть в их сторону, но отметил про себя, что вооружены были только дамы.

Путешествие закончилось у дальней стены подземелья. Здесь было не так светло, как везде, поэтому Томский не сразу заметил деревянный помост, на котором восседала в кресле странная особа в белом. Приблизившись, Толик понял, что женщина наряжена в подвенечное платье и фату. Подол пышного платья был небрежно подоткнут, обнажая худые ноги в подозрительных светло-коричневых потеках. Судя по засохшим на досках помоста экскрементах, странная невеста не часто покидала свой насест.

В следующую секунду Томский понял, почему – руки дамы в белом были прочно примотаны к деревянным подлокотникам кресла веревками.

Значит, Мамочка, – а в том, что перед ним именно Мамочка, Анатолий не сомневался, – здесь пленница? Что ж, тогда это секта абсолютно нового, невиданного в Метро образца. Впрочем, чего ждать от мутантов? Возможности у них значительно большие, чем у людей, а фантазии простираются гораздо дальше.

– Мамочка! Есть еще один кобель с поверхности, – пробасила Годзилловна. – Очень бойкий и… симпатичный.

Невеста подняла голову, склонив ее к левому плечу, чтобы фата не мешала рассматривать Толика.

– Гм… Значит, сегодня будет похлебка.

Голос Мамочки был нежным и мелодичным. Зато ее лицо однозначно говорило о том, что дамочка с головой не дружит. Черты его были правильными, даже красивыми, но вот все остальное… Мутные глаза окружали широкие полоски черных теней, делая их похожими на пустые глазницы черепа. Небрежные мазки помады придали губам улыбку клоуна.

– Я узнаю тебя, – продолжала Мамочка. – Ты был там. Или станешь отпираться?

– Я был во многих местах, но не припоминаю, чтобы мы встречались.

– Все мужички очень забывчивы. Зато я помню все-е-е-е!!!

Мамочка так резко сорвалась на визг, что Томский дернулся и попятился.

– Помню-ю-ю-ю-ю! Все-е-е-е помнююю!!!

Глаза женщины были уже не мутными, а яростно сверкали, ноги уперлись в пол. Мамочка пыталась оторвать руки от подлокотников. Веревки натянулись, дерево заскрипело. Казалась, еще немного, и одержимая или разорвет путы, или сломает подлокотники. Тут на помост вскочила Полуликая и набросила на Мамочку грязную простыню. Визг оборвался. Его сменил кашель. На простыне появились пятна крови. Потом стих и кашель. Существо под простыней уронило голову на грудь.

– Она успокоилась, – сообщила маленькая мутантка. – Совсем, как попугай. Хи-хи-хи.

Годзилловна махнула рукой одному из сидевших у костра мужчин:

– Эй, кастрат, прикуй нашего красавца к стене.

Мужик в набедренной повязке вскочил так же проворно, как и его товарищ, поймавший крысу.

– А ты, Томский, будь паинькой. Я не хочу тревожить Мамочку пальбой, но если понадобится, продырявлю тебе лоб.

– С тебя станется, – буркнул Толик.

Теперь, когда приступ у Мамочки закончился, ему не давала покоя слова сумасшедшей о похлебке. Эта банда, видать, питается крысами до тех пор, пока им не попадется добыча покрупнее. А кастрат? Это просто оскорбление или…

– Тебе повезло, – пропищал и улыбнулся мужик, хватая Томского за локоть. – Пойдем. Тебе очень повезло.

Толик посмотрел на нового знакомого. Мерзкий типчик. Особенно голова в форме груши – узкий лоб и непомерно широкий подбородок. Наверное из-за привычки кривляться и ухмыляться.

– Никак не возьму в толк, в чем мое везение.

– Хм… Мамочку иногда отвязывают, и тогда… Тут у них есть бензопила. Всем небо кажется с овчинку, скажу я тебе. Ты, Томский, с поверхности. Значит, недавно видел небо. Скажи, звезды на нем есть?

– Полно!

– Ах, как мне нравятся звезды!

Любитель звезд отвел Анатолия к стене, в которую была вбита толстая стальная скоба с продетой через нее короткой ржавой цепью. На последнем звене цепи поблескивали наручники. Томский сразу определил их тип. «Нежность». Про разновидности «браслетов» Толику рассказывал один бывший спецназовец. Эти – не игрушка. От таких просто так не освободишься.

– Садись, скажу я тебе. Устраивайся поудобнее. Неизвестно ведь, когда Мамочка очнется.

Томский взглянул на заботливо расстеленную у стены тряпку. На ней явственно проступали багровые пятна. Старые, совсем засохшие и свежие. Следы, оставленные предыдущими узниками. Их кровь.

Толик сел в стороне от тряпки, прямо на голый пол.

– Тебя как?

– Что как?

– Ну, запястье или лодыжку?

– Давай ногу. Почему Годзилловна обозвала тебя кастратом?

– Экий ты непонятливый, скажу я тебе. Мы здесь все – кастраты. Евнухи в Мамочкином гареме. Но жить без яиц, скажу я тебе, гораздо лучше, чем отправиться вон туда.

Кастрат поднял руку, указывая на одну из многочисленных куч мусора. В отличие от остальных она была прикрыта обрывками брезента и полиэтилена, придавленных к полу кирпичами.

– Что там?

– Трупы. Таких же, как и ты непонятливых и борзых мужичков. Они становятся жрачкой для крыс. Другие, более покладистые, живут. Без яиц, но живут. А это, скажу я тебе, не так уж и мало.

– Эта Мамочка… Почему она так с мужиками? Ее обидели?

– Обидели? Не то слово, скажу я тебе, – кастрат сел рядом с Томским, вытянул ноги, устраиваясь поудобнее. – Мамочка жила в Метро. А до того, как громыхнуло, была оперной певицей. Говорят, на ее концерты билетов было не достать. Ну, а в Метро… Сам знаешь, житуха там суровая. Изнасиловали Мамочку, скажу я тебе. Не раз и не два. Не один и не два мужика над ней поглумились. Во все дыры. Плюс – били сильно и петь заставляли. Дней десять все это продолжалось. И ночью, и днем. Слетишь тут с катушек, скажу я тебе.

– А Годзилловну и остальных – тоже?

– Гм… По-разному. Касаемо Годзилловны… Она сама кого хошь изнасилует. Лесбиянка.

– А мужики как сюда попадают?

– По-разному. Я, например, из Ганзы. Торговал. Из жадности на поверхность полез. Тут меня и сцапали.

– И… кастрировали?

– Не сразу. У них тут ритуал специальный, Мамочке особое удовольствие доставляет. Скоро узнаешь… – Кастрат встал. – Ну, покедова, Томский. Надеюсь, еще свидимся. Если, конечно, Мамочка тебя простит.

– Постой. Что за ритуал? Мне знать надо!

– Экий ты любопытный, скажу я тебе. Ладно, расскажу по секрету, – кастрат осмотрелся, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает. – Ритуал простой. Мамочка трахнуть себя предлагает. Ну, или эту, с половиной морды. Она, между прочим, ее дочкой считает. Думает, что после тех изнасилований эту уродину родила. Сам понимаешь, удовольствие от такого секса – не из самых изысканных. Многие пленники наотрез отказываются. Этих – сразу в расход. Или пуля в лоб, или бесово молоко в рот. Если последнее – тебя на две половины разрывает. По мне, так лучше расстрел, скажу я тебе.

– А ты и эти, значит… Трахнули?

– Ну, ты и глупый, скажу я тебе. Если соглашаешься – кастрируют. Чик и готово!

– Последний вопрос. Что там Мамочка про похлебку плела?

– Мы крысами питаемся, а Мамочка – другое дело. Ей деликатесы подавай.

– Какие?

Кастрат тихо рассмеялся и приподнял свою набедренную повязку.

– Те, что раньше здесь крепились!