Что и как нужно делать: подведение итогов

Афинский изгнанник Фукидид полагал, что описанная им история Пелопоннесских войн позволит будущим политикам более эффектив­но проявить себя в аналогичных ситуациях. Он говорил, что пишет для тех, "кто желает понять события прошлого, которые рано или поздно, — ибо человеческая природа неизменна, — в тех же чертах и тем же образом повторятся в будущем"¹. Тем самым подразумевалось, что тщательное изучение предшествующего опыта, пусть даже само­го далекого, способно просветить нас в настоящем. Знание сулит мудрость, а невежество порождает проблемы. Здравомыслящие лю­ди обязаны прилежно изучать историю, извлекая из минувшего уро­ки на будущее.

Таково традиционное пожелание, адресуемое истории, причем разделяемое даже теми, кто, в отличие от греков, отрицает ее цикли­ческий характер. Ход событий позволяет пролить свет на то, что слу­чится завтра или происходит сию минуту; именно в таком наставле­нии нуждается благоразумный правитель. Отделенные от Фукидида тысячелетиями, а от Греции — пятью тысячами миль, заботясь преж­де всего об американских политиках, мы хотели бы разделить убеж­денность античного историка. Но многочисленные наблюдения от­вращают нас от этого. Люди, которых исторический опыт должен затрагивать в первую очередь, не верят ему. Причем в обратном их не убеждает ни образование, ни профессиональная деятельность.

Разумеется, повествование Фукидида об экспедиции в Сиракузы очаровывает кое-кого из наших студентов-практиков. Разворачи­вавшиеся у них на глазах события американской истории позволяют

им усматривать в невежестве афинян по поводу прошлого, психоло­гии, потенциала Сицилии серьезное предупреждение для людей, по­добных Линдону Джонсону, затеявшему войну в далеком Вьетнаме, ничего (или почти ничего) не зная о его жителях. Почему же, в таком случае, спрашивают нас сегодня, Фукидид даже не упоминается в под­готовленных в 60-е годы меморандумах профессора Раска? А как на­счет докладов и записок братьев Банди? Ведь они, естественно, чи­тали "Историю Пелопоннесской войны", пусть даже в отрывках. Но стоит представить, как помощники рассказывают Джонсону об афи­нянах V века до н. э., как нас тут же охватывают сомнения. Причем вовсе не потому, что этот президент Соединенных Штатов получил степень бакалавра в учительском колледже Юго-Западного Техаса — всякую полезную информацию он умел схватывать на лету. Как гово­рил Артур Шлезингер о Франклине Рузвельте, "подробности впиты­вались его разумом, как песчинка всасывается в мед"². Помощники Джонсона просто не знали, что отвечать, если президент по своему обыкновению вдруг спросит: "Ну и что же из того?" Идея прогрес­са и достижения современной технологии, не говоря уже об ощуще­нии американской исключительности, заслоняли от них (как и от пре­зидента) уроки классического прошлого. Сенатор Фулбрайт, насколько нам известно, сделал необходимые выводы, но в то время он был не вхож к Джонсону и слишком занят подготовкой выступ­лений — в основном в университетских кампусах. Могла ли история этих вооруженных копьями, плававших на веслах, повелевавших ра­бами, лишенных электроники и не имевших авиации древних наро­дов пригодиться людям, преуспевшим в современных войнах?

По нашему мнению, определенный ответ все-таки можно пред­ложить. Ощущение собственного превосходства, самодовольство или чрезмерная робость генералов, просчеты разведки, непостоян­ство публики, ненадежность (или наличие собственных интересов) союзников, неопределенность исхода — вот те особенности, которые, даже не совпадая в частностях, объединяют две авантюры, афин­скую и американскую, и обусловливают параллели между ними. И все же греки не предостерегли бы Л индона Джонсона от ошибок — ссыл­ки на неизвестные события лишь затушевывают суть дела.

Знакомство с античной историей не смогло бы удержать его от безоглядного, без всякого понятия о перспективах, сползания в вой­ну. Политики, правившие Европой в июле 1914 года, знали историю и культуру античной Греции куда лучше. Тем не менее, их сыновья по­гибали в окопах. Первейшие источники полезного опыта, на которые

"образованные" люди Запада (включая американцев) опирались с эпо­хи Ренессанса, не помогли Европе избежать междоусобной бойни, сто­ившей континенту мирового лидерства. Джонсона и его соратников вполне можно извинить за то, что они не сумели сопоставить собст­венные проблемы с эпизодами какой-то незначительной войны, имевшей место 2400 лет назад. Люди 1914 года, причем каждая из вою­ющих сторон, в большинстве своем не увидели или не поняли парал­лелей между тем, что они натворили, и известной любому образован­ному европейцу старинной распрей, обескровившей греков и в конце концов лишившей их независимости. Те политики, подобно Джон­сону, предпочитали опираться на иной опыт, более "удобный" (об­щеевропейской войны не было уже сто лет) и "убедительный" (вой­ны стали слишком дорогими — их нельзя вести долго). Пример европейцев 1914 года еще более, нежели опыт американцев 1965-го, высмеивает привычные упования на историю.

В этой книге мы предложили современные рецепты удовлетворе­ния упомянутых выше традиционных претензий к истории, под­крепленные определенным набором методик. Мы делали это с надеж­дой, о которой до сего момента предпочитали не говорить. Мы верим, что разработанные нами "мини-методы", став рутинными, пробудят такую тягу к освоению исторических знаний, которая позволит по­лучать от них гораздо больше обычного. Об этом речь пойдет ниже, а пока есть смысл остановиться на двух обстоятельствах. Во-первых, необходимо напомнить читателям о наших "мини-методах", а во-вто­рых, следует рассмотреть некоторые вытекающие из них практиче­ские вопросы. Первый вопрос таков: чего, собственно, мы добиваем­ся от политиков? К нему примыкает второй: каким образом люди, принимающие решения, могут подготовиться к тому, чего мы от них ждем? Ответы убедят в основательности наших надежд. Сейчас, од­нако, ненадолго оставим данную тему.

Прежде всего необходимо сформулировать, чего же мы хотим. Сделать это легко, и данное обстоятельство свидетельствует о неза­тейливости процедур, рекомендуемых нами для внедрения в полити­ческую практику. Ибо наши идеи вытекают из самой логики аппарат­ной работы (или, по крайней мере, — хорошей аппаратной работы), насколько мы ее себе представляем. Во всем этом нет ничего сверхъ­естественного.

В ситуации, побуждающей к действию, хорошая аппаратная ра­бота начинается с анализа обстановки: а что, собственно, происхо­дит? Затем надо понять предмет собственного беспокойства, а также

основную заботу начальства: если необходимо решать какую-то про­блему (или жить с ней), то в чем она заключается? И кого она каса­ется прежде всего?

Для того, чтобы обеспечить безошибочность этих шагов, следу­ет сразу же устранить аллюзии, коренящиеся в образах прошлого. Не­зависимо от того, на каком уровне разворачивается действие, — будьте федеральное правительство или полицейский участок, орган исполнительной власти или комитет Конгресса, — некоторые его уча­стники почти наверняка попытаются начать с излюбленных и про­веренных схем. Они будут склонны игнорировать все, что не со­гласуется с их подходами, и определять проблему таким образом, чтобы для ее разрешения годился уже имеющийся под рукой ре­цепт. Скорее всего, их аргументы будут подкрепляться аналогиями. ("Новая эпидемия гриппа ожидается столь же суровой, как нашест­вие "испанки", и в любом случае будет распространяться подобно предыдущим пандемиям". Или: "Тактика "медленного закручивания гаек", оправдавшая себя в дни ракетного кризиса, окажется полез­ной и во Вьетнаме".)

Мы хотим, чтобы стандартная аппаратная работа начиналась с пе­речисления в трех разных колонках ключевых элементов наличной ситуации — Известного, Неясного и Предполагаемого. Этот простой прием позволяет сосредоточить внимание на самой ситуации, а не на вопросе "что делать?" (который ненадолго придется отодвинуть на задний план). В результате с самого начала удастся наметить пункты, по поводу которых имеется полное единодушие. Будут также выде­лены коренящиеся в предпосылках или неопределенностях вопросы, которые с помощью небольшой дополнительной информации мож­но перевести в категорию Известного.

Взаимосвязанной процедурой является четкая идентификация всех предшествующих ситуаций, кажущихся в той или иной степени похожими, или людей, способных на них ссылаться. Беглое набрасы­вание на бумаге Сходств и Различий может блокировать потенци­ально дезориентирующие аналогии. Кроме того, их перечисление способствует более четкому определению предмета беспокойства. И если сама по себе разбивка на Известное, Неясное и Предполагаемое не гарантирует выявления существа проблемы, то раскрытие Сходств и Различий может помочь в этом. Для администрации Трумэна в ию­не 1950 года агрессия Северной Кореи стала именно тем элементом Известного, который вызывал наибольшую тревогу. Изучение анало­гий 30-х годов позволило бы понять, что суть дела не столько в тер-

риториальных и политических преобразованиях в Азии, сколько в принципе мирной эволюции, обеспечиваемой системой коллектив­ной безопасности.

После того как сама ситуация и связанные с ней проблемы более или менее определены, следующим логическим шагом аппарата должно стать выявление цели — то есть описание состояния, кото­рым мы хотели бы заменить сложившееся в настоящий момент, фор­мулировка светлого "завтра", призванного вытеснить злополучное "сегодня". И здесь на помощь приходит обращение к истории вопро­са. В данной связи мы рекомендуем повседневное использование трех инструментов.

Первым из них является "правило Голдберга". Вооружившись сколько-нибудь внятными определениями проблемы, стоит спро­сить: "А в чем история вопроса? Как вызревали именно эти неприят­ности?" Остерегайтесь историй, не имеющих отношения к делу. Вспомните, как аппарат Картера подготовил для своего босса исто­рию переговоров по ОСВ, в то время как ему требовалась главным об­разом хроника наращивания ядерных арсеналов обеих стран. Имей­те в виду, что начальник всегда воспринимает проблему по-своему, опираясь на собственный набор предпосылок.

Вторым приспособлением оказывается "шкала времени". Начни­те историю проблемы с самого начала, попутно отслеживая ключе­вые тенденции и подмечая главные события, в особенности крупные перемены. Расставляя акценты, не искажайте подлинный ход собы­тий. Не упустите изменения, имеющие политическую подоплеку.

Третий прием предполагает постановку так называемых "журна­листских вопросов". Несмотря на то, что "шкала времени" показы­вает, "когда" и "что", не стесняйтесь выяснить также, "где", "кто", "как" и "почему". Ответы помогут ярче высветить возможные несо­образности типичных способов реагирования. Это один из аргумен­тов, обосновывающих обращение к истории вопроса: с ее помощью легче продумать направление и способ движения, причем заранее.

Таким образом, история вопроса — разумеется, верная история, действительно относящаяся к теме нашего беспокойства, — позво­ляет достичь нескольких целей. В большинстве случаев причина оза­боченности кроется в тех изменениях, которые отличают нынеш­нюю ситуацию от состояния дел в прошлом. Прежние условия могут и не быть удовлетворительными — главное в том, чтобы они не вы-

28$

зывали тревоги. Некий свежий сдвиг — что-то подобное северокорей­скому вторжению в Южную Корею — радикально меняет расстанов­ку фигур. В подобных обстоятельствах восстановление утраченного положения вещей может выступить в качестве одной из потенциаль­ных целей. Можно также попытаться преобразовать ситуацию к соб­ственной выгоде.

Обращаясь к истории вопроса, можно более четко нарисовать образ желаемого будущего. Прежде всего, обзор реалий прошлого на­кладывает ограничения на те или иные сценарии грядущего. Осозна­ние того факта, что русские никогда не сокращали свои ядерные си­лы, позволило бы понять: предлагаемые Картером "радикальные" сокращения требуют коренных перемен в поведении Москвы. Исхо­дя из того, что с 1939 года система социального обеспечения никог­да не находилась на самофинансировании (и не предполагалась в качестве таковой, даже в 1935 году), легче было бы обнаружить опас­ности, подстерегавшие наше общество в 1972-м: ведь к тому време­ни рост стоимости жизни в совокупности с постоянно увеличиваю­щимися социальными выплатами подорвал доверие к старому мифу о "честно заработанной" пенсии, заставив его пасть под напором неблагоприятных факторов рождаемости, занятости и динамики цен. История вопроса помогает понять, какие цели вовсе недостижимы, а какие — все-таки доступны, способствуя тем самым их селекции.

Более того, история вопроса проливает свет и на следующий ло­гический шаг — отбор вариантов для достижения поставленных це­лей. То, что удалось вчера, вполне может получиться и завтра. Прошлые неудачи тоже могут повторяться. (Тем не менее, не прене­брегайте тестом на Сходства и Различия. С точки зрения логики обе процедуры сходны, в том числе и в плане сопутствующих препятст­вий.)

Вот сейчас, наконец, мы подходим к той стадии, с которой мно­гие пытаются начинать: к выбору конкретного варианта решения. Помимо формулировки гипотез о будущем, история играет здесь до­вольно ограниченную роль. Дело в том, что свобода маневра по боль­шей части задается сложившимися условиями и имеющимися под рукой возможностями. В 1950 году, к примеру, у Трумэна была возмож­ность направить в Корею сухопутные части; она определялась тем, что неподалеку, в Японии, находились американские оккупационные войска. Когда президент принимал решение, для него было неважно, с какого момента и почему эти войска оказались на Японских остро­вах. И это вполне обычное дело, ибо варианты решения подбирают -

ся, исходя из вопроса: что мы можем предпринять в настоящий момент! Его магическая власть отчасти объясняет привычное забвение логи­чески связанных с ним вопросов — типа того, нужно ли вообще про­являть активность в данной ситуации, и если да, то какую именно.

Рассуждения о том, что же предпринять в настоящий момент, выдвигают на первый план проблему осуществимости намеченного. Поблизости от азиатских границ России Трумэн не имел других со­единений, которые можно было бы бросить на отражение агрессии. Когда оценке подвергается реализуемость, исторические параллели в силу физических ограничений могут становиться неактуальными. То же самое следует сказать и об ограничениях технологических. Ад­министративные и политические ограничения, будучи более субъек­тивными, напротив, стимулируют исторические раздумья, с которы­ми мы познакомились на примере вьетнамских поисков Джонсона: удастся ли американцам то, что не получилось у французов? минует ли участь Трумэна того демократа, который "потеряет" Южный Вьет­нам? В подобных случаях мы имеем дело с суждениями о будущем, рассматриваемом в качестве порождения прошлого. Причем сами эти суждения формируются под воздействием настоящего. Упорядочение будущего, прошлого и настоящего предсташшет собой весьма важную работу. Нам очень хотелось предложить какой-нибудь "мини-метод", с помощью которого политик смог бы разбираться в их сложнейших переплетениях. Но сделать это не удалось. Тем самым мы достигли аб­солютной границы наших нынешних рассуждений и экспериментов. Мы не готовы предложить ничего иного, кроме общей установки, со­стояния ума, взгляда на мир — наряду с набором тестов, касающих­ся предпосылок. К особенностям такого мировоззрения мы обратим­ся чуть ниже, предложив примеры, которые объединяет одно: время рассматривается в них как поток.

Но после того как степень осуществимости выяснена, а все воз­можные варианты выложены на стол, история вновь вступает в иг­ру, помогая тестировать предпосылки. Сейчас самое время заняться этим. Вопрос теперь звучит так: какие ожидания, связанные с при­чинами и следствиями, делают определенные варианты выбора пред­почтительнее других? Попытка дать внятный ответ втягивает нас в ре­визию потенциально важных предпосылок, на основе которых принимается решение. Для того чтобы закончить фразу: "Высадка в заливе Свиней наилучшим образом способствует свержению Кастро потому, что..." (... кубинцы могут поднять восстание;... в случае провала бригада сумеет отойти в горы;... позволит отрицать прича-

ю

стность США; и так далее), Кеннеди и его помощникам требовался только листок бумаги. Даже оставив без внимания базовые установ­ки ("предпосылки-аксиомы"), они были в состоянии проверить клю­чевые предпосылки типа "если..., то". Для этого не имелось ровным счетом никаких препятствий.

В качестве простейших тестов мы рекомендуем пари и вопрос Александера. Первый подразумевает не что иное, как заключение па­ри по поводу ожидаемого исхода (или, что допустимо, проведение не­большого опроса насчет того, какой денежной суммой наш собесед­ник готов рискнуть, предсказывая тот или иной исход). Подобным путем политик может обнаружить разногласия среди экспертов, за­частую скрываемые под понятиями типа "неплохие шансы" или "высокая вероятность". Второй, отсылая к тактике доктора Алек­сандера в истории со "свиным" гриппом, заключается в постановке вопроса о том, каковы те новые обстоятельства, которые побуждают пересматривать прежние предпосылки. Озадачив собеседников, по­смотрите, что из этого выйдет. Если ничего нового вам не предъявят— хорошо, но если все же что-то появится, попробуйте еще раз перебрать возможные варианты выбора.

Наконец, как перед принятием окончательного решения, так и по ходу его исполнения необходимо задействовать процедуру, называ­емую нами "расстановкой". Здесь предполагается изучение предпо­сылок, касающихся вовлеченных людей и организаций, от актив­ной помощи которых зависит успех. Цель заключается в том, чтобы "обогатить" базовые стереотипы, зачастую искажающие восприя­тие отдельных личностей или структур. При этом необходимо иметь в виду временной фактор, цементирующий предубеждения. Ради этого мы предлагаем "шкалу времени", на которую заносятся события и детали жизни отдельных индивидов и организаций (значимые об­щественные даты составляют "события", а вехи личной судьбы или внутренней истории организаций — "детали"). И не запинайтесь за первый попавшийся стереотип, будь то "женщина", "актер", "бюро­кратия" или "группа интересов". Пометьте большие события, к ко­торым были причастны человек или организация. Добавьте, где нуж­но, особые события, затрагивающие лишь некоторые группы или общественные слои (в этой роли, к примеру, для Мартина Лютера Кинга выступала история черных американцев). Затем выпишите детали, заметные эпизоды личного опыта или внутренней жизни ор­ганизаций. Еще раз проанализируйте полученный список (помня о том, что различные люди могут воспринимать причины и следст-

вия, руководствуясь разными шаблонами), и, наконец, сформули­руйте выводы — рабочие гипотезы, которые, по вашему мнению, более "обогащены", нежели исходные стереотипы. Опираясь на по­лученные предположения, следует избавиться от былых предубежде­ний: это, к примеру, позволит увидеть в Перкинс не просто "женщи­ну", но профессионала, управленца, лоббиста, демократа выучки Альфреда Смита, сторонника Рузвельта.

Мы относим "расстановку" к стадии исполнения задуманного; од­нако потребность в этой процедуре может появиться гораздо раньше. Если начальник назначен со стороны или новое дело незнакомо ему, "расстановка" как конкретных фигур, так и организаций может ока­зать немалую помощь.

"Расстановка" организаций и "расстановка" действующих лиц опираются на одну и ту же интеллектуальную технологию. Вот поче­му мы в обоих случаях пользуемся терминами "события" и "детали". При этом надо признать, что многие люди с большей легкостью раз­мышляют об индивидах, чем об организациях. Любому американцу, имеющему представление об истории своей страны (а таковы, к со­жалению, далеко не все), можно напомнить, что Рональд Рейган че­тырежды голосовал за Франклина Рузвельта; подобное напоминание позволит собеседнику признать, что данный факт вполне мог отра­зиться на рейгановской концепции президентства. Но далеко не каждый столь же подкованный житель США с равной готовностью примет возможные последствия того, скажем, обстоятельства, что ми­нистерство энергетики раньше называлось комиссией по атомной энергии и обеспечивало в основном производство ядерных вооруже­ний; что министерство жилищного строительства и городского раз­вития вышло из федеральной жилищной администрации, появившей­ся в последние годы "нового курса" и занимавшейся залоговыми операциями с частным жильем; или что военно-морские силы с 1798 по 1947 годы были полностью автономным образованием и сами ставили себе задачи. Слабое понимание подобных вещей отчасти объясняется тем, что в общем массиве исторической науки истории организаций уделяется слишком незначительное место. Не исклю­чено также, что гораздо проще понять людей, чем политические ин­ституты.

Когда мы опрашивали выпускников, прослушавших наш курс, на предмет применения "мини-методов" на рабочем месте, лишь мень­шинство отметило регулярное обращение к истории институтов. За­то эти люди практически единодушно заявляли, что навык "расста-

новки" организаций оказался одним из наиболее полезных аспектов наших лекций. В его использовании некоторые заходили гораздо дальше, нежели мы первоначально рассчитывали. Скажем, занима­ющийся частной практикой адвокат смог преодолеть стереотипные представления о некой юридической конторе и в итоге нашел способ сначала войти в число партнеров, а со временем и вовсе изменить ба­ланс сил в фирме в свою пользу. Высокопоставленный чиновник с ра­достью (и к немалому нашему беспокойству) рассказывал, что изу­чение прошлого вверенного ему агентства открыло перед ним возможность манипулировать подчиненными к собственной выгоде. Мы, однако, склонны опереться на обобщенные выводы опроса³. "Расстановка" организаций, будучи последним естественным ша­гом в предлагаемой нами рецептуре, способна обеспечить высокую отдачу в плане вопросов, которые в противном случае могут ока­заться незаданными, или ответов, остающихся неизученными.

Мы изложили рекомендуемую последовательность шагов в приме­нении к аппаратной работе, но здесь возможны варианты. Иногда политики сами выполняют аппаратные функции или, напротив, по­ручают персоналу принятие принципиальных решений — что ж, пре­красно: наша рецептура ничуть не меняется. То же самое касается и конкретных механизмов, предложенных выше. Эти "мини-методы" пригодны для любого, кто в них нуждается, включая начальство.

Главное состоит в том, чтобы как можно скорее выдвинуть вопро­сы, которые должны быть заданы. Причем это нужно сделать, не до­жидаясь, пока кто-нибудь скажет, что "мы должны предпринять то-то и то-то" или "вот как надо поступать".

Наш перечень вопросов отнюдь не является исчерпывающим. Многие другие также достойны того, чтобы их задавали и на них от­вечали. В качестве примеров назовем следующие: каковы допустимые затраты? как они соотносятся с приобретаемыми выгодами? каким образом определяются затраты и выгоды? как определить сравнитель­ную ценность намечаемых целей? насколько эти цели взаимозаменя­емы? Полный список может включать и чисто технические вопросы. Опасность "свиного" гриппа требовала оценки со стороны эпидемио­логов и прочих специалистов. Тема социального обеспечения пред­полагала вопросы, которые стоило адресовать экономистам, демогра­фам, статистикам, бухгалтерам и юристам. Даже для осмысления ОСВ-2 Картер нуждался в советах физиков, инженеров, специалис­тов по системному анализу и экспертов не только по контролю за во­оружениями, но и по бюджетным проблемам. Теоретики самых раз-

личных профилей десятилетиями трудились над развитием Мето­дологий (с большой буквы) — своеобразных профессиональных ко­дексов, с помощью которых обеспечивается принятие политических решений. В данной книге мы всего лишь попытались придать более систематическую форму компонентам, обычно объединяемым под ру­бриками "опыта", "здравого смысла" или "вдумчивого суждения". В сочетании с формальными Методологиями и профессиональной экспертизой, — но не подменяя их, — эти "мини-методы" могут, по нашему мнению, хотя бы немного помочь политику осознать, куда же он направляется, когда говорит: "Хорошо, именно так мы и посту­пим".

Еще один вопрос, постоянно беспокоивший нас в ходе ревизии "мини-методов", был таков: "Если какой-то фрагмент истории мне неизвестен, а времени у меня в обрез, как следует поступать?" К этой проблеме следует отнестись всерьез. Ниже мы попытаемся убедить чи­тателя, что иной раз для получения исторических знаний, примене­ние которых в будущем весьма вероятно, стоит использовать даже сво­бодное время. Но тут нас подстерегает подвох. Интересно, сколько американцев (как образованных, так и не очень) могли в 60-е годы знать историю Вьетнама, в 70-е — историю нефтяной промышлен­ности, в 80-е — историю Ливана, Сальвадора или федерального по­доходного налога?

Иногда постановка проблемы почти равнозначна ее разрешению. Историческая информация ничуть не отличается от какой-либо иной. Вам просто нужно осознать потребность в ней. После этого вы говорите кому-то из подчиненных: "Ступай и отыши...", возложив на этого человека выяснение всех подробностей — как, где, и что именно. В ином случае, если этот кто-то вы сами, — беритесь за те­лефон.

Начать следует с номеров, включенных в справочник "Rolodex". Во время кризиса вокруг "Маягуэс" именно Дэвид Кеннерли, фото­граф Белого дома, осмелился оспорить уверенность в том, что кам­боджийское правительство действительно санкционировало захват судна. Пожелай Кеннерли выяснить подробности предыдущего пре­цедента с "Пуэбло", ему стоило позвонить Й.Р. Окамото, фотографу Белого дома времен Джонсона. Тот по крайней мере снабдил бы его именами старожилов, с которыми также можно было связаться. Ана­логичным образом, столкнувшись с советской бригадой на Кубе, Вэнс или Бжезинский могли побеспокоить Дина Раска. Он говорит,

что смог бы "просветить их... за пять минут — но никто так и не по­звонил". Между тем Раска, профессора Школы права университета штата Джорджия, найти было очень легко.

Независимо от путей розыска, ветераны оказываются, как прави­ло, первейшим (а иногда и единственным) источником, с которым можно сверить недавние аналогии, истории вопроса, личные биогра­фии и анналы организаций. Разумеется, они порой не лишены коры­стных побуждений. Каждый из них знает лишь какой-то фрагмент ис­тории. По этой причине, независимо от темы расследования, полезно держать в уме "правило Голдберга", "шкалу времени" и журналист­ские вопросы. Рассказывая о "том деле", ветеран вряд ли преподне­сет нам искаженную современными веяниями трактовку вопросов, людей, агентств. Стремление "вернуться к истокам" помогает при­вести историю в порядок. Обогащение "когда" и "что" деталями ти­па "где", "кто", "как" и "почему" делает ее гораздо полнее.

Свидетельства репортеров и обозревателей можно заменить (или подкрепить) повествованиями бывших чиновников. Если вопрос имеет давнюю историю, люди, находящиеся в правительстве в насто­ящий момент, могут быть пристрастны. С журналистами такое тоже случается, но гораздо реже. Опытные журналисты способны оказать исключительную помощь в "расстановке", ибо сбор всяческих спле­тен и слухов входит в их обязанности. Опасность здесь заключается в том, что они почти всегда требуют что-то взамен. К примеру, чле­нам команды Картера едва ли удалось бы переговорить с журналис­тами, делавшими исследовательскую работу для сенатора Джексона, не раскрыв своих намерений; в итоге возрастал риск утечки инфор­мации, да и сам "Бульдозер" наверняка узнал бы, что им интересу­ются. Несмотря на все это, хороший журналист остается таким источ­ником информации, который чиновники не должны игнорировать.

Последними из тех, кому мы советуем позвонить, оказываются ис­торики и хронисты официальных учреждений. Иногда, впрочем, их не стоит оставлять на "потом". В федеральном правительстве, во вла­стных структурах штатов и муниципалитетов, в различных государст­венных учреждениях есть собственные летописцы. В Сенате такую должность ввели десять лет назад. В Палате представителей она появи­лась совсем недавно. В некоторых ситуациях этих историков можно квалифицировать как особо непредвзятых свидетелей. Они редко об­ладают высоким статусом. (В начале 50-х годов Оливер Клабб, один из работавших в государственном департаменте специалистов по Ки­таю, оставил дипломатическую карьеру и перешел в Управление ис-

торических исследований. Он расценивал это как внутреннее изгна­ние⁴.) С другой стороны, ведомственные историки фиксируют инсти­туциональные изменения любого уровня, поскольку они живут вну­три своих организаций. Если бы аппарат Макджорджа Банди пожелал бы обогатить его меморандум о "французских аналогиях" информа­цией о Франции и Индокитае до 1954 года, хорошим источником послужил бы незаметный клерк из исторического отдела государст­венного департамента, только что собравший воедино (для публика­ции в официальном издании "Foreign Relations of the United States") документы, касающиеся Юго-Восточной Азии начала 50-х годов.

В тех случаях, когда профессиональные историки изучают орга­низацию со стороны, их следует опросить в последнюю очередь (здесь, как везде в этой книге, мы называем "историками" не толь­ко историков как таковых, но и многочисленных экономистов, по­литологов, социологов, а иногда и журналистов). Причина подобной рекомендации в том, что правительственный служащий может и не знать, чего конкретно он хочет. А ученый обычно перегружен инфор­мацией, и ему трудно рассуждать на слишком общую тему. Такие бе­седы сравнимы с диалогами китайцев, владеющих различными ди­алектами родного языка; единственной формой общения между ними остается письмо. (Мечтая о тех временах, когда чиновники и ис­торики будут с большей легкостью общаться друг с другом, мы поч­ти не замечаем доказательств, подкрепляющих эту надежду. Общаю­щиеся с историками чиновники в конце концов воображают, что они и сами историки. А историки, хотя бы немного поговорившие с политиками, иной раздумают, что стали "советниками". Исключе­ния из этого правила довольно редки.)

Но что предпринять, если телефонных звонков недостаточно и не­обходимо лично ознакомиться с документами? Куда идти в подобных случаях? И что искать?

Из ответов на этот вопрос можно составить целую книгу. Факти­чески, таких книг несколько. Наиболее интересной является, по-видимому, работа Жака Барзуна и Генри Граффа " Современный иссле­дователь"*. Мы упомянем здесь лишь те советы, которые особенно актуальны для перегруженного и работающего в жестких времен­ных рамках аппарата.

Весьма ощутимо экономят время библиографии. Почтенный "Reader's Guide to Periodical Literature" содержит постоянно обновля­емый предметный перечень статей этого журнала. Существуют так­же специальные индексы документов Конгресса, публикаций по

проблемам социальных наук, статистики, права и так далее. Пользуй­тесь библиографическими указателями, почаще обращайтесь к биб­лиотекарям — ведь это их дело.

Если индекс отсылает к статьям таких журналов, как" 'National Jour-паГ, лондонский "Economist или "Science", поинтересуйтесь ими в первую очередь. Как правило, именно в этих изданиях можно най­ти наиболее основательное изложение проблемы и ее подоплеки. Среди менее известных, за которыми тоже нужно следить, упомянем "Congressional Quarterly", " Foreign Affairs", "Foreign Policy" и "Wilson Quarterly".

За информацией о более отдаленном прошлом придется обра­щаться к книгам. "Гарвардский путеводитель по американской истории" под редакцией Фрэнка Фрейделя немного устарел, но по-прежнему весьма полезен⁶. Предметный указатель новых книг постоянно пуб­ликуется Библиотекой Конгресса. Возможно, библиотекари укажут вам еще какие-нибудь источники. Если у вас есть доступ к базам данных, подобным системе DIALOG, компьютер предоставит библиографиче­ский список не только книг и журнальных статей, но и специализи­рованные обзоры по различным отраслям гуманитарного знания.

Обложившись статьями или книгами, вы можете обнаружить, что они расходятся друг с другом. В условиях нехватки времени нуж­но определить, какому источнику верить. Для начала можно предпо­ложить, что наиболее достоверной является самая свежая публика­ция, поскольку она учитывает и обобщает все появившееся ранее. Но эта предпосылка нуждается в проверке — обратитесь к используемой автором библиографии, примечаниям или иным свидетельствам. Если известные вам издания по той же теме здесь не упоминаются или выбор цитируемых автором источников небогат, просмотрите более ранние работы.

В тех случаях, когда статья или книга не содержат сносок, обра­тите особое внимание на послужной список автора. Если он (или она) преподает в солидном колледже или университете, в наличии изыс­кательских способностей, а также в пристальной проверке достигну­тых научных результатов не стоит сомневаться. А вот об исследова­тельских навыках журналиста можно узнать только из какого-нибудь предварительного уведомления. С другой стороны, работа в хорошей газете или журнале сама по себе говорит об умении добывать и ана­лизировать факты. Посмотрите также, что еще было опубликовано этим автором. Возможно, таким путем удастся пролить свет на его про­фессиональные таланты.

Беглый просмотр вступительных и заключительных разделов кни­ги позволит вникнуть в особенности авторского подхода к теме. Ес­ли исследователь претендует на раскрытие ранее неведомых истин или привлекает для объяснения заговоры темных сил, отложите это про­изведение. Если же автор предстает вполне разумным человеком, перелистайте его труд. О статьях или книгах, которые нужно по-на­стоящему прочитать, мы поговорим ниже. Пока речь идет о кратком знакомстве — ведь работа не ждет. Помните, что вы ищите ответ (или ответы) на вопросы, возникшие в связи с анализом ситуации и обсуждением планов дальнейших действий. Чем яснее вы представ­ляете себе эти вопросы, тем быстрее ваши пальцы будут обрабатывать даже самые толстые фолианты. Это совсем не сложно, а с практикой и вовсе легко.

Чем большим запасом исторических знаний — об эпохах, странах, институтах, личностях — обладает политик, тем меньше ему при­дется обращаться к описанным выше методикам. Просто прочитав в разгар ракетного кризиса книгу Барбары Тачмэн "Августовские пушки", Кеннеди без всяких аппаратных подсказок задумался об аналогиях с 1914 годом. Своеобразная "инвентаризация" памяти представляет собой относительно быстрый и эффективный способ уменьшить свою зависимость от других. Для подобного, разумеется, надо располагать кое-какими знаниями.

Сделанное замечание вновь возвращает нас к отмеченному выше предназначению истории — исследование прошлого в целом помо­гает политикам в частностях. Мы надеемся усилить данный тезис. Мы полагаем, нам это удастся; не исключено, что мы уже это сделали. Ибо по меньшей мере в двух отношениях предложенные "мини-мето­ды", применяемые в частных ситуациях, поощряют историческую на­читанность и осведомленность.

Данное замечание затрагивает "реестр" и "контекст". Кратко по­ясним, что имеется в виду.

Под "реестром" мы понимаем некий резервуар исторических данных, отложенных "про запас" в памяти того или иного челове­ка; с его помощью выстраиваются аналогии, заполняется "шкала времени" или проверяется заполнение ее другими. Смысл слова "контекст" здесь тоже достаточно прост: чем больше массив исто­рических знаний, освоенных политиком, тем лучше он понимает альтернативы, открывающиеся в ходе исторического развития. Ни один аналитик, обобщающий "события" и "детали" жизни "Буль­дозера" Джексона, не упустил бы из виду развернутую им с самого

начала "холодной войны" последовательную борьбу за увеличение военных расходов. Но лишь немногие специалисты, хорошо знаю­щие политическую ситуацию первых послевоенных лет (из лично­го опыта или по книгам), способны понять, что вплоть до 1948 го­да (а то и до самой корейской войны) демократ-северянин с подобными взглядами был такой же редкостью, как, скажем, рес­публиканец-южанин. Таким образом, размышления о практическом использовании Сходств и Различий, размешенных на "шкале време­ни" событий и деталей, "правиле Голдберга" или даже "вопросе Александера" неизбежно подтолкнут нас к выводу о пользе широ­ких исторических познаний.

К несчастью, как мы уже отмечали, поясняя причины нашего начинания, общая историческая эрудированность все менее типич­на для американских политических деятелей и их помощников. Об­разовательная система США нацелена на производство юристов, воспринимающих историю в искаженной перспективе зала судебных заседаний; экономистов, которые обычно не знают ни истории эко­номики, ни экономической мысли (за исключением своей собст­венной); ученых, не имеющих ни малейшего понятия об истории науки; инженеров, по отношению к историческим данным пребываю­щих в абсолютной невинности и не представляющих даже эволюции своей профессии; выпускников бизнес-школ, обладающих поверх­ностными знаниями лишь о самих себе; многочисленных магистров искусств, которые вообще пытаются избегать какой бы то ни было ис­тории. Наша политическая система переполнена подобными людь­ми. Обращенные к ним призывы серьезно отнестись к историческим идеям Фукидида звучат, конечно, сильно. И облегчает нашу задачу лишь то, что чтение исторических сочинений можно выдать за пре­красное развлечение для интересующихся человеческой комедией. К этому пункту мы еще вернемся.

На страницах книги мы неустанно повторяли, что готовы доволь­ствоваться даже малым: чуть более четкое осознание цели там, чуть более внятное ощущение опасности здесь. В отношении образования, как формального, так и неформального, наши надежды столь же ог­раниченны, но не менее сильны. Если американцы, претендующие (хотя бы потенциально) на принятие политических решений, их по­мощники и консультанты научатся опираться на "реестр" и "кон­текст" в том смысле, в каком мы их определяем, большинство из них вполне сможет уделить часть своего времени исследованию про­шлого.

Исходя из этого, мы считаем, что некое методическое пособие да­же более полезно для политиков, нежели реальное заполнение бре­шей "реестра" и "контекста". Такое руководство позволяет воспри­нимать проблемы в потоке времени. Связать нынешний здравый смысл с путями прошлого и возможностями будущего; связать интер­претации прошлого с опытом самих интерпретаторов; связать планы на будущее с ограничениями настоящего и наследием минувшего — все это требует раскрепощенности мысли во времени, открываю­щей человеческий ум тем возможностям, которые коренятся в самых истоках интересующей нас истории, и перспективам, уходящим в столь же далекое будущее. Это и означает "рассматривать время как поток". В размышлениях такого рода будущее всегда возникает из про­шлого и настоящего; этот поток может ускорять свой бег или менять русло, но он не останавливается ни на минуту. (Ускоряться? Менять русло? Тут есть над чем подумать!) Осознание времени-потока неиз­бежно поощряет целенаправленное изучение истории. По крайней ме­ре, мы так считаем — и надеемся на это.

Тут мы подходим к завершающему пункту нашего повествования. Для людей, принимающих политические решения, очень важно рас­сматривать время как поток. Поскольку этому не учат в школе, здесь приветствуется любой практикум. Сама история предоставляет необ­ходимый материал. Каждая иллюстрация, используемая в данной книге, способна внести вклад в подобное дело. Вот этому обстоятель­ству мы и намереваемся посвятить последнюю главу.

Глава четырнадцатая

Рассматривая время как поток

Весной 1943 года Джордж Маршалл вызвал в свой кабинет Джона Хиллдринга. Вторая мировая война была в самом разгаре. Немецкие войска все еще вели бои в центре России; англичане и американцы уже очистили Северную Африку, но еще не высадились ни на Сици­лии, ни в Италии. Японцы контролировали западную часть Тихого океана. Маршалл тогда выполнял обязанности начальника штаба армии США, а Хиллдрингу, боевому генералу, только что поручили организацию оккупационной власти на освобождаемых от нацис­тов территориях. Много лет спустя Хиллдринг вспоминал, что ска­зал ему Маршалл: "Я возлагаю на Вас огромные надежды и хочу, чтобы Вы помнили об этом каждый день и час своего руководства аме­риканской военной администрацией. Иногда говорят, что солдаты глу­пы. Да, порой мы действительно таковы. Некоторые полагают, что мы небрежно относимся к государственным финансам, что мы безрас­судно транжирим их направо и налево. Вот с этим я не могу согласить­ся. Нам довелось заниматься таким делом, где нельзя уподобляться управляющему компанией; иной раз, случается, приходится создавать танк, который оказывается вовсе не тем, на что рассчитывали — тог­да мы бросаем его и принимаемся за другой.... Но даже если кто-то называет нас расточительными, это не самое страшное.... У нас есть бесспорное достоинство — оно заключается в том, что наш народ, на­ши соотечественники верят нам и не боятся нас. Наши люди доверя­ют нам. Американцы не представляют себе, чтобы вооруженные си­лы США могли свергнуть правительство страны или изменить ее политическую систему. Именно этим святым доверием я собираюсь

облечь Вас сегодня.... Я не хочу, чтобы Вы лично или военнослужа­щие, находящиеся под Вашим началом и готовящиеся к несению службы в разных уголках земного шара, хотя бы малейшим образом поколебали то уважение, которое американский народ питает к сво­ей армии. Подобное может произойти только в том случае, если Вы, Хиллдринг, не понимаете, о чем я сейчас говорю'".

Из этого наставления хорошо видно, что значит "воспринимать время как поток". Даже в дыму сражений Маршалл умел размышлять о грядущем. Его беспокоил не только наступающий год, но и более отдаленное будущее; причем рассуждениям генерала было свойствен­но острое чувство прошлого, из которого будущее произрастает. В той или иной степени он был осведомлен о том, как складывались взаи­моотношения между армией и обществом в других странах — в Ве­ликобритании до принятия Акта о мятеже, во Франции эпохи "дела Дрейфуса", в имперской и "веймарской" Германии. Он знал, в чем исключительность Америки. Маршалл предвидел, какие проблемы могут возникнуть у него лично (или у его преемников), если Хилл­дринг начнет принимать решения, не заботясь о долгосрочных послед­ствиях. Оглядываясь назад, он всматривался в грядущее, намечая в прошлом то, что было достойно сохранения в будущем. Осмысливая день сегодняшний, он обнаруживал те обстоятельства, которые поз­же могли быть чреваты нежелательными переменами. Обладая воз­можностью сократить риск, он обязательно пользовался ею.

Поясняя мировоззренческие установки Маршалла, обратимся к другому эпизоду, имевшему место пятью годами позже, в 1948 году. Тогда, став гражданским человеком, Маршалл занимал должность го­сударственного секретаря в кабинете Трумэна. Одной из главных его проблем был Китай. Коммунисты вот-вот должны были победить в идущей там гражданской войне. Подобно прочим "вашингтонцам", Маршалл желал им поражения. Он попросил генерала Альберта Ве-демейера (в прошлом его основного штабиста, а в конце войны — ко­мандующего американскими силами в Китае) посмотреть, что мож­но предпринять в создавшейся ситуации. Посетив регион, Ведемейер рекомендовал направить в Китай несколько тысяч американских военных советников. Влившись в армию националистов, предсказы­вал генерал, советники изменят баланс сил и, возможно, даже поз­волят Чан Кайши одержать верх. Уважая профессионализм своего кол­леги, Маршалл все же решил, что Соединенным Штатам следует ограничиться денежной помощью и поставками вооружений. Разъ­ясняя свою позицию в сенатском комитете по иностранным делам,

он подчеркивал: нечто большее повлечет за собой такие "обязатель­ства..., с которыми американский народ не сможет согласиться". В долгосрочной перспективе, добавлял государственный секретарь, китайцы сами пожалеют об иностранном вмешательстве. Кроме то­го, он сомневался, есть ли в Америке достаточное число квалифици­рованных специалистов. Как бы то ни было, "подсчитать конечные издержки не представляется возможным.... Эта операция неизбеж­но затянется надолго. Она свяжет нынешнюю администрацию обя­зательствами, от которых потом будет невозможно отказаться"².

В данном случае Маршалл вновь рассматривает современную проблему в перспективе как прошлого, так и будущего. Чтение и личный опыт научили его тому, что американская публика не терпит затяжных войн. Свое первое назначение он получил на Филиппины после завершения американо-испанской войны, когда общественное мнение, в недавнем прошлом взбудораженное идеей "новой им­перии", все больше склонялось на сторону сопротивлявшихся заво­еванию филиппинцев. Он наблюдал, как таяли иллюзии в окопах пер­вой мировой войны, и с недоверием относился даже к мелким военным акциям типа вторжения в Никарагуа в середине 20-х годов, если только они не были молниеносными. В последние недели сво­его пребывания в должности начальника штаба генералу пришлось разбираться с демонстрантами, требовавшими "вернуть наших маль­чиков домой". Более того, до второй мировой войны он не раз посе­щал Китай; генерал даже провел там год, занимаясь посредничеством между коммунистами и националистами. Иными словами, Маршалл чувствовал историю и особенности как Китая, так и США. И хотя он разделял общее убеждение в том, что Китай нельзя сдавать коммунис­там, намечаемый им план дальнейших действий учитывал обстоятель­ства, которые уже не раз влияли на ход китайской истории и могли проявиться вновь. Он из первых рук знал, что Чан уже "спекся", в то время как Мао — отнюдь нет. Посчитав, что перемены можно предот­вратить лишь ценой неимоверных жертв (если вообще можно), он предложил смириться с ними.

Привычка мыслить в потоке времени не всегда настраивала Мар­шалла на негативный лад. По-видимому, наиболее выдающимся до­стижением его карьеры стал так называемый "план Маршалла". Про­работав в должности государственного секретаря всего полгода, не слишком разбираясь в тонкостях мировой экономики и не зная спе­циалистов в этой сфере, Маршалл решил, что экономическое со­стояние Европы требует быстрых и решительных мер. Другие, разу-

меется, тоже ставили диагнозы и предлагали рецепты, но правильный ответ принадлежал именно ему. Именно он написал текст речи, про­изнесенной в Гарварде в июне 1947 года и определявшей детали пла­на. Государственный департамент не был уведомлен о ее содержании заранее. Элементы плана были гениально просты. Во-первых, соглас­но Маршаллу, предметом инициативы была "не страна и не доктри­на, но... голод, бедность, отчаяние и хаос". Во-вторых, заявлял он, "по мере углубления целого ряда кризисов восстановительные уси­лия не могут быть половинчатыми": план должен "повлечь за собой радикальное исцеление, а не временное облегчение". В-третьих, уча­стие русских и их союзников необходимо приветствовать, исходя, ра­зумеется, из того, что они готовы к серьезному сотрудничеству и не стремятся "извлечь из человеческих страданий политические или иные выгоды". Наконец, инициатива должна исходить от самих ев­ропейцев. Им предстоит совместно определить, в чем они нуждают­ся в первую очередь, и обратиться к Соединенным Штатам за помо­щью³.

Ни тогда, ни позже Маршалл не рассказывал, почему он выдви­нул именно такой план. Но его представления о будущем почти на­верняка сформировались под влиянием основательного знакомства с прошлым. Подчеркивание гуманитарного, а не антисоветского или антикоммунистического характера помощи опиралось на осознание того, что американцы традиционно готовы помогать страждущим, но не менее традиционно опасаются какого-либо "политического под­текста". Отстаивание единовременного характера акции вдохновля­лось тем фактом, что Америка неспособна долго концентрировать внимание на какой-то одной теме. Только так можно было заручить­ся эффективной поддержкой общественности и Конгресса. А возло­жение ответственности на самих европейцев учитывало не только предрасположенность Соединенных Штатов к милосердию, но и склонность Европы отвергать диктат с того берега Атлантики. Пред­ложения Маршала оказались беспрецедентными как по характеру, так и по масштабам. Они были захватывающе творческими. И все же за ними стояло четкое представление о возможных опасностях и пре­пятствиях, а также (хотя мы не можем доказать этого) — глубокое по­нимание базовых тенденций развития как Америки, так и Европы.

Маршалл, бывало, тоже ошибался. В 1941 году он был столь же слеп в отношении Японии, как и другие "вашингтонцы". Нападение на Пёрл-Харбор ошеломило его. В 1948 году, мудро высказываясь про­тив военного присутствия в Китае, он не сумел проявить той же

гибкости в отношении Палестины, убеждая Трумэна, что ни симпа­тии к тем или иным политикам, ни благожелательное отношение Ве­ликобритании к евреям, ни голоса еврейских избирателей на пред­стоящих в США выборах не должны влиять на американскую позицию. (Кларк Клиффорд лично слышал, как государственный се­кретарь наставлял президента "не терпящим возражений проповед­ническим, баптистским тоном".) Маршалл боялся, что общество не поддержит столь предвзятую политическую линию в течение сколько-нибудь продолжительного времени*. Его опасения оказались напрасны (или теперь представляются таковыми), ибо признание Из­раиля и помощь этому государству уже долгое время популярны среди американцев. Когда началась корейская война, Маршалл, назначенный министром обороны, продолжал придерживаться тра­диционного принципа невмешательства в дела полевого командую­щего; эта установка подкреплялась давним недоверием, которое Макартур испытывал по отношению к нему. В результате Маршалл не сделал ничего, чтобы предотвратить бесполезный бросок амери­канцев к китайской границе.

Несмотря на все это, Маршалл представляется нам (таким же, впрочем, он виделся Франклину Рузвельту, Трумэну и многим другим) уникальным примером управленца, обладающего способностью "верного суждения". Мы убеждены, что по крайней мере в данном случае (и это не исключение) его оценки подкреплялись привыч­кой рассматривать время как поток.

Как следует из наших примеров, подобный подход ко времени со­стоит из трех компонентов. Первым является осознание того, что будущее рождается не само по себе; оно возникает только из прошло­го, благодаря чему возможен дар исторического предвидения. Дру­гой элемент — это убеждение, согласно которому все особенности на­стоящего, имеющие значение для будущего, рождены прошлым; изменения и сдвиги, меняющие привычный ход времени, постоян­но корректируют нашу способность предсказывать. Наконец, треть­им компонентом следует считать неустанное сравнение, практически непрерывные перемещения из настоящего в будущее (или в про­шлое) и обратно, позволяющие осознавать перемены, изучать, огра­ничивать, направлять, тормозить или принимать их — в зависимос­ти от итогов подобного сопоставления. Судя по предложенным здесь примерам, перечисленные компоненты (возможно, воспринимае­мые Маршаллом несколько по-иному) постоянно присутствовали в его интеллектуальных поисках.

Опыт Маршалла позволяет сделать еще один вывод: умение отно­ситься ко времени как к потоку вовсе не требует великой историче­ской образованности. Джон Мелби, дипломат, некогда путешество­вавший с Маршаллом, с разочарованием отмечает, что генерал "почти начисто лишен исторического чувства.... Его разговоры никогда не выходят за рамки личного опыта; будучи дома, он каждый вечер смо­трит кино и без конца читает дешевые романы". Но Мелби едва ли знал Маршалла достаточно хорошо. Прежде всего, генерал штудиро­вал военную историю в пехотном училище. В годы второй мировой войны, отдыхая, он иногда читал исторические произведения. Воз­вращаясь в 1943 году с конференции в Касабланке, Маршалл изучил один из томов трилогии Артура Байанта об Англии в годы наполео­новских войн, а также книгу Дж. Г. Гаскелла " То был Цицерон". Как он писал одному из своих британских друзей, знакомство с опытом Питта-младшего и Юлия Цезаря убеждало в том, что "мучительные проблемы политического лидерства отнюдь не являются новыми или неразрешимыми". При этом Маршалл не был ученым и никог­да не выставлял свои познания напоказ. "Избегайте пустяков", — вну­шал он штабным офицерам, лично следуя этому правилу⁵.

Возможно, Маршалл поступал исключительно мудро, не выделяя какие-то конкретные вехи прошлого. Работая над своим знаменитым планом, к примеру, он наверняка рассматривал в качестве одного из прецедентов ленд-лиз, но это даже хорошо, что данный эпизод напря­мую не упоминался. В лучшем случае получилась бы лишь пленяю­щая аналогия. А в худшем — были бы сбиты с толку его начальники, а то и он сам.

В этом смысле Маршалл совсем не похож на Трумэна. Последний хорошо знал всемирную историю и отличался энциклопедическими познаниями в политической и военной жизни своей страны. (Мно­гое он усвоил еще в детстве, часами просиживая над энциклопедия­ми.) Он упивался собственной начитанностью и любил демонстри­ровать ее. В мемуарах Трумэн утверждал, что это качество очень помогало ему в работе и в равной степени служило другим. И в Се­нате, и в Белом доме он отстаивал свою точку зрения, обращаясь к ис­торическим аналогиям: законодательную практику Гражданской вой­ны преподносил в качестве негативного примера для своего сенатского комитета образца 1939—41 годов; себя уподоблял Эндрю Джонсону, также по воле случае ставшему президентом в конце войны; пару "Линкольн — Макклеллан" сравнивал с собой и Макартуром; любил ссылаться на уроки 30-х годов; и так далее⁶. И все же подобная страсть

к параллелям не слишком убеждает. Насколько нам известно, отме­тившие президентство Трумэна подлинно исторические решения (за исключением помощи Греции в 1947 году и попытки спасти Корею в июне 1950 года) принимались независимо от прецедентов, имевших­ся на его памяти. Ему явно была присуща склонность облекать свои аргументы в исторические термины; он всегда уделял значительное внимание происходящим или только намечающимся переменам. За­частую президент оказывался единственным, кто предлагал ту или иную аналогию. Обладание таким багажом, несомненно, льстило его самолюбию и время от времени даже приносило пользу. Но, де­лая выбор, Трумэн каждый раз начинал с чистого листа и вел поиск заново.

Противопоставляя Трумэна Маршаллу, мы вовсе не хотим пре­уменьшить значимость начитанности и эрудиции. Ничего подобно­го! Но, по нашему мнению, знание как таковое, владение множест­вом исторических деталей, отнюдь не заменяет (а лишь дополняет) то интеллектуальное искусство, с помощью которого разбросанные во времени явления связываются воедино и эта связь регулярно про­веряется. Данное качество отличает скорее специалистов по плани­рованию и составителей долгосрочных программ, нежели адвока­тов, судей, консультантов или кризисных управляющих — и уж конечно, Маршаллу оно присуще куда больше, нежели Трумэну. (Во­прос о том, к какому из двух подходов тяготеет тот или иной поли­тик, можно прояснить, обратившись к событиям и деталям на "шка­ле времени".)

Продолжая постигать смысл этого различия, вновь обратимся к Франклину Рузвельту, чья способность воспринимать время как по­ток хорошо проявилась в его позиции по первоначальному вариан­ту Закона о социальном обеспечении. Рузвельт ссылался на истори­ческие события гораздо чаще, чем Маршалл. Иногда, особенно во внешней политике, он использовал их таким же образом, как Трумэн в случае с Кореей. Чрезвычайно внимательное отношение Рузвель­та к созданию ООН во многом объяснялось пленившей его аналоги­ей с усилиями Вильсона по формированию Лиги наций⁷. Однако ти­пичное для Рузвельта обращение с историческим материалом весьма отличалось от трумэновского.

О глубине этого различия свидетельствует речь в Клубе содруже­ства, произнесенная в 1932 году — та самая, которая неизменно удив­ляет наших студентов отсутствием упоминаний об экономическом росте*. Основная часть выступления была посвящена эволюции го-

сударственной власти с феодальных времен. Рузвельт говорил о на­растающей оппозиции государству и о том, как этот фактор способ­ствовал делу американский революции. Он обобщил различия меж­ду Гамильтоном и Джефферсоном, заявив, что первый настаивал на сильной власти, в то время как второй указывал на присущие ей врожденные пороки. Он рассказывал, как, начиная с президентства Джефферсона, становление промышленных и финансовых импе­рий в сочетании с подъемом городов и расширением границ созда­вали новые социальные условия. Из всего изложенного делалось следующее заключение: "Если исходить из идеи, породившей госу­дарство, власть можно представить в виде контракта, обеспечиваю­щего непрекращающийся обмен благами и услугами. Согласно дого­вору, правители призывались к властвованию, а народ подчинялся власти, оговорив за собой определенные права. Задача государст­венного управления заключалась в постоянном пересмотре этих прав с учетом меняющихся и усложняющихся социальных условий. Новые ситуации всегда предъявляли новые требования как к правителям, так и к подданным". Упоминая в ряду новых условий завершение эконо­мического роста, Рузвельт, разумеется, ошибался. Но, глядя на насто­ящее в свете далекого прошлого и живо ощущая ход перемен, он су­мел не стать вечным пленником этой ошибки.

Дар мышления в потоке времени основан на умении понять, во что превратится будущее, сделавшись прошлым — на способности чувствовать взаимосвязь, построенную на преемственности, но, тем не менее, готовую преподносить сюрпризы. Люди, усвоившие подоб­ную привычку, с осторожностью подходят к решению принципи­ально новых проблем. (Заметим, речь идет не о боязни, не о слабос­ти, но лишь об осторожности.) В годы второй мировой войны Вильям С. Кнудсен непродолжительное время координировал работу амери­канской оборонной промышленности. Настоящий самородок, под­нявшийся от простого автомеханика до президента корпорации " Gen­eral Motors", он относился к своим обязанностям в правительстве так, будто бы организовывал сборочный конвейер, где каждой дета­лью занимались в строго определенный момент времени. "Пригоняй­те свою машину к дверям мастерской, и мы потихоньку разберем ее по винтикам", — повторял он, общаясь с военными и представите­лями других служб⁹. Но поскольку речь шла не больше и не меньше, как о перестройке всей промышленной системы США и о производ­стве совершенно новой продукции в таких масштабах, в такие сро­ки и в такой политической обстановке, с которыми Кнудсен (как,

впрочем, и любой другой американский управленец) никогда не имел дело, он не слишком хорошо и не очень долго справлялся со сво­ими обязанностями. Четверть века спустя бывший президент компа­нии "Ford" Роберт Макнамара проявил большие способности и про­держался дольше, но страна нередко страдала от того, что он впадал в ту же ошибку. Критика Макджорджем Банди оборонных инициа­тив, выдвинутых Макнамарой в 1965 году, отсылает к тем же долго­срочным последствиям и опасностям, которые восемнадцатью года­ми ранее предостерегли Маршалла от вмешательства в дела Китая. Раек, боготворивший Маршалла, тоже видел подобную перспекти­ву; вспомним об адресованных Банди и Макнамаре рекомендациях решить проблему так, чтобы и Вьетнам не оставлять, и американское военное присутствие не наращивать¹⁰. Но Макнамаре, по крайней ме­ре в 1965 году, казалось, что если проблему "пригнали к дверям его ма­стерской", то ее без лишних слов надо "разобрать по винтикам", причем не обращая внимания на контекст. Именно так он восприни­мал свой долг Другой политик, усматривающий в будущем поток, не­прерывно проистекающий из прошлого, причем как американского, так и вьетнамского, был бы более осторожен — в особенности если бы понимал, что свершившееся будущее способно также обманывать былые надежды, как это делает настоящее.

Отношение ко времени как к потоку не должно вселять страх пе­ред будущим. Ведь именно такой образ мыслей помог Франклину Руз­вельту сконструировать ту модель социального обеспечения, которая пережила его самого и его детей; благодаря подобной философии "су­кины дети с Капитолийского холма" (и не только они) на пятьдесят лет отошли в тень. Та же интеллектуальная технология позволила Маршаллу увидеть в разоренной Европе 1947 года процветающее сообщество, становление которого могут ускорить масштабные дол­ларовые вливания. Понимая, что настоящее живо только благодаря переменам, они знали, что на смену прошлому всегда приходит бу­дущее — нечто, никогда ранее не существовавшее. Но их представ­ления о будущем неизменно оказывались реалистичными, посколь­ку им было известно: будущее произрастает из прошлого. Столь же реалистичным — и в той же мере состоятельным — оказывалось их знание о том, каких огромных усилий требует формирование жела­емого будущего и насколько важно чувствовать возникающие на пу­ти препятствия, преграды и издержки.

Примером противоположных воззрений может послужить Картер. Его подход был сродни кнудсеновскому: не более одной проблемы за

раз; разрешите первую, а уж потом переходите к следующей — и ни­какого целостного видения. Кроме того, перед лицом возможных трудностей он обнаруживал самоуверенность, граничившую с глупо­стью. Вспомните, как выиграв выборы, он собрал воедино и повто­рил все обещания, выдвинутые в ходе кампании, а потом передал их в Конгресс, церемонно поклявшись исполнить каждое — не откла­дывая ни на второй или третий год, ни на повторное президентство. По поводу каждого было сказано: "вскоре"". В сочетании с завора­живающими аналогиями типа "ста дней" или "медового месяца" это обстоятельство внесло вклад в последующий провал.

По-видимому, отнюдь не случайно Джордж Маршалл, рекомен­дуемый нами в качестве образца для подражания, был солдатом; столь же закономерно и то, что в ходе присуждения почетной степе­ни Гарвардского университета в 1947 году его сравнивали с Джорджем Вашингтоном, тоже человеком военным. Воинская профессия в го­раздо большей степени, нежели любая другая, стимулирует размыш­ления о будущем. И дело не в том, что подобная установка свойствен­на всем людям в погонах — отнюдь нет! Просто хороший прогнозист, первоклассный штабной офицер, каким несомненно был Маршалл, в полной мере использует возможности творческого предвидения. Ус­пешный план операции должен учитывать все детали, вплоть до по­следнего автомата или солдатского пайка. В государственном уп­равлении подобные планы иногда составляются с помощью "планирования от обратного", а более часто — путем предваритель­ных проб. Осмысление времени как потока позволяет достичь того же результата — оно обеспечивает реалистичное прорисовывание контуров желаемого будущего и скрупулезное, шаг за шагом и деталь за деталью, выяснение того, какое "вчера" должно было предшест­вовать "сегодня", или наоборот, какое "завтра" из этого "сегодня" вы­растет. Тот или иной сценарий будущего может о