Глава девятая. На другой день так много надо было рассказать и обсудить

На другой день так много надо было рассказать и обсудить. Тетушки хотели знать все подробности бегства Дженифер и его причины; они расспрашивали ее о Лондоне, которого никогда не видели, – наверное, бедной девочке было очень трудно прожить там так долго… как изменилась малышка за тринадцать лет, что они ее не видели… затем война и столько тревог… о смерти Гарольда они слышали, но вот Вилли… сколько горя и страданий, из Плина тоже многие ушли на войну и не вернулись; некоторые говорят, что и сам город очень изменился, но, при всем том, многое в нем осталось прежним.

Затем Дженифер в свою очередь осведомилась о ныне здравствующих родственниках, но, хоть она и услышала много имен – дядя такой‑то, кузен такой‑то, – ей пришлось признать, что они ничего ей не говорят.

После полудня она отправилась прогуляться по Плину и с тревогой обнаружила, что помнит лишь немногие места: склон холма, ведущий к скалам, развалины Замка, тропу, ведущую через поля к церкви. Сам город казался ей незнакомым и странным, но оттого не менее дорогим, несмотря на ее короткую память.

Больше всего поразили ее гавань, корабли, парусные лодки, пирсы, широкий простор серой воды и виднеющаяся вдали полоса открытого моря.

Затем она поднялась по дороге и через поля направилась к церкви, высившейся на склоне холма.

Дженифер пришла в Лэнок.

Она бродила среди надгробий, разыскивая дорогую ей могилу. Некоторое время она тщетно оглядывалась по сторонам и наконец подошла к вязу, который рос возле живой ограды. Здесь было много камней с высеченной на них фамилией Кумбе: одни совсем новые, другие заросшие плющом, потемневшие от времени.

Здесь покоились Герберт Кумбе и его жена, Мэри Кумбе, Сэмюэль и его жена Поузи; там – кто‑то по имени Элизабет Стивенс и ее муж Николас, их сыновья и внуки. У самой ограды стоял камень, который казался старше других, он немного ушел в землю и так густо зарос плющом, что Дженифер пришлось сломать несколько веток, чтобы разглядеть скрытую под ними полустершуюся надпись:

ДжанетКумбе из Плина,

родилась в апреле 1811 года,

умерла в сентябре 1863 года

и Томас Кумбе, муж последней,

родился в декабре 1805 года,

умер в сентябре 1882 года.

Наконец‑то сладкий покой.

Это был самый старый камень, и Дженифер предположила, что он стоит над первыми Кумбе, основателями рода. Немного влево от него находились две одиночные могилы. В одной лежала Сьюзен Коллинз Кумбе, возлюбленная жена Джозефа Кумбе; в другой, размером поменьше и очень запущенной, тоже его жена, «Энни, жена Джозефа Кумбе. Умерла в 1890 году двадцати четырех лет от роду». Самого Джозефа здесь не было. Не он ли и есть ее дед, которого мать называла безжалостным и жестоким человеком? Бедная Энни двадцати четырех лет от роду…

Наконец, она нашла то, что искала: немного поодаль, на невысоком пригорке, белый камень с четкими крупными буквами:

Кристофер Кумбе,

сын Джозефа и Съюзен Коллинз Кумбе,

бесстрашно отдавший жизнь

в ночь на 5 апреля 1912 года

в возрасте сорока четырех лет.

Дженифер опустилась на колени, раздвинула траву. Еще раньше в кучке мусора у ограды она нашла пустую банку, из колонки возле церкви набрала воды и поставила в нее нарциссы, которые принесла ему.

Затем она поднялась и посмотрела на небольшую группу могил, место последнего упокоения своих близких, такое безмятежное и мирное в тиши кладбища, чей покой нарушали лишь порывы ветра да белый яблоневый цвет, прилетавший сюда из далекого сада.

Дженифер отвернулась – она знала, что их уже не тяготят никакие беды и печали, – и пошла через поле домой в Плин.

Примерно на полпути от города она спросила у шедшего навстречу мальчика, где находится Дом под Плющом, но он покачал головой и ответил, что в Плине такого дома нет. Однако она настаивала, сказала, что жила там до войны. Тогда он обратился к женщине, которая стояла на другой стороне дороги:

– Миссис Тамлин, вы что‑нибудь знаете про Дом под Плющом? Эта молодая леди говорит, что жила там, но я о нем никогда не слышал.

– Она имеет в виду «Вид на Море», – ответила женщина. – Кажется, когда‑то его называли Домом под Плющом.

– Сейчас на нем нет никакого плюща, мисс, – улыбнулся мальчик. – Это красивое новое здание. Его нынешние владельцы мистер и миссис Ватсон. Посмотрите, вон там, немного ниже, в саду.

Дженифер неуверенно направилась к квадратному дому средних размеров, окруженному аккуратно подстриженными кустами.

Ухоженная тропинка вела от зеленой калитки к парадной двери. Эта дверь тоже была выкрашена в ярко‑зеленый цвет. Крыша была явно новая, старую серую черепицу сменила сверкающая черная. Плюща на фасаде не было, но, чтобы хоть как‑то его украсить, хозяева поставили под окнами две колонны в восточном стиле. На месте бывшей бани они построили маленькую теплицу.

В оранжевом гамаке лежала женщина с китайским мопсом на коленях, склонившийся над клумбой мужчина что‑то подрезал ножницами.

Он распрямился и отер лоб носовым платком.

– По‑моему, дорогая, здесь следует подсыпать немного извести, – сказал он, обращаясь к женщине, но, заметив, что Дженифер смотрит на него из‑за ограды, нахмурился и повернулся к ней спиной. Собака истошно залаяла.

– Успокойся, Бу‑Бу, – крикнул мужчина и нарочито громко добавил: – Что ни говори, но при всем том он отличная сторожевая собака. Сразу чует посторонних.

Дженифер повернулась и побежала вниз по холму. Ее глаза горели, сердце бешено колотилось, к горлу подступал комок.

«Вид на Море». Для новых хозяев это всего лишь отрезок времени, они не могут изменить истину. Они вообразили, будто дом и сад принадлежат им и что они вольны все переделать, но когда‑то здесь не было ни гамака, ни тявкающей собачонки, а только маленькая девочка, которая махала рукой отцу, раскачиваясь на садовой калитке.

В тот день Дженифер помогала тетушкам в магазине, хотя ее помощь едва ли требовалась: работы было немного, и женщины, несмотря на свои шестьдесят девять лет, вполне с нею справлялись.

Вечером Дженифер упросила их рассказать ей про былую жизнь Плина, про отца в детстве, про деда, про волнения и заботы, которые были частью их жизни.

Одну за другой Дженифер вызвала из небытия картины прошлого, она увидела мужчин и женщин, чье имя носила, приобщилась к их, казалось бы, ничем не примечательной жизни, полной печалей и радостей, страдания и отчаяния, взаимной любви и ненависти. Они до конца прошли начертанный им путь, надгробные плиты на Лэнокском кладбище – вот все, что от них осталось…

Джанет, Джозеф, Дженифер… всех их связывала странная и противоречивая любовь друг к другу; от поколения к поколению наследовали они бремя беспокойства и страдания, невыносимое томление по красоте и свободе; все трое стремились к неведомым целям и нехоженым тропам, но обретали покой лишь в Плине, лишь друг в друге. Каждого из них отделяла от любимых преграда физической смерти, и все же их связывали бесчисленные узы, разорвать которые был не властен никто, – живое присутствие мудрого и любящего духа.

– Мне кажется, что дядя Филицп с самого начала был настроен против дедушки и, ненавидя его, перенес свою ненависть на следующее поколение – папа тоже от него натерпелся.

Дженифер горела гневом и негодованием на старика, который принес столько горя ее семье.

– Теперь мне бы хотелось его самого заставить страдать, – сказала она. – Мне бы хотелось, чтобы он сам испытал страх, который нагонял на других. О смерти нам ничего не известно; с какой стати позволять ему чувствовать полную безнаказанность только потому, что он старик и ни у кого не хватает смелости выступить против него? Я уверена, что дело именно в этом. Ни у кого не хватает смелости!

– Ах, твой кузен Фред выступил против него, еще как выступил, – прервала ее речь тетушка Марта. – Это он еще совсем молодым человеком забрал твоего деда из Садмина, это он через целых семнадцать лет, после смерти твоего отца, крепко поговорил с Филиппом в конторе. Фред был хорошим другом Кристоферу и дяде Джозефу.

– Как жаль, что я не могу его поблагодарить, ведь его убили на войне?

– Да… бедняга. Мэри, в каком году это было? Кажется, в семнадцатом. Он оставил вдову с сыном, но Нора не намного его пережила. А вот сын… это, скажу тебе, настоящий Кумбе. В Плине он нынче знаменитость.

– Да, верно, – улыбнулась Марта, – мы гордимся Джоном.

– А что он сделал? – спросила Дженифер. – Я, кажется, вспоминаю, что когда‑то играла с одним мальчиком по имени Джон, но он был старше меня.

– Это и есть Джон, он жил с родителями на ферме. Когда твой отец их навещал, то иногда брал тебя с собой. Ничего не скажешь, Джон славный парень, замечательный парень. Во время войны он попытался добраться до Франции на маленькой лодке, тогда ему только исполнилось семнадцать, а ведь не побоится, благослови его Господь. Глубокой ночью отправился в старом корыте, что и на воде‑то едва держалось, но, к счастью, его нашли где‑то недалеко от Плимута и и под присмотром отправили домой.

– Какая досада! – воскликнула Дженифер. – Значит, на войну он так и не попал?

– Нет, дорогая, не попал, он был еще не в том возрасте. Ну а потом умерла его бедная мать, такие вот дела, Джону осталась ферма и изрядная сумма денег в придачу.

– И что же он, по‑твоему, сделал, Дженни? – подхватила Марта, и ее щеки зарделись от гордости.

С улыбкой глядя на двух старых женщин, Дженифер покачала головой.

– Уверена, что не догадаюсь.

– Он расплатился с долгами, вернул брата Тома и кузена Джима на верфь, которая стояла пустой после этого несчастья с банкротством, а сам отправился в другой конец страны учиться ремеслу, узнал то, другое и через четыре года вернулся, да так, что ему любое дело нипочем. С тех пор только и знает, что строит яхты – с зимы до лета, от заказов со всей округи нет отбоя, весь Плин только и говорит что о нем. Да что там – посмотри в окно, дорогая, вправо от гавани, видишь огромный корабль, что стоит носом к Полмирскому мысу, видишь все эти краны, верхушки мачт, так вот, это верфь Джона, она построена рядом со старой верфью Кумбе, только в десять раз больше ее. Ну как, видела ты что‑нибудь подобное?

– Он действительно сделал все это за четыре года? Наверное, она работал как чернорабочий. А что это за мачта за краном?

– Как же, это новый стотонный парусный крейсер, который строят для него. Джон говорил мне, что два его судна принимали участие в гонках в Каусе. Они принадлежат одному джентльмену из Фалмута. В августе они обязательно придут сюда на регату.

– Должно быть, они вернули все потери и сейчас зарабатывают гораздо больше денег, чем раньше.

– Правильно, дорогая, правильно. И брат Том сейчас живет в прекрасном доме с большим садом, да и Джим живет по соседству с ним у своей замужней дочери. Они, конечно, в возрасте, как и мы, но еще работают, я никогда не встречала таких работников, а ты, Мэри?

– И я никогда, но это все Джон. Он и никто другой. Ах, Дженни, если бы твой отец дожил до этого, дорогая.

– Он был бы горд и счастлив, правда? – спросила Дженифер. – Как вы думаете, он бы не возражал против всех этих перемен?

– Конечно нет, он бы удивился, это да, но ведь всем видно, что перемены‑то к лучшему.

– А что говорит на все это дядя Филипп?

– Воротит нос и делает вид, будто ничего не замечает. Будь он помоложе, то наверняка строил бы козни да ставил палки в колеса.

– Пожалуй, я схожу навестить моего замечательного дядю Филиппа, – нахмурясь, сказала Дженифер. – Я его не боюсь.

– Боже упаси, ты это серьезно? Да он съест тебя живьем.

– Мне хочется рискнуть.

– Только не это, нет. Я тебе не советую, а ты, Марта?

– Ни в коем случае.

– Дорогая, это злой, раздражительный старый джентльмен, он видится только со своим старшим клерком и посетителями, которые приходят к нему по делам. У него работала Мэгги Бейт, но на прошлой неделе она ушла, потому что собирается замуж. Печатала на машинке, и все такое. Она страшно его боялась, хотя он с ней почти не разговаривал. Трудно найти человека, который согласился бы на него работать. Марта, место Мэгги еще не занято?

– Нет, насколько мне известно.

– Печатала на машинке? – спросила Дженифер. – Вы полагаете, они ищут кого‑нибудь на ее место?

– Точно не знаю, но вполне возможно, что да. За те гроши, что он платит, вряд ли найдется много желающих.

– Ну что ж, мне ведь надо найти в Плине какую‑нибудь работу, верно? Почему бы не попробовать получить эту?

– Ты умеешь печатать на машинке, Дженни?

– И даже неплохо. В Лондоне я закончила секретарские курсы.

– Вот как? Неужели? Боже милостивый, как выросла эта девочка. Но, дорогая, к дяде Филиппу я бы все равно не пошла. Сомневаюсь, что тебе понравиться целый день сидеть в его жуткой конторе.

– Нет, Дженни, не ходи, не надо.

– Но я хочу, хочу попробовать. Если будет совсем невмоготу, я смогу поискать что‑нибудь другое. Можно поговорить со старшим клерком, со стариком встречаться вовсе не обязательно. До поры до времени… Послушайте, это будет просто здорово. Как называется контора?

– «Хогг и Вильямс», на набережной. Но, Дженни, лучше бы тебе туда не ходить.

– И все же я схожу. А там посмотрим.

На другое утро Дженни вышла из дома и направилась к квадратному кирпичному зданию, стоявшему на мощенной булыжником набережной. Над дверью висела выцветшая, давно не подновлявшаяся вывеска «Хогг и Вильямс».

Она толкнула дверь и вошла внутрь. Из двери справа от входа вышел конторский посыльный и осведомился о цели ее прихода.

– Мне нужно видеть старшего клерка, – сказала Дженифер.

– Мистера Торнтона? Какое у вас к нему дело?

– Я хотела узнать, свободно ли еще место машинистки после ухода… мисс Бейт, если не ошибаюсь.

– Хорошо, будьте любезны, подождите минуту. Через минуту посыльный вернулся в сопровождении старшего клерка мистера Торнтона.

– Мне сказали, что вы справляетесь относительно вакансии, – начал он. – Не скрою, мы действительно очень загружены работой, и нам необходим человек на эту должность. Но позвольте заметить, что вы выглядите слишком молодо, а мы берем только опытных работников.

– Значит, я как раз то, что вам нужно. Машинопись, стенография и все остальное. Я была бы вам очень признательна, если бы вы дали мне испытательный срок.

– Разумеется, я хочу быть справедливым судьей – улыбаясь, проговорил мистер Торнтон. – Кстати, как вас зовут?

– Кумбе, Дженифер Кумбе.

– Ах! – Ответ Дженифер несколько озадачил мистера Торнтона. – Вы не родственница мистера Кумбе?

– Возможно, между нами и есть дальнее родство, – беззаботно ответила Дженифер. – В Корнуолле эта фамилия встречается достаточно часто, не так ли?

– Совершенно верно… совершенно верно. Конечно, у старого джентльмена много родственников, но он, похоже, ни с кем из них не видится. Он ведет очень уединенный образ жизни.

Через два дня Дженифер наконец столкнулась лицом к липу с дядей Филиппом.

Она задержалась на работе, чтобы закончить груду писем. Все клерки ушли из конторы, как обычно, в пять часов, и Дженифер полагала, что она в здании одна, если не считать сторожа, который жил здесь же. Без четверти шесть она закончила последнее письмо и собралась уходить, когда заметила, что дверь в комнату дяди, обычно недоступную для посторонних, полуоткрыта.

Не в силах побороть любопытства, правнучка Джанет Кумбе прошла по коридору, открыла дверь и остановилась, слегка удивленная тем, что увидела.

За письменным столом сидел старик. Его лицо было изборождено глубокими морщинами, тощее, согбенное от бремени лет тело напоминало скелет, стиснутые руки казались дрожащими птичьими лапами. Бледное лицо и редкие седые волосы старика составляли разительный контраст с грязновато‑черным цветом его одежды.

Так это и есть дядя Филипп? Этот изможденный, сгорбленный старик и есть враг ее отца? – Филипп Кумбе, – тихо произнесла Дженифер. Он поднял голову и увидел в дверях кабинета девушку со сжатыми на груди руками, вздернутым подбородком и карими глазами, устремленными прямо на него.

Он не ответил и, вцепившись дрожащими руками в подлокотники кресла, вперил взгляд в призрак, явившийся из далекого прошлого. Ждущие впереди годы, время, неумолимая, несущая забвение смерть – все это перестало существовать. Перед ним стояла сама Джанет, которая сияла белизной на носу корабля, Джанет, какой он видел ее в своих детских снах, Джанет, которая предпочла ему Джозефа.

Филипп не сводил взгляда с окутанной тенью фигуры.

– Зачем ты пришла? – спросил он. – Это месть Джозефа, которую он так долго планировал и лелеял в душе?

– Почему вы говорите о Джозефе, разве вы забыли его сына Кристофера?

– С его сыном я не ссорился, – закричал Филипп. – Он сам заслужил все, что с ним произошло. Почему я должен отвечать за нищих членов нашей злосчастной семьи, за неудачников?

Дженифер заметила на губах дяди ухмылку, и ее охватил гнев.

– Вы называете Кристофера Кумбе неудачником? Неудачником, потому что он жил скромно и просто, проводил время с обитателями небогатых домов, с фермерами и рыбаками? Он был неудачником, потому что люди его любили, уважали и оплакивали его смерть. А вы, вы уверены, что преуспели в жизни? Что вы сделали хоть для одной живой души? В Плине вас все ненавидят, вас оставили в покое лишь оттого, что вы старик, никчемный и слабый, слишком беспомощный, чтобы хоть что‑нибудь значить.

Филипп прищурился и, тяжело дыша, подался вперед.

– Во имя всего святого, кто вы?

Дженифер улыбнулась. И люди боятся этого дрожащего старика. Похоже, он даже не знает, кто она.

– А как вы думаете, кто я? – с презрением в голосе спросила она. – Призрак, кто‑нибудь из вашего прошлого? Взгляните на себя, вы весь дрожите от страха.

Опираясь на палку, он медленно поднялся и нетвердо двинулся к ней, не сводя глаз с ее лица.

– Кто вы? – прошептал он. – Кто вы?

Она закинула голову и рассмеялась, как смеялись до нее Джанет и Джозеф, как смеялся когда‑то Кристофер.

– Я Дженифер Кумбе, – сказала она. – Я дочь Кристофера, которого вы называете неудачником.

Филипп вновь остановил на ней блуждающий взгляд, его мысли путались.

– Дженифер… я не знаю никакой Дженифер. Разве у Кристофера была дочь?

Дженифер кивнула, поведение старика поразило, озадачило ее.

– Да, – ответила она, – я Дженифер. Я уже два дня работаю в вашей конторе. Мне было любопытно взглянуть на человека, который погубил моих отца и деда.

Филипп наконец овладел собой.

– Я, без сомнения, должен поздравить вас с прекрасной игрой. Вам следовало бы стать актрисой. Могу я спросить, кто позволил вам входить в эту комнату?

– Если вы полагаете, что можете меня напугать, то это величайшая ошибка в вашей жизни, – ответила Дженифер. – Мне все равно, глава вы этой фирмы или нет, вы мой двоюродный дедушка, и я этим отнюдь не горжусь. Теперь вы можете меня уволить, но я этого и ждала. Я поступила сюда на работу лишь затем, чтобы разобраться с вами. Повидавшись с вами, я поняла, что вы того не стоите, игра не стоит свеч, вот и все. Прощайте, дядя Филипп.

Она повернулась и вышла из комнаты.

– Постойте, – крикнул он, направляясь за ней. – Постойте, вернитесь.

– Что вам нужно?

Он погладил подбородок и взглянул на Дженифер.

– Наша беседа доставила мне удовольствие, – медленно проговорил он, – большое удовольствие. Мне было необходимо маленькое умственное развлечение. Значит, вы моя двоюродная внучка, не так ли? Отнюдь не горжусь этим обстоятельством. Какая жалость. Так вот, предположим, что вы окажете мне величайшую честь, отобедав со мной сегодня вечером.

– Отобедать с вами? – Дженифер задумалась. – В этом ужасном старом доме, на этой мрачной улице?

– Да. Очень жаль, что мое предложение не вызвало у вас особого энтузиазма.

– Впрочем, я могла бы. Почему бы и нет?

– Значит, решено? Я буду ждать вас ровно в восемь часов.

– Хорошо. Я буду. До вечера.

Дженифер была немало удивлена неожиданными последствиями своей выходки. Она ждала взрыва ярости, по меньшей мере, увольнения, а вместо этого ее спокойно приглашают на обед. «Может быть, старик сошел с ума?» – подумала она.

Она просунула голову в заднюю гостиную магазина.

– Дядя Филипп пригласил меня на обед к себе домой, – сказала она. – Я решила, что разумнее всего согласиться, хотя мне это вовсе не по душе.

Две старые женщины раскрыли рты от удивления.

– Филипп Кумбе пригласил тебя в свой дом? Ты, конечно, шутишь, Дженни.

– Нет, я совершенно серьезно. Я и сама удивилась. Я выложила все, что про него думаю, а он пригласил меня на обед. Мне кажется, он свихнулся. Я его ничуть не боюсь.

– Но, Дженни, в его дом никто никогда не ходит, он никого никогда не приглашал. Поверь мне, он что‑то задумал. Дорогая, я бы не пошла.

– Нет, я пойду, обязательно пойду. До свиданья, я вернусь не поздно.

Дженифер поднималась по холму в возбужденном настроении. Как‑никак приключение. Она позвонила в дверь мрачного серого дома, и ее провели в просторную, скудно обставленную комнату. В камине горел слабый огонь. Из‑за дыма Дженифер догадалась, что камин не топили уже несколько лет.

Ее дядя стоял у камина. Дженифер позабавило, что он переоделся в старомодный вечерний костюм, который, вероятно, с прошлого века висел в каком‑нибудь затхлом шкафу.

– Боже мой, я и не подозревала, что вы даете банкет, – сказала она. – Свои вечерние туалеты я оставила в Лондоне.

– Ваше платье просто прелестно, – возразил он, и Дженифер предположила, что он делает ей нечто вроде комплимента.

Обед оказался лучше, чем она ожидала. Они начали с рыбы, затем перешли к мясу, приправленному луком, за которым последовало то, что дядя Филипп назвал «паровым пудингом».

Потом они пили кофе, и хозяин дома протянул ей сигареты, явно купленные специально для этого случая.

– Сам я не курю, – объяснил он.

Они немного поговорили о Плине, о добыче глины. Наконец, после короткой паузы он откашлялся и, осторожно потирая руки и не глядя ей в глаза, снова заговорил.

– Должен признаться, я хочу задать вам один вопрос. Эта мысль пришла ко мне совершенно неожиданно. Как видите, я человек пожилой. Возможно, мне осталось всего несколько лет или даже месяцев. Такому старику, как я, здесь порой бывает одиноко. Вот что я предлагаю. Вы навсегда переедете жить ко мне – фактически, я предлагаю удочерить вас, стать вашим опекуном. Что вы на это скажете?

– Да вы с ума сошли, – сказала Дженифер. – Вы же ничего обо мне не знаете. И еще, после того, как вы так обошлись с моим отцом и дедом, спокойно повернуться на сто восемьдесят градусов и удочерить меня. Зачем вам это понадобилось?

– У меня есть на то свои причины. Возможно, они связаны с тем, о чем вы только что сказали. Мое отношение к вашему отцу и деду.

Дженифер отчасти догадалась, что он имеет в виду, и все ее существо исполнилось презрением. В конторе она неким таинственным образом напугала старика, пошатнула его веру в собственное могущество, и теперь он хочет (не из симпатии к ней, а ради себя самого) загладить свою вину перед дочерью Кристофера и внучкой Джозефа на тот случай, если легенда о жизни после смерти не лишена основания. На тот случай, если бессмертие все‑таки существует. Удочерив ее, он расквитается с прошлым. Она станет для него средством спасения. Не любовь, не раскаяние и примирение, а скрытый ужас. Вот причина.

Дженифер не знала, на что решиться.

– Я буду вольна поступать так, как захочу? – наконец спросила она. – Смогу переделать этот унылый, мрачный дом и постараться хоть что‑нибудь в нем изменить?

Филипп ответил не сразу. Дженифер понимала, что он думает о расходах.

– Да, – сказал он. – Да, вы получите полную свободу. Что касается дома, вы можете переделать его по своему усмотрению.

– В таком случае, – сказала Дженифер, – в таком случае, дядя Филипп, я говорю «да». Но я хочу, чтобы вы поняли – я согласна присматривать за вашим домом, но отказываюсь видеть в вас опекуна и тем более не желаю, чтобы вы относились ко мне как к приемной дочери. Об этом не может быть и речи.

– Итак, обыкновенная сделка. Идет?

– Да… дядя Филипп… назовем это сделкой. И они впервые за время знакомства пожали друг другу руки.