Часть вторая 14 page

– Ничего удивительного. – Заправив большие пальцы за проймы жилета, мистер Бернэм окинул собеседников довольным взглядом. – Уж я‑то совсем не удивлен. С самого начала я знал, что этим кончится. Джардин и Матесон давно о том говорили, и я разделяю их мнение. Война пакостна, я ее ненавижу. Однако нельзя отрицать, что бывают времена, когда она не только справедлива и необходима, но и гуманна. В Китае настало именно такое время, и с этим ничего не поделаешь.

– Как это верно, сэр! – с чувством произнес мистер Дафти. – Иного выхода нет. И впрямь, этого требует гуманность. Стоит лишь подумать о несчастных индийских крестьянах – что с ними будет, если в Китае запретят продавать опий? Сейчас‑то бедолаги еле сводят концы с концами, а уж тогда станут помирать толпами.

– К сожалению, вы правы, – мрачно сказал мистер Кендалбуш. – Мои друзья в миссиях согласны, что война необходима, если мы хотим открыть Китай для слова божьего. Жаль, конечно, но лучше поскорее с этим разделаться.

– Раз уж мы все согласны, – сверкнул глазами мистер Бернэм, – пожалуй, я могу поделиться наисвежайшей новостью. Разумеется, строго конфиденциально.

– Конечно, конечно.

– Мистер Джардин пишет, что наконец‑то уговорил премьер‑министра.

– В самом деле? – вскинулся мистер Кендалбуш. – Лорд Палмерстон^[48]готов направить флот?

– Да, – кивнул мистер Бернэм. – Только «флот» – сильно сказано. Мистер Джардин полагает, что трухлявую китайскую оборону удастся сломить малой силой. Понадобятся два‑три фрегата, ну и пара дюжин торговых судов.

– Браво! – хлопнул в ладоши мистер Дафти. – Значит, война?

– Думаю, теперь это уже определенно. Конечно, якобы начнутся переговоры, которые по вине косоглазых зайдут в тупик. Вот тогда на сцену выйдет флот, и все моментально закончится. Будет иметь место лучший вид войны – скоротечной, дешевой и с несомненным результатом. Много войск не нужно, сипаи справятся парой батальонов.

– Уж это точно! – утробно хохотнул мистер Дафти. – Наши черные в момент разгонят желтопузых. Все кончится за пару недель.

– И я не удивлюсь… – мистер Бернэм сигарой проткнул воздух, – если на улицах Кантона жители будут приветствовать наши доблестные войска.

– Уж это как пить дать! – вскричал лоцман. – Привалят толпой и зажгут благовонные палочки. Китаезы, они олухи, но выгоды своей не упустят. Вот уж им радость избавиться от тирана!

Общий ажиотаж захватил и Захария, который сунулся с вопросом:

– Когда флот будет готов, сэр?

– Полагаю, два фрегата уже в пути, – ответил мистер Бернэм. – Что касаемо торговых судов, корабли Джардина и Матесона подойдут, когда соберутся наши. У вас полно времени, чтобы поспеть к сроку.

– Верно! Верно! – поднял стакан мистер Дафти.

Лишь мистер Чиллингуорт был чужд всеобщего воодушевления; его похоронное молчание не могло остаться незамеченным, и судья Кендалбуш одарил капитана сердечной улыбкой:

– Ах, как жаль, что здоровье не позволяет вам участвовать в экспедиции. Неудивительно, что вы такой мрачный, капитан. На вашем месте я бы тоже сокрушался.

Мистер Чиллингуорт вдруг рассвирепел:

– Сокрушаться? – Его зычный голос заставил всех вздрогнуть. – Вот еще! Ни капли не сожалею! Уж я навидался такого и вполне обойдусь без еще одной бойни!

– Помилуйте, капитан! – растерянно заморгал судья. – Я уверен, ненужных убийств не будет. Однако за добро всегда надо платить, не так ли?

– Добро, сэр? – Мистер Чиллингуорт с усилием выпрямился. – Я в толк не возьму, о каком добре вы говорите – для них или для нас? Хотя вряд ли я могу причислить себя к «нашим» – Бог свидетель, как мало добра было от моих деяний.

Лицо судьи пошло красными пятнами.

– Знаете, капитан, подобные высказывания не делают чести вам, да и нам тоже! – рявкнул он. – Намекаете, что от экспедиции добра не будет?

– Что вы, кое‑кому достанется очень много добра, спору нет, – горестно вздохнул капитан. – Только сомневаюсь, что я и большинство китайцев окажемся среди счастливчиков. Если по правде, сэр, все действуют, исходя из собственной власти. Мы ничем не отличаемся от фараонов или монголов, разница лишь в том, что, убивая людей, мы притворяемся, будто делаем это ради некой высшей цели. Но эту притворную добродетель история нам никогда не простит, я вам обещаю.

Мистер Бернэм прервал капитана, громко стукнув бокалом о стол:

– Джентльмены! Нельзя, чтобы дамы ждали, пока мы решим все мировые проблемы, пора нам воссоединиться!

Взрыв смеха разрушил неловкость, все встали и гуськом направились к выходу. Хозяин задержался в дверях, поджидая Захария, который шел последним.

– Теперь понимаете, почему я тревожусь за капитана? – прошептал мистер Бернэм, обняв помощника за плечи. – Многое будет зависеть от вас, Рейд.

– Благодарю, сэр. – Захарий чувствовал себя польщенным. – Можете на меня положиться.

*

– Да уж, милочка! – Глаза миссис Дафти посверкивали над краем чашки. – Натворили вы дел!

– Прошу прощенья, мадам? – опешила Полетт.

– Ох, не пытайтесь меня одурачить! – погрозила пальцем лоцманша. – Будто сами не заметили!

– О чем вы, мадам? Я не понимаю…

– Неужто не видели? Он даже не притронулся к овсянкам и оленине. К такой‑то вкуснятине! И беспрестанно задавал вопросы.

– Кто, мадам? О ком вы говорите?

– О судье Кендалбуше, о ком же еще? Вы его напрочь сразили! Глаз не мог от вас оторвать!

– Судья? – всполошилась Полетт. – Я что‑то сделала не так, мадам?

– Да нет же, глупенькая мартышка! – Миссис Дафти ущипнула Полетт за ушко. – Все в порядке. Но вы же не могли не заметить, как он отпихнул жаркое и фыркнул на павлина? Первый знак, когда мужчина не ест! А как он пыхтел, когда вы заговаривали с мистером Рейдом!..

Трескотня лоцманши убедила Полетт лишь в том, что она вновь перепутала ножи и вилки и теперь судья непременно доложит миссис Бернэм о ее промахе.

Тут, как назло, появились мужчины; судья тотчас устремился к Полетт с миссис Дафти и завел проповедь о вреде обжорства. Полетт делала вид, будто слушает, но все ее мысли были сосредоточены на Захарии, крутившемся где‑то за ее спиной. Отвязаться от судьи и лоцманши удалось лишь в конце вечера, и она вновь перемолвилась с Захарием, когда прощалась с гостями.

– Вы присмотрите за моим Джоду, правда? – с неожиданной для себя горячностью сказала Полетт.

К ее удивлению, ответ был не менее пылким:

– Не сомневайтесь! Если смогу быть еще чем‑то полезен, только скажите, мисс Ламбер.

– Осторожнее, мистер Рейд, – игриво улыбнулась Полетт. – Человек с именем Зикри должен держать слово.

– Буду счастлив, мисс. Можете на меня рассчитывать.

– Ох, вы и так уже сделали слишком много, мистер Рейд, – сказала Полетт, растроганная его искренностью.

– Разве? Я ничего не сделал, мисс Ламбер.

– Вы сохранили мой секрет, – прошептала Полетт. – Наверное, вам не понять, что это для меня значит. Оглянитесь, мистер Рейд: разве кто‑нибудь хоть на секунду поверит, что барышня может считать слугу‑туземца своим братом? Нет, все заподозрят самое худшее.

– Только не я, мисс Ламбер. В этом не сомневайтесь.

– Правда? – вскинула взгляд Полетт. – Вам не кажется невероятным, что между белой девушкой и туземным юношей существует абсолютно невинная близость?

– Вовсе нет, мисс Ламбер. Ведь я и сам… – Захарий вдруг смолк и откашлялся в кулак. – Поверьте, я видел куда более странные…

Он хотел еще что‑то сказать, но тут вдруг кто‑то громоподобно пустил ветры. В неловкой тишине никто не смотрел на мистера Дафти, который с напускной беспечностью изучал набалдашник своей трости. Миссис Дафти ринулась спасать ситуацию.

– Ох, как ветер‑то разгулялся! Пора отплывать! – захлопав в ладоши, весело вскричала она. – С якоря сниматься! Поднять паруса!

Прошло много дней, однако приказа о переводе Нила в тюрьму Алипор, где осужденные дожидались высылки, все не было. Раджа оставался в Лалбазаре, но отношение к нему стало иным, что имело множество проявлений: свидания в любое время прекратились, и бывали дни без единого визита; охранники его больше не развлекали, но были неприветливы и угрюмы, на ночь запирали дверь и выводили его только в наручниках. Слуг удалили, и когда Нил пожаловался на обилие пыли, караульный спросил, не желает ли он получить швабру, чтобы самолично навести чистоту. Если б не издевательский тон, раджа, возможно, согласился бы, но теперь помотал головой:

– Все равно скоро перееду, не так ли?

– Угу, на свое законное место в Алипоре! – реготнул конвоир. – А там уж вас обиходят, не волнуйтесь.

Какое‑то время Нил еще получал домашнюю еду, но однажды ему вручили деревянную плошку, какую давали арестантам. Приподняв крышку, он увидел месиво из бобов и грубого риса.

– Что это? – спросил раджа, но охранник лишь равнодушно пожал плечами.

Нил поставил миску на пол и отошел в сторону, решив не прикасаться к еде. Однако вскоре голод пригнал его обратно, и он, усевшись по‑турецки, снял крышку. От вида и запаха серой слякотной массы раджа чуть не срыгнул, но заставил себя кончиками пальцев подцепить слипшиеся в комок рисины. Он поднес руку ко рту, и тут его осенило, что впервые в жизни он взял еду, приготовленную человеком неведомой касты. То ли от мысли, то ли от запаха пищи его так замутило, что он не смог положить комок в рот. Мощное сопротивление организма раджу изумило, поскольку он не верил в касты – во всяком случае, так он неоднократно говорил друзьям и любому, кто соглашался слушать. Укоры, что он слишком европеизирован, Нил парировал заявлением о своей преданности Будде, Махавире, Шри Чайтанье, Кабиру^[49]и прочим, кто с решительностью европейских революционеров боролся с кастовыми разграничениями. Он гордился своей принадлежностью к плеяде поборников равенства, тем более что сам обладал правом на княжеский трон. Но тогда почему он никогда не принимал пищу, состряпанную неизвестными руками? Ответ был один – видимо, в силу привычки: он всегда делал то, чего от него ждали, а легион слуг неусыпно приглядывал за тем, чтобы все происходило должным образом, а не иначе. Свои повседневные обязанности он считал спектаклем, в котором каждый исполняет отведенную судьбой роль, но все это понарошку, всего лишь игра в хитроумной пьесе жизни. Однако теперь он ощущал совсем не иллюзорную тошноту – позывы на рвоту были так реальны, что заставили отпрянуть от плошки.

Нил отошел в угол и постарался взять себя в руки; теперь стало ясно, что дело не в конкретной баланде, это был вопрос жизни и смерти: выживет он или нет. Раджа вернулся к плошке и заставил себя проглотить рисовый комок. Казалось, в желудок упала горсть угольков, каждый из которых зажег костер, но он съел еще один комок, а потом другой, хотя уже казалось, что с тела лоскутами отваливается кожа. Ночью его мучил кошмар, в котором он стал линяющей коброй и в муках освобождался от старой шкуры.

Утром Нил увидел под дверью бумажный лист – извещение на английском:

«Согласно решению Верховного суда Англии, фирма "Братья Бернэм" объявляет о продаже имущества, в частности великолепной резиденции, известной как Расхали – Раджбари…»

Он непонимающе смотрел на бумагу, раз за разом пробегая текст. Чтобы не захлебнуться в вале несчастий, до сих пор Нил не позволял себе слишком вникать в смысл судебного решения. Но теперь руки его задрожали, когда он подумал о том, что означает продажа дворца для его близких, что станет со слугами и вдовствующими родственницами…

Нет, в самом деле, что будет с Малати и Раджем? Куда им податься? Дом шурина не так роскошен, как Расхали‑Раджбари, однако в нем найдется место для женщины с мальчиком. Но теперь, когда Малати безвозвратно лишилась касты, она не станет искать приюта в доме брата, иначе ее племянники и племянницы никогда не смогут взять в супруги лиц знатного рода. Она слишком горда и не поставит брата в положение, когда тот будет вынужден отказать ей от дома.

Нил заколотил в дверь. Стучать пришлось долго, наконец появился охранник.

– Я должен послать записку родным и требую письменных принадлежностей, – сказал Нил.

– Требуешь? – покачивая головой, усмехнулся страж. – Кем ты себя возомнил? Раджой, что ли?

Видимо, уже пошли какие‑то слухи, ибо днем в скважине заскрежетал ключ, что в этот час могло означать лишь чей‑то визит. Нил бросился к двери, надеясь увидеть Паримала или кого‑нибудь из приказчиков. Однако на пороге стояли жена и сын.

– Ты? – еле выговорил Нил.

– Я.

Малати была в сари с красной каймой; накидка покрывала ее голову, но оставляла открытым лицо.

– Ты пришла – вот так? – Нил поспешно посторонился, чтобы жена вошла в комнату и скрылась от чужих глаз. – Сюда, где всякий тебя увидит?

Малати тряхнула головой, отчего накидка соскользнула на плечи, открыв ее волосы.

– Какая разница? – спокойно сказала она. – Теперь мы ничем не отличаемся от людей с улицы.

Нил закусил губу.

– Но позор? Думаешь, тебе хватит сил его пережить?

– Позор? – равнодушно переспросила жена – Что мне до него? Под накидкой я скрывалась не ради себя, а чтобы угодить твоим родным. Теперь это бессмысленно – нам нечего хранить и нечего терять.

Обняв отца, Радж ткнулся лицом в его живот. Сын будто съежился, или так казалось, потому что прежде Нил не видел его в простой грубой одежде?

– Как… наши воздушные змеи? – Раджа попытался спросить весело, но голос его осекся.

– Я выбросил их в реку, – ответил мальчик.

– Мы раздали почти все вещи, – поспешно добавила Малати. Подобрав сари, она взяла из угла веник и стала подметать пол. – Оставили, что можно взять с собой.

– Куда?

– Не волнуйся, все устроилось. – Жена деловито махала веником.

– Я должен знать, куда вы едете. Скажи!

– В дом Паримала.

– В дом Паримала… – растерянно повторил Нил. Он никогда не задумывался, есть ли у камердинера жилье, кроме комнатушки в Раджбари. – Где это?

– Неподалеку от города. Я сама ничего не знала, пока он не сказал. Уже давно Паримал откладывал с жалованья и купил клочок земли. Теперь выделит нам угол.

Нил обессилено плюхнулся на кровать. Слезы сына промочили его рубаху, и он крепче обхватил мальчика, уткнувшись лицом в его темные волосы. Глаза саднило от закипавшей в них едкой влаги, рот наполнился горечью, а сердце желчной злостью, оттого что он предал жену и ребенка и только сейчас понял: все эти годы он жил сомнамбулой и вел себя так, словно его жизнь – всего лишь эпизодическая роль в кем‑то написанной пьесе.

Малати отложила веник и присела рядом.

– С нами все будет хорошо, – проникновенно сказала она. – За нас не волнуйся, мы справимся. Будь сильным. Если не ради себя, то ради нас ты должен выжить. После всего, что случилось, вдовства я не вынесу.

Слезы Нила высохли, он прижал жену и сына к груди.

– Послушайте меня: я непременно выживу. Даю слово. Через семь лет я вернусь и увезу вас из этой проклятой страны. В другом месте мы начнем новую жизнь. Об одном прошу: верьте в мое возвращение, потому что я вернусь во что бы то ни стало.

*

Едва утихла чехарда из‑за банкета в честь капитана Чиллингуорта, как Полетт вновь призвали в спальню Берра‑биби. Вызов поступил вскоре после того, как мистер Бернэм отбыл в контору: под колесами его экипажа еще хрустели усыпавшие аллею каштаны, а слуга уже постучал в дверь комнаты Полетт. Обычно в столь ранний час миссис Бернэм еще не окончательно приходила в себя после ночной дозы опийной настойки, и потому было естественно предположить, что срочность вызова продиктована неожиданным церковным обедом или другим внезапным приемом. Войдя в хозяйкину спальню, Полетт смекнула, что случай и впрямь беспрецедентный – миссис Бернэм не только пробудилась, но скакала по комнате, распахивая ставни.

– Ну сколько можно ждать, Глупышка! – воскликнула она.

– Помилуйте, мадам, я примчалась по первому зову.

– Да? А мне показалось, что прошла вечность. Я уж думала, ты засела испечь пирожок.

– Но, мадам… не спозаранку же…

– Конечно, дорогуша, – согласилась миссис Бернэм. – Нечего греть горшок, когда такая новость!

– Что‑то случилось?

– Еще бы! Только давай присядем, от такой новости просто ноги подкашиваются. – Хозяйка усадила воспитанницу на кровать и сама примостилась рядом.

– Какая новость, мадам? – забеспокоилась Полетт. – Надеюсь, ничего дурного?

– Слава богу, нет. Новость – лучше не бывает, дорогуша.

Голос миссис Бернэм потеплел, а голубые глаза излучали симпатию, и Полетт слегка испугалась. Она чувствовала: что‑то не так. Вдруг невероятное чутье хозяйки привело ее к самому потаенному секрету?

– Мадам, вы имеете в виду…

– Мистера Кендалбуша? – радостно подсказала миссис Бернэм. – Ну и ну! Как ты догадалась?

Полетт перевела дух и ошеломленно повторила:

– Мистер Кендалбуш?

– Ах ты, маленькая хитрюга! – Миссис Бернэм шлепнула ее по руке. – Сама догадалась или кто сказал?

– Ни то ни другое, мадам. Я вправду не знаю…

– Или у нас тот случай, когда два сердца созвучны, словно куранты городских часов?

– Вовсе нет! – смешавшись, вскрикнула Полетт.

– Ну тогда не знаю, как ты догадалась, – вздохнула миссис Бернэм, обмахиваясь ночным чепцом. – Утром муж мне все рассказал, так я просто обомлела.

– О чем рассказал, мадам?

– О встрече с судьей. Видишь ли, вчера, обедая в Бенгальском клубе, они болтали о всякой всячине, а потом мистер Кендалбуш испросил дозволения коснуться одной деликатной темы. Мистер Бернэм высоко ценит судью, и потому он, естественно, согласился. Ну‑ка угадай, Глупышка: что за тема?

– Что‑нибудь касаемо закона?

– Нет, дорогуша, предмет куда более деликатный! Судью интересовало, не соблаговолишь ли ты, милая Глупышка, составить ему партию.

– Вот как? – смешалась Полетт. – Но я ничего не смыслю в картах, мадам.

– Да не о картах речь, дуреха, – ласково усмехнулась миссис Бернэм. – Он говорил о супружеской партии. Неужто не поняла? Судья хочет сделать тебе предложение.

– Мне? – ужаснулась Полетт. – Но почему, мадам?

– Он весьма впечатлен твоей простотой и скромностью, милочка, – добродушно хохотнула миссис Бернэм. – Ты покорила его сердце. Сообрази, какой это волшебный подарок судьбы – заполучить мистера Кендалбуша. Он богач, сколотил состояние на китайской торговле. С тех пор как судья овдовел, всякая девица мечтает его захомутать. Поверь, уйма барышень отдаст что угодно, лишь бы оказаться на твоем месте.

– Но если на него такой спрос, зачем ему горемыка вроде меня?

– Видимо, ему по душе твоя готовность к работе над собой. Мистер Бернэм сказал, что ты самая усердная из всех его учениц. А ты знаешь, дорогая, они с судьей полностью совпадают во взглядах на религию.

Полетт уже не могла справиться с неудержимо трясущимися губами:

– Наверняка есть много девушек, кто гораздо лучше меня знает Писание.

– Именно поэтому ты удостоилась его внимания! – рассмеялась миссис Бернэм. – Ты чистая доска и готова к обучению.

– О, мадам, вы смеетесь, это жестоко, – заламывая руки, простонала Полетт.

Хозяйку удивило отчаяние воспитанницы:

– Ты не рада, Глупышка? Но это же грандиозная победа! Мистер Бернэм всей душой одобрил его план и заверил, что сделает все возможное, чтобы получить твое согласие. Они договорились, что пока будут делить расходы на твое воспитание.

– Мистер Кендалбуш очень добр, – всхлипнула Полетт, рукавом отирая глаза. – Мистер Бернэм тоже. Для меня это большая честь, но я должна признаться, что не испытываю к судье тех же чувств.

Нахмурившись, миссис Бернэм выпрямила спину.

– Оставь чувства прачкам и танцовщицам. Дама не позволит подобной чуши встать на ее пути. Послушай меня, дорогая: тебе повезло, что судья попал на мушку, так что не промажь. О такой добыче девушка в твоем положении может только мечтать.

Полетт уже плакала, не скрываясь:

– О, мадам! Но ведь вся эта тщета ничто против любви!

– Что такое? – изумилась миссис Бернэм. – Помилуй, о чем ты? Глупышка, в твоей ситуации не до капризов! Я понимаю, судья не так уж молод, но он все же успеет заделать тебе пару ребятишек, прежде чем соскользнет в маразм. И тогда, милочка, все, что нужно даме, ты получишь от долгой ванны и пары трушек. Поверь, Глупышка, в стариках есть своя прелесть. Во‑первых, никаких безумств ночи напролет. Уверяю тебя, милочка, ничто так не раздражает, как всякие тисканья, когда ты мечтаешь лишь о глотке опийной настойки и покойном глубоком сне.

– Неужто вы не понимаете, что такая жизнь будет… пенибль… невыносимой…

– В том‑то и дело, что нет! – развеселилась миссис Бернэм. – В конце концов, судья не юноша и вряд ли загостится на этом свете. Вообрази: праведник уходит в мир иной, и ты, вольная птица, с его денежками летишь в Париж, где оглянуться не успеешь, как твоей руки станет добиваться какой‑нибудь обедневший герцог или маркиз.

– Зачем мне все это, если юность моя будет загублена, а любовь останется нерастраченной? – зарыдала Полетт.

– Ничего, дорогуша, – успокоила хозяйка. – Ведь можно выучиться любить судью, правда?

– Любви нельзя выучиться, мадам! – взбунтовалась Полетт. – Она подобна… coup defoudre…^[50]как это по‑английски, когда мужчина пронзает тебя с первого взгляда?

– Мужчина пронзает? – Возмущенная миссис Бернэм зажала уши. – Глупышка! Ты все же следи за выражениями!

– Разве не так, мадам?

– Чего не знаю, того не знаю. – Вдруг в душе миссис Бернэм шевельнулись подозрения, и она, опершись подбородком о ладонь, одарила воспитанницу долгим изучающим взглядом. – Скажи‑ка, милочка, нет ли здесь кого другого, а?

Поняв, что выдала себя, Полетт запаниковала: отпираться бессмысленно, а лгать проницательной хозяйке – себе дороже. Она понурилась и молча отвела заплаканные глаза.

– Я так и знала! – возликовала миссис Бернэм. – Это американец, да? Как его… Езекия… Зевадия… или как там? Ну ты с ума сошла, Глупышка! Это уж ни в какие ворота! Если за душой ни гроша, нельзя бросаться на моржа, как бы он ни был хорош собой и обходителен. Молодой моряк – хуже нет судьбы для всякой женщины, это даже страшнее военного. Моряка вечно нет дома, когда он нужен, он всегда без денег и погибает, прежде чем детишки вырастут из пеленок. Чтобы свести концы с концами, с таким прелестным мужем ты пойдешь в судомойки! Вряд ли тебе пристало драить чужие кастрюли и горшки. Нет, дорогуша, это невозможно, даже слышать не хочу…

Миссис Бернэм осеклась и зажала рукой рот, ибо ее сразила иная страшная догадка.

– О господи боже мой! Скажи, а ты не… не… Нет! Скажи, что это не так!

– Что, мадам? – удивилась Полетт.

– Ты же не уступила, правда? – Хозяйка перешла на шепот. – Я не поверю…

– Уступила? – Полетт вздернула подбородок и расправила плечи. – На мой взгляд, в сердечных делах полумеры и уступки невозможны. Любовь требует тебя всю целиком, не так ли?

– Глупышка!.. – Миссис Бернэм задохнулась и стала обмахиваться подушкой. – О боже мой! Святители небесные! Говори, дорогая, я готова к худшему… – Она сглотнула и прижала руку к трепещущей груди. – Ты… о нет, нет!.. Исусе!

– Что, мадам?

– Заклинаю, скажи правду: пирожок уже в печке, да?

– Ну, в общем… – Полетт слегка удивилась, что хозяйка так всполошилась из‑за темы, которой обычно касалась намеком. С другой стороны, хорошо, что разговор перешел на другое, ибо появилась возможность уйти. Обхватив себя за живот, Полетт прокряхтела: – Вы правы, мадам, нынче мне что‑то неможется.

– Ох, бедная моя, бедная! – Миссис Бернэм отерла выступившие слезы и сочувственно обняла воспитанницу. – Еще бы тебе не взбелениться! Ох уж эти подлые моряки! Уроды колченогие, нет чтоб оставить девушек в покое! Мой рот на замке, от меня никто не узнает… Но как ты не понимаешь? Тебе нужно скорее выйти за мистера Кендалбуша! Времени терять нельзя!

– И то правда!

Миссис Бернэм схватила опийную настойку, а Полетт бросилась к двери:

– Простите, мочи нет терпеть! Успеть бы к горшку!

*

Едва прозвучало слово «Калькутта», как на пулваре распахнулись все иллюминаторы. В тесноте мужского отделения народ яростно пихался, но далеко не всем удалось занять вожделенный наблюдательный пункт; более удачливые женщины сумели поделить меж собой два иллюминатора, а потому всем составом разглядывали приближавшийся город.

По пути корабль останавливался во многих больших многолюдных селениях – Патне, Бхагалпуре, Мунгере, – и потому городской пейзаж уже не был в новинку. Однако нынешнее зрелище застигло врасплох даже тех, кто повидал разные виды: нагромождение и размеры причалов, домов и верфей повергло переселенцев в молчание, равно благоговейное и потрясенное. Как можно жить в таком столпотворении и такой грязи, когда вокруг ни поля, ни кустика? Видать, здешний народ какой‑то особенный…

Движение на реке становилось все оживленнее, и вскоре пулвар пробирался сквозь лес мачт и парусов. Теперь он выглядел жалким корабликом, но Дити вдруг прониклась к нему любовью: в чужой и пугающей обстановке суденышко стало ковчегом покоя. Если раньше людям не терпелось дождаться конца путешествия, то сейчас они с возрастающим страхом прислушивались к командам сирдаров, готовивших высадку.

Женщины молча собрали пожитки и вышли из своего закутка; Ратна, Чампа и Дукхани поспешили к мужьям, а Дити, ставшая добровольным опекуном одиночек, собрала вокруг себя Мунию, Сарджу и Хиру и велела ждать Калуа. Сирдары сообщили о нанятых лодках, которые возьмут по десять – двенадцать человек и перевезут в лагерь. Первыми вызвали женщин; вместе с мужьями они вышли на палубу и увидели шлюпку, ждавшую возле борта пулвара.

– Как же мы в нее заберемся? – спросила Сарджу, опасливо глядя вниз.

– Вот именно! – крикнула Муния. – Я не буду сигать с такой высоты!

– Нашла высоту! – раздался с лодки насмешливый голос. – Тут и ребенок спрыгнет. Ну, давайте, чего бояться‑то…

Дити едва понимала говорок лодочника, быстрый как ртуть. Совсем еще парнишка, перевозчик был не в обычной повязке и рубахе, но в полотняных штанах и синей блузе, топорщившейся на его жилистом торсе. Из‑под ухарски повязанной банданы выбивались порыжевшие от солнца густые темные волосы. Запрокинув голову, парень смеялся, и его нахальный яркий взгляд будто проникал под накидки.

– Экий щеголь! – шепнула Муния.

– Хватит его разглядывать! – урезонила Дити. – Как пить дать волокита и дамский угодник!

Лодочник смеялся и манил:

– Чего ждете‑то? Ну же, прыгайте! Или вас сетью ловить? Как рыбешек?

Муния захихикала, и сама Дити, не сдержавшись, прыснула. Как ни крути, но в парне было что‑то обаятельное – то ли яркие глаза, то ли озорная бесшабашность, то ли странный шрам на лбу, отчего казалось, будто у него три брови.

– Эй, ты! – крикнула Муния. – Вдруг уронишь? Чего тогда будет?

– Уж такую‑то кроху я всегда поймаю, – подмигнул лодочник. – Ловил рыбок и покрупнее. Давай прыгай, сама увидишь…

Эк их понесло, подумала Дити. Положение старшей обязывало ее следить за приличиями, а потому досталось Калуа:

– Чего стоишь‑то? Залезай в лодку и прими женщин. Или хочешь, чтобы этот распутник нас полапал?

Получив взбучку, Калуа вместе с другими мужчинами спрыгнул в лодку. Одна за другой женщины стали спускаться, и только Муния топталась, подгадывая, чтобы все мужчины, кроме лодочника, были заняты. Наконец она прыгнула, парень ловко поймал ее за талию и осторожно опустил в лодку; случайно или умышленно, однако накидка Мунии соскользнула, и одно долгое мгновение между кокетливой улыбкой девушки и изголодавшимся взглядом лодочника не было никакой преграды.

Дити не собиралась попустительствовать нахалке:

– Муния! Ту кахе айсан кайл карала? Ты что себе позволяешь? Как не стыдно! Сейчас же прикройся!

Послушно занавесившись, Муния примостилась на лавку, но Дити заметила, что притворная скромница все еще переглядывается с парнем, и пихнула ее локтем в бок:

– Айсан мат кара! Как ты себя ведешь? Что люди подумают!

– Да я просто слушаю, чего он говорит, – проворчала Муния. – Нельзя, что ли?

И впрямь, лодочник безостановочно тараторил, тщча пальцем по сторонам:

– …слева опийные склады… славное местечко, чтоб забыться, а?. вот уж где бесконечное счастье…

Парень беспрестанно вертелся, переглядываясь с Мунией. Дити воззвала к мужчинам:

– Это чего ж он буровит! Сколько еще терпеть всякие пакости? Не знаете, что делать? Покажите характер!..

Безрезультатно – мужчины тоже слушали, разинув рот; им еще не доводилось живьем видеть городского болтуна, и они зачарованно ему внимали, прекрасно понимая, что неуклюжие попытки осадить шельмеца вызовут шквал его насмешек.

Шлюпка свернула в канал, и лодочник показал на маячившие вдали мрачные стены:

– Тюрьма Алипор, самая жуткая темница в стране… Знали б вы, как там пытают и мучают!.. Ничего, скоро узнаете…

Напитанные разными слухами, переселенцы беспокойно переглянулись, и один спросил: