Приоритеты КНР в Африке и Латинской Америке

Продолжает нарастать динамика отношений Китая с государствами Африки и Латинской Америки. Безусловно, это не составляет новой тенденции во внешней политике Китая: данное направление внешней политики КНР было традиционно значимым с момента образования республики, а в 2000‑е годы заметно интенсифицировалось. Примечательно другое – к экономическим целям (получение доступа к гарантированным источникам ресурсов, «бронирование» и освоение новых рынков), которые составляли основу политики КНР по отношению к этим странам, Китай постепенно начинает добавлять политические задачи поиска внешних источников поддержки нового складывающегося в Азии регионального порядка и лидерских устремлений КНР.

В июле 2014 года Си Цзиньпин, воспользовавшись приглашением на 6‑ю встречу глав государств БРИКС в Бразилии, во второй раз посетил Южную Америку в качестве лидера страны. Остановками в его турне стали Бразилия, Аргентина, Венесуэла и Куба. В ходе визита им было подписано свыше 150 контрактов и рамочных соглашений на сумму порядка 70 млрд долларов США в энергетике, добыче природных ресурсов, сельском хозяйстве, науке и технологиях, строительстве инфраструктуры и финансах. Также с лидерами Бразилии и Перу обсуждался проект строительства «железной дороги двух океанов», призванной соединить Тихий и Атлантический океаны. Китай стал соучредителем созданного государствами БРИКС Нового банка развития с целью обеспечения займов развивающимся странам (по аналогии со Всемирным банком) и Соглашения о резервном фонде для оказания содействия в решении краткосрочных проблем с ликвидностью (по аналогии с МВФ), а его лидер посетил саммит созданного в 2011 году Сообщества стран Латинской Америки и Карибского бассейна (CELAC), где была достигнута договоренность о создании постоянно действующего формата КНР – CELAC (первый саммит новой структуры состоялся в январе 2015 года в Пекине).

В активной латиноамериканской политике нового лидера КНР некоторые обозреватели увидели реализацию Пекином стратегии противодействия доминированию США в зоне их традиционных интересов и даже стремление КНР дать асимметричный ответ на «возвращение» США в Азию. При том, что нельзя отрицать в действиях Пекина и такие мотивы, они имеют скорее эмоциональную, чем рациональную природу и пока не определяют его политику в этом регионе. Вероятнее, целью КНР является снижение уровня экономической зависимости развивающихся государств региона от США и расширение поддержки среди неазиатских стран предлагаемой Китаем новой модели безопасности в Азии.

Несколько отличные цели Китай преследует на Африканском континенте, который Си Цзиньпин посетил сразу после своего визита в Россию. По мнению китайского исследователя, «в политической сфере Китай стремится заручиться поддержкой африканских стран своей политики «одного Китая» и своей внешнеполитической повестки в рамках различных многосторонних форумов, как, например, ООН. В области экономики Африка рассматривается Китаем как источник природных ресурсов и как новые рынки, предоставляющие возможности для национального роста. С точки зрения безопасности расширение коммерческих интересов Китая в Африке привело к росту для Китая вызовов в сфере безопасности, поскольку политическая нестабильность и преступность на континенте угрожают китайским инвестициям и гражданам страны»[31]. С учетом того незначительного места, которую Африка занимает, вопреки расхожим убеждениям, в структуре внешнеэкономических интересов Китая и незначительных политических дивидендов, которые Пекин может получить от политической поддержки африканских стран, наибольшее значение для него имеет именно третий компонент: сфера безопасности. Африка может быть интересна Китаю как полигон, на котором он при полной поддержке международного сообщества будет отрабатывать действия по защите своих «зарубежных интересов» (хайвай лии) и свое участие в международных усилиях по поддержанию региональной безопасности и миротворчестве на континенте.

С 2008 года Китай является активным участником международной морской операции по противодействию пиратству в Аденском заливе – очевидно, полученный боевой опыт обладает особой ценностью для развивающихся Военно-морских сил КНР и может быть в дальнейшем использован для проведения аналогичных операций в Малаккском проливе. При этом сама операция позволяет Пекину протестировать на практике концепции «обороны отдаленных морских пространств» (юаньян фанвэй) и «операций в отдаленных морских пространствах» (юаньхай синдун), которые не имеют географической привязки и определяются расширяющимися морскими национальными интересами Китая. С дипломатической точки зрения своим участием в операции в Аденском заливе КНР демонстрирует миру и азиатским партнерам готовность Китая действовать в рамках систем кооперативной безопасности.

Значимые изменения произошли и в миротворческой политике КНР. Хотя с 2008 года численность контингента, предоставленного КНР для миротворческих операций под эгидой ООН, превышала численность миротворцев четырех других постоянных членов Совета Безопасности ООН, Пекин строго следовал практике направления в районы миротворческих операций сугубо небоевых подразделений (медицинских или инженерных специалистов). Однако в июне 2013 года руководство КНР приняло решение направить в Мали 170 человек из числа специальных подразделений НОАК[32], а в декабре 2014 года Пекин взял обязательство направить пехотный батальон в Судан. Вероятно, пока преждевременно говорить о том, что Китай приступил к глобальному развертыванию своих вооруженных сил или об отказе от принципа неотправления КНР своих вооруженных сил за рубеж, однако налицо возрастание готовности КНР гораздо более активно участвовать в разрешении международных конфликтов. Доказательство этому можно увидеть в беспрецедентных посреднических усилиях, которые Китай предпринял для разрешения конфликта в Южном Судане в 2013 году, когда спецпредставитель КНР по африканским делам Чжун Цзянхуа свыше 10 раз посетил Африку, пытаясь найти формулу урегулирования конфликта. Еще более ярким – и симптоматичным – примером возросшей готовности Пекина к активному миротворчеству стало его участие в урегулировании конфликта в Афганистане, где Китай, используя свои давние прочные связи с Пакистаном, пытается наладить диалог действующих афганских властей с талибами.

Все произошедшие после прихода к власти пятого поколения руководителей КНР изменения во внешнеполитической стратегии Китая требовали новой «инвентаризации» внешнеполитических приоритетов государства, обновления их структуры и ее «легитимации» в руководящих партийных документах. 29 ноября 2014 года на Центральном рабочем совещании по международным делам Си Цзиньпин в своем программном заявлении, озвучивая новые среднесрочные внешнеполитические цели и задачи КНР, впервые с эпохи Дэн Сяопина поднял значение развития отношений с государствами стратегической периферии, объединенных с Китаем «общностью исторической судьбы», выше значения отношений с великими державами. Прежде в проведении внешней политики Пекин руководствовался так называемыми четырьмя главными опорами: «отношения с великими державами являются ключевыми, отношения с окружающими странами являются приоритетными, отношения с развивающимися странами являются основой, многосторонние институты являются трибуной». Другими значимыми моментами выступления председателя КНР стали заявления о том, что «Китай должен проводить политику великой державы со своей спецификой» и исключительно высокое значение принципов «отстаивания территориальных прав и морских интересов», а также использование Си Цзиньпином термина «коренных интересов». Новыми инструментами глобальной внешнеполитической доктрины Китая должны стать стратегия «пояса и пути», «новая концепция безопасности» и установление «нового типа отношений между великими державами».

В Китае окончательно оформилось самоощущение великой державы, избравшей путь «новой регионализации» своей внешней политики с тем, чтобы, опираясь на консолидированное под его началом сообщество дружественно или нейтрально настроенных государств, реализовать глобальный проект «Великого шелкового пути 2.0» и превратиться в транспортно-инфраструктурную сверхдержаву XXI века. При этом расширение своего участия в масштабных инфраструктурных проектах за рубежом, в том числе и за пределами Азии, неизбежно будет приводить к разрастанию «зарубежных интересов» КНР и росту потребности в их отстаивании, в том числе за счет проецирования на регионы таких интересов военно-политической мощи.

Принятие руководством КНР решения о реализации глобального проекта предполагает максимальное купирование им рисков внутриполитической или экономической нестабильности, порождаемых, с одной стороны, ростом более образованного городского среднего класса и его вторичных потребностей (в свободе слова, в участии в управлении государством и т. д.), а с другой – несбалансированной и энергозатратной экономикой. Ответом на эти вызовы в политической сфере стала консолидация власти в КНР в руках лидера страны и укрепление авторитарной модели управления государством. Это подтвердили жесткая реакция Пекина на протесты в Гонконге и готовность Си Цзиньпина к решительной борьбе с коррупцией и фракционностью в КПК и инакомыслием в обществе. В экономической сфере ответом стало наращивание динамики превращения КНР в государство наукоемкой зеленой экономики (провозглашение «новой нормы»). В таких условиях, несмотря на существующие в государстве дисбалансы – разрывы в доходах между беднейшими и богатейшими слоями общества и в уровне развития прибрежных и внутренних провинций Китая, – вероятность того, что внутренние проблемы могут привести к отказу КНР от стратегии «активного выхода в мир» или тем более коллапсу, крайне незначительна. Общий рост благосостояния в стране и очевидная устойчивость модели управления при отсутствии внятных альтернатив лишают социальный протест питательной почвы, также отсутствуют признаки возможного экономического коллапса.

Опора на пояс добрососедства предопределила формирование обновленной концепции «нового взгляда на безопасность в Азии», в основе которой активные действия КНР по занятию центрального места в формировании новой структуры безопасности в Азии, опирающейся не на систему военных союзов, а на свойственные восточноазиатским государствам механизмы неформальных дискуссий и консультаций, при этом приоритетом становятся социально-экономические, а не военно-политические аспекты безопасности. Для интенсификации политического диалога Пекин активно создает новые площадки и механизмы, а для обеспечения экономического развития – институты финансирования и развития государств региона. Создание такой системы, обеспечивающей лидерство Пекина в Азии, направлено также на подрыв или максимальное ослабление созданной США системы альянсов с государствами региона: не пытаясь создать баланс этой системе в виде собственной сети военно-политических союзов, Пекин стремится к созданию ситуации, когда значимость экономических связей с КНР делает проведение любым государством антикитайской политики слишком невыгодным с точки зрения баланса выигрышей и затрат. Как описал эту тактику известный китайский исследователь У Синьбо: «В каком-то смысле мы превращаем многих союзников США в партнеров КНР, за счет чего любые разделительные линии, которые захотят провести США, становятся размытыми и нечеткими, и у них исчезает возможность определить разницу [между нашими партнерами и своими союзниками]»[33].

Пекин, таким образом, не стремясь физически «выдавить» США из Азии, стремится создать максимальные трудности для реализации ими «стратегии восстановления баланса» или укрепления своих лидерских позиций. В среднесрочной перспективе можно ожидать, что стратегия Пекина будет успешно реализовываться, приводя к разделению Восточной Азии на группу стран, разделяющих подход КНР к региональной безопасности, и альянс внерегиональных игроков (США и Австралия) с Японией, а также, вероятно, с Вьетнамом и Филиппинами, имеющими территориальные споры с КНР, причем значимость военного союза США с Японией будет усиливаться.