Птей, прогулка под парусами

В тот вечер, когда Птей отправился в путешествие, разбившее его душу, по небу плыли восемьсот звезд. Подходила к своему концу Великая Зима. И чем меньше времени оставалось до Разгара Лета, тем больше становилось в сутках солнечных часов, и каждый новый день становился все светлее предыдущего. В этой широте солнце вовсе не поднималось до самого весеннего равноденствия, катаясь по кромке горизонта – широколицее, ленивое и крайне довольное собой. Родившийся летом Птей повернулся к нему, едва приподнявшемуся над водой, и прикрыл глаза, наслаждаясь долгожданным теплом, ласкающим его веки, щеки, губы. Для того, кто впервые увидел этот мир летом, любая тень служила напоминанием об ужасных, тоскливых месяцах зимы и ничем не нарушаемой, всепоглощающей тьме.

«Но зато у нас остаются звезды, – говаривал его отец, появившийся на свет именно зимой. – Мы родились и увидели перед собой вселенную».

Отец Птея следил за теми крошечными машинами, что управляли катамараном, ставил паруса, следил за состоянием обшивки и просчитывал курс по показаниям, полученным со спутника; зато ему самому было доверено держать руль. Равноденственная буря унеслась к западу еще две недели назад, и кэтбот быстро мчался над чернеющими водами в ровном потоке свежего ветра. Двухкорпусная яхта проносилась прямо по подернутым рябью отражениям ярких вспышек газа, возникавших со стороны нефтедобывающих платформ Тэмеджвери.

Стоило солнцу вновь погрузиться за горизонт, как всякое тепло ушло со щек Птея, зато его отец задрал голову к небу. Сегодня он носил Аспект Стэрис.

Ритуальные личности пугали Птея, хотя в пределах Ктарисфая они использовались крайне редко: по случаю рождения детей, получения имен, помолвок и свадеб, разводов и похорон. И, конечно же, Разделения. В такие минуты родные лица становились равнодушными и официальными. Менялась манера речи, а сами люди начинали двигаться медленно, словно на их плечи лег тяжелый груз. Они вдруг обретали странные, особенные умения. Например, только Стэрис умел говорить с роботами, контролирующими судно, и находить широту и долготу Дома Разделения при помощи системы навигационных спутников, расположившихся кольцом вокруг Тей. Катамаран покидал ангар Ктарисфая, отправляясь в путь под громкие гимны и звон литавр, только когда очередному ребенку предстояло стать взрослым и совершить путешествие за пределы внешнего мола и целой флотилии нефтедобывающих платформ, чтобы развернуть свою единственную личность в восемь.

Прошло каких‑то два месяца с тех пор, как в путь отправился Кьятай, уйдя в плавание по непроглядно черным водам зимнего полдня. Птей появился на свет летом, в день солнцестояния; Кьятай же – поздней осенью. Многие считали удивительным, что при такой разнице у них оказалось достаточно много общего, чтобы подружиться и пройти вместе все стадии от хнычущих младенцев до источника всех разбитых окон и взятых без спросу лодок. Их разделяло почти три сезона, но вот успели смениться только две луны, и Птей тоже покинул город, оставляя позади всполохи газовых выбросов и лабиринты труб нефтеперерабатывающих заводов, углубляясь в безбрежные, озаряемые мягким свечением планктона океанические просторы, за которыми, казалось, наблюдали звезды – странные, обитаемые звезды. Срок Разделения никогда не был связан с календарями или точным возрастом. Он определялся внимательными матерями, мудрыми бабушками, все подмечающими учителями и ворчливыми отцами, незначительным смещением чешуи и летаргиями, сопровождающимися бормотанием на разные, идущие точно из глубины голоса, и мокрыми от пота простынями.

Когда его друг только собирался отплыть от причала Этьай, где фарфоровые дома нависали над самой водой, Птей помог ему закинуть в лодку рюкзак. Отец Кьятая заметил это и нахмурился. Существовали определенные правила приличия. Запреты. Рамки.

– До встречи, – сказал тогда Птей.

– До встречи.

Вскоре ветер играл в высоком треугольном парусе, увлекая катамаран все дальше от мокрых после дождя блестящих стен Ктарисфая. Птей провожал лодку взглядом, пока та полностью не растворилась в свете ярких городских ламп, озаряющих темную зимнюю воду.

Обратно Кьятай должен был возвратиться только после шести месяцев, проведенных в Доме Разделения. Впрочем, не совсем так. Вернуться должны были Кьятаи, которых Птей никогда не знал. Их должно было стать восемь, и тот самый тощий точно опорный столб на горизонте в солнечный полдень, мальчуган, с которым они летними ночами гоняли к рыболовецким платформам, станет лишь частью, тенью этих новых имен и личностей. Узнает ли его Птей. Когда они встретятся в огромном плавучем университете, называемом Домом Разделения?

Узнает ли он самого себя?

– Еще не движутся? – окликнул мальчика Стэрис.

Птей приложил руку к привыкшим к темноте глазам, защищаясь от свечения питающегося углеродными соединениями планктона, и посмотрел на небо. «Парус Светлого Ожидания» продолжал рассекать мягко волнующуюся простынь света, закручивавшегося позади судна фрактальными спиралями.

– Пока ничего.

Но вскоре уже должно было начаться, и зрелище предстояло грандиозное. Восемьсот звезд должны были перестроиться в небе. Переодеваясь и участвуя во всех этих домашних ритуалах, посвященных его неожиданно приблизившемуся Разделению, Птей видел, как остальные начинают готовиться к наблюдению за небом, устанавливая телескопы на причалах и колокольнях. Новость же с каждым днем занимала все более важное место в газетных сводках. Половина мира – та, что не была все равно что ослеплена из‑за странного наклона планетарной оси, – постоянно смотрела в небо. Глядя, как Стэрис управляет «Парусом Светлого Ожидания», Птей чувствовал себя обманутым, словно заболевший ребенок, вынужденный сидеть дома, когда прямо под его окнами бушует лодочный фестиваль. Впрочем, теперь, лежа в закрепленном на мачте гамаке, сплетенном из прочных синтетических нитей, и ощущая, как покачивается на черных водах двойной корпус катамарана, Птей начинал чувствовать зарождающийся в его душе восторг. Светящий ковер внизу и полное звезд небо – сейчас все это принадлежало ему одному.

На самом деле это не были звезды. Там, наверху, зависли на орбите восемьсот двадцать шесть космических колоний Анприн – сферы, имеющие пятьсот километров в диаметре и состоящие из насыщенного углеродом льда и воды, появились на орбите Бефиса, газового гиганта, еще до рождения Птея. И сейчас они казались жемчужным ожерельем, лежащим на бархатной подушечке.

Все это продолжалось уже несколько «эр». Вначале была Паника, когда обитатели Тей неожиданно осознали, что гравитационные волны, расходящиеся по водам гигантского океана, покрывшего всю планету, порождены массивными, искусственными объектами, приближающимися к ней почти со скоростью света. Потом наступил черед Отрицания, когда власти решили, что будет разумней сделать вид, что в их солнечную систему вовсе не вторглись восемь с чем‑то там сотен космических кораблей, каждый из которых превосходил размерами собственные луны Тей. Вторглись и ровными рядами расположились возле Бефиса. Когда же стало очевидно, что Отрицание просто бессмысленно, началась эра Переговоров – впрочем, это название оказалось пустым звуком. В космос были отправлены несколько спутников, которые должны были произвести разведку и попытаться установить радиосвязь с пришельцами – но те и по сей день оставались немы, как лед. Поскольку ни один из зондов не был ни обстрелян, ни провалился в искусственную черную дыру, ни подвергся еще какой‑нибудь форме уничтожения, которые в изобилии выдумывала желтая пресса, пришло время для Первого Шага. А затем и Разочарования, когда выяснилось, что гости со звезд в основном представляют собой нанообразования, свободно плавающие в глубинах искусственных океанов восьмисот двадцати шести колоний, и множественные тела охватываются Одиноким разумом; для Анприн же стало неожиданностью, что примитивные гоминиды, населяющие покрытую черными водами планету, вмещают несколько личностей в одном теле. Оба народа объединяло только одно. Вода. Она струилась сквозь их историю, в ней плыла их экология, без нее были немыслимы их организмы.

Поскольку полет на околосветовой скорости отнял у Анприн сто двадцать лет, колонии отчаянно нуждались в возобновлении запасов воды; по сути, эти корабли представляли собой парящие в невесомости огромные капли, которым не давала улетучиваться прочная скорлупа из усиленного при помощи нанотехнологий льда. И как только все это было осознано, началась эра Переговоров – самая долгая и самая сложная из всех. Почти три года ушло только на то, чтобы заложить основы для взаимопонимания: Анприн, древняя раса великого Клейда, давным‑давно обрели коллективный разум, с незначительно выраженными самоосознанием и личностными отличиями отдельных особей; они просто не знали, к кому обратиться и от кого просить помощи, не понимая политического строя разделенного на множество наций и раскиданного по многочисленным архипелагам населения четвертой планеты в Солнечной системе.

И вот теперь Переговоры сменились Свободной Торговлей. Колонии Анприн собирались истратить последние капли топлива, чтобы уйти с орбиты газового гиганта и направиться в глубь системы. Но их целью была не Тей, а соседняя Теяфай – огромный океан без единого кусочка суши, чья глубина достигала сотни километров. Это был мир чудовищной гравитации и никогда не утихающих штормов. В результате гравитационной игры двух гигантских миров Теяфай сместилась ближе к светилу еще за миллиард лет до того, как эту солнечную систему обнаружил корабль, принесший семена жизни. Солнечный ветер сорвал с нее планетарную атмосферу и растопил льды, создав тем самым океан – глубокий и черный, словно ночной кошмар.

По всей видимости, именно обнаружив при помощи интерференционных телескопов обилие воды в этой системе полмиллиона лет тому назад, народ Кан‑Бет‑Мерей и решился отправить в путь к новому обиталищу пять сотен медлительных кораблей‑семян, движимых солнечными парусами. Кан‑Бет‑Мерей были фанатичными приверженцами теории вселенского распространения жизни, придерживавшимися безусловного догмата Клэйда, гласившего что заселение галактических просторов разумными существами – единственная надежда предотвратить физическую гибель пространства‑времени.

Даже если десятки тысяч биологических «посылок», дождем пролившихся на Теяфай, и смогли породить там жизнь, зонды, запущенные с Тей, так и не смогли ничего обнаружить. По счастью, Кан‑Бет‑Мерей сумели внести определенные коррективы в курс остальных кораблей, и те приводнились на крошечной синей жемчужине, расположенной чуть дальше от солнца, – слезинке, когда‑то отделившейся от огромной Теяфай.

Примерно сто тысяч лет тому назад сами Кан‑Бет‑Мерей вошли в фазу постбиологического развития, перейдя на тот уровень, где уже не могли поддерживать связь ни с народом Тей, ни даже с Анприн.

– Что‑нибудь видишь? – вновь раздался голос снизу.

«Парус Светлого Ожидания» вырвался из сияющего планктонного поля, и океан теперь казался черным и безбрежным. Правда, небеса и воды посветлели; звезды словно застеснялись фонарей на кораблях, расположившихся ближе к горизонту.

– А уже пора? – отозвался Птей.

– Да уж пять минут как.

Птей привстал в гамаке, придерживаясь рукой за сеть, и начал всматриваться в бескрайнее небо. Каждый ребенок Тей, планеты, наклоненной к плоскости эклиптики под безумным углом в сорок восемь градусов, рос с четким осознанием того факта, что живет на поверхности почти идеального шара, обращающегося вокруг солнца, и того, что звезды расположены очень, очень далеко и практически неподвижны. Но некоторые «звезды» вполне могли меняться; Бефису, этому туманному пятну, низко зависшему на юго‑востоке и затмеваемому светом восьми сотен космических колоний, вскоре предстояло вновь обрести прежний блеск, благодаря которому предки Птея находили путь к своему Разделению.

– Дай им время, – прокричал он.

Время. Анприн уже отправлялись в путь; они включили двигатели и начали покидать свою орбиту почти час назад. Просто свет двигался недостаточно быстро, чтобы на Тей успели увидеть, как они отбывают. Перед внутренним взглядом Птея кружились строчки чисел: ускорения, векторы, константы пространственно‑временного континуума – все они порой казались ему пестрыми, развевающимися на ветру карнавальными вывесками. У него ушли годы чтобы понять, что остальные сородичи не способны так воспринимать числа и так играть ими.

– Знаешь, я лучше посмотрю футбол, – сказал Кьятай, когда учитель Деу объявил, что Особый Класс приглашается в Дворянскую Обсерваторию Птеу, чтобы отметить там исход незваных гостей. – Только и слышишь: Анприн то, Анприн это, но если говорить по делу, так они ведь чужаки, и никто не может быть уверен в том, что им на самом деле от нас нужно.

– Они не чужаки, – прошептал в ответ Птей. – Разве ты не знал, что они родственны нам? Мы все – часть одного большого Клэйда.

Учитель Деу крикнул им, чтобы вели себя тихо, и оба мальчика сели более прямо, но Кьятай все‑таки тихо произнес:

– Если они нам родня, тогда почему бы им не поделиться с нами межзвездными двигателями?

Птей и Кьятай были настолько дружны, что могли безмолвно общаться и спорить при помощи свободно плавающих на орбите нанотехнологических скоплений.

– Смотри! Смотри же!

Медленно, очень медленно Бефис растворялся в сиянии пылающего пятна, подобного той дымке, что в самый Разгар Лета по утрам образует над волнами рой начпасов. Флотилия пришла в движение. Восемь сотен обитаемых миров. Числа, крутившиеся в голове Птея, подсказывали, что колонии Анприн уже движутся со скоростью в десять процентов от световой. Он попытался рассчитать релятивистские деформации пространства‑времени, но чисел стало слишком много и все они чрезмерно быстро проносились мимо. Так что он просто смотрел за тем, как атмосфера Бефиса раскручивается наподобие спиральной галактики, взбудораженная удаляющимся от нее звездным скоплением. И все это над ночным океаном. Птей оглянулся назад. В этой бескрайней темноте трудно было прочитать выражение на лице отца, к тому же тот сейчас был Стэрисом – вечно хмурым, сосредоточенным и, как давно понял мальчик, далеко не самым умным человеком. Но сейчас, казалось, тот улыбался.

«Как странно понимать, что ты умней своих родителей», – думал Птей. Но за первым насмешливым, самодовольным осознанием силы собственного разума открывалось и более глубокое знание: все мы умны только в четко очерченных рамках определенных ситуаций. Мудрость сильно зависит от обстановки. Птей мог оценить пространственно‑временные возмущения, вызванные движением восьмисот колоний, мог рассчитать по звездам курс в ночном, волнующемся море, но ему никогда не удавалось распознать ветра или научиться высвистывать короткие приказы машинам, что было коньком Стэриса, способного управиться с судном при любой погоде. Этот мир накладывал особый отпечаток на своих обитателей. Каждый из них обладал отдельной личностью для любого сезона.

Звездный клубок начал растягиваться в искрящуюся ленту, напоминающую о северном сиянии. Уже к следующей ночи Анприн должны были достигнуть Теяфай – огромную, синюю путеводную звезду на горизонте. Вскоре чужаки наложат на нее свой след, и ее сияние потускнеет. Следующей ночью Птею предстояло увидеть этот голубой глаз уже из окна одного из минаретов Дома Разделения; каждый ребенок знал, что и этот университет, и все подобные ему выстроены на один манер. Огромные стволы деревьев, высеребренных солью и солнцем, сколачивались вместе, пока не получалась площадка, достаточная для возведения плавучего города. Города детей. Но в сознании учащихся восьмого класса, над которым шефствовал воспитатель Деу, это место не вызывало ассоциаций с залитыми светом, шумными коридорами; им скорее представлялся сумрачный, тоскливый лабиринт, окутанный никогда не рассеивающимся облаком черного дизельного дыма, вырывающегося из тысяч труб, каждая из которых была выше любой мачты, или башни. Этот образ врезался в сознание Птея, и он просто не видел себя среди всех этих продуваемых ветрами деревянных лестниц и нависающих над океаном балконов, где всегда были слышны крики морских птиц.

Но тут у него перехватило дыхание. Все его фантазии и даже то, что он боялся представить, воплотились в жизнь, когда из облака мигрирующих кораблей Анприн внезапно вынырнули новые огни: красные и зеленые сигнальные фонари Дома Разделения. Мальчик даже ощутил, как вибрация огромных двигателей и генераторов, пройдя по воде, передается катамарану. Он прислонил руку к мачте из углеродного нановолокна. Та, казалось, поет в унисон огромному зданию. И если обычно, когда вы видите звезды, те кажутся ближе, чем есть на самом деле, то в этом случае огни были вовсе не так далеки, как представлялось Птею. «Парус Светлого Ожидания» уже подошел к ним практически вплотную и готовился миновать внешний ряд буйков и рыболовных сетей. Из темноты один за другим возникали минареты, шпили и башни, заслонявшие небо.