Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 3. Большое и светлое чувство
Странно, что мы с ним снова столкнулись только через полгода после первой встречи. Именно снова. Я его не узнала, да и не могла узнать, так как в тот раз он был скрыт тенью темного коридора. Но его голос я все же узнала. – Алло, девушка, куда бежите? Опять за билетами? – я обернулась на его смешливый басок. – Вы кто? – А вы кто? Очень приятно поговорить с вежливыми девчонками. – Вы показали мне дорогу в дежурку! – вспомнила я. – Ага, но похоже, что вы решили перебиться без билета. Так что вы теперь тут делаете? – улыбался он. – Я? Привидение играю. А вы? – А я рисую башни нашего триллерообразного замка. Так что мы с вами в некотором роде коллеги. – Вы рисуете декорации к старому замку? – поразилась я. – А что вас так удивляет? – Ну, вы слишком… – я решила от греха подальше заткнуться, чтобы не наболтать ерунды, уже готовой сорваться с языка. Я хотела сказать, что для художника он слишком обычный. Среднего роста, коренастый, с некоторым количеством мышц на руках. Джинсы, ботинки, байковая рубашка в клетку. Ничем не напоминает богемного театрального художника. – А, нет пятен краски и идиотического взгляда! – Что‑то вроде того. – Опустила я глаза. – А вы мне нравитесь. Определенно. Хотите кофе? – Если только с сигаретой, – ответила я. Кофе без сигареты для меня было примерно как ежик без иголок. То есть нереально. – Нет проблем. И почему вы, девчонки, курите как паровозики. – Это не ваше дело. Идемте! – скомандовала я. – Ого! – порадовался он, – Слушаюсь! – Не смешно, – я доскакала до буфета. Он купил мне сигарет и кофе. – А вы не курите? – удивилась я. После дурного примера режиссера не курить у нас считалось чуть ли не дурным тоном. – Нет. Я и так нахожу, чем травиться. – В смысле? – не поняла я. – Ну, краски очень токсичны. Мне хватает запахов растворителя и ацетона. Да и в машине тоже масса ароматов. Выхлопные газы, бензин, тосол. Мечта токсикомана. – Да уж, – я с уважением на него посмотрела. На самом деле передо мной впервые в жизни сидел человек, умеющий водить машину. И сам решающий, курить ему или не курить. – Послушайте, милая девушка. Как вас зовут? – Алиса. – Чудесное имя. А меня Артем. Будем знакомы. Пока спектакль не выйдет, я часто у вас тут буду. Многое придется переделывать. С нашим гением всегда так. До последнего не понимает, чего же хочет. А я – страдай. – Тяжело, – кивнула я, впрочем, без особенного сочувствия. Мы посидели еще. Был день, до занятий еще оставалась пара часов. Дело было вечером, делать было нечего. В смысле, мы сидели и неторопливо поглощали симбиоз хлеба и докторской колбасы и болтали. Как так получилось, что я легко и приятно провела несколько часов с совершенно чужим человеком, я сама не поняла и не заметила. Оказалось, что он прекрасно умеет слушать. Обычно эту почетную функцию оставляли мне, но он словно провоцировал меня болтать, болтать и болтать. – У тебя есть брат? Сколько ему лет? – Я не хочу о нем. – Вы не ладите. – С пониманием и проникновенно произносил он. – Он просто тупой чурбан. Ест, спит, пьет и гуляет по девкам. Пустая и бессмысленная жизнь. – А родители, как они относятся к театру? – Ужасно. Ты не представляешь, как они меня порой достают. – Понятно. А парень у тебя есть? – Да полно, – застеснялась я. Но он так как‑то просто и душевно разговаривал, что из меня выпадали все новые и новые подробности моей жизни. – Еще кофе? – Ты знаешь, у нас к Кафке просто уникальные декорации сделаны. Это твоя работа? – А как же. Моя. Даже взяла каких‑то призов за самобытность. Но это просто случайность. Никогда не знаешь, что сработает. Может и Кафка, а может и акварельный набросок, который ты навалял за пять минут перед сном, чтобы просто передать радость от встречи с любимой девушкой. – У тебя есть девушка? – А тебя это удивляет? Я так невероятно страшен, что девушки меня должны обходить десятой дорогой? – рассмеялся он. – Нет, ну что ты. Ты очень даже красивый. И такой интересный, – залепетала я. И кстати, совершенно искренне. Что‑то в нем такое было, что делало его невыносимо привлекательным. Именно как‑то по‑мужски привлекательным. Шершавые ладони, постоянно смеющиеся карие глаза, широкая мужская грудь. – Как много эпитетов! Прямо‑таки примусь сейчас краснеть. – Ерунда. – Алиска ты чего тут торчишь? На пластику не пойдешь? – Почему? – уставилась я на Костика‑Щепку. Он был моим ровесником, мечтал о славе и прочих лаврах, мы порой с ним вместе разыгрывали разные глупые сценки и бодрили друг друга заверениями в обоюдной гениальности. – А она уже началась! – с укоризной произнес он. – Иди, Алиса, иди. Плохо прогуливать уроки. – Ехидно напутствовал меня Артем и ушел. Я почувствовала необъяснимое раздражение. – Что ты лезешь? Я тебя просила меня дергать? Ведь я же с человеком разговаривала. – Это с Темкой, что ли? – А что, вы с ним так близко знакомы? И давно? – навалилась я на него. – Да нет, просто сталкивались на репах, – репы – это у нас репетиции сокращенно. – Ну и зови его Артемом. А еще лучше, по отчеству. – Пошли уже, все с тобой ясно, – примирительно буркнул Костик. Мы отправились в зал и там, на сцене в черных трико гнулись и крутились, смешно и нелепо подражая гутаперчивым гимнастам. Режиссер не оставлял надежды сотворить из нашего студентообразного стада сонмы акробатов и балерин. Пластику я не любила совсем, а с этого дня перестала ее переносить вовсе. Артем на глаза мне не попадался. Этот факт расстраивал меня более ожидаемого. Гораздо более. Я по правде говоря, постоянно высматривала его среди блуждающего по театру народа. Не попадался еще неделю, пока однажды он не проехал мимо меня на своей машине. В машинах я не разбиралась, поняла только, что это какая‑то советская модель. Но моим, например, предкам, не светила и такая. Когда‑то мой папа пытался извернуться и отложить из своей инженерной зарплаты сумму, достаточную для приобретения запорожца. Но мы с братишкой наперебой требовали то брюк, то курток, то ботинок. И в парке мы не могли гулять просто так. Только при мороженом и на карусели. В общем, планы пересесть на колеса приказали долго жить. Я до сих пор помню, как сложно было завести даже такого уродца, как Запор. Но у Артема был вполне приличный агрегат. Нестарый, с мягкими сидениями, очень уютный. Все это я смогла выяснить, когда он повез меня домой на этом волшебном коне. Было около десяти часов вечера. Я стояла около театра и пыталась прикинуть, сколько воды я начерпаю, пока добегу до метро. Сквозь темень центра столицы лили ведра дождя, создавая невидимую завесу. Зонтик не котировался. Дождь лил и сверху, и сбоку, и даже как будто снизу, отпрыгивая от земли. – Грустно, девушки. Что вы здесь делаете в такой час, милая девочка Алиса? – сквозь приоткрытое окно спросил он. – Стою. Думаю, может и не ездить домой. – Промокнуть боитесь? – Ага, аж вся от страха посерела. – Что он, издевается? Сидит в сухой тачке и беседует. А я, между прочим, продолжаю мокнуть. – Ну‑ка, садись в машину. Ты уже домоклась до того, что начала бредить. – Это уж точно, – сказала я, продолжая стоять. – Что ты не садишься? – не понял он. – Мне и тут хорошо. Тепло, сыро. Как в родном болоте. – пробормотала я. Какой смысл сидеть в тачке, если я не желаю попадать домой. – Что ты несешь? – Да я и правда думаю, что останусь в театре. Мне от метро до дома еще полчаса пешкарусом плестись. Здесь ты до метро добросишь, а там я превращусь в водоросль. Лучше пойду чайку попью. – Я развернулась и пошла к двери театра. – Постой. – Выскочил он из авто. Его свитерок тут же намок, волосы от воды прилипли ко лбу. Он задрожал и стал каким‑то ужасно смешным. Эдакий цуцык. – Что ты смеешься? – возмутился он. – Ты на цуцыка похож. – Не сдержалась я. – Вот как. Может, все‑таки я могу подвести тебя до дома? – До самого дома? – удивилась я, – а тебе это зачем? – Отлично. Хочешь порадовать понравившуюся тебе девушку, а она спрашивает – зачем это мне. – Я тебе… – запнулась я. И хотя до этого я уже на полном серьезе решила остаться и переночевать на костюмах, теперь поняла вдруг, что меня неудержимо тянет домой. – Именно. А ты меня обзываешь цуцыком. – Поехали, – согласилась я и попыталась открыть дверь машины. Она была против. Только после убедительного внушения от Артема и пинка его сильной ногой в нижнюю левую ее часть я смогла попасть внутрь. Артем к тому моменту уже окончательно вымок и разозлился. Он резко встряхнул мокрыми волосами, завел машину и понесся по Тверской. – Вот ты скажи мне, объясни… Вот как ты себе представляешь цуцыка? – Чего? – оторопела я. – Цуцыка. Ты сказала, что я похож на цуцыка. Вот я и пытаюсь выяснить, как выглядит обычный рядовой цуцык. Среднестатистический. – Примерно как ты, – ляпнула я и покатилась со смеху. Он посмотрел на меня, покрутил пальцем у виска и тоже расхохотался. Мы смеялись и перешучивались всю дорогу до дома, тем более оказалось, что живем мы в одном районе, около Речного Вокзала. Только он с одной стороны метро, а я в получасе ходьбы от другой. – Интересно, что познакомились мы с тобой в стенах культового молодежного театра. – Эк ты сказанул! – А то. И ведь живем в этих местах кучи лет. А не сталкивались. – Не судьба, – кивнула я. – А теперь, значит, судьба? – то ли спросил, то ли наоборот, заявил он. Мы стояли в лесном проулке недалеко от гостиницы «Союз» и вели долгие романтические беседы. Его откровенно забавляло сочетание моего нежного (с его точки зрения) возраста и недетского жизненного опыта. – Так ты и правда уже где‑то работала? – Я и сейчас работаю. Администратором в театре. На полставки. – Обалдеть. А школу‑то ты закончила? – Некоторое количество классов закончила. – Улыбалась я. – Уточнять не будем? – Нет! – гордо поворотила я от него нос. Он брал меня за руку, нежно гладил пальцы и продолжал свои бесконечные вопросы. – А как это мама тебя так поздно отпускает? – А что ей за дело? – Ну, вдруг ты попадешь в лапы развратному взрослому дядьке. – И что? – А он тебя плохому научит! – улыбался он. Если бы он только знал, как давно я пытаюсь научиться плохому. Пока что я смогла научиться только поцелуям взасос и тому, что табачный запах отбивается лучше всего мятными пастилками «Холодок». – Да прям. И чему же? – Целоваться в машине, например. – Сказал он и принялся меня целовать. Я замерла и от неожиданности чуть не прикусила губу. Так, пожалуй, со мной еще никто не целовался. Вежливый поцелуй незнакомца, с некоторой долей авансов на будущее. Легкое волнение и удовольствие, как от десерта. Уверенно и по деловому он обнял меня за плечи, развернул к себе, чтобы ему было удобнее. Меня бросило в жар. Так по‑взрослому и так уверенно со мной еще никто себя не вел. – Так, стоп. А то мы доиграемся в самом деле? – Почему? – расстроилась я. Почему бы нам и не доиграться, в самом деле? – Потому что я еще не готов сесть в тюрьму за совращение малолетних. – Я уже большая. – Это я заметил. – Мне шестнадцать, – гордо сказала я. – Ага, прямо старуха. То есть ты считаешь, что то, что тебе шестнадцать, должно меня сильно успокоить. – Не поняла? – Если бы тебе было двадцать, я повез бы тебя к себе на квартиру и мы бы провели вместе прекрасную ночь. Но тебе шестнадцать, ты наверняка девственница. Я не готов и не хочу такой ответственности. Я довезу тебя до дома, и мы все забудем, о’кей? – он был такой красивый, такой мужественный. То есть теперь он казался мне ужасно красивым и мужественным. И именно потому, что все сказал так откровенно и мягко. А еще потому, что с каждым словом становился все более недоступным. А мне так вдруг невыносимо захотелось этой ночи, проведенной вместе. Прекрасной ночи. – Я живу вон в том доме, – заставила я себя махнуть рукой в сторону выезда. Он молча завелся и поехал. Было уже около двух часов ночи. Я устала, но не могла уснуть. В квартире стояла тишина, я перебирала в памяти каждое его слово, вспоминала каждый жест. Больше всего меня радовало, что после того, как он высадил меня у подъезда, то еще долго стоял и смотрел куда‑то вдаль. По крайней мере, оставалась надежда, что он тоже сожалел, что эта возможная ночь не сложилась.
* * *
Он не стал избегать меня. Не стал, хотя я этого очень боялась. Обычно, если у моих знакомых особей мужского пола что‑то не склеивалось, они начинали ходить мимо меня с таким видом, будто я размером с моль. И замечать меня им по рангу не положено. Артем не стал делать вид, что видит меня впервые, да и то плохо. – Приветики привидениям. Как творческие успехи? – Отлично, – улыбнулась я. – Кофейку попьем? – предложил он и мы продолжили наше знакомство, снова часами болтая обо мне, о моих делах, моих ролях, моих родственниках. – Что тебе во мне? Почему тебе это все так интересно? – спрашивала его я. – Ты необычна. Ты даже для привидения необычна. Очень интересно, что происходит в твоей юной головке. – В моей юной головке вопрос – чего бы пожрать? И покурить. – Как банально. А ты правда так любишь курить? Это же невкусно. – Почем ты знаешь? – презрительно бросала я, но на самом деле подумывала, может и вправду бросить, раз ему не нравится. Спектакль, к которому он целыми днями рисовал декорации, был уже почти готов. Премьера намечалась на октябрь. И вот, где‑то в начале октября он предложил мне посмотреть его картины. Я со свойственным мне юношеским максимализмом решила, что вот оно! Пришло. Ан нет. Мы поехали на его машине куда‑то в тьмутаракань. В Беляево. И там, в общежитии университета Дружбы непонятно каких народов, он завел меня в зал, где размещалась его выставка. Совершить в его стенах грехопадение исключалось, там бродили унылые личности голодного вида. Что они хотели увидеть там я не поняла, но и расслабиться там не получалось. Словом, пришлось мне пропитываться прекрасным. Раз уж не сам Артем, так хоть его картины. – А вот это – эскиз к вашим декорациям. Похоже? – сиял от удовольствия он. Видно было, что в своих картинах он находил смысл всего. И жизни в том числе. – Очень, – присвистнула от восторга я. Его картины были действительно очень хороши. Правда, допускаю, что все, к чему прикасалась рука Артема Быстрова, казалось мне гениальным. А может, так и было. Я бродила между больших и маленьких картин. То пейзажи с летними реками, то портреты неизвестных мне людей, то сказочные дома и таинственные лики на фоне фантасмагории красок. – Ты дико талантлив. – Шептала я, хотя до того дня не представляла, что могу получать удовольствие от живописи. Я любила книги, слушала музыку, мечтала научиться играть на гитаре. Но создание картины казалось мне чем‑то не то, чтобы бессмысленным, но все же и не имеющим особого смысла. Жажда запечатлеть мир на полотне грубого льна обошла меня стороной. Но тут впервые в жизни я поняла – есть люди, для которых в этом вся жизнь. И раз уж так получается, что я этого человека люблю, то надо срочно заделаться ценителем живописи. Идеальной подругой гениального художника. – О чем ты грезишь? У тебя лицо, словно ты миску сливок вылакала! – А? Что? – пришла я в себя. Как это так, я его люблю? О чем это я? Мы же с ним просто приятели. Но слово прозвучало в моей голове. И просто так это нельзя было игнорировать. Я его люблю. Когда же я успела? И он не давал мне поводов. – Да что с тобой? – раздосадовано тряс меня он за плечо. – Я под впечатлением твоих картин. Они завораживают. Словно уносят по широкой реке, – понесла я какую‑то чушь. Он посмотрел на меня как‑то очень тепло и спросил: – Тебе правда понравилось? – Не передать. – Он отвез меня обратно в театр. Но после этого дня я поняла, что он точно не сможет справиться с собой. Не сможет петь мне сказки про мой младые года. Остается только подождать. Причем совсем немного, как оказалось. Буквально на следующий день он пригласил меня посмотреть на его декорации в их последней, так сказать, редакции. Только‑только кончилась репетиция, народ потянулся домой. Мы с Артемом вернулись к сцене. Вот уж не думала, что все может произойти именно так. Так удивительно и так прекрасно. Только я и он, и темные провалы пустого зрительного зала. Мягкий свет падал на таинственный замок, плод его фантазии и его труда. Мы заперли двери, я сидела в первом ряду, а он рассказывал, как он рисовал тот или иной стенд. Болтал без умолку, как будто пытаясь удержать меня этой болтовней. – А если в правый угол направить свет с синим фильтром – будет эффект многовековой пыли. Ты не представляешь, как трудно добиться такого. – Это удивительно. Какая красота. Я столько раз их видела, но, оказывается, ни разу не смотрела! – Выпьешь вина? – спросил вдруг он. Мы ни разу не пили с ним ничего крепче кофе. – Конечно. – Тогда иди ко мне, – протянул он мне руку. Я вскочила на сцену и взяла у него Бог весть откуда взявшийся поблескивающий бокал на тонкой ножке. Сцена. Какое‑то магическое место. И чудотворное, и убийственное. Многие душу готовы продать за право покривляться здесь три часа на глазах у сотни зрителей. Многие, и я тоже. – Ты так хороша. Ты уверена, что хочешь этого? – спросил, глядя мне пристально в глаза он. – Чего этого? – притворилась валенком я. – Меня. И этой ночи. Сегодня, здесь. – Лаконично, – растерялась я. – Именно. Если не хочешь, давай выпьем немного вина и я отвезу тебя домой. – Я хочу, – тихонько шепнула я и отошла в дальний конец сцены, к портьерам. Он напряженно смотрел мне вслед. – Игра началась? – О да! – засмеялась я. Мне хотелось выглядеть взрослой. Хотелось дразнить его и мучить. И мне вполне удавалось. Он залпом допил вино и нагнал меня. – Сегодня мы будем не только целоваться. – Конечно же, нет. – И мы принялись целоваться. Он прижал меня к себе. Бережно, сильно. Все, что только можно представить. – Как же так получилось, что ты еще девочка? – Ждала тебя, наверное. – Вздохнула я. – Ну, конечно. – Прищелкнул он языком и расстегнул блузку. Я не знаю, где мои эрогенные зоны, но мне казалось, что они в тот день были везде. – Красиво! – восхитился он, накрывая ладонями грудь. Все мои мальчишки сжимали ее так, что мне становилось больно. Я терпела, не находя в себе сил сказать: – Что ты творишь, баклан? Это ж не эспандер! – но про себя твердилось именно это, отчего весь романтизм исчезал, практически не начавшись. Артем же ласково и осторожно касался груди, гладил ее, целовал. У меня кружилась голова, тряслись руки. Я то краснела, то бледнела, отчего Артем только смеялся и заводился еще больше. – Ты стесняешься? Потрясающе, что ты еще стесняешься. Дай‑ка на тебя посмотреть! – Прекрати! – прикрывалась я руками, а он расцеплял их и смотрел, отчего я становилась пунцовой. И постепенно мы стали не говорить, а шептать. Стих его смех, кончилось вино. Я лежала голая на крышке рояля. Он стоял надо мной, точно коршун. С расстегнутой рубашкой, с потемневшими глазами. С огромными шершавыми ладонями. – Здесь где‑то есть матрасы. – Каким‑то осипшим голосом сообщил он мне. – Кажется, в кофрах около лестницы. – Подождешь? – Да, – я чуть не плакала от наплывших чувств. Итак, сейчас все случится. – Пойдем! – как‑то спокойно и немного отрешенно сказал он мне. Но идти мне не дал, поднял на руки и донес до импровизированного ложа страсти. Пара матрасов, тряпье, старые костюмы. Несколько колючих клетчатых одеял. На всем отблески прожектора – единственного источника света в зале. Луч света в темной загадочной пустоте и наши переплетенные тела. – Ты прекрасна. Я буду рисовать тебя всю оставшуюся жизнь, – сказал он, раздеваясь. Я молча смотрела на него и ждала. В этом было что‑то невыразимо чувственное. Настолько, что когда он взял меня, мне практически не было больно. Только желание стать его частью, стать раз и навсегда. Я мечтала о большой любви, и теперь знала – это она. Я не сказала об этом ему. Кому нужны глупые слова, когда все читается в наших сплетенных руках, в том, что он не может от меня оторваться. Отдаваясь его жадной жажде, я поняла, что столь неизвестное раньше счастье пришло. Час за часом были полны любви. Потом он уснул, прижав меня к себе. А я лежала и смотрела вверх, куда‑то туда, где по моим представлениям, мог быть Бог. Смотрела и думала: – Он самый лучший. Как же мне повезло. – А он спал, уткнувшись мне в грудь. Мы лежали на старых театральных матах, укрывшись тряпьем и наполняли друг друга счастьем. Тогда мне показалось, что так будет всегда.
|