Историческая справка

По мнению специалистов Генерального штаба, «в оперативном искусстве советских войск причудливо переплетались два основных вида боевых действий – наступление и оборона. Так как советскому командованию не удалось осуществить единого контрнаступления, боевые действия по выполнению директивы № 3 вылились в разрозненные контрудары фронтов и армий. При этом наступательные действия дивизий первого эшелона армий прикрытия ограничились в основном встречными боями с вторгшимися частями противника. Контратаки же проводились в рамках оборонительных боев и имели целью удержание занимаемой полосы. В отличие от этих дивизий соединения, составляющие вторые эшелоны (резервы) армий и фронтов, почти все без исключения проводили контрудары или участвовали в них.

Фронтовые контрудары наносились, как правило, на стыках двух фронтов или двух армий, где наступавший противник достигал наибольших успехов. При этом следует выделить контрудары, которые проводились по приказу командующих войсками фронтов, но лишь силами армий прикрытия и под руководством командующих этими армиями; контрудары, проводившиеся по приказу командующих фронтами с привлечением сил фронта, но под руководством одного из командующих армией; наконец контрудары, которые наносились силами фронта и под непосредственным руководством фронтового командования».

Командование Западного фронта приказывало провести шесть контрударов. Три из них проведены не были, и только три частично выполнили поставленную задачу, но гораздо меньшими силами, чем планировалось.

Почему одни из контрударов оказались неудачными, а другие вообще не удалось провести?

«Во‑первых, командующие войсками фронтов зачастую ставили объединениям и соединениям совершенно нереальные задачи, их нельзя было выполнить физически. Постановка нереальных задач объясняется как почти полным незнанием обстановки, так и стремлением безоговорочно выполнить директиву № 3 Главного военного совета, переложив определенную долю ответственности на подчиненные войска. Во‑вторых, жесткие временные рамки не позволяли командующим и командирам, а также штабам объединений и соединений организовать огневое поражение противника и взаимодействие. В‑третьих, стремление командующих почти моментально отреагировать на приказ вышестоящей инстанции или на ставшие известными им изменения в обстановке приводило к тому, что войска получали большое количество сменявших и часто исключавших друг друга распоряжений.

Так как большинство из них касалось проведения контрударов, то это требовало беспрерывных 2 – 3‑суточных маршей под воздействием авиации противника, при недостатке горючего и невозможности проводить плановое обслуживание танков и другой техники.

К полю боя войска подходили измотанными… Мощного и одновременного удара не получалось, поэтому сопротивление даже небольших сил противника преодолевать не удавалось. Задача оставалась невыполненной.

В‑четвертых, контрудары во многих случаях наносились по слабо разведанным, сильным и, главное, лучше управляемым группировкам врага. В‑пятых, в ходе осуществления контрударов совершенно неудовлетворительно было поставлено управление войсками. Вследствие низкой эффективности разведки не удалось организовать непрерывный сбор данных о противнике. Отсутствие опыта и слабая сколоченность штабов, а также частое нарушение связи не позволяли иметь достоверные сведения о положении и характере действий своих войск. Все это затрудняло принятие решения и постановку соединениям боевых задач. Взаимодействия войск, по существу, не организовывалось…»

* * *

В середине дня 23 июня 1941 г. первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко позвонил Сталину. Сначала, как и положено, он доложил обстановку, а потом сразу же перешел к главному:

– Товарищ Сталин! Бюро ЦК, проанализировав военное положение, пришло к выводу о необходимости развернуть эвакуацию. По голосу было видно, что вождь очень удивился:

– Вы думаете, это надо делать? Не рано ли?

– Обстановка сложилась такая, что в половине областей республики (в Брестской, Белостокской, Пинской, Барановической) широкая эвакуация уже невозможна. Боюсь, что опоздание с этим для Минска и восточных областей станет непоправимым.

Выждав короткую паузу, Сталин сказал:

– Хорошо, приступайте к эвакуации. Кроме населения и особенно детей, родители которых ушли на фронт, вывозите наиболее важную часть государственных и партийных архивов и государственные ценности, какие считаете необходимым вывезти в первую очередь. Делайте это так, чтобы не создать паники и сохранить порядок. Все должны понимать, что эвакуация – это тоже элемент войны.

* * *

Рано утром 23 июня Г.И. Кулик на самолете отправился в Белосток, в штаб 10‑й армии, поскольку в Москве и в Минске полагали, что именно там возникла главная угроза Западному фронту. Маршал спешил помочь генералу Болдину, но немецкая авиация уже полностью господствовала в небе Белоруссии, и самолет представителя Сталина, спасаясь от ее истребителей, сел на вынужденную посадку прямо в поле на пути к Белостоку. Дальше путь в штаб 10‑й армии он преодолевал на двух танках.

В ночь на 23 июня 1941 г. колонна танкового полка получила приказ на выдвижение под Гродно. Во время марша (около 200 танков КВ, Т‑34, Т‑26 и бронемашин разведроты) ей неоднократно приходилось попадать под удары германской авиации, так как полк оставался без всякого прикрытия. «Вражеские самолеты буквально висели над нашими войсками. Отбомбится одна группа, на смену прилетает другая. И так с утра до вечера. Фашистские летчики гонялись за отдельными танками, машинами, повозками и даже за отдельными людьми. Самолеты иногда снижались так, что были видны ухмыляющиеся лица летчиков и грозящие кулаки. При появлении немецких самолетов мы как можно быстрее съезжали с дороги, искали укрытия. Иногда пулеметным огнем заставляли немецких летчиков подниматься выше. И вот наша колонна рассыпалась в очередной раз, прикрылась молодым лесом, тянувшимся вдоль дороги. Впереди, над перекрестком дорог, кружились немецкие самолеты, непрерывно бомбя и обстреливая наши войска», – вспоминал Б.А. Бородин. Выпускник Орловского бронетанкового училища, командир взвода танков Т‑28 13‑го танкового полка Борис Афанасьевич Бородин, как раз таки в молодом лесу и обратил внимание на подбегающего к его машине майора‑артиллериста.

– Я адъютант заместителя наркома обороны, маршала Советского Союза Кулика, – представился тот майор.

– Здравия желаю, товарищ майор, – не расслышав фамилии, ответил лейтенант.

– Наш БТ‑7 поврежден и потерял ход. Нужно немедленно забрать маршала и вывезти его из‑под бомбежки, – приказал адъютант Кулика.

На предельной скорости танк командира взвода помчался к указанному месту, где маршал в танковом комбинезоне, представший в подавленном и беспомощном состоянии, перебрался в Т‑28. Тут же машина рванула из опасного места, и, отвязавшись от пикировщиков противника, удалилась от своих частей. Когда бомбежка и обстрел остались позади, Кулик потребовал карту.

– Товарищ маршал, нам выдали карты только от Белостока до Берлина, а для этой местности у меня нет, – попытался оправдаться лейтенант. В ответ он услышал странное шмыканье… А тем временем сапог Бородина затекал кровью… Всю дорогу он думал, как бы где‑нибудь остановиться и перевязать рану. Дело в том, что, когда он стучал в люк БТ, чтобы забрать маршала, то, по всей видимости, его зацепило в голень. Предлог нашелся: необходимо осмотреть машину. Следом за механиком‑водителем и Бородиным, высунувшись из люка, довольно умело вылез грузный и медлительный прежде маршал.

В этот момент механик уже вытащил небольшой осколок у командира и возился с санаптечкой. Кулик посмотрел на рану и его угрюмое, тяжелое лицо на мгновение подобрело.

– Ничего страшного, лейтенант. Считай, отделался царапиной, – сказал он Бородину.

И тут же дал совет солдату:

– Вату пропитай йодом, переложи бинтом. Сильно не пережимай.

И снова в путь. «Опрашивая местных жителей, – вспоминал Борис Афанасьевич, – поехали искать какой‑нибудь штаб. И вскоре первый раз увидел живых немцев. У какого‑то хутора наскочили на засаду. Неожиданно обнаружил две пушки с расчетами на местах. Возле построек стояли две крытые машины и несколько солдат. Захватил в точку наводки первое орудие. Заряжающий, едва услышав команду, дослал снаряд. Решение принял сам – некогда было обращаться к маршалу. Он же потом похвалил: “Хорошо долбанули немчуру”. Да, повезло. Ведя огонь из пушки и пулемета, мы подбили одно орудие, от второго разбежалась прислуга, то орудие раздавили гусеницами. Очень порадовал меня и обнадежил механик‑водитель. Видом своим не внушал особого доверия – небольшого роста, щупловатый. И таким молодцом оказался! Жаль, не запомнил его фамилию. Он пришел к нам из другой роты, заменил старшего сержанта Гордуладзе, погибшего при первом авианалете 22 июня. И заряжающий был новичком. Проскочили хутор и, ориентируясь по отдаленному шуму боя, продолжили поиск. У какого‑то поселка нас неожиданно обстреляли из орудия. Один снаряд угодил в башню, и с радостью я осознал, что он не взял нашу броню. Мы открыли ответный огонь, но маршал приказал повернуть назад. Когда вышли из‑под обстрела, маршал озабоченно заметил, что немцы, вероятно, высадили десант для наведения паники…»

Перед маршем под Гродно танкистам выдали по три сушеные воблы, несколько сухарей и по 12 кусочков сахара. Выбрав подходящий момент, Бородин предложил Кулику перекусить, но тот вежливо отказался: мол, болит зуб. Танкисты тоже не притронулись к еде. Тогда Григорий Иванович попросил «дробок» сахара. Потом, глотнув родниковой воды, которую принес в котелке механик‑водитель, Кулик глухо обронил:

– С таким харчем не навоюешь…

Под сумерки наконец‑то нашли штаб 10‑й армии. Встретил маршала генерал‑майор артиллерии и проводил к группе стоявших недалеко генералов и полковников. Подойдя к ним, Кулик перейдя на свой излюбленный тон, принялся их воспитывать:

– Посылая меня сюда, товарищ Сталин думал, что наши войска, а они здесь собраны лучшие, громят врага на его территории. А вы здесь устроили вторую Францию…

Теперь это был не тот военачальник, каким его видели до войны. Солидной величины человек с довольно внушительным буро‑красным лицом, с ничего не отражающим взором и смотрящим «в ничто», имел довольно утомленный вид и был одет в запыленный комбинезон и пилотку. Выслушав доклад о положении войск и мерах, принятых для отражения ударов противника, он по‑детски разводит руки и также по детски произносит неопределенное: «Да‑а».

Как вспоминал генерал Болдин, «вылетая из Москвы, он не предполагал встретить здесь столь серьезную обстановку». Рано утром 24 го июня, покидая командный пункт Болдина, прощаясь он, сказал, чтобы тот попытался что‑нибудь сделать. Болдин смотрел вслед удалявшейся машине Кулика, так и не поняв, зачем он приезжал…

Борис Афанасьевич Бородин вспоминал: «Рано утром по указанному маршалом маршруту мы выехали в штаб корпуса, номер которого я запамятовал. Уже не блуждали, поскольку в штабе армии выдали карту. И пайком обеспечили. Двигались в направлении Гродно. Но в указанном месте штаба корпуса не оказалось. Прикинув, что он скорее всего переместился в восточном направлении, двинулись туда…

‹…›… маршал был сильно не в духе. Может, начальство и не поладило меж собой ‹…›.

А то, что произошло дальше, запомнилось хорошо. В одном месте (мы ехали с открытыми люками) увидели отступавшую стрелковую часть. Слышался гул орудий и разрывы снарядов. Некоторые бойцы бежали. Маршал приказал мне: “Остановите паникеров!” Не раздумывая, как это сделать, я бросился навстречу бежавшей группе. Увидел капитана, который пытался остановить бежавших, и закричал ему, чтобы слышали другие: “Смотрите! Там Маршал Советского Союза! Приказ – занять оборону!” Капитан повторил мои слова. Бойцы побежали назад. Послышалось “ура!” Маршал, когда доложил о выполнении его приказания, с улыбкой ответил: “Ничего, привыкнешь”. Наверно, вид у меня был далеко не героический. В подходящем месте съехали с дороги в лес, чтобы позавтракать. Там механик‑водитель доложил, что горючего осталось на час‑полтора. В свою очередь, я доложил об этом маршалу, но он был задумчив, расстроен и ничего не сказал в ответ. Я выслал механика‑водителя и заряжающего на опушку, приказал доложить, когда увидят любую машину или танк. Примерно через полчаса появились две бронемашины. Я выбежал на дорогу, остановил их. В первой ехал полковник. Он оказался начальником связи корпуса, который мы разыскивали. Маршал уехал с полковником».

Григорий Иванович Кулик родился в 1890 г., в крестьянской семье на хуторе Дудниково Полтавской области. С 1912 г. в армии, прапорщик, командир взвода. В Красной гвардии с 1917 г., в Красной Армии с 1918 г. Окончил школу прапорщиков (1915 г.), Курсы высшего комсостава (1924 г.), Военную академию им. М.В. Фрунзе (1932 г.).

В Гражданскую войну – начальник артиллерии 5‑й (10‑й) армии, военком Харьковской губернии и начальник гарнизона. Начальник артиллерии 14‑й армии, начальник артиллерии Первой конной армии, затем СКВО и помощник начальник артиллерии РККА.

С 1925 г. – заместитель председателя Военно‑промышленного комитета ВСНХ, с ноября 1926 г. – начальник Артиллерийского управления РККА. В 1930 г. – командир Московской пролетарской дивизии. С 1932 г. – командир и комиссар 3‑го стрелкового корпуса, с мая 1937 г. – начальник Артиллерийского управления РККА. С января 1939 г. – заместитель наркома обороны СССР и начальник Главного артиллерийского управления РККА.

«Будучи начальником Главного артиллерийского управления Красной Армии, в силу своей неподготовленности, невысокой эрудиции и некомпетентности способствовал снятию с валового производства крайне необходимых для армии артиллерийских систем и боеприпасов к ним, тормозил оснащение армии новыми видами вооружения – наземной и зенитной артиллерии, стрелкового автоматического и минометного вооружения, ратовал за артиллерию на конной тяге, настаивал на том, чтобы танковые части использовались главным образом для непосредственной поддержки пехоты, за что в июне 1941 г. был снят с должности.

В начале Великой Отечественной войны Г.И. Кулик по приказу Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина, как представитель Ставки ГК был направлен на Западный фронт для изучения обстановки и координации действий войск Красной Армии».

Но вернемся к путешествию маршала Кулика. На шоссе Белосто – Волковыск, в пятнадцати километрах от последнего, две бронемашины, в одной из которых находился маршал, забуксовали на лесной дороге. «От Волковыска через Зельву и Слоним, миновав Барановичи, бронемашина с маршалом выбралась на Варшавское шоссе и направилась к Слуцку. Оттуда на автомобиле замнаркома выехал в Минск. Но немецкие десантники высадились у деревни Шишицы, перерезали пересечение автодорог от Слуцка на Минск и со стороны Несвижа на Осиповичи. Перед Шишицами “эмка” с маршалом свернула в лес, и там ее пришлось оставить. У деревни Жилин Брод Кулик со своим сопровождением выбрался на осиповичскую дорогу. Немецкая войсковая разведка установила факт появления Кулика под Шишицами, но сведения были запоздалые – почти двухмесячной давности», – пишет М. Кадет.

Теперь его искали не только свои, но и немцы!

«Переправившись через реку Птичь возле лесного урочища Гайки, недалеко от деревни Островки, Григорий Иванович добрался до местечка Дараганово и, обойдя занятые немцами Осиповичи, оказался в рабочем поселке торфзавода Татарка. Там облачился в крестьянскую одежду и со своими спутниками продолжал поиск удалившейся линии фронта». Они следовали на могилевском направлении и вышли к реке Березине. Тогда‑то и встретил маршала лейтенант‑пограничник Николай Федорович Повзун. Он‑то и поведал М. Кадету следующее:

– На том берегу – какая‑то деревушка, название ее забылось. За ней деревня побольше – Закосье… Немцы, как мы установили, там еще не появлялись. К месту, где мы расположились, подошли трое мужчин. Одеты по‑крестьянски. На плечах косы. Двоим лет по тридцать. Третий – пожилой. Пожилой остановился неподалеку. Подошедшие представились командирами Красной Армии. Потребовали предъявить документы. Объяснили, что выводят из окружения замнаркома обороны Маршала Советского Союза Кулика. Попросили переправить их через Березину. “Сейчас сделаем”, – ответил я. Отправил в деревню за лодкой четырех бойцов. Когда они подогнали две лодки, мы заняли оборону. Наблюдали за местностью и охраняли, пока Кулик и его сопровождающие не переправились и не скрылись в лесу”.

Далее он обрисовал портрет маршала:

– Лицо тяжкое, обвисшее. Давно не брит. Вид нездоровый. Грузно, с трудом садился в лодку. Одет был так: соломенная шляпа, серая домотканая рубаха навыпуск и домотканые брюки, заправленные в лапти. В окружении я повидал немало командиров, переодетых в гражданку. Около Минска, в Фаниполе, видел, как в гражданский костюм переодевался генерал‑лейтенант Кузнецов. Но такой маскировки, как у Кулика, не встречал».

Фактически около двух недель маршал Советского Союза Кулик блуждал в окружении по лесам и болотам. Пришлось ему, прямо скажем, трудновато. Дорогой он натер себе ноги так, что не мог идти. А к своим маршал вышел под Шкловом, на Днепре. Его тут же доставили в штаб 13‑й армии, а затем в Москву.

Вот что докладывал начальник особого отдела 10‑й армии Лось о поведении Кулика в окружении: «Маршал Кулик приказал всем снять знаки различия, выбросить документы, затем переодеться в крестьянскую одежду и сам переоделся… Кулик никаких документов при себе не имел. Предлагал бросить оружие, а мне лично ордена и документы. Однако, кроме его адъютанта, никто документов и оружия не бросил».

* * *

24 июня сражение в районе Гродно обретало новый размах. Там началось наступление Конно‑механизированной группы (кмг) генерала Болдина. Имея задачу продвинуться к переправам через Неман в район Друскининкай и Меркине и уничтожить противника на левом берегу Немана, кмг поддерживалась только 124‑м артполком РГК и 77‑м артполком 29‑й мотодивизии. За несколько часов, первый из них расстрелял весь боезапас, и не получив боеприпасов, начал отход на Волковыск, а командир 6‑го мехкорпуса вынужден был выводить свои части из‑под авиационных ударов немцев. Тем не менее к исходу дня кмг продолжала попытки осуществить контрудар на Гродненском направлении.

13‑я армия получила приказ поддержать кмг ударом на Радунь, Ораны, приняв в подчинение один стрелковый корпус (21‑й), одну стрелковую дивизию (50‑ю) и 8‑ю противотанковую артбригаду.

Командование 10‑й армии, получив данные о захвате противником Слонима и о прорыве их танков с северо‑запада на Молодечно, почувствовало реальную угрозу окружения ее войск. С наступлением темноты оно начало переводить штаб армии в район Волковыска на расстояние более ста километров от передней линии.

Остатки 4‑й армии в течение дня отступили на расстояние до 100 километров. За исключением двух стрелковых дивизий ее части были недееспособны. Постоянные бомбардировки авиации противника деморализовали ее пехоту. Средства управления были потеряны, а сам штаб армии был разделен на группы по руководству отрядами.

В оперсводке № 1 штаба 4‑й армии говорилось: «Отходящие беспорядочно подразделения, а иногда и части приходится останавливать и поворачивать на фронт командирам всех соединений, начиная от командующего армией, хотя эти меры должного эффекта не дали».

В 3‑й армии управление войсками еще каким‑то образом осуществлялось…

* * *

В эти дни в Оперативном управлении Генерального штаба офицеры работали по направлениям (Западному, Северо‑Западному и Юго‑Западному). В зале заседаний вдоль стен были расставлены рабочие столы. Рядом кабинеты наркома, начальника Генштаба и телеграф. Тут же машинистки. Хоть было и тесно, но так оказалось удобнее. Как вспоминал генерал армии Штеменко, «безотлучно находятся в Генштабе начальник артиллерии Н.Н. Воронов, помощник командующего войсками Московского военного округа по ПВО М.С. Громадин, начальник Главного артиллерийского управления Н.Д. Яковлев, начальник Управления связи Н.И. Гапич, начальник военных сообщений Н.И. Трубецкой. Нам, операторам, приходится поддерживать контакты с аппаратом каждого из них, в особенности с органами военных сообщений, поскольку передвижение войск из внутренних округов к линии фронта нуждается в неослабном контроле.

Эшелоны с войсками идут на запад и юго‑запад. Сплошным потоком. То одного, то другого из нас направляют на станции выгрузки. Сложность и переменчивость обстановки нередко вынуждали прекращать выгрузку и направлять эшелоны на какую‑то иную станцию. Случалось, что командование и штаб дивизии выгружались в одном месте, а полки – в другом или даже в нескольких местах на значительном удалении. Распоряжения и директивы, адресованные в войска, иногда устаревали, не достигнув адресата. За всем этим оператор обязан был следить и своевременно принимать надлежащие меры».

Одни операторы «вели карты обстановки, передавали в войска дополнительные указания, принимали оттуда новую информацию, писали справки и донесения». А другие «обобщали все эти материалы и готовили доклады в Ставку».

В связи с катастрофической обстановкой на фронтах довольно частыми стали командировки в действующую армию, прежде всего «для уточнения истинного начертания переднего края обороны наших войск, для установления фактов захвата противником того или иного населенного пункта».

Война вскрыла несовершенство организационной структуры в большинстве звеньев Генштаба. Поэтому перестраивались там на ходу.

Как писал генерал Штеменко, «окончательно выявилась практическая непригодность старой организации. Потребовалось выделить на каждый фронт специальную группу операторов во главе с опытным начальником ‹…› Не виной, а бедой нашей являлось то, что не всегда мы располагали достаточно подробными данными о положении своих войск. Впрочем, не легче доставались и данные о противнике. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать! Помню, однажды нам никак не удавалось установить положение сторон на одном из участков Западного фронта. Линии боевой связи оказались поврежденными. Тогда кто‑то из операторов решил позвонить по обычному телефону в один из сельсоветов интересующего нас района. На его звонок отозвался председатель сельсовета. Спрашиваем: есть ли в селе наши войска? Отвечает, что нет. А немцы? Оказывается и немцев нет, но они заняли ближние деревни – председатель назвал, какие именно. В итоге на оперативных картах появилось вполне достоверное, как потом подтвердилось, положение сторон в данном районе.

Мы и в последующем, когда было туго, практиковали такой способ уточнения обстановки. В необходимых случаях запрашивали райкомы, райисполкомы, сельсоветы и почти всегда получали от них нужную информацию».

* * *

Когда танковые группы противника прорвались к Барановичам и Молодечно, создалась угроза окружения всей белостокской (3‑я и 10‑я армии, кмг Болдина) группировки войск Западного фронта. Обстановка осложнилась до такой степени, что требовалось немедленно прекратить контрудар на Гродно, а главным силам тотчас же перейти к обороне в условиях окружения или же отводить их на восток. Но генерал армии Павлов не решился поставить перед народным комиссаром такой вопрос. Как факт, на 25 июня войскам фронта были оставлены прежние задачи: «Группе Болдина и 3‑й армии – продолжить контрудар на Гродно и севернее, 10‑й и 4‑й армиям – удерживать занимаемые рубежи».

Следовательно, вечером 24 июня никакого кардинального решения в отношении белостокской группировки фронта принято не было. «Вместо попыток организовать отвод основных сил фронта из‑под угрозы их окружения группа Болдина по‑прежнему должна была в бесполезных атаках изматывать свои силы, терять людей, боевую технику, бесцельно расходовать боеприпасы и горючее, а основные силы 10‑й армии – оставаться на рубежах по рекам Бебжа (Бобр) и Нарев, находившихся от линии Барановичи – Молодечно на расстоянии более 200 км», – писал в мемуарах генерал Сандалов.

Там же он приводит два варианта решений избежать катастрофы: «Одним из правильных решений могла явиться организация совместной круговой обороны войск 10‑й и 3‑й армий в районе Белосток, Беловежская Пуща, Волковыск под единым командованием находившегося в войсках заместителя НКО Г.И. Кулика и заместителя командующего фронтом И.В. Болдина…

Вторым решением мог быть организованный и быстрый отвод войск 10‑й, 3‑й армий и группы Болдина на восток, в Минский укрепрайон».

В результате 25 июня кмг Болдина была скована двумя пехотными дивизиями противника, а господствующая его авиация своими активными действиями дезорганизовала тыл, нарушив обеспечение группы боеприпасами и горючим. Более того, была потеряна связь кмг со штабом фронта.

К концу четвертого дня войны основные боевые действия в полосе 4‑й армии проходили в районах, удаленных от государственной границы на 200 и более километров (район Барановичей и Слуцкое направление).

Угроза оперативного окружения войск 3‑й, 10‑й армий и группы Болдина восточнее Белостока возросла еще более.

* * *

Вечером 24 июня, замещавший Г.К. Жукова генерал Ватутин, предложил наркому обороны ходатайствовать перед Сталиным об отдании директивы командующему Западным фронтом об отводе войск из Белостокского выступа на восток. Пока маршал Советского Союза думал, в ночь на 25‑е к Сталину поступило сообщение от Пономаренко: «Ввиду отсутствия других средств связи прошу передать тов. Сталину следующее. В связи с ожесточенными непрерывными бомбардировками Минск горит так, что вследствие большого количества деревянных строений локализовать пожар не удается. Город лишен света, воды, всех средств связи, поэтому управлять областями невозможно. Военсовет решил сегодня ночью эвакуировать республиканские учреждения в Могилев и ставить вопрос о перемещении штабных служб».

Благодаря этой информации первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии вождь разрешил наркому обороны тут же из Кремля направить Павлову директиву об отводе войск на рубеж Лида, Слоним, Пинск. Директива была получена им в 3.47 утра. Тогда же возник вопрос: когда производить эту операцию? Ведь в ней было указано «под прикрытием темноты», но уже было светло. Оставалась только одна единственная ночь с 25 на 26 июня, до которой было необходимо дожить почти целые сутки.

В переговорах по «бодо» Павлова с Генштабом видно, как он заискивает, сгибается. Чувство растерянности и вины не покидает его: «– Я беспокою Вас в отношении директивы, полученной мной лично из Ставки в 3.47 утра. Я хочу уточнить один вопрос…» Маршал Тимошенко категоричен: «Операцию производить с 25‑го на 26‑е в ночь».

Рано утром 25 июня заместитель начальника штаба полковник Кривошеев встретил командующего войсками фронта, которому доложил об обстановке на участке 4‑й армии. Павлов, в свою очередь, информировал Кривошеева об общей обстановке на фронте: «10‑я армия занимает прежние рубежи, группа Болдина успешно наступает на Гродно, а южнее Полесья войска 5‑й армии Юго‑Западного фронта отступают от Западного Буга к р. Стырь…».

А уже днем 25‑го Павлов приказал начать отход в ночь с 25 на 26 июня 1941 г. не позднее 21 часа: «Танки в авангарде, конница и сильная ПТО (противотанковая оборона. – Примеч. ред.) в арьергарде…»

«Предстоящий марш совершать стремительно днем и ночью под прикрытием стойких арьергардов. Отрыв производить на широком фронте… Первый скачок – 60 км в сутки», – говорилось в директиве командующим армиям. Но как правильно заметил В.А. Анфилов, «осталось неизвестным, дошло ли до исполнителей содержание этой уже невыполнимой в сложившихся условиях директивы».

21 час 25.06.1941 г. переговоры по «бодо»:

«Тимошенко: Здравствуйте, доложите кратко выполнение директивы.

Павлов: Сегодня с наступлением темноты части 10‑й и 3‑й армий должны быстро оторваться от врага и сделать за сутки не менее 60 км. В 4‑й армии был лично сам. Приказал укрепить положение и обороняться на рубеже р. Шара. 64‑я и 100‑я стрелковые дивизии(13‑й армии) организовали противотанковую оборону и развернулись на линии Минского УРа фронтом на северо‑запад, имея в виду встретить танковые колонны противника, которые по данным авиаразведки на 18.00 подходили к Молодечно и Грудок…

Тимошенко: Готов ли у вас КП в Могилеве? Если нет, то надо ускорить готовность.

Павлов: Нет. К подготовке еще не приступили. Уходить же с этого КП до выполнения вашей директивы считал бы нецелесообразным, дабы не потерять управление.

Тимошенко: Готовить прибывающие дивизии в район восточнее Минска… Надо принять все меры к обеспечению правого фланга Минского УРа с севера, по вооружению как Минского, так и Слуцкого УРов и промежутка между ними…

Павлов: В отношении авиации мы все внимание сосредотачиваем именно на выполнении этой задачи… В отношении усилий противника и его стремления свести клещи окружения в районе Барановичи или даже Минска – мы ясно учитываем. И поэтому при выполнении вашей директивы уже создается группировка, которая позволила бы нам справиться и расправиться с этим окружением…»

«Отдавая директивы на отвод войск на указанные рубежи в столь высоких темпах, – писал генерал Сандалов, – командование фронта имело далеко не полное представление об остановке не только в войсках 3‑й и 10‑й армий, находившихся в районе Белостока, но и в полосах 13‑й и 4‑й армий. Запоздалое решение Ставки Главного командования на отвод войск из района Белостока и отсутствие настойчивости у командования фронта в современном доведении его до войск в значительной мере предопределили в последующем неудачный исход боевых действий в период отступления и в конечном итоге тяжелое поражение войск всех армий Западного фронта».

И вот еще: «Это видно из того, что к моменту отдачи указаний командующим для отхода белостокской группировки войск Западного фронта оставался коридор шириной местами не более 60 км с небольшим количеством проселочных дорог. Над обоими флангами и тылом наших войск нависли крупные группировки противника. Войскам предстояло преодолеть расстояние свыше 150 км, на что требовалось не менее трех суток».

5 часов утра 26 июня 1941 г. переговоры по «бодо»:

«Тимошенко: Кратко, что имеете о действиях (войск)?

Павлов: Связи с 10‑й армией нет. Сейчас направляем боевые самолеты для точного определения, где находятся наши части и противника…

Тимошенко: Связь с 4‑й армией имеется: действительно? Она в прежнем положении?

Павлов: Вторую половину ночи связи не было. Сейчас послал проверить проволочную связь. Связи ни с кем нет, кроме 2‑го и 44‑го стрелковых корпусов (13‑й армии). Рации же в армиях все разгромлены. Осталось по одной рации…»

«Примерно в это же время ‹…› дважды звонил Павлову Сталин. Командующий фронтом заверил и его, что примет все меры к отводу войск на восток и защите столицы Белоруссии. Тем не менее Сталин, сильно нервничавший и не доверявший уже Павлову, решил направить к нему Ворошилова с целью на месте разобраться в обстановке и оказать помощь командующему фронтом», – писал В.А. Анфилов.

Пока военачальники выясняли обстановку, столица Белоруссии была предоставлена сама себе. Люди грабили магазины и склады, из которых в первую очередь тащили вино и водку. Неудивительно, что на улицах Минска с каждым часом появлялось все больше пьяных. Но они обращали на себя внимание не надолго, так как немецкая авиация с перерывами бомбила город, превращая в руины жилые кварталы, заводы и фабрики. Столбы огня и дыма, оглушительные и еще не совсем привычные взрывы авиабомб наводили ужас на горожан, показывая им все красоты настоящего ада.

* * *

В полдень 25 июня разведчики 73‑го отдельного разведбатальона 64‑й стрелковой дивизии проводили разведку в районе Радомковичей. В четырех километрах от этого населенного пункта они обнаружили до двух десятков штабных автобусов и легковых автомашин. Комбат майор Чумаков двумя ротами внезапно атаковал немецких штабников. За полчаса разведчики уничтожили до полусотни немецких офицеров и солдат, захватили четыре портфеля с важными документами.

Когда 26 июня начальник оперативного отдела 13‑й армии подполковник С.П. Иванов взглянул на подлинник захваченной трофейной карты, найденной в одном из портфелей, то он от удивления даже обомлел. «На ней было показано оперативное построение всей немецкой группы армий “Центр”. Особенно четко выделялись направления ударов 2‑й и 3‑й танковых групп, рубежи выхода их передовых частей по срокам, – вспоминал генерал армии Иванов. – Впервые я увидел вражеский оперативный документ такого значения и оценил его как профессионал: выполнен он был со скрупулезной четкостью и логичностью, хотя в наглядности уступал нашим подобным документам. Но, конечно, отнюдь не это стало главным впечатлением. Перед нами лежал графический план первой наступательной операции группы армий фельдмаршала фон Бока. ‹…› Ведь он позволял оценить громадные силы врага, наступавшие в полосе нашего фронта, давал возможность в полном объеме понять не только сущность, но и драматизм оперативно‑стратегической ситуации на Западном Стратегическом направлении, осмыслить коварные и небезосновательные расчеты Гитлера.

Признаюсь, взгляд на эту карту вызвал у меня душевное волнение ‹…›.

Роковую опасность сулили танковые клинья, устремленные к Минску. Мощные одновременные удары 2‑й и 3‑й танковых групп по сходящимся направлениям к столице Белоруссии ставили под угрозу окружения, и очень скорого, почти все наличные войска Западного фронта. Нанесенные на карте рубежи продвижения танковых соединений неопровержимо свидетельствовали, что этот план, хотя и не без трудностей, настойчиво проводится фашистами в жизнь».

К утру 26 июня Сталин был убежден, что контрнаступление Западного фронта неосуществимо. Он срочно вызывает на связь Жукова, который в это время находился в Тернополе.

– Товарищ Жуков, на Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете ли вы немедленно вылететь в Москву? – сказал Сталин.

В 15 часов генерал армии Жуков заходил в кремлевский кабинет вождя. Там уже находились члены Политбюро и военачальники. Тимошенко и Ватутин выглядели бледными и осунувшимися. С покрасневшими от недосыпания глазами они стояли навытяжку перед вождем. Судя по всему, начальник Генерального штаба своим приходом оборвал весьма крутой разговор.

Сталин поздоровался кивком головы и тут же с раздражением бросил:

– Очень трудно понять предложения товарищей Тимошенко и Ватутина.

Затем он подошел к столу, где лежала развернутая карта с нанесенной на ней обстановкой Западного фронта и продолжил:

– По их словам, танковые колонны немцев уже недалеко от Минска. Войска первого эшелона не смогли остановить противника у границы и обеспечить развертывание подходящих войск. Фактически Западный фронт прорван… Основные силы окружены… Подумайте все вместе и скажите, что еще можно сделать в сложившейся обстановке?

Через сорок минут доложите!

Тимошенко, Жуков и Ватутин вышли в соседнюю комнату и стали обсуждать положение дел и возможности Западного фронта.

Г.К. Жуков вспоминал: «Не зная точного положения в 3‑й, 10‑й и 4‑й армиях, не имея полного представления о прорвавшихся бронетанковых группировках противника, командующий фронтом генерал армии Д.Г. Павлов часто принимал решения, не отвечающие обстановке.

Понеся большие потери в приграничном сражении, войска 3‑й, 10‑й и 4‑й армий, мужественно отбиваясь от наседавшего противника, отходили на восток. Героически сдерживали натиск врага и четыре дивизии 13‑й армии: 26 и 27 июня они вели бои в Минском укрепленном районе.

По указанию Ставки Главного Командования генерал армии Д.Г. Павлов приказал 3‑й и 10‑й армиям отходить на восток и занять оборону на линии Лида – Слоним – Пинск. Но это никак не могло быть выполнено, так как эти армии были окружены, истощены и с трудом пробивались под непрерывными ударами немецкой авиации и бронетанковых войск.

26 июня 39‑й мотокорпус противника подошел к Минскому укрепленному району, где с ним столкнулись направляющиеся сюда части 44‑го стрелкового корпуса под командованием генерала В.А. Юшкевича.

С целью усиления обороны Минска со стороны Молодечно на северо‑западные подступы к городу был срочно выдвинут 2‑й стрелковый корпус под командованием генерал‑майора А.Н. Ермакова. В его состав входили 100‑я и 161‑я дивизии.

Однако с выходом на юго‑западные подступы к Минску 47‑го моторизованного корпуса танковой группы Гудериана положение обороняющихся войск резко ухудшилось. ‹…›

Западнее Минска были окружены и дрались в неравном бою остатки 3‑й и 10‑й армий, сковывая значительные силы противника. Некоторые части 4‑й армии отошли в Припятские леса. С линии Докшицы – Смолевичи – Слуцк – Пинск отходили на реку Березину разрозненные соединения войск, понесшие в предыдущих боях серьезные потери. Эти ослабленные войска фронта преследовались мощными группировками противника.

Обсудив положение, мы ничего лучшего не могли предложить, как немедленно занять оборону на рубеже Зап. Двина – Полоцк – Витебск – Орша – Могилев – Мозырь и для обороны использовать 13, 19, 20, 21 и 22‑ю армии. Кроме того, следовало срочно приступить к подготовке обороны на тыловом рубеже по линии Селижарово – Смоленск – Рославль – Гомель силами 24‑й и 28‑й армий резерва Ставки. Помимо этого, мы предлагали срочно сформировать еще 2–3 армии за счет дивизий Московского ополчения.

Все эти предложения И.В. Сталиным были утверждены и тотчас же оформлены соответствующими распоряжениями.

В своих предложениях мы исходили из главной задачи – создать на путях к Москве глубоко эшелонированную оборону, измотать противника и, остановив его на одном из оборонительных рубежей, организовать контрнаступление, собрав для этого необходимые силы частично за счет Дальнего Востока и главным образом новых формирований.

Где будет остановлен противник, что взять за выгодный исходный рубеж контрнаступления, какие будут собраны для этого силы, мы тогда еще не знали. Пока это был всего лишь замысел».

Что и говорить, всего за пять дней войны войска Западного фронта отошли от государственной границы на более чем 200 километров.

Войска 3‑й армии продолжали вести бои на южном берегу реки Неман. Войска 10‑й армии отходили с Запада без соприкосновения с противником. Связь штаба Западного фронта с ними отсутствовала.

13‑я армия в момент нанесения контрудара с целью содействия группе Болдина сама подверглась встречному удару противника. Остатки 4‑й армии продолжали отступление на восток.

Штаб Западного фронта 26 июня начал перебазироваться из района Уручье в Бобруйск, но в связи с обострением обстановки вынужден был остановиться в лесу восточнее Днепра, в районе Могилева.

Как считал генерал Сандалов, «в сложной, критической обстановке первых дней войны командование фронтом и армий не находило правильных оперативно‑стратегических решений».

Утром 27 июня трофейную карту, захваченную разведчиками 13‑й армии, представили больному маршалу Шапошникову. Предварительно ознакомившись с разведывательными донесениями Северо‑Западного, Юго‑Западного и Южного фронтов, Борис Михайлович тут же сделал принципиальный вывод о том, что главный удар враг наносит не на юге, а в центре.