Политический заключенный 4 page

От резкого движения голова Василия упала с его плеча, и бывший охранник повалился Максу на колени. Макс затряс его.

– Просыпайся, – прошептал он. – Нужно уходить.

– А? – сонно пробормотал Василий. – Чего?

– Тихо, – прошипел Макс. – До следующего лагеря мы не доживем. – Он оттолкнул Василия в сторону, переступил через лежавших на полу, пробрался к выходу и схватил за руку человека, опершегося спиной о ступени. – Эй, там скамейка свободная, вон там, сзади. Я хочу немного размяться.

Человек с осунувшимся лицом жадным взглядом уставился на сиденье, не веря своим глазам.

– Второго шанса не будет, – предупредил Макс. – Обещаю, я тебя оттуда не выгоню.

Человек неловко поднялся и протиснулся мимо Василия на пустое место. Василий спустился к двери и встал рядом с Максом. Каждый раз, когда он пытался задать вопрос, Макс жестом велел ему молчать, боясь, что их услышат.

Наступил рассвет, похожий на вопль отчаяния – жалкий и пронзительный. Никто не хотел встречать этот день, полный жары и жажды. Автобус грохотал и трясся на камнях, поднимая клубы пыли над немощеной дорогой, поэтому только Макс, который всматривался вдаль на каждом холме, заметил бункеры, словно плававшие в крошечном зеленом пруду, окруженном океаном песка и камня.

Затем и остальные заметили лагерь; кто‑то заявил, что это мираж, некоторые арестованные слабо засмеялись, решив, что они, наконец, приехали. Но Макс знал, что Разведка никогда не поместит всех политических заключенных в один лагерь – кого‑то высадят здесь, кого‑то – дальше, их разделят на несколько групп, рассеянных среди чужаков.

Мираж постепенно приближался. Открывались унылые подробности: круглые крыши из рифленого железа; наполовину ушедшие в землю бараки, источенные ветром и песком и приобретшие тусклый цвет окружающей местности; забор с колючей проволокой, вонзавшейся в небо, истекавшее светом; чуть дальше, за забором – озерко зеленовато‑бурой грязи.

Стена тел придавила Макса к двери; автобус замедлил ход, остановился, облако пыли постепенно осело. Макс заметил за бункерами обитателей лагеря, выстроившихся на утреннюю перекличку. Над воротами красовалась табличка с надписью:

Исправительный лагерь № 42

«И судим был каждый по делам своим».[73]

Конвоиры спрыгнули с вездеходов. Основная часть осталась стоять рядом, зевая, один человек направился к воротам, где его встретили лагерные охранники.

Макс забарабанил в дверь.

– Молись, – прошептал он, обращаясь к Василию.

– О чем?

– О том, чтобы они подошли к нашему отделению, а не к соседнему.

«О том, чтобы Дрожин получил мое сообщение и послал кого‑нибудь нам навстречу», – хотелось ему добавить. Кулак онемел, и Макс начал стучать в дверь локтем. Остальные, не понимая хорошенько, в чем дело, последовали его примеру и заколотили в стены и решетки.

Лагерный капеллан в сопровождении помощника и нескольких солдат, хромая, приблизился к воротам. Пыльная серая одежда без знаков различия мешком висела на их истощенных телах. Начальников лагерей по‑прежнему называли капелланами, а не директорами, несмотря на революцию, потому что лагеря формально предназначались для искупления грехов. «Дрожин, приди за мной и забери меня отсюда», – мысленно богохульствовал Макс, – и я обещаю стать хорошим человеком.

Капеллан о чем‑то спорил с конвоирами, указывая на переднюю часть автобуса: ему нужны были живые люди, сохранившие остатки сил, тогда из них можно было выжать больше перед смертью. Конвоир выслушал его с безразличным видом, затем крикнул что‑то солдатам, и те с оружием наготове приблизились к двери, за которой стоял Макс.

Шестьдесят человек нажали на Макса, пытаясь выбраться из автобуса раньше него. Он выставил назад локти, стараясь в то же время не выпускать руку Василия.

– Десять! – проорал начальник конвоя, растопырив пальцы. – Только десять человек!

Сзади снова нажали, и Макс ударился головой о косяк. Чьи‑то руки попытались втащить его обратно. Охранник снял замок, дверь открылась, но лишь наполовину – ей мешали люди. Макс дернул головой, высвободив волосы из чьих‑то пальцев, укусил за руку того, кто вцепился ему в щеку, и схватился за дверь, чтобы никто не смог пробраться вперед. Затем на его почки обрушился град ударов, он закряхтел и быстро опустил голову – как раз в этот момент рядом зашипело ружье, у людей встали дыбом волосы. Один из конвоиров заорал: «Назад, назад!», другой дернул Макса за одежду, поскольку он оказался первым, и выволок его наружу с криком: «Один!»

Макс так и не выпустил Василия, и тот, спотыкаясь, вывалился из автобуса вслед за ним. Оба растянулись в пыли.

– Значит, уже два.

Макс вскочил на ноги прежде, чем кто‑нибудь успел пнуть его, поправил одежду, подтянул штаны. Охранник в это время считал: «Девять, десять, все! Назад, мать вашу!» Раздался протестующий рев, затем шипение выстрелов, крики боли и грохот захлопнувшейся двери.

– Это ваши, – сказал начальник конвоя капеллану, затем обернулся к своему заместителю. – Позвони в сорок третий, скажи, чтобы приготовились принять пятьдесят человек, напоить сто, и что нам придется у них переночевать. – И крикнул остальным: – Заводи моторы, трогаемся!

Охранники закрыли ворота, щелкнул замок. Капеллан, человечек жалкого вида, похожий на изголодавшегося пса, принялся прохаживаться перед короткой шеренгой арестантов. На нем были круглые очки для защиты от песка, мешавшие Максу разгадать выражение его лица. Наконец, когда автобус превратился в облачко пыли за холмом, начальник развернулся и направился к площади, где происходила перекличка. Охранники, толкая Макса и остальных, погнали их к выгребным ямам. Макс чуть не задохнулся от вони; однако он заметил ряд тел, лежавших на краю ямы. Беглецы. Девять трупов, в различных стадиях разложения.

Василий, толкнув его под локоть, прошептал:

– По крайней, мере, мы здесь еще не на самой последней ступеньке.

Макс оглянулся. Перед ограждением из колючей проволоки, отдельно от других групп заключенных, стояла кучка сожженных солнцем, тощих, как скелеты, адарейцев. Макс уже давно обратил на них внимание, но более интересным показалось ему упорное стремление Василия не замечать мертвых тел.

– Снимайте одежду, – приказал охранник. Он никак не объяснил это требование, не притворился, что собирается их обыскать или осмотреть, но ему, казалось, так надоели заключенные, так хотелось кого‑нибудь пристрелить, что новички немедленно повиновались. У них уже вырабатывался условный рефлекс.

Когда все разделись, охранник собрал их вещи. Капеллан ухмыльнулся:

– Добро пожаловать в Лагерь Откровения.

Разумеется, подумал Макс. Лагерь был назван в честь той книги Библии, цитата из которой висела над воротами. Он снова взглянул на мертвых: интересно, их отдало море или ад?

– Многие из вас, должно быть, заметили стих, украшающий вход в наше скромное жилище, – продолжал капеллан. – Я вам обещаю, что во время вашего пребывания здесь вас всех будут судить по вашим делам.

Он вытащил из кармана рубашки носовой платок, стряхнул с него пыль, вытер защитные очки. Затем прошелся перед заключенными, осматривая их по очереди.

– Меня зовут капеллан Паппас, но вы можете называть меня «сэр». Если вам вообще доведется обращаться ко мне, чего я настоятельно не рекомендую делать. Вы – кающиеся грешники, вы прибыли сюда, чтобы нести кару за свои преступления. В этом лагере над вами стоят охранники и дьяконы, и вы обязаны уважать их так же, как меня.

Охранники состояли на службе в армии, но Макс знал, что те направлялись сюда либо слишком тупые, либо страдающие какими‑то патологиями. Дьяконами назывались заключенные, которым доверили помогать охране; они отличались от солдат тем, что не имели огнестрельного оружия.

– Ваша работа будет заключаться в превращении этой пустыни в оазис, – сообщил капеллан. У него за спиной рядами выстроились несколько сотен заключенных, похожих на консервные банки на магазинной полке или на предметы на ленте конвейера. Дальше, за забором из колючей проволоки, тянулись пологие зеленые склоны холмов, за ними – голые, источенные ветром вершины и выцветшее голубое небо.

– В трех километрах отсюда, за этим холмом, находится море. Все вы помните истории о первых поселенцах – вот этим вы сейчас и займетесь. Будете носить камни к морю, приносить обратно водоросли, а мы с помощью ферментов, бактерий и червей превратим их в плодородную почву. Через десять лет эти холмы будут покрыты травой и деревьями.

Макс не собирался оставаться здесь на десять лет, чтобы посмотреть на это, но знал, что некоторые из заключенных останутся.

– А сейчас, – продолжал капеллан, запихивая носовой платок обратно в карман, – я хотел бы обратить ваше внимание на тела, которые вы видите перед собой. На них ваша лагерная форма. Вы обязаны быть опрятно одеты в любое время суток.

Макс прожил на свете достаточно и помнил голод и лишения зимы, последовавшей за атомной бомбардировкой Нового Назарета. Даже самые сильные люди умирали, будучи лишены теплой одежды. Он вышел из строя и подбежал к краю ямы, стараясь первым успеть к тем мертвецам, которые выглядели посвежее. На одном из них, высоком адарейце, была вполне чистая одежда, но Макс схватил за ногу тело человека приблизительно его роста – оно почти ничего не весило – и сдернул с него перепачканный землей, вонючий комбинезон. Стаскивая с тела куртку, он услышал треск костей.

Это было запланированное унижение, классическая психологическая манипуляция, но Макс не собирался стыдиться стремления выжить. Он буквально прыгнул в штаны. Оранжевая форма, поблекшая на солнце и ветру, сидела на нем почти так же хорошо, как и прежняя одежда, и имела то преимущество, что не нуждалась в ремне. Сандалии оказались не хуже ботинок. Он взял соломенную шляпу, закрывавшую лицо мертвеца, надел ее и вернулся на свое место, пока остальные натягивали найденную одежду.

Лишь Василий, продолжавший расхаживать перед трупами, остался без комбинезона.

– Ну что? Что же мне надеть?

– Одежда – твоя проблема, меня это не касается, – сказал один из охранников, толкая его в спину ружьем.

Остальные выстроились рядом с Максом, который начал оценивать их как возможных союзников.

Василий отчаянно метался между телами под смех охранников.

– Мне нужна форма. Вы должны…

– Нет, – оборвал его капеллан, который, вероятно, специально взял себе не девять, а десять новых заключенных, намереваясь позабавиться. – Мы ничего не должны.

– Погодите! – закричал Василий. Он подошел к кучке адарейцев и указал на ближайшего из них. – Дайте мне форму вот этого свиночеловека. Я заслуживаю ее больше, чем он.

Возможно, ничего бы не произошло – Василий был новичком, последним из последних, не стоящим внимания, – но адареец сжал кулак.

Макс понял, что этот едва заметный жест перевесил чашу весов. Дьяконы не терпели ни малейшего намека на неповиновение от своих собратьев‑заключенных, особенно от свинолюдей. Один из них, подбежав к адарейцу, ударил его по затылку; второй, подоспевший через мгновение, сломал несчастному колени трубой, и тот рухнул на землю. Охранники, угрожая оружием, отогнали прочь остальных инопланетян. Человек на вышке зазвонил в колокол и прицелился в избиваемого из снайперской винтовки.

В это время Василий топтался около охранников, отчаянно вопя:

– Давайте, не останавливайтесь, я один из вас, я человек!

Дьяконы оглянулись на капеллана, который, в свою очередь, пристально разглядывал Василия. Адареец, валявшийся в грязи, приподнялся, один из дьяконов пнул его, тогда лежащий схватил врага за ногу и отшвырнул прочь.

Не ожидая разрешения начальника, дьяконы навалились на адарейца, пиная и колотя его, давая выход ярости и раздражению от тысяч унижений, оскорблений и страхов.

Василий протиснулся между ними.

– Не испачкайте мою форму!

Дьяконы придавили полуживого адарейца к земле, а Василий схватил его за горло и принялся душить, пока тело не перестало биться.

Через несколько секунд дьяконы подтащили раздетого мертвеца к компостной яме и сбросили его вниз, а следом остальные девять трупов.

Капеллан прошел мимо строя заключенных и остановился около Василия. Платок, торчавший из его кармана, по цвету напоминал бледно‑оранжевую лагерную форму.

– Что это ты сейчас сделал?

– То, что было необходимо, сэр.

– Больше без моего разрешения ты так делать не будешь. Тебе ясно?

– Так точно, сэр.

– Тогда мы поладим, – ответил капеллан, обернулся к клерку – заключенному, державшему в руках древний портативный компьютер, – и приказал: – Внести в список десять новых заключенных, отметить девять беглых и один выброшенный кусок дерьма.

Он двинулся дальше, на несколько секунд останавливаясь перед каждым новичком, словно ища что‑то. По‑видимому, он нашел это «что‑то» в Максе, потому что остановился, пристально оглядел его и сунул руки в карманы.

– Ты, – медленно произнес он, – уже выглядишь, как труп.

– Это была моя кличка на космическом флоте, сэр, – ответил Макс, глядя прямо перед собой, мимо скрытых за очками глаз. – Я всегда так выгляжу, сэр.

Последовала долгая пауза, затем капеллан пощелкал языком и обернулся к дьякону с компьютером.

– Помоги мне припомнить кое‑что. Разве я задавал ему какой‑то вопрос?

– Нет, сэр, не задавали.

– И, несмотря на это, он ко мне обратился, так?

– Да, сэр, именно так.

Макс выругался про себя. Демонстрация силы продолжалась. Он угадал, как вести себя во время эпизода с формой, но сейчас ошибся. Теперь оставалось лишь склонить голову, принять наказание и постараться вытерпеть его.

Капеллан снова цокнул языком, наклонился и взглянул Максу прямо в лицо. От него воняло луком и гнилыми зубами.

– Вон в той группе, – он кивнул в сторону адарейцев, – не хватает одного. Ты займешь его место.

Макс медлил. Вступление в команду адарейцев было равносильно смертному приговору, только смерть была медленной. Однако неповиновение начальнику лагеря здесь и сейчас означало смерть мгновенную.

Развернувшись на каблуках, он быстро направился к группе адарейцев; охранники и дьяконы засмеялись ему вслед, а капеллан приказал остальным девяти новоприбывшим присоединиться к командам в основном лагере.

Макс принялся разглядывать адарейцев. Они были выше его минимум на полметра, поскольку происходили с планеты с низкой гравитацией. Цвет кожи варьировался от травянисто‑зеленого до желто‑коричневого, цвет волос – от ярко‑зеленого до обычного человеческого, седого. Черты лица у них были какими‑то неопределенными, средними между мужскими и женскими, но на всех застыло одинаково враждебное выражение. Никто не встречался с новичком взглядом.

– Привет, я Макс, – произнес он. Никто не ответил. Макс хотел было спросить, где здесь берут еду и воду, но решил не тратить силы напрасно.

– Ну все, пора приниматься за работу! – крикнул начальник лагеря. – Предстоит очередной жаркий день, и я не хочу, чтобы еще кто‑нибудь сдох от солнечного удара. Поэтому сегодня вам достанется легкая работа в саду и в поле. Инструкции получите у Смита. Молитвенный блок 13 отправляется на море.

– Догадываюсь, что мы и есть Молитвенный блок 13, – сказал Макс.

Во время недолгой паузы адарейцы переглянулись, затем тот, у которого были седые волосы, ответил:

– Да.

– Ясно. – Работа на море, без сомнения, заключалась в перетаскивании камней. Макс поднял голову и взглянул прямо в глаза адарейцу с седыми волосами.

– Где здесь вода?

Никто не ответил, и он решил, что смерть его все‑таки будет быстрой. Он постарался заглушить в себе все чувства и повернулся к адарейцам спиной. Чем меньше он имеет с ними дела, тем больше у него шансов на выживание.

Охранник с автоматом погнал их к задним воротам лагеря. Его сопровождали два дьякона в оранжевых комбинезонах, от которых не воняло трупами. Макс покорно пошел, куда ему приказывали.

У ворот один из дьяконов велел:

– Возьми корзину.

За воротами возвышалась куча проволочных корзин диаметром в полметра и почти такой же высоты. Проходя мимо, Макс схватил одну из них за край, потом заметил, что у нее есть ручка, сплетенная из проволоки, чтобы ношу можно было тащить по земле или закинуть за плечо. Адарейцы несли корзины на спине, и он последовал их примеру.

Выстроившись цепочкой, они направились вверх по склону холма, к лугам; охранник ехал сбоку на четырехколесном мотоцикле. Макс почувствовал запах лугов еще до того, как они поднялись на гребень холма, а затем перед ними раскинулись неглубокие озера зеленовато‑бурой грязи, окруженные пылью и песчаником. Поле пересекала мутная канава.

– Нагружайте! – крикнул дьякон.

Макс вслед за адарейцами подошел к краю грязевого поля и принялся накладывать в корзину камни, как и остальные. Пальцы его облепил слой пыли, смешанной с потом, ногти ломались о камни. Время от времени он поглядывал на адарейцев и постарался не накладывать себе больше камней, чем они; подождал остальных и пошел следом, волоча ношу по земле. Они направлялись через холмы к океану. По сторонам от дороги в обнаженной породе виднелись борозды, оставленные тяжелыми корзинами.

Макс шел в середине цепочки. Высокий адареец с острыми, словно ножевые порезы, скулами и темно‑зелеными венами, выделявшимися на светлой коже, крикнул:

– Выплывет или утонет?

Спереди и сзади закричали в ответ:

– Утонет.

– Утонет.

– Утонет.

Один из дьяконов, шагавших рядом с колонной, сказал:

– Я к вам. Ставлю чашку супа, что он утонет через месяц.

Второй дьякон и охранник рассмеялись.

– Две чашки супа на то, что он выплывет, – это был старый адареец с седыми волосами.

– Ты про всех так говоришь, – заключенный с острыми скулами толкнул старика в бок.

Макс ничего не понимал. Он вырос у моря и плавал буквально с пеленок.

– Я умею плавать.

Скуластый хихикнул, затем захихикали остальные адарейцы, а дьяконы и охранник загоготали во все горло.

– Определенно потонет, – заявил скуластый.

– Ты должен мне две чашки супа, – сказал дьякон старику.

Еще более озадаченный, Макс счел за лучшее промолчать.

Старик, оглянувшись, заметил выражение лица Макса.

– Все в лагере делятся на две группы: те, кто выплывает, и те, кто идет ко дну.

– Ты хочешь сказать, что все идут ко дну! – крикнул охранник на мотоцикле. На нем были очки, как на капеллане, на коленях он держал ружье. – Все вы в конце концов потонете, когда устанете плыть. А некоторые из вас пришли сюда уже усталыми.

Скуластый адареец наклонил голову.

– А некоторые, чтобы оставаться на плаву, готовы на все, даже построить плот из человеческих тел.

Корзина Макса наскочила на камень, и он на секунду потерял равновесие. Он быстро выпрямился, но остальные это заметили.

– И это он выплывет? – обратился дьякон к старому адарейцу, но тот лишь пожал плечами. Дьякон рассмеялся и похлопал себя по животу. – Не могу дождаться этого супа – две чашки, м‑м‑м!

В следующий раз, когда корзина налетела на кочку, Макс не подал и виду, хотя проволока впилась ему в запястье. Он остановился на мгновение, перетащил груз через камень и продолжал идти. Бывало и хуже.

Радость бесконечна в своих проявлениях, но страдание всегда одинаково. В этом смысле один день в лагере как две капли воды походил на другой. Максу пришлось лишь усвоить местные порядки и стараться вытерпеть страдание. Это было ему по силам.

На восходе рев сирены поднимал их с узких металлических коек. Максу, как новичку, досталось место рядом с дверью, как раз под сиреной. В первое утро от ужасного воя у него едва не случился сердечный приступ. На третий день этот звук даже не сразу разбудил его.

Каждое утро, выходя из барака, старый адареец останавливал Макса и спрашивал его:

– Ну, как ты сегодня?

И каждое утро Макс отвечал:

– Пока плыву.

На завтрак заключенные получали крошечный комок риса, пресного, недоваренного, который ели руками. Каждый день после завтрака адарейцев посылали на море. Иногда к ним присоединялись другие команды, но сейчас, в разгар лета, начальник отправил людей засеивать поля, рыхлить землю и выпалывать сорняки.

В первый день Макс задыхался от отвратительной вони, висевшей над лугами; потом запах превратился в неизбежное зло, которое необходимо было вытерпеть. Пахло не хуже, чем от компостных куч на краю лагеря. Наблюдая за адарейцами, он научился тому, как нужно нагружать корзину. Если заключенный накладывал туда слишком много камней, он тратил лишнюю энергию; если накладывал мало, дьяконы били его. Хитрость заключалась в том, чтобы укладывать камни, оставляя между ними пустое пространство, чтобы корзина выглядела более тяжелой, чем была на самом деле.

Кошмарные километры до океана заканчивались длинным каменным молом, выступавшим в воду. Рабочие тащили корзины до конца мола и там опорожняли их. Камни скрывались в глубине, и мол постепенно удлинялся.

Короткая понтонная пристань, прикрепленная к концу мола, раскачивалась на невысоких волнах. В такт ей покачивались красно‑бурые водоросли, покрывавшие поверхность залива. Дьяконы сидели в лодке и с помощью специальных приспособлений сгребали водоросли в кучу у конца мола. Высыпав камни, заключенные должны были наполнить корзины водорослями.

Это была самая тяжелая часть работы. Схитрить было невозможно, и обратная дорога на поля все время шла в гору. Если люди тащили корзины по земле, то водоросли цеплялись за каждый выступ, вываливались на каждой кочке, поэтому заключенным приходилось закидывать корзины за спину и нести на себе, иначе охранники били их. Вода, стекавшая по спине, сначала давала приятную прохладу, но затем корзина до крови натирала кожу. После того, как водоросли, наконец, были вывалены, измученным людям приходилось снова набивать корзины камнями. Иначе охранники били их.

В полдень объявлялся перерыв на обед, состоявший из миски картофельного супа и чашки воды. Иногда суп был таким жидким, а вода – такой мутной, что одно трудно было отличить от другого. А потом снова начинались камни и водоросли, камни и водоросли, и так до захода солнца. Вечером жители лагеря получали еще чашку воды и пригоршню риса, иногда – с овощами из огородов, разбитых на террасах поблизости от лагеря. К счастью, Макс был невысокого роста и плохо питался в детстве, поэтому он мог обойтись меньшим количеством калорий, чем большинство мужчин. Голод был для него если не другом, то кем‑то вроде раздражительного, но хорошо знакомого дядюшки.

В этой рутине бывали и изменения, но радости они не приносили, так что даже в разнообразии все было одно и то же.

За первые дни, проведенные Максом в лагере, солнце сожгло ему кожу, его шея, руки и щиколотки сначала порозовели, затем приобрели красный цвет. Ночью он сдирал слезавшую отмершую кожу, запихивал в рот и медленно жевал.

Однажды камень, который он собирался положить в корзину, выскользнул у него из рук, разодрал ему ногу, порвал штаны и придавил ступню так сильно, что он неделю хромал.

Но он вытерпел и это.

Даже маленькие радости оборачивались неприятностями. Изредка шел дождь – это были внезапно обрушивавшиеся ливни, которые размывали почву и оставляли лужи, мгновенно высыхавшие, как на сковороде. Все обитатели лагеря, охранники, дьяконы и заключенные, выбегали наружу, чтобы вымыться и почистить одежду, поднимали голову, открывали рот и пытались пить чистую воду, которая не пахла ни песком, ни железом, наполняли все чашки и миски про запас, но эта лишняя порция только усиливала их жажду.

Сравнение с другими также приносило только горечь; например, как‑то раз, когда Макс, чтобы охладить голову, притворился, что случайно уронил шляпу в воду, до него вдруг дошло, почему адарейцы работали без шляп, в расстегнутых комбинезонах. Они питались энергией солнца, как ни мало ее доставалось, а Макса оно мучило и иссушало его тело.

Макс вынес и это, вынес дни, когда вся горечь разом обрушивалась на него. Однажды, наполняя свою корзину у причала, он заметил среди зеленой путаницы водорослей крошечные серебристые искорки. Мальки. Стараясь, чтобы охранник и дьяконы не заметили, чем он занимается, он поймал семь рыбок и проглотил их по дороге на поле. После этого он начал искать мальков и раз в четыре‑пять дней находил несколько штук.

– Что‑то ты слишком тщательно раскладываешь водоросли, – раздался над ним голос как‑то днем, когда он склонился над землей на лугу.

Он поднял голову и прищурился – солнце, попавшее на лицо, обожгло ему глаза. Какой‑то дьякон, обутый в сапоги, снятые с нового заключенного, с флягой на поясе, похлопывал себя по ладони металлической трубкой.

– Василий, – произнес Макс.

Василий огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.

– Не надо на меня щериться, Макс. Это отрава. Я видел, как один парень, наевшись ее, дристал до тех пор, пока не подох.

– Это мое дело. – Макс закончил раскладывать водоросли, взял камень, положил его в корзину.

– И то верно, – согласился Василий. Затем сунул руку в карман, вытащил маленькую желтую луковицу и впился в нее зубами, словно в яблоко. Хрустя, он направился к адарейцам и принялся тыкать их в спины своей трубой.

Отвернувшись, Макс забыл о его существовании.

Его план выживания основывался на получении помощи от какого‑нибудь партнера в лагере до тех пор, пока свои не найдут его сообщение и не придут за ним. Первая часть не удалась, вторая тоже явно провалилась, но он продолжал делать все необходимое для выживания. Он решил быть терпеливым, беречь силы и, когда его шанс придет, воспользоваться им.

Однажды вечером, после захода солнца, когда они уже лежали в койках, старый адареец подошел к Максу, сел напротив него и спросил:

– Как тебе это удается?

Макс приподнялся на локтях.

– Что именно?

– Как тебе удается существовать отдельно от нас, отдельно от всех?

Макс снова лег и закрыл глаза.

– Это нетрудно.

– Ты живешь здесь уже несколько недель, и ты все так же одинок.

– Человек рождается и умирает в одиночестве, – ответил Макс.

– Ни черта подобного. – Другие адарейцы подошли к его койке и бесшумно расселись во тьме на кроватях и полу, подобно сборищу призраков. Хихикающих призраков. Макс, почувствовав угрозу, резко сел.

– У вас свои представления о мире, у меня свои, – сказал он.

– Никто из людей не одинок, – возразил адареец. – Свои первые дни и недели в этом мире человек проводит, будучи связанным с другим живым существом. Ребенок девять месяцев живет в чреве матери, соединенный с ней пуповиной. Ты говоришь, что мы рождаемся одинокими, но роды – это процесс, в котором участвуют и ребенок, и мать. Даже в самых глухих и нецивилизованных местах…

– Подобных этой планете, – вставил кто‑то, вызвав новые смешки.

– …При родах всегда присутствует кто‑то третий, кто подхватывает младенца, когда он выбирается из материнского лона, и прикладывает его к груди. Рождение – это связь с другим человеком, оно подтверждает эту связь, несмотря на боль и страдания.

– Но это продолжается недолго, – возразил Макс.

– Ты шутишь? – удивился адареец. – Первые годы жизни человек полностью зависит от других, он связан с теми, кто удовлетворяет все его нужды. Взрослые заботятся о ребенке, и он отвечает им любовью. В период полового созревания, гормональной встряски мы отдаляемся от родителей и сближаемся с другими людьми – наставниками, друзьями, сексуальными партнерами.

Один из адарейцев толкнул локтем соседа, тот проворчал что‑то. Макс не оглянулся посмотреть, кто это был, но старик повернул голову.

– И еще, вспомни, – продолжал он, – когда мы получаем раны или ушибы, у нас срабатывает безусловный рефлекс, присущий нам от рождения – мы кричим. Кричим, зная, что другие отреагируют на крик. Нам присущ еще один рефлекс – оборачиваться на крик боли. Неспособность к состраданию – дефект, болезнь, отсутствие основной черты, отличающей человека от животного.

– Ты говоришь это после того, как охранники обращались с тобой?

– Что? Разве ты не видишь, что они больны?

– Я не это хотел сказать.

– А что ты хотел сказать? – терпеливо переспросил старый адареец.

Макс свесил ноги с койки и выпрямился.

– Что вы делаете здесь, на нашей планете? – Он вытянул указательный палец. – Зачем вы здесь?

Адарейцы переглянулись. Как обычно, они, казалось, обдумывали свои слова вместе, прежде чем ответит кто‑то один. Максу показалось, что в воздухе повеяло каким‑то резким запахом.

– Мы прилетели сюда, чтобы торговать с вами, – ответил один из них, человек с песочно‑желтым лицом и торчащими во все стороны волосами. – Это единственное место в галактике, где можно приобрести промышленные товары. На других планетах вещи либо делаются автоматически, причем они все время одинаковы, либо изготовляются вручную, и каждая из них индивидуальна. Но ваши заводы производят необычные вещи, которые одновременно и идентичны друг другу, и носят неповторимый отпечаток руки изготовителя.

Макс отмахнулся от этого. Он достаточно долго проработал политическим комиссаром и сразу распознавал пропаганду.