А разбойное нападение. 8 page

Вы должны отдать сейчас приоритет речи, и в этом деле вам следует

добиться максимальной координации действий. Я хочу, кроме

того, чтобы вы представили мне финансовый отчет, зашифровав

его.

Позднее начнется другая работа. Очень пастойчиво прошу вас

беречь здоровье, потому что борьба будет длительной и тяжелой.

Не нужно убиваться, нужно работать методически. Постарайтесь

сократить до минимума поглощающие энергию поездки по провинциальным

городам, стоящие сейчас задачи не требуют их.

Тех, кто вам будет говорить, что революция произойдет в такой-

то день или в такой-то месяц, посылайте к черту.

Надеюсь, что вы сумеете полностью оправдать доверие к

вам и нашу веру в вас. Не забывайте, что я буду строг, критикуя

так же, как делал это, когда мы собирались на 25-й улице.

Новые руководители должны суметь по-настоящему занять место

тех, кто пал.

3 о кт яб ря1954 г од а

В течение двух недель я глубоко и всесторонне продумал

позиции и возможности нашего ≪Движения≫ в нынешней ситуации

на Кубе. Неоспоримая реальность, превышающая мои силы,

которые находятся в нечеловеческом напряжении уже несколько

месяцев, элементарное чувство достоинства, долга и ответственности

обязывают меня сделать решительные выводы. Они станут

руководством к действию с момента их одобрения, после прочтения

и обсуждения этого письма остальными заключенными товарищами,

в руках которых до сего дня в принципе находилось

высшее идеологическое и тактическое руководство нашей борьбой.

Ответственность, которая по праву и в силу революционной морали

возложена в ≪Движении≫ на нас, находящихся в заключении,

в настоящее время лишена всякого смысла. Признание того,

что по историческим причинам высшее руководство находится

здесь, абсолютно потеряло свою эффективность. Причины к тому

различны. Главная из них —жесткие тюремные меры и почти

≫

полная изоляция, в которую мы поставлены. Однако отчасти причина

кроется и в той незавидной роли, которую играют члены нашего

≪Движения≫ на воле. В известной степени она обусловлена

непреодолимыми обстоятельствами, но это ни в коей мере не исключает

довольно большой личной вины.

Что касается меня, то я с непоколебимым терпением и несмотря

на огромные препятствия, устремив взор в более или менее

далекое будущее и с полной верой в успех стремился, чтобы

≪Движение≫ заняло достойное ему место. Однако за блестящими

моральными победами в тяжелые дни, последовавшие за 26 июля,

на протяжении всего судебного процесса, наступил длительный период

инерции, бесплодности и упадка. Мы оказались совершенно

не на высоте тех непомерных препятствий, которые воздвигли перед

нами трусость и убогость среды и жестокие преследования со

стороны наших врагов. Наши советы, инструкции и инициативы

ничего не дали. Совершенно напраспо писал я страницу за страницей,

указывая, что делать. Среда, порочная атмосфера страны

оказались сильнее. Нельзя претендовать на то, чтобы стать обновителями

общества и руководителями народа, если нет способности

противостоять глупым поветриям эпохи. У меня вызывает

неимоверное страдание, когда я вижу наших людей запутавшимися

в той рутине и тех дорогах, с которых мы должны были бы дав-

ным-давно сойти. Они задыхаются в зловонии маразматического

авантюризма, лишенного принципов и идеологии.

Сейчас совершенно невозможно указать какую-либо линию и

быть уверенным, что ей последуют все товарищи. Мы, вне всякого

сомнения, переживаем серьезный кризис, подобный тому, который

в обстановке столько раз объявлявшихся революционных

выступлений подрывал до 26 июля наши ряды и вызвал дезертирство

многих ячеек. Наши товарищи, находящиеся в изгнании, перенося

голод, трудности работы и разного рода беды, не могут

не впасть в отчаяние. Материальная помощь, которую им оказывают

те, кто имеет огромные средства, неизбежно связывает им

руки. Я знаю, будь мы в Мексике, они пришли бы к нам, и все мы

вместе, в этом я уверен, возвратились бы на Кубу даже вплавь и

без особых объявлений на сей счет. Но мы находимся в заключении,

а они вернутся с кем угодно, следуя зову родины, даже под

угрозой смерти и под руководством того, кого им навяжут, у кого

не более высокие идеалы, а большая мошна. Меня беспокоит их

судьба, потому что они хорошие люди и Куба нуждается в них.

≪Движение 26 июля≫ исключается полностью из всех затеваемых

революционных планов. Основную вину за это я возлагаю на тех

руководителей, которые находятся на Кубе. Они слепы до самоубийства.

Просто невероятно, как они не видят, что против ≪Движения

26 июля≫ плетется грозный заговор всех заинтересованных

сил, потому что это событие выходит за рамки традиционных представлений,

является беспрецедентным актом во всей нашей республиканской

истории, подвигом веры и мужества горстки юно72

шей, не имеющих никакого колитического багажа и каких-либо

ресурсов, которые не крали, не разбойничали, не похищали никого,

чтобы собрать деньги, которые виртуозно обманули всю службу

безопасности диктатуры, которые с беспримерным подъемом пошли

на штурм столь мощного бастиона и столь превосходящих

сил противника, что другого подобного случая не было у освободительного

движения, и которые, кроме того, имели четкий план

борьбы и цельную революционную программу. Естественно, такое

пробуждение нового революционного поколепия поставило все

социальные привилегии и все политические иерархии под смертельную

угро.чу. Никогда еще не было столь единодушной реакции

со стороны существующих политических сил с целью предать забвению,

замолчать эпизод, столь выдающийся по своему героизму,

идеалам, жертвенности и патриотизму. Вплоть до того, что по

случаю чествования этой даты хотят за внешней похвалой скрыть

самую ценную суть события: ≪Очень много говорится о том, что

штурм казармы Монкада был необдуманным и безумным предприятием,

не имевшим четкого плана. Но именно в этом критикуемом

обстоятельстве и есть его самая сильная сторона. Они шли не

за тем, чтобы взять власть. Они шли на смерть≫ (Араселио Аскуй.

≪Речь в Испанском клубе≫). Другими словами, не отрицается то,

что многие говорят, а принимается, и в этом хотят видеть заслугу.

Тем самым нас лишают подлинной заслуги, состоящей в том,

что люди шли на смерть ради великой цели, нас лишают наших

идей, нам отказывают в революционной цели, а это равнозначно

лишению нас всего. Наш долг состоит не в том, чтобы стать в

результате бездействия сообщниками этого заговора молчания и

мистификации, направленного на то, чтобы принизить и опошлить

принесенные нами жертвы и нашу борьбу, а в том, чтобы выступить

против него во всеоружии ума, ловкости и энергии. Это и

должно было быть первейшей и главнейшей задачей для вас, находящихся

на свободе, которую вы не только далеко не в ы полнили,

но даже не пытались выполнить. Чему вы посвятили свои силы в

течение стольких месяцев? Ведь наемники заинтересованы в том,

чтобы скрыть свои преступления и представить нас шайкой злодеев,

а определенные политические силы —в том, чтобы замолчать

наши подлинные заслуги. Что сделали наши товарищи, чтобы

не позволить осуществиться этим замыслам? Не знаю, известно

ли им, что все, что до сих пор сделано в этом смысле на воле, является

результатом огромных усилий, предпринятых нами отсюда.

Мы надеялись, что вы будете расчищать путь, пока мы куем

здесь образцовых революционеров путем упорной работы по их

образованию и политическому воспитанию. Надеялись напрасно...

Поэтому у псевдореволюционеров нет другой заботы, кроме того,

чтобы расколоть ≪Движение≫ и поделить его останки, как стервятники,

потому что они —жалкие политиканы, неспособные

искать и готовить людей. Они не удостаивают ≪Движение≫ уважительного

отношения и стремятся лишь использовать его членов

в качестве пушечного мяса. Как все было бы по-другому, будь мы

на свободе! Они это знают. Или была бы совершена серьезная

глубокая революция, возглавленная ≪Движением 26 июля≫, или

≪Движение 26 июля≫ в одиночку пошло бы на революцию. Но никто

не заинтересован в том, чтобы мы вышли на свободу. Если бы

преступления, совершенные в Сантьяго-де-Куба, были бы достаточно

полно разоблачены, если бы народ Кубы представил все величие

нашего жеста, правительство было бы вынуждено открыть

перед нами тюремные двери, как оно было выпуждено открыть их

для Пинчо Гутьереса и вскоре откроет для заключенных по делу

Кантри-клуба. У них были товарищи, которые посвятили свою

энергию и ум борьбе за их освобождение. И пока мы гнием в тюрьмах,

а ≪аутентики≫ и ортодоксы-заговорщики (то же можно сказать

и об ≪аутентиках≫, следующих за Грау) преднамеренно и

подло замалчивают эти преступления, наши товарищи по штурму

Монкады, забыв о павших и о своих идеалах, готовы участвовать

в их балагане и служить им пушечным мясом. Нет! Нужно иметь

достоинство. Нужно уметь заставить уважать себя.

Если существует действительное желание свергнуть диктатуру,

то почему же не используются все средства для борьбы за то, чтобы

вызволить из тюрем людей, которые могут внести решающий

вклад в эту борьбу? Невозможно скрыть, что в данном случае преследуются

не подлежащие разглашению цели реставрации власти

или ее захвата, а мы являемся препятствием на пути этих

амбиций.

Вы до сих пор никак не можете понять, насколько мне горько

осознавать, что наши товарищи покоятся забытыми в земле, не

будучи в состоянии служить даже знаменем в бою, служить делу

разоблачения тирана, который их убил. Те, кто поступает так, забывают,

что своей трусостью и недальновидностью они копают

могилу для многих будущих революционеров. Если в Сантьяго-де-

Куба было убито 70 человек, совершено невиданное кровопускание

и об этом публично еще не было сказано ни слова, в следующий

раз осмелевшие палачи убьют 500 человек и, может быть, убьют

еще много других из наших потерявших ориентировку товарищей.

Отсюда я не в состоянии положить конец путанице и хаосу, которые

сегодня охватили ≪Движение≫. Такая задача не по силам

тому, кто находится практически в изоляции. Кроме того, мне известно,

что кое-кто дошел до того, что оспаривает право на высшее

руководство ≪Движением≫ у общего собрания находящихся здесь

заключенных и пытается придать такие организационные формы

≪Движению≫, которые свели бы на нет такое право для нашей

группы, являющейся мозгом и душой ≪Движения≫. Мои инструкции,

которые всегда даются с полного согласия других заключенных,

не выполняются, или выполняются плохо, или полностью не

признаются. В этих условиях мы не можем продолжать осуществлять

руководство ≪Движением≫ отсюда. Знайте, что с этого

момента такая обязанность целиком и полностью ложится на вас.

Не нужно больше устраивать дискуссии по этому вопросу. Что

касается меня, то с этого момента я полностью слагаю с себя

эти полномочия. И не теряйте времени, пытаясь переубедить

меня. Мне не нужны ни призрачные посты, ни разговоры ради

разговоров. В ваших руках жизнь всех наших товарищей и ответственность

перед историей. Эту ответственность мы не можем

взять на себя, не имея никакой информации и совершенно не

зная, что на самом деле происходит на воле. Желаю вам осуществлять

руководство достойпо и лишь прошу не забывать о памяти

павших и не делать ничего, что запятнало бы ее. Когда-нибудь

мы соберемся вместе, обсудим все и потребуем ответа. Если в

результате этого ≪Движение≫ распадется, если многие дезертируют

и покинут прекрасное знамя, под которым мы пошли на

смерть ради подлинных идеалов, мы, оставшиеся здесь, все начнем

сначала.

Я знаю, что некоторые критикуют меня за то, что я говорю о

гражданско-революционном движении вместо того, чтобы ратовать

повсюду за повстанческие планы. Пусть только эти мастера ≪революционных

дел≫ не забывают, что за несколько дней до 26 июля

я занимался севом риса в Пинар-дель-Рио! Или, может быть, все

мы, находящиеся здесь в тюрьме, перестали быть бойцами, потому

что появилась новая порода, более радикальная, чем наша?

Я очень глубоко огорчен тем, как поступили с речью 1. Больше

я, конечно, не скажу ни слова об этом. Для чего я пошел на все

жертвы и убивал себя за работой? Ведь не попусту же. Пяти

месяцев оказалось недостаточно, чтобы донести ее до народа.

Безразличие, проявленное в этом деле, свидетельствует о достойном

сожаления невежестве в отношении того значения, которое

имеют идеи в истории. Очень горько наблюдать, как рабочие просят

свободы для арестованных по делу Кантри-клуба, даже не

вспоминая об участниках штурма Монкады, так как не знают, что

там отдали свои жизни 80 молодых кубинцев —подавляющее

большинство которых были бедными рабочими,—чтобы добиться

не только свободы, но и реализации самой широкой и смелой социальной

программы, за какую когда-либо проливалась кубинская

кровь. Товарищ Хосе Суарес сообщил мне, что, как ему сказали в

тюрьме Принсипе, речь была задержана потому, что некоторые товарищи

считают нынешний момент неподходящим, чтобы выходить

с пей. После того как в течение 14 месяцев все замалчивают совершенные

преступления, разве не бессовестно таким поведением

вносить свою лепту в это бесчестие? Разве позднее это будет

нужно? Позднее нужно будет разоблачать другие преступления!

Сделайте так, чтобы речь стала как можно скорее достоянием улицы.

На сей раз это всего лишь просьба. Хотя бы для того, чтобы

помешать повторению в ближайшее время подобных ужасных

убийств арестованных. Скрывать ее —это преступление и преда1

Имеется в виду речь Ф. Кастро ≪История меня оправдает≫.

тельство. Если начнутся репрессии, то опи прежде всего будут

обращены против меня, человека, который и без того перенес и

продолжает переносить многое. Если кого-нибудь и убьют в камере

при первой революционной вспышке, так это буду я. И тем

не менее я хочу, чтобы речь сделали достоянием улицы, пс теряя

ни минуты. Не заставляйте мое сердце обливаться кровью из-за

бессилия! Вы более жестоки, чем те, кто держит меня здесь в заключении.

Я хочу засвидетельствовать в этом письме свое удовлетворение

той глубокой и примерной верностью, которую постоянно проявляли

товарищи Мельба Эрнандес и Айде Сантамария.

Больше мне нечего добавить.

Это письмо будет подписано в случае их полного согласия всеми

остальными заключенными на острове Пинос, для чего я немедленно

передаю его в их руки.

15 м ар та1955 г од а

Быть заключенным —значит быть обреченным на вынужденное

молчание. Слушать и читать, что говорится и пишется,

не имея возможности высказать свое мнение. Выносить нападки

трусов, которые пользуются обстоятельствами, чтобы выступать

против тех, кто не может защищаться, и делать заявления, которые,

будь у нас на то материальные возможности, заслуживали бы

нашего немедленного ответа.

Мы знаем, что все это нужно выносить стойко, мужественно

и спокойно, как горькую жертвенную чашу, которую требует любой

идеал. Но бывают случаи, когда необходимо преодолеть все

препятствия, ибо невозможно хранить молчание в то время, как

задевается достоинство. Я пишу эти строки не в поисках аплодисментов,

которые так часто излишне дарятся за видимость заслуг,

за театральный жест и в которых отказывают тем, кто умеет

выполнять долг просто и естественно. Я делаю это в силу чистой

совести, внимания и уважения к народу, верности ему...

Заинтересованность, которую подавляющее большинство наших

граждан проявило к тому, чтобы мы вышли на свободу, проистекает

из прирожденного чувства справедливости у масс, чувства глубоко

гуманного, свойственного народу, который не является и не может

быть равнодушным. Вокруг этого ставшего необоримым чувства

развязана настоящая оргия демагогии, лицемерия, оппортунизма и

злой воли. Что думаем мы, политические заключенные, обо всем

этом? Таков, возможно, вопрос, которым задаются тысячи граждан,

а может быть, и не один деятель режима. Интерес в данном случае

особенно велик, потому что речь идет о тех, кто был в Монкаде,

кого не включили ни в одну из амнистий, кто является объектом

всех надругательств, кто является гвоздем всех проблем. Речь идет

о тех, кого больше всего ненавидят или, может быть, больше всех

боятся...

Некоторые официальные представители говорят, что ≪будут

включепы даже монкадисты≫. О нас нельзя говорить без этих

≪даже≫, ≪включены≫ или ≪исключепы≫. Они проявляют сомнения,

колеблются, хотя отлично знают, что если провести опрос, то

99 процентов народа выскажутся за паше освобождение. Ведь народ

нелегко обмануть, от него нельзя скрыть правду. Однако они

пе уверены в том, что думает один процепт —те, кто носит военную

форму. Они боятся не угодить этому проценту, и боятся не без

причины, потому что военных из корыстпых побуждений натравливают

против нас. Фальсифицируют факты, вводят на 90 дней

предварительную цензуру печати, принимают закон об охране общественного

порядка —все это для того, чтобы никто и никогда не

узнал, что произошло в Монкаде —кто проявлял гуманность в

бою, а кто допустил деяния, которые однажды с ужасом будут помянуты

в истории.

Какую страппую линию проводит правительство в отношении

нас! На публике пас называют убийцами, в узком кругу —рыцарями.

На публике ожесточенно нападают на нас, а частным образом

нас посещают на высоком уровне, угощают сигарой, предлагают

книгу, все ведут себя очень вежливо. Несколько дней назад

пришли три министра —приятные, обходительные, внимательные.

Один из них говорит: ≪Не беспокойся, это пройдет. Я сам подкла-

дывал много бомб и готовил покушение на Мачадо в ≪Кантри-

клаб≫. Я тоже был политическим заключенным≫.

Узурпатор проводит пресс-конференцию в Сантьяго-де-Куба и

заявляет, что общественное мнение настроено не в нашу пользу.

А несколько дней спустя происходит выходящий из ряда вон случай:

масса жителей Орьенте во время митинга, устроенного партией,

к которой мы не принадлежим, митинга, на котором, как

свидетельствуют журналисты, собралось самое большое количество

людей за всю избирательную кампанию, без конца выкрикивала

наши имена и требовала нашего освобождения. Великолепный

ответ благородного и преданного народа, который хорошо знает

историю Монкады.

Теперь наша очередь ответить столь же гражданственно на моральный

вызов, который нам бросает режим, заявляя, что амнистия

будет в том случае, если заключенные и высланные нз страны изменят

свою позицию, если они возьмут на себя молчаливое или

открытое обязательство признать правительство.

Однажды фарисеи спросили Христа, должны ли они платить

дань Цезарю. Ответ должен был поссорить его либо с Цезарем,

либо с народом. Фарисеям всех времен хорошо знакома эта хитрость.

Именно так пытаются сегодня дискредитировать нас в глазах

народа или найти повод, чтобы оставить в тюрьме.

Я совершенно не хочу доказывать режиму необходимость проведения

амнистии, меня это вовсе не волнует. В чем я заинтересован,

так это в том, чтобы показать фальшь его аргументации,

неискренность его слов, трусливость и подлость ловушки, которую

• 77

он расставляет для тех, кто находится в тюрьме за то, что боролись

против него.

Говорят, что они великодушны, потому что сильны. На деле же

они злопамятны, потому что слабы. Говорят, что они не испытывают

ненависти. Однако они обрушили ее на нас так, как это никогда

еще не делалось в отношении любой группы кубинцев.

≪Амнистия будет тогда, когда наступит мир≫. На каких моральных

основаниях могут делать подобные заявления люди, которые

вот уже на протяжении трех лет рекламируют, что совершили государственный

переворот, чтобы дать мир республике? Значит, нет

мира, следовательно, государственный переворот не принес мира,

и, таким образом, правительство признает свой обман спустя три

года после установления диктатуры, сознается в конечном счете в

том, что на Кубе нет мира с того самого дня, когда они захватили

власть.

≪Лучшим доказательством отсутствия диктатуры является то,

что у нас нет политических заключеппых≫,—говорили опи в течение

многих месяцев. Сегодня, когда тюрьмы переполнены и громадное

количество людей находится в изгнании, они не могут говорить

о том, что мы живем при демократическом конституционном

режиме. Собственные слова осуждают их.

≪Для проведения амнистии необходимо, чтобы противники режима

изменили свою позицию≫. Другими словами, совершается

преступление против прав человека. Нас превращают в заложников.

С нами поступают так же, как поступали нацисты в оккупированных

странах. Поэтому мы сегодня являемся не только политическими

заключенными, но и заложниками диктатуры.

Для проведения амнистии необходимо предварительное обязательство

признать режим. Подлецы, предлагающие это, полагают,

что за 20 месяцев изгнания или тюремпого заключения на острове

мы под воздействием самых жестких мер, принятых против нас,

утратили стойкость. С доходных и удобных позиций в правительстве,

которые им хотелось бы сохранить навечно, они имеют низость

разговаривать подобным образом с теми, кто, будучи в тысячу

раз честнее их, похоронены в тюремных застенках. Пишущий

эти строки вот уже 16 месяцев изолирован в одиночке, но у него

достаточно сил, чтобы не унизить свое достоинство. Наше заключение

противоправно. Я не понимаю, почему право должно быть

на стороне тех, кто напал на казармы с целью ликвидации конституционной

законности, установленной народом, а не тех, кто ношел

на это, чтобы заставить уважать законность. Почему право должно

быть на стороне тех, кто лишил народ суверенитета и свободы,

а не тех, кто вступил в бой, чтобы вернуть их народу. Почему они

должны иметь право управлять республикой против народной

воли, в то время как мы за свою верность принципам чахнем в

тюрьме. Посмотрите на жизненный путь тех, кто правит, и вы найдете

там уйму темных дел, мошенничества, нечестно нажитых состояний.

Сравните его с жизненным путем тех, кто погиб в Сантья78

го-дс-Куба, и тех из нас, кто находится здесь в заключении. На

нем нет ни одного пятна, ни одного бесчестного поступка. Наша

личная свобода есть неотъемлемое право, принадлежащее нам как

гражданам, родившимся в стране, которая не признает никаких

хозяев. Силой можно отобрать у нас это и все другие права, но никогда

и никому не удастся добиться от нас, чтобы мы согласились

пользоваться ими ценой недостойного компромисса. Словом, за

наше освобождение мы не отдадим ни крупицы нашей чести.

Имеппо опи должны взять па себя обязательство уважать законы

республики, которые бесчестно растоптаны ими. Именно они

должны уважать суверенитет и волю нации, которые так скандально

попрапы ими 1 ноября. Именно они должны создать обстановку

мира и спокойствия в стране, которую на протяжении трех лет

держат в страхе и волнении. Ответственность ложится на них. Без

10 марта не было бы необходимости вступать в бой 26 июля и никто

из граждан не превратился бы в политического заключенного.

Мы не являемся ни профессиональными возмутителями спокойствия,

пи слепыми сторонниками насилия, при условии, что наше

стремление сделать родину лучшей может осуществиться с помощью

оружия убеждения и ума. Нет такого народа, который пошел

бы за группой авантюристов, пытающихся ввергнуть страну

в гражданскую войну там, где не царит несправедливость и мирные

легальные пути открыты всем гражданам, участвующим в гражданском

столкновении идей. Мы согласны с Марти в том, что

≪преступником является тот, кто толкает страну к войне, которую

можно избежать, по и тот, кто не идет на войну, которая неизбежна

≫. И кубинский народ никогда не увидит нас в роли поджигателей

гражданской войны, которую можно избежать, но я повторяю,

что всякий раз, когда Куба окажется в постыдном положении, как

это случилось после 10 марта, преступлением явится отказ от неизбежного

восстания.

Если бы мы увидели, что перемена обстоятельств и обстановка

позитивных конституционных гараптий диктуют изменение тактики

борьбы, мы пошли бы на это, но лишь в силу интересов и желания

нации и никогда в силу трусливого и постыдного соглашения

с правительством. И если от нас требуют этого компромисса

как цену за предоставление свободы, мы отвечаем категорическим

≪нет≫.

Нет, мы не устали. После 20 месяцев мы стойки и непоколебимы,

как и в первый день. Мы не хотим амнистии ценой бесчестия.

Мы не станем к позорному столбу, поставленному бесчестными

угнетателями. Лучше тысяча лет тюрьмы, чем унижение. Лучше

тысяча лет тюрьмы, чем утрата достоинства. Мы делаем это заявление

обдуманно, без страха и ненависти.

Сейчас, когда прежде всего нужны кубинцы, готовые принести

себя в жертву, чтобы спасти гражданскую совесть нашего народа,

мы с удовольствием предлагаем себя. Мы молоды и не страдаем от

ублюдочных амбиций. Так что пусть нас не боятся политиканы,

которые но разным болео или мснсе замаскированным дорожкам

уже спешат на карнавал личных вожделений, позабыв об огромной

несправедливости, от которой страдает родина.

И теперь не только амнистии, но даже улучшения условий тюремного

содержания, через которые режим проявляет всю свою

ненависть и ярость в отношении нас, мы не будем просить. Единственное,

что мы приняли бы от наших врагов с удовлетворением,

как сказал однажды Антонио Масео, так это окровавленный эшафот,

на который другие паши товарищи, более счастливые, чем мы,

сумели взойти с высоко поднятой головой и спокойной совестью

человека, приносящего себя в жертву снятому и справедливому

делу родины.

В ответ на позорное соглашательство мы сегодня, 77 лет спустя

после героического протеста Бронзового Титана!, провозглашаем

себя его духовпыми сыновьями.

2 м ая1955 г од а

...Что касается материальных удобств, то, если бы не необходимость

жить при минимальном материальном благополучии,

иоверь мне, я был бы счастлив, имея пристанище в коммунальной

квартире и ложась спать на кушетку с ящиком для хранения постельного

белья. Мне достаточно одного блюда из маланги или

картошки, которые я нахожу столь же изысканными, как манна

небесная. Несмотря на всю дороговизну жизни, я могу роскошно

жить на 40 разумно использованных сентаво в день. Это никакое

не преувеличение, я говорю откровенно. От меня будет меньше

проку, если я стану привыкать к необходимости иметь больше для

жизни, если забуду о том, что можно быть лишенным всего и не

чувствовать себя несчастным. Именно так научился я жить, и это

делает из меня грозного, страстного, закаленного самопожертвованием

идейного борца. Я смогу вести пропаганду собственным

примером, что красноречивее всяких слов. Насколько меньше будут

связывать меня нужды материальной жизни, настолько независимее

и полезнее я буду.

Зачем я должен идти на жертвы, чтобы купить гуайяберу2,