Декабрь 2008

Апартаменты в Соколином переулке располагались на третьем этаже прекрасно отреставрированного особняка семнадцатого века, если верить прибитой на двери табличке. Андреа поднялась туда на новом, беззвучном лифте. Гостиная и кухня занимали целый этаж. Мансарда выходила на террасу, с которой открывался вид на черепичные крыши и шпили Старого города.

В стене, прилегающей к соседнему дому, была дверь. За ней находились две спальни, каждая со своим мебельным гарнитуром, и роскошная ванная. Всё это блистало дороговизной и новизной, однако выглядело безвкусно. Слишком много мрамора и позолоты, ковров с длинным ворсом и сомнительного антиквариата, хромированной стали и чаш с высушенными парфюмированными цветами.

Вся эта квартира напоминала Андреа номер в роскошной гостинице. Трудно было представить себе, что кто‑то называет её своим домом.

Она позвонила человеку, который хотел «эротический ужин», и тот подтвердил свой заказ коротко и определённо: «Да».

Его звали Рорер, и он не стал откладывать дела в долгий ящик. «Они», – он не стал уточнять, с кем именно Андреа имеет дело, – занимаются организацией досуга для людей, которые предпочитают держать свои имена в тайне. Если Андреа считает, что их фирме действительно есть что предложить, Рорер рекомендует им провести «пробный сеанс». Дальнейшее сотрудничество зависит от его результатов.

Уже на следующий день Андреа встретилась с Рорером, чтобы осмотреть место проведения ужина.

Коротко стриженный мужчина около сорока лет смерил её профессиональным взглядом. Он был на голову ниже Андреа. В тесном лифте она дышала запахом его пота и туалетной воды «Пако Рабанн».

Андреа нашла квартиру подходящей, а срок через четыре дня – тут она сверилась со своим ежедневником – вполне приемлемым.

Ужин они решили накрыть в спальне. Для этого из комнаты убрали мебель, и Андреа соорудила обычный для «эротических ужинов» столик с покрывалом и подушками для сидения. Рядом поставила медный таз для омовения рук, потому что есть снова решили пальцами.

Мараван впервые работал в высоком поварском колпаке. На этом настояла Андреа, и у него не возникло желания ей перечить.

Ужин предназначался для мужчины и женщины. Когда пара встретилась, Рорер удалился. Однако Андреа и Мараван должны были ждать до самого конца, пока их не позовут.

Меню оставили без изменений.

Мараван готовил с прежним вниманием к каждой мелочи, однако Андреа заметила, что на этот раз без особого энтузиазма.

Мужчине – начальнику Рорера – перевалило за пятьдесят. Он выглядел, пожалуй, слишком ухоженным. Был одет в блейзер с золотыми пуговицами, серые габардиновые брюки и рубашку в сине‑белую полоску, высокий воротник которой скрепляла золотая булавка, сверкающая из‑под жёлтого галстука. Зелёные глаза гармонировали с зачёсанными назад рыжеватыми волосами. Андреа обратила внимание на его тщательно отполированные ногти.

Мужчина осмотрел кухню и поздоровался с Андреа и Мараваном, представившись как Кули. Рено Кули.

Его спутницу Андреа увидела впервые, только когда подавала шампанское. Та сидела за трюмо, повернувшись к двери узкой спиной. Её волосы, длинной не более миллиметра, образовывали на затылке клин. Кожа цвета чёрного дерева матово блестела при свечах в глубоком вырезе платья.

Когда она повернулась, Андреа увидела округлый лоб, характерный для женщин из Эфиопии и Судана.

Она улыбалась, с интересом глядя на Андреа. На её полных губах лежала красная помада.

Андреа тоже улыбнулась в ответ. Она давно не видела такой красивой женщины. Негритянку звали Македа, и она наслаждалась едой с такой радостью и самозабвением, что Андреа усомнилась в её профессионализме.

Кули, напротив, сохранял самообладание и даже не расстегнул воротник, грозивший, как казалось Андреа, его задушить.

После конфет, когда храмовый колокольчик смолк окончательно, Андреа с беспокойством стала прислушиваться к доносившимся из спальни звукам.

Наконец на кухню вышел Кули.

– Разумеется, вы знаете, как вызвать этот эффект, – начал он. – Всё это «эротическое меню», и свечи, и колокольчики, и то, что мы едим руками… Но нет ли здесь чего‑нибудь другого, кроме этого?

Щёки его раскраснелись, воротник по‑прежнему оставался застёгнут.

– Ничего, – ответил Мараван, – всё, что вы сейчас перечислили, и есть причина эффекта.

– Но как такое получается?

– В этом, господин Кули, и состоит наша профессиональная тайна, – вмешалась Андреа.

Кули кивнул:

– Надеюсь, другие тайны вы храните так же хорошо.

С тех пор «Пища любви» регулярно готовила для Кули. Местом проведения встреч по‑прежнему были апартаменты в Соколином переулке. Только гости менялись. Главным образом мужчины.

Рене Кули обеспечивал эскорт‑сервис для особо требовательных и высокопоставленных клиентов: крупных финансистов, лидеров Международной футбольной ассоциации или просто тех, кто решил устроить себе маленькую промежуточную передышку между работой и отдыхом с семьёй в горах. Все они настаивали на сохранении визита в глубокой тайне. Зачастую их сопровождали внушительного вида мужчины, которые перекусывали в гостиной принесёнными с собой бутербродами.

Кули не торгуясь платил установленную Андреа цену: две тысячи франков плюс напитки.

Андреа, никогда не имевшая дела с людьми этого круга, была очарована. Она быстро сошлась с женщинами, которые часто приезжали раньше своих клиентов и дожидались их в зале с бокалом вина и сигаретами. Они отличались красотой, одевались по высокой моде, носили дорогие ювелирные украшения и обращались с Андреа как с равной. Обладая чувством юмора, они умели дистанцироваться от своей работы и рассказывали о ней с иронией, чем часто смешили Андреа.

Женщинам нравилась еда. Потому что, как выразилась одна бразильянка, после неё и всё остальное становилось немного приятнее.

С мужчинами Андреа почти не общалась. Как правило, они приходили в сопровождении Рорера, который был у Кули чем‑то вроде управляющего. Он провожал их в уже подготовленную комнату и снова исчезал. А когда Андреа подавала блюда, её внимание направлялось в основном на их спутниц.

Один раз Андреа на время ужина выслали на кухню, к Маравану. Ещё до прибытия клиента в доме царил переполох. Охранники один за другим обследовали квартиру. Внушительного вида мужчина занял позицию на кухне, пока таинственный гость проходил в комнату.

Потом появился ещё один телохранитель и объяснил, что обслуживание клиента он берёт на себя, а Андреа должна лишь рассказать ему о меню. И каждый раз после подачи очередного блюда Андреа вплоть до звонка просвещала охранника насчёт следующего.

– Хотела бы я знать, кто это был, – сказала она Маравану уже в лифте.

– А я нет, – отозвался тот.

Подобное отношение к ним вовсе не являлось следствием плохой репутации или скандальных слухов. Оно лишь составляло часть той роли, которую они были вынуждены играть. Во время сотрудничества с Эстер клиенты видели в Мараване доктора, помогающего людям в решении их проблем. Когда он готовил обычную пищу, его превозносили как выдающегося мастера своего дела. Теперь же Маравана не уважали. Какой бы высоты поварской колпак он ни надел, его бы не замечали. Он почти не встречался со своими гостями, и Андреа, приносившая на кухню грязную посуду, больше не передавала ему их комплиментов.

Мараван мирился с подобным положением, когда выполнял подсобную работу на кухне. Но сейчас ситуация носила иной характер. Ведь эти люди приходили сюда ради его творений. И всем, что они здесь получали, они были обязаны его искусству. Другими словами, именно художник в Мараване чувствовал себя сейчас оскорблённым. И, что ещё тяжелее, человек.

Его дружба с Андреа развивалась тоже не так, как он того хотел. Мараван надеялся, что почти ежедневные встречи, тесный контакт и даже сама нелегальность «Пищи любви» сблизят их. Так оно, по‑видимому, и произошло, однако их отношения крепли как товарищеские. Вероятно, не менее доверительные, чем между братом и сестрой, они не имели ни малейшей примеси эротики, с которой был связан бизнес Маравана и Андреа.

И в то время как чувства девушки к тамильцу оставались всего лишь приятельскими, к женщинам, работающим с Кули, она испытывала совсем другое. Она обращалась к ним на «ты» и кидалась в объятия уже при второй встрече, как старая подруга. Они болтали, курили и смеялись на белом диване в зале в ожидании партнёров – слово, которое Мараван перенял у Андреа и теперь не без умысла употреблял по отношению к своим гостям. С особым подозрением он относился к высокой эфиопке по имени Македа. По правде говоря, Мараван просто ревновал к ней Андреа.

В возрасте двенадцати лет Македа вместе с матерью и старшей сестрой бежала в Англию. Они принадлежали к народу оромо, и отец Македы примкнул к Фронту освобождения оромо – организации, борющейся за права этого национального меньшинства. После свержения диктатуры организации «Дёрг» его избрали в парламент, созданный на время переходного периода. Однако после выборов его партия вышла из правительства и стала оппозиционной.

А потом на пороге родительского дома Македы появились солдаты. Они перевернули всё вверх дном и увели отца. Больше Македа его не видела. Мать настойчиво пыталась узнать о местонахождении мужа. Наконец благодаря старым связям ей это удалось. Она сумела даже добиться свидания в тюрьме, откуда вернулась с красными глазами, однако дочери так ничего и не рассказала. А два дня спустя Македа с сестрой и матерью уже пересекали кенийскую границу на дребезжащем «Лендровере». И это последнее, что удалось извлечь матери из её старых связей. Они прилетели в Лондон и попросили политического убежища. Об отце Македа больше так ничего и не узнала.

Когда девушке исполнилось шестнадцать, её увидел сотрудник одного модельного агентства. «Новая Наоми Кэмпбелл» – так назвал он её. И Македа участвовала в кастингах, несмотря на возражения матери, потом мелькнула на подиуме в нескольких показах мод и снималась для журналов. Однако этим всё и кончилось.

Во время недели высокой моды в Милане Македа впервые переступила невидимую границу между моделью и девушкой по вызову. Однажды ей было одиноко, и она оставила у себя в комнате на ночь закупщика из сети модных бутиков. Он ушёл рано утром, пока она ещё спала, оставив на столике купюру в пятьсот евро.

– И тогда я поняла, что уже первый мужчина стал для меня первым клиентом, – с грустной улыбкой рассказывала Македа Андреа.

Когда она поняла, что карьера модели не состоялась, попробовала вернуться в семью и снова учиться в школе. Однако к тому времени Македа уже привыкла к свободе и роскоши. Дом стал ей тесен, а взгляды матери на жизнь казались слишком ограниченными. Скоро начались скандалы, и Македа снова ушла. На этот раз навсегда.

Потом она познакомилась с вербовщиком из эскорт‑сервиса и преуспела в этом бизнесе больше, чем на подиуме. Чуть меньше года назад Македу увидел Кули, и она уехала с ним в Швейцарию. Так она и живёт здесь до сих пор и чувствует себя одинокой.

Обо всём этом эфиопка рассказывала Андреа в полумраке её спальни. Очередной гость ожидался завтра, а сегодня они договорились встретиться. Прогулялись, несмотря на холод, к озеру, а потом, как бы следуя естественному ходу вещей, вместе грелись в постели Андреа.

Получалось, что Мараван ревновал не напрасно. Андреа влюбилась.

Скоро в дверь Маравана снова позвонили Теварам и Ратинам с новостями об Улагу. Мальчик, как они утверждали, захотел стать «чёрным тигром», то есть вступить в элитное подразделение террористов‑смертников ТОТИ. Однако отбор туда отличался особой жёсткостью, и вероятность того, что Улагу не примут, оставалась высокой. Если Мараван не против, Теварам с Ратинамом могли бы контролировать ситуацию по своим каналам.

Мараван пообещал им очередное «пожертвование» в размере двух тысяч франков.

После визита земляков он отправился в Баттикалоа‑Базар и передал для сестры письмо, в котором сообщал, что занимается поисками её сына.

В декабре дела у Хувилера шли по‑прежнему. Каждый вечер ни в одном из двух залов не оставалось ни одного свободного места.

Но потом от них отвернулось несколько фирм, руководство которых прежде ежегодно отмечало здесь Рождество. «Просто неприлично пировать в «Хувилере» во время всеобщего кризиса», – примерно так они объяснили причину отказа. Однако хозяин ресторана полагал, что они использовали кризис как предлог либо просто помянули его ради красного словца.

Так или иначе, но на популярности заведения это сказалось немедленно. В январе количество посетителей было заметно ниже, чем обычно в это время.

Не в последнюю очередь и по этой причине Хувилер уделял сейчас столу Штаффеля особое внимание. Его накрыли на двенадцать персон: высшее руководство фирмы, причём – что редкость в наше время – с жёнами.

Штаффелю было что отмечать. Финансовая пресса единодушно признала его «руководителем года» в номинации «Новые технологии». А возглавляемая им фирма «Кугаг» так хорошо завершила год, что позволила себе маленький праздник.

Уже в выборе блюд Штаффель продемонстрировал определённый масштаб личности. Хувилер предложил ему дегустационное меню, но он остановился на обыкновенном обеде из шести перемен. В выборе вин Штаффель тоже был скромен.

Он всё‑таки руководитель года, а не какой‑нибудь обыватель, чтобы пускать пыль в глаза!

И ещё один гость беспокоил Хувилера – Дальманн. Он снова появился в ресторане, посвежевший после санатория, спустя всего лишь месяц с того самого вечера, как с ним случился инфаркт. Хувилер разволновался не на шутку. И дело даже не в том, что у этого типа хватило наглости снова прийти сюда после того, что он натворил. Хувилер боялся, что всё это может повториться. Ведь Дальманн ел и пил, как раньше, не отказался даже от коньяка и сигар.

Тем не менее Хувилера радовало его появление. Дальманн оставался для него чем‑то вроде символа стабильности и нормальной жизни.

В этот вечер он пожаловал опять. На этот раз в сопровождении доктора Неллера, бизнес‑адвоката, и, как повторяли они оба, чем дальше, тем чаще, друга юности и однокашника. Оба заказали меню «Сюрприз».

Дальманн достал из вазы еловую веточку с тёмно‑синим шаром и поднёс её к свече. Он любил запах опалённой хвои: этот аромат настраивал его на сентиментальный лад. Особенно под Рождество, в такой вечер, как сегодня, да ещё после ужина со старым другом. Людей в ресторане не много и не мало, в самый раз. Вдобавок ко всему – освежающий запах бразильского чая, «Арманьяк» и душевный разговор.

– Ты снова собираешься воспользоваться услугами Кули? – поинтересовался Неллер.

– Ты знаешь, я должен думать о своём сердце, – улыбнулся Дальманн.

– Ясно. Я об этом забываю, когда вижу тебя.

– Но почему ты спрашиваешь, разве я обязан?

– Не хочу искушать тебя, однако на случай, если всё‑таки захочешь, сейчас он предлагает нечто новое, с ужином.

– Есть я предпочитаю здесь, – заметил Дальманн.

– Но это специфический ужин, эротический…

Дальманн вопросительно посмотрел на приятеля и затянулся сигарой.

– Он нанял какого‑то индуса, или что‑то вроде того, который готовит, и симпатичную киску, которая подаёт. Знаешь, она даже одно время работала здесь. Высокая шатенка, волосы на одну сторону.

– И сейчас она у Кули?

– Она только подаёт ужин.

– И по части эротики?

– Нет, это только еда, – ответил Неллер. – Я тоже поначалу не верил, но она делает тебя другим.

– Как это?

Неллер задумался.

– Возбуждаешься не только там, – тут он показал вниз, – но и тут, – он постучал пальцем по блестящему от пота лбу.

– Ты хочешь сказать, эрекция в голове?

Дальманн рассмеялся, однако Неллер оставался серьёзным.

– Можно выразиться и так, – кивнул он. – Но главное, что женщина, похоже, чувствует то же. Складывается впечатление, что после ужина это доставляет ей истинное удовольствие.

– Все они делают вид, что это так. За это им платят.

Неллер покачал головой:

– Поверь старику, всё по‑настоящему. Я заметил разницу. Может, не без актёрства, но, по крайней мере, отчасти всё действительно так.

Дальманн задумчиво пожевал и вытер рот.

– И думаешь, они обходятся без химии?

– Они утверждают, что без. Это всё рецепты и общая атмосфера: подушки, свечи. Гости сидят на полу и едят руками.

– И что они едят?

– В основном острые блюда. Острое и сладкое. Это такой вид аюрведической молекулярной кухни. Удивительно. Говорю тебе по секрету. Не сказать, чтоб дёшево, но… это действительно нечто особенное.

– Ты уверен, что они не используют ни наркотиков, ни другой химии? – недоверчиво переспросил Дальманн.

– Каждый раз наутро я чувствовал себя великолепно, – уверил его Неллер. – И скажу тебе как мужчине, – тут он понизил голос, – давно у меня так не получалось…

– Да, но моё сердце… – в задумчивости развёл руками Дальманн.

Неллер всплеснул руками:

– Я всего лишь рассказал тебе, Эрик, всего лишь рассказал…

Дальманн вовсе не собирался следовать рекомендациям друга, однако запомнил их на случай, если понадобится кому‑нибудь что‑нибудь такое предложить.

Они сменили тему и поболтали ещё немного. Когда Хувилер с зонтом провожал их до машины, на дороге лежало немного снега, а сверху падали и падали большие, тяжёлые хлопья.

В тот вечер, когда Штаффель с компанией отмечал присвоение ему титула «руководитель года», Дальманн подошёл к его столу, поздравил и добавил:

– Это благодаря вам я выиграл пари.

– Пари? – переспросил Штаффель.

– Я поспорил, что руководителем года станете именно вы.

– В таком случае вы рисковали, – покачал головой Штаффель. – И как высоки были ставки?

– Шесть бутылок «Шеваль блан» девяносто седьмого года, – ответил Дальманн. – Однако риска практически не было. Приятного вам аппетита, дамы и господа, – обратился он к гостям Штаффеля, – наслаждайтесь этим вечером, вы заслужили его!

– Это тот самый, который подходил в прошлый раз и знал больше, чем я, – шепнула Штаффелю жена, едва Дальманн успел дойти до своего столика. – Ты знаешь, кто он?

Штаффель наводил справки, но узнал немногое. Выяснил, что по профессии Дальманн адвокат, но занимается совсем другим. Он состоял в разных советах директоров, работал в качестве консультанта и посредника. Он устанавливал контакты, сводил людей, всплывал, когда нужно было посадить в освободившееся кресло нужного человека. Очевидно, он имел хорошие связи в СМИ, потому что при необходимости мог получить доступ к любой информации.

Вскоре Штаффелю суждено было познакомиться с Дальманном поближе.

Стоял конец декабря, и трудно сказать, какие настроения преобладали: облегчение ли от того, что уходит такой тяжёлый год, или беспокойство по поводу наступления нового.

Международный фондовый баланс был катастрофическим. Швейцарская биржа завершила свой худший за последние три с половиной десятилетия год. Дакс упал на сорок процентов, индекс Доу‑Джонса – более чем на треть, примерно на столько же Никкей.[37]Шанхайская биржа обнаружила падение своего индекса на шестьдесят пять процентов. Однако всех превзошла Россия с показателем в семьдесят два.

Последняя была Кули небезразлична. Именно русская клиентура активизировалась в его сервисе в последнее время. На праздники его команда выезжала в Сент‑Мориц, где должна была пополниться временными сотрудницами. В дальнейшем работы ожидалось не так много, и Кули не планировал привлекать девушек со стороны.

«Пища любви» действовала настолько успешно, что Кули хотел предложить им выезд в Энгадин, предусмотрительно забронировав жильё.

Для Дальманна праздники в Сент‑Морице оставались важнейшим событием года. Они давали возможность встретиться с людьми, с которыми иначе он общался только заочно, обновить старые контакты и завязать новые. Многочисленные мероприятия позволяли в непринуждённой обстановке договориться о заключении новых сделок или о продолжении сотрудничества.

Здесь, в деловых верхах, катастрофа, конечно, тоже чувствовалась, однако все старые гости, как и ожидал Дальманн, оказались на месте. Кризис имел и свою положительную сторону: он отделял зёрна от плевел.

Как всегда, Дальманн поселился на вилле «Чёса Клара», в пятикомнатных апартаментах на втором этаже. Этот особняк построил его знакомый дантист в начале девяностых. Дальманн сразу стал его постоянным арендатором на время праздников, а «Чёса Клара» – неизменной статьёй расходов в его годовом бюджете. Платил он немало, однако до сих пор всё окупалось. Дальманн надеялся, что и этот раз не будет исключением.

Отделанная кедром и грецким орехом квартира была, пожалуй, даже перегружена мебелью, свезённой сюда из разных старинных особняков. Места хватало для Дальманна и ещё двух гостей, кроме того, имелась комната для Лурд, которая в эти дни занималась домом и подавала Дальманну завтрак. Больше она ничего не готовила: обедал и ужинал он на стороне, а званых вечеров не устраивал. Кроме традиционного Дня похмелья наутро нового года, когда держал двери дома открытыми с одиннадцати вечера и весь следующий день.

Спортом Дальманн тоже больше не интересовался, не то что в былые времена. Теперь он становился на лыжи, только чтобы добраться до горного ресторана, к которому нельзя было подойти иначе. В противном случае предпочитал пешую прогулку или подкатывал к дверям заведения на конных санях.

Мараван оказался в горах впервые. Он молча сидел на переднем пассажирском месте набитого битком универсала Андреа и скептически смотрел в окно. Холмы вокруг становились всё выше и круче, улочки всё уже, а когда пошёл снег, тамилец вслух пожалел, что согласился на эту авантюру.

В конце путешествия он казался разочарованным. Потому что увидел, что они снова прибыли в город, причём не лучший, чем тот, который только что покинули, разве что этот был теснее и больше завален снегом.

И место, где они остановились, выглядело немногим лучше, чем дом на Теодорштрассе: каждому выделили крошечный номер в обычной многоэтажке с видом на такую же многоэтажку.

Однако вскоре после прибытия Андреа постучалась к Маравану и предложила ему вылазку. Они поехали в южном направлении, через долину, и остановились в городе под названием Малойя.

– Ещё немножко – и ты увидел бы пальмы, – сказала Андреа Маравану.

– Тогда поехали, – предложил Мараван почти серьёзно.

Андреа рассмеялась и пошла вперёд.

Вскоре дорога, вокруг которой громоздились сугробы снега, стала совсем узкой. Мараван скользил в своих неуклюжих резиновых сапогах, с трудом поспевая за Андреа. Он купил их в том самом дешёвом универмаге, где брал всё, что не имело отношения к кухне. Слишком тесные брюки он заправил в голенища, что, конечно же, выглядело смешно. Однако тамилец мог только догадываться, как он смотрится со стороны: ведь в его комнате не было зеркала, где бы он мог увидеть себя в полный рост.

На выстроившихся вдоль дороги елях лежали белые шапки. То там, то здесь падали с ветвей тяжёлые комья, вслед за которыми струились сверкающие потоки снежинок. Мараван слышал только скрип снега под сапогами. Когда оба в первый раз остановились, лес погрузился в тишину, которая будто поглощала всё и с каждой минутой распространялась всё дальше.

Никогда ещё Мараван не осознавал с такой ясностью, сколько ненужных и слишком громких звуков переполняло его жизнь. Разговоры домашних за столом, автомобильные сигналы на улице, ветер в зарослях пальм, прибой Индийского океана, взрывы гражданской войны, дребезжание посуды на кухне, монотонное пение в храме, трамвайные гудки, гул улицы, наконец, болтовня его собственных мыслей.

Эта тишина походила на драгоценный камень, на сокровище, о котором он мог только мечтать.

– В чём дело? – толкнула его Андреа. – Ты идёшь?

– Тссс… – Мараван прижал палец к губам.

Но тишины больше не было, она скрылась в лесу, как испуганное животное.

Андреа винила себя в том, что вытащила сюда Маравана. Она видела, как ему неуютно. Он чувствовал себя на снегу, как кошка под дождём.

Тамилец не вписывался в этот ландшафт. Андреа вспоминала, как ловко сидел на нём саронг, с какой элегантностью носил он поварской передник и колпак. Сейчас, в бесформенной куртке и надвинутой на уши меховой шапке, он выглядел неестественно, словно зверь в зоопарке.

Но болезненнее всего Андреа переживала другое: она заметила, что Мараван и сам понимает всё это. И он сознательно идёт на унижения так же, как согласился однажды зарабатывать деньги, занимаясь грязным, на его взгляд, делом.

Андреа не показывала, как много ей известно о нём. Чем дольше они работали вместе, тем больше она убеждалась, что тамилец в неё влюблён. То, что она называла про себя «тот случай», он воспринял слишком серьёзно. Девушка видела, что Мараван всё ещё не теряет надежды уговорить её ещё на один раз, а может, и не на один.

И с тех самых пор, как Андреа поняла всё это, она начала дистанцироваться от Маравана. Во избежание недоразумений она отказалась от доверительных дружеских разговоров. Разумеется, Андреа обращалась с ним по‑прежнему приветливо и непринуждённо, однако чувствовала, что, хотя её холодность причиняет ему боль, ясность в их отношениях, несомненно, идёт на пользу их общему делу.

Однако с появлением Македы ситуация осложнилась. Мараван демонстрировал все признаки ревности. Андреа было жаль тамильца, но облегчить его положения она не могла.

Напротив, её очень устраивало, что Македа тоже приехала в Сент‑Мориц. Она жила с другими девушками, работавшими с Кули, совсем рядом. Подруги договорились проводить вместе всё своё свободное время.

Мараван об этом знал. И чтобы хоть немного его ободрить, Андреа предложила ему эту прогулку, лишь только они распаковали чемоданы.

Вот уже несколько минут тамилец стоял неподвижно и, запрокинув голову, вслушивался в тишину сказочного леса. Андреа его окликнула, но он жестом велел ей замолчать. Тогда она тоже замерла, но ничего не услышала.

Наконец Мараван пошёл к ней. На лице его застыла улыбка.

– Хорошо, – сказал он.

Тем временем Дальманн прилагал все усилия, чтобы аренда виллы Чёса Клара окупилась за несколько дней. При нём были два его неизменных козыря: удачливость и память на лица.

Зима выдалась на редкость холодная и снежная для этих мест.

Дальманн сидел на залитой солнцем террасе ресторана, расположенного у подножия горы, в долине. Его сопровождал Рольф Шер, тот самый дантист, у которого он арендовал квартиру. Для дела компания, может, и бесполезная, однако не совсем. Ведь Дальманн знал, что Шер в пик сезона мог бы сдавать свой особняк и подороже. Поэтому он считал своим долгом посвящать ему часть своего свободного времени.

Итак, они уютно устроились на скамейке у деревянного фасада ресторана и попивали «Вельтлинер», подставив лица зимнему солнцу. Время от времени то у одного, то у другого вырывалось что‑нибудь такое, что обычно говорят давно знакомые пожилые люди, которым нечего сказать друг другу.

Они увидели детей, стряхивающих с себя снег на пороге террасы.

– Маленьким сугробы кажутся ещё больше, – заметил Шер.

Но внимание Дальманна привлекла группа из четырёх мужчин лет пятидесяти арабской внешности. Они только что подошли и заняли соседний столик – единственный в зале с выставленной табличкой «Заказано».

Одного из них Дальманн узнал, стоило тому на несколько секунд снять солнечные очки и оглядеть своих спутников: правая рука Джафара Фаяхата, человека, которому «Палукрон» помог в своё время заключить кое‑какие сделки. Они не виделись почти десять лет, но в том, что это он, Дальманн не сомневался.

После возвращения Мушаррафа к власти Дальманну не удавалось связаться с Фаяхатом, и он решил, что тот пал жертвой политических перемен. Однако его помощник, очевидно, не слишком пострадал, иначе он не имел бы возможности быть здесь.

Вспомнить бы ещё его имя… Халид, Халил, Халиг… или что‑то вроде того. Дальманн подавил в себе желание заговорить с арабом. Неизвестно ещё, кто те остальные.

Дальманн попытался поймать его взгляд, и наконец ему это удалось. Араб снял очки и вопросительно посмотрел на него. И только когда Дальманн кивнул ему, улыбнувшись, встал и приветствовал его по‑английски:

– Господин Дальманн? Как приятно снова вас видеть. Помните меня? Казн Раззак.

– Конечно, помню! – воскликнул швейцарец, не решаясь, однако, назвать имя Джафара Фаяхата.

Раззак представил своих спутников, имена которых Дальманну ничего не говорили, а те, в свою очередь, познакомились со швейцарцами. Потом нависла обычная для подобных сцен короткая пауза.

Молчание нарушил Дальманн.

– Задержитесь здесь на несколько дней? – поинтересовался он у арабов.

Все четверо кивнули.

– Очень хорошо, тогда мы сможем ещё посидеть вместе. В каком отеле вы остановились?

Все четверо переглянулись.

– Знаете что? Я дам вам свою визитку, – догадался Дальманн. – Там есть номер моего мобильного. Позвоните мне, если захотите встретиться. Буду рад.

Дальманн протянул Раззаку визитку. Он ждал, что в ответ араб даст ему свою. Однако тот поблагодарил швейцарца и повернулся к девушке в национальном костюме, готовой принять у посетителей заказ.

Тем не менее Раззак позвонил на следующий день. Они договорились встретиться в баре одного из пятизвёздочных отелей на берегу озера. Дальманн знал бармена и имел там свой постоянный столик в уединённой нише, не слишком близко от рояля.

Он явился на встречу слишком рано и теперь потягивал кампари с содовой, закусывая ещё тёплым после печи солёным миндалём. Это был час между лыжной прогулкой и аперитивом – любимое время Дальманна. Гости отдыхали в номерах, приводили себя в порядок к вечеру. Пианист негромко играл сентиментальные вещи, у официантов тоже было время поговорить.

Раззак пришёл точно в назначенный час и заказал себе колы. Он принадлежал к числу тех мусульман, которые не употребляют алкоголь даже за границей.

Только теперь, с глазу на глаз, Дальманн спросил араба о Джафаре Фаяхате.

– Он больше не работает, – ответил Раззак. – Джафар наслаждается плодами своих трудов и обществом внуков, которых у него пятнадцать.

Они обменялись несколькими воспоминаниями, после чего Дальманн замолчал, предоставив арабу возможность высказать свои пожелания.

Тот немедленно перешёл к делу.

– Когда‑то вы устраивали нам встречи с дамами, – напомнил он.

– Это не моё дело, – оборвал Дальманн араба. – Однако я могу свести вас кое с кем, кто устроит вам такую встречу.

Раззак пропустил это замечание мимо ушей.

– Возможно ли такое здесь?

Дальманн откинулся на спинку кресла, изобразив на лице работу мысли.

– Я попробую вам помочь, – сказал он наконец. – А когда вам это надо?

– Завтра, послезавтра, – оживился араб. – Мы будем здесь шесть дней.

Дальманн принял его пожелание к сведению. А затем решил, что пришёл его черёд задавать вопросы.

– Всё ещё работаете в области безопасности и обороны? – начал он и, получив утвердительный ответ, участливо осведомился у гостя, не аукнется ли ему изменение стратегии швейцарского правительства в этой области лишней головной болью. – Всё это не только несправедливо и недальновидно, – возмущался Дальманн. – Это чрезвычайно плохо как для безопасности, так и для бизнеса.

В этом году Пакистан купил в Швейцарии оружия на сто десять миллионов франков – больше, чем какая‑либо другая страна. Однако с некоторых пор здешнее правительство стало осторожничать.

– Давление общественного мнения сейчас очень велико, – продолжал Дальманн. – Референдум о запрете экспорта оружия неизбежен. Но когда волна схлынет – а это произойдёт обязательно, – ситуация войдёт в нормальное русло.

Тут Дальманн перешёл к обсуждению достоинств отслуживших своё бронетранспортёров М‑113 и совершенно легальной возможности импортировать их в Пакистан через США. Упомянул он и о своей роли в этом предприятии.

Вечер Дальманн провёл на приёме в одном аукционном доме, который представил самые интересные работы предстоящего торга экспрессионистов в Нью‑Йорке. Потом ел в недорогом ресторане, в тесной и очень разношёрстной компании, сырное фондю. Традиционный и приятный ужин. О бизнесе – ни слова. Проговорившийся ставит в наказание бутылку вина. Однако назначать время для последующих деловых встреч не возбранялось.

Просьбу Казн Раззака Дальманн переадресовал Шефферу. Он и сам мог обратиться с этим вопросом к Кули, однако ни под каким предлогом не хотел его видеть.

Шефферу же он назначил на следующее утро в десять часов и принял его в халате за завтраком.

«Сотрудник», разумеется, уже поел и заказал Лурд только чашку чая и яблоко, которое принялся очищать всё с той же действующей Дальманну на нервы тщательностью.

– Я почти в порядке, – объяснил Дальманн, выставляя на столе пузырьки с медикаментами. – Правда, время от времени нужно разжижать кровь, чтобы не было тромбоцитов, регулировать сердечный ритм, давление, холестерин и уровень мочевой кислоты.

Пока шеф с отвращением одно за другим принимал лекарства, запивая их апельсиновым соком, Шеффер тоже достал свои капли и запрокинул голову.

– Что говорит Кули? – спросил его Дальманн.

Шеффер промокнул уголки глаз носовым платком.

– Что всё можно устроить, – ответил он.

– И с пакистанским меню тоже?

– Да.

Дальманн поручил Шефферу выяснить, может ли Кули заказать своему повару обычный обед для пакистанцев и накрыть для них обыкновенный стол с приборами. А эротическую часть пусть возьмут на себя дамы, которых подъедут к десерту, чтобы потом проводить гостей в отель. Он здесь, чтобы устанавливать деловые контакты, а не устраивать оргии. В конце концов, он не бордель содержит.

– А как со сроками? – поинтересовался Дальманн.

– Послезавтра повар свободен. Но мы должны определиться сегодня до обеда.

Дальманн тщательно отделил желток поджаренного яйца от белка и положил его на хлеб. Так же старательно он один за другим удалял кусочки поджаренного сала. Каждый второй с заметным усилием.

– Мы уже определились, – сказал он, отправляя бутерброд в рот.

Итак, получалось, что тамилец Мараван, о существовании которого пакистанец Раззак не имел ни малейшего понятия, готовил последнему обед, во время которого решалась судьба сделки, в результате которой через вторые‑третьи руки на вооружение армии Шри‑Ланки должна была поступить партия отслуживших свой век швейцарских бронетранспортёров.

Дальманн хотел удивить гостей классическим пакистанским меню, к которому Мараван позволил себе добавить кое‑что и от себя.

Блюдо из чечевицы под называнием «ахра дал» тамилец приготовил наподобие ризотто. Выложил крупу кольцом и приправил кориандровой и лимонной пенкой.

Нихари – карри с говядиной, которое нужно в течение шести часов готовить на медленном огне, Мараван приготовил с желатином в виде пралине,[38]добавив луковой эмульсии и чипсов из рисового пюре.

Курицу для бирьяни[39] Мараван тушил на медленном огне и запёк с коркой из смеси приправ с пальмовым сахаром, ароматизировав перечной мятой и корицей.

Радуясь перемене меню, Мараван самозабвенно экспериментировал на плохо оборудованной, зато роскошной кухне, отделанной гранитом и «облагороженным» деревом, которому искусная рука мастера добавила возраста.

Их принял некто Шеффер – худой, жилистый человек, которому, насколько понял Мараван, они и были обязаны этим заказом. К обеду он ушёл. К услугам Маравана осталась фрау Лурд. Хозяина ждали к семи часам, гостей – к половине восьмого.

Обед велели приготовить на пять персон. Десерт – на десять, поскольку ожидались дамы. Мараван планировал подать к чаю традиционные для «эротического» ужина конфеты.

– То есть глазированная спаржа в виде пениса, имбирно‑нутовые раковины и лакрично‑медовое эскимо, – уточнила Андреа, записывая меню в блокнот.

Она появилась на кухне чуть позже семи.

– И знаешь, кто наш заказчик? – спросила она Маравана. – Дальманн!

Однако это имя ничего не говорило тамильцу.

– Дальманн, – повторила Андреа. – Тот самый скользкий тип, что всегда занимал в «Хувилере» первый столик.

Мараван покачал головой:

– Может, узнаю, когда увижу.

Но и за столом Мараван не узнал ни Дальманна, ни остальных гостей.

В половине десятого раздался звонок. За дверью послышались смех и разговоры. Это подоспели к десерту дамы.

Андреа вошла на кухню, захлопнув за собой дверь.

– Угадай кто…

– Македа?

Она кивнула и оставшийся вечер была немногословна.

Вскоре после десерта мужчины попрощались с дамами. Теперь Мараван с Андреа тоже могли отдохнуть. На вешалке осталось одно пальто. Андреа узнала его, оно принадлежало Македе.

На последнюю ночь две тысячи восьмого года заказов у «Пищи любви» не было. В кухонном углу своего номера, на обыкновенной плите, Мараван приготовил коджи карри – блюдо из курицы, которому Нангай научила его ещё в детстве. Он выбрал классический вариант, однако положил чуть больше семян пажитника. Кроме того, в смесь специй, которой полагалось посыпать блюдо, перед тем как его сбрызнуть лимонным соком, кроме молотых семян фенхеля, кардамона и гвоздики, Мараван добавил корицы, как всегда делала Нангай.

Македа работала. Андреа называла себя «соломенной вдовой». Они расстались час назад. На Македе было закрытое чёрное платье. Сама мысль о том, что эфиопка проведёт эту ночь с одним из старых денежных мешков, сводила Андреа с ума.

Итак, новогодняя вечеринка для одиноких сердец. Андреа купила себе две бутылки шампанского. Маравану – минералку с газом.

Она устроилась в единственном в комнате кресле, тамилец сел на кровать. Между ними стоял буфетный столик.

Андреа мёрзла. Мараван проветривал помещение, полагая, что в комнате не должно пахнуть едой, и закрыл окна незадолго до её прихода. На улице как минимум минус пятнадцать. Андреа попросила у тамильца одеяло на птичьем пуху и теперь сидела, завернувшись в него, как в шаль.

Они ели руками, как и в первый раз. Эти блюда почему‑то напоминали Андреа детство, хотя карри она попробовала впервые только в зрелом возрасте. А тогда было разве что готовое блюдо из ресторанной сети под названием «риз колониаль» – кольцо риса с кусочками курицы в жёлтом соусе с большим количеством сливок и консервированных фруктов.

Андреа сказала об этом Маравану.

– Может, дело в корице, – пожал он плечами. – Её здесь много.

Разумеется! Рисовый пудинг с сахаром и корицей – любимое блюдо её детства. И ещё рождественское печенье и пряники.

– А на Шри‑Ланке тоже сегодня празднуют? – спросила она.

– Раньше, до войны, в Коломбо отмечали все возможные праздники: индуистские, буддистские, мусульманские и христианские. В эти дни мы не ходили в школу и устраивали на улице фейерверк.

– Здорово! – воскликнула Андреа. – Ты думаешь, когда‑нибудь снова так будет?

Мараван задумался.

– Нет, – ответил он после долгой паузы. – То, что было, никогда не повторяется.

Андреа замолчала.

– Это правда, – кивнула она наконец, – но иногда бывает лучше.

– Со мной такого не случалось, – возразил Мараван.

– Разве сейчас не лучше, чем в «Хувилере»?

Тамилец пожал плечами:

– Работа – да. Но забот стало больше.

И он рассказал Андреа обо всём, что произошло с его любимым племянником Улагу.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросила Андреа, выслушав тамильца.

– Я пытаюсь, – пожал плечами тот. – Но поможет ли…

Они снова замолчали.

– А почему ты не женат? – спросила наконец Андреа.

Мараван засмеялся и многозначительно посмотрел на неё.

Андреа поняла намёк.

– Нет, нет, – замахала она руками. – Выброси это из головы, Мараван. Я не свободна.

– Ты ждёшь ту, которая спит с мужчинами, – заметил Мараван.

– Да, но за деньги.

– Это ещё хуже.

Андреа разозлилась.

– Ты тоже делаешь за деньги кое‑что, чем не стал бы заниматься задаром.

Мараван сделал неопределённое движение головой.

– И что это значит? – не поняла Андреа. – «Да» или «нет»?

– Говорить «нет» у нас считается невежливо.

– Должно быть, девушкам у вас живётся несладко, – засмеялась Андреа. – Тем не менее у тебя нет даже подруги.

Однако тамилец оставался серьёзным.

– У нас есть родители, – ответил он, – которые решают, с кем тебе жить.

– И это в двадцать первом веке! – удивилась Андреа. – Ты шутишь!

Мараван пожал плечами.

– Как вы с этим миритесь? – спросила девушка.

– Во всяком случае, это неплохо работает, – ответил Мараван.

Андреа недоверчиво покачала головой.

– И почему они до сих пор никого тебе не нашли?

– У меня нет здесь ни родителей, ни семьи, – ответил тамилец. – Никого, кто бы мог подтвердить, что я не женат, не имею незаконных детей, не веду развратный образ жизни и принадлежу к нужной касте.

– Я думала, касты давно отменены, – удивилась Андреа.

– Это правда, – кивнул Мараван, – но я должен принадлежать к нужной отменённой касте.

– И к какой же ты принадлежишь? – поинтересовалась она.

– Об этом не принято спрашивать.

– Как же тогда узнать?

– Нужно узнавать через других.

Андреа засмеялась и сменила тему.

– Может, пройдёмся, посмотрим фейерверк, – предложила она.

Мараван покачал головой:

– Я боюсь взрывов.

За окном снова пошёл снег. Ракеты сгорали и взрывались, вспыхивая разноцветными искрами за завесой хлопьев и окрашивая их то в зелёный, то в красный, то в жёлтый цвет.

Город колокольным звоном встречал наступление нового года, о котором никто ничего не знал, кроме того, что он на одну секунду длиннее уходящего.

Дальманн отмечал Новый год в одном из отелей, в компании Шайбена, инвестора из Северной Германии, вокруг которого так и цокали шпильки, мелькали декольте и мини‑юбки.

– Что за мода! – возмущался Шайбен. – И как здесь узнать проститутку?

– Ищите женщину, которая меньше всего похожа на шлюху, – ответил Дальманн.