Часть II 8 page

— То же самое они говорили полмесяца назад! — Сарна повязала чуни как шарф, и они вышли.

С приездом в Лондон вся семья почти каждый вечер ужинала вне дома. Поначалу им это было в новинку, ведь прежде никто из них не бывал в ресторанах. В Балхаме полным-полно разных кафе, и больше всего им понравились «Жареный цыпленок Кентукки» и «Уимпи». Сегодня Карам предложил новое заведение — «Зажарь-ка».

Пьяри, Раджан и Сарна никогда не забудут, как впервые попробовали рыбу с жареной картошкой.

— Вам понравится, — сказал Карам, когда они рассаживались за столом.

В густом воздухе закусочной стоял запах кипящего масла, и у всех потекли слюнки — дома, когда готовила Сарна, царили похожие ароматы. Вот на их столик положили теплые свертки бумаги — все вопросительно посмотрели на Карама. Потом вслед за ним развернули дымящуюся газету и увидели золотистую рыбу в кляре и груду жареного картофеля. Осторожно попробовали. Пьяри улыбнулась, когда под хрустящим тестом оказалась нежная мякоть. Раджан набросился на картошку, обжегся, замахал руками, а его губы сложились в испуганное «О». Сарна ела с интересом. Неудивительно, что треска с гарниром — традиционное английское блюдо. Рыба — вообще подозрительный продукт, и Лондон тоже. Наслаждение, с которым Карам поглощал пищу, убедило Сарну в мысли, что между вкусом рыбы и удовольствиями плоти существует некая связь. Ее теория еще подтвердится ночью, когда в Караме вновь проснется влечение. Конечно, Сарне не пришло в голову, что треска могла ослабить ее оборону.

— Вкусно… хотя чего-то не хватает.

Уксус частично исправил дело, с кетчупом стало еще вкуснее, однако Сарна хотела ощутить другой аромат: она достала из сумочки красный перец и посыпала им блюдо.

— О! — Одобрительно закивала. — Теперь намного лучше. Вот это я понимаю. М-м…

Прожевав, Сарна предложила перец остальным. Дети отказались, Карам сперва ответил «нет», но жена ела с таким удовольствием, что позже он молча согласился.

— Хм-м-м… Неплохо.

Спустя шесть недель на английской диете их увлечение новой едой ослабло. Сарна, как могла, приправляла блюда индийскими специями. Она делала сандвичи из сыра чеддер и листьев салата, а между ними клала разные чатни, готовые соусы, которыми предусмотрительно запаслась в Кампале. Через несколько лет Сарна будет утверждать, что изобрела «завтрак пекаря» до того, как он распространился по всей Англии.

Без плиты Сарна чувствовала себя беспомощной. Большая часть напряжения, связанного с переездом в другую страну, бесследно испарилась бы, будь у нее возможность готовить. Как-то раз она попробовала разжечь костер на заднем дворе — влажная трава и сучки едва дымились. Вероятно, она бы добилась своего, не вмешайся мистер Рейнольдс. «Что ты творишь, женщина?! — заорал он с балкона. — Здесь тебе не Африка! Это не чертовы джунгли! Ты же спалишь весь дом!» Сарна не поняла ни слова, злобного тона оказалось достаточно, чтобы ее отпугнугь. К тому же на крик выглянули другие соседи. Сарна не решилась устроить импровизированное барбекю под их хмурыми взглядами.

Ее природная деловитость не находила выхода, запертая в пустой кухне. Сарна больше не могла резать, варить, жарить, парить или окрашивать свои мысли посредством готовки. Она становилась все угрюмее и несчастнее. Однако тело, как известно, всегда найдет отдушину: работа закипела внутри Сарны. У нее горело в груди и бурчало в желудке, булькало в кишках и шипело в душе. Она решила, что это несварение. «Твоя английская стряпня мне не подходит», — пожаловалась она Караму.

У каждого процесса есть результат, и последствием Сарниных внутренних пертурбаций стали омерзительные ветры. Едкий и вонючий газ бесшумно покидал ее тело и виновато растворялся в воздухе, после чего еще несколько минут в комнате стоял мощный гнилостный дух. Когда это случилось впервые, Сарна была дома одна. И хотя ее нутру стало заметно легче, сама она пришла в ужас. Тут же распахнула окна в гостиной и сделала погромче радио, словно звуки могли заглушить вонь. Вскоре это произошло в присутствии Раджана и Пьяри. «Фу-у-у-у! Здесь кто-то умер!» — вскричал Раджан, когда запах достиг его носа. Пьяри высунула голову за дверь и глотнула чистого воздуха — она никогда не открывала окна, опасаясь напустить в дом холод. Первый раз с их приезда в Лондон Сарна развеселилась — от стыда и какого-то извращенного удовольствия. Ее смех был тихий, затаенный, поэтому еще более сильный: она согнулась вдвое и тряслась, точно заводная игрушка. Увидев мать, дети тоже расхохотались. «Фу-у-у!» — фыркала Пьяри. Когда они успокоились, запах уже исчез. Сарна сказала: «Не смейте говорить об этом питхаджи!» — и погрозила пальцем.

Этого не пришлось делать, потому что через несколько дней он испытал все на собственной шкуре. Дети занимались в гостиной, Сарна шила. Вдруг Карам опустил газету и принюхался. «Газ, что ли, включен?» — спросил он. Потушив жар стыда и едва сдержав смех, Сарна не преминула еще раз упрекнуть мужа: «Откуда ему взяться, если у нас даже плиты нет». Источником такой сильной вони просто не мог быть человек, и Карам отправился на разведку в другие комнаты. Раджан и Пьяри рухнули на стол. Сарна смерила их сердитым взглядом и открыла окна. Когда Карам вернулся, запах уже почти улетучился. Сарна показала на потолок: «Это, видать, сверху. Твои Рейнольдсы уже начали гнить».

Карам был очень удивлен, когда через пару дней жена пожаловалась на боли. Она ни в какую не хотела описывать симптомы, настояв, чтобы ее свозили к врачу. Там, разумеется, ей пришлось все рассказать, дабы Карам перевел ее слова доктору Томасу.

— Доктор, моя жена говорит, у нее болит все тело.

Врач уже сталкивался с азиатскими дамами, которые утверждали, будто у них «все тело болит». Обычно это означало, что им стыдно говорить незнакомому мужчине о болях в интимных местах. Задав Сарне несколько осторожных вопросов и расшифровав ее невнятные ответы (для чего пришлось поупражняться в творческом мышлении), доктор Томас признал, что столкнулся с необычным случаем. По-видимому, у Сарны действительно болело все тело. Чувство застоя и всепоглощающая апатия были вызваны закупоркой кишечника. Врач поставил диагноз «запор». «Такое часто случается из-за непривычного питания и общей перестройки организма». Он поднес стетоскоп к Сарниному животу. Его уши наполнило вялое бульканье, из-за которого доносился другой, едва различимый звук: да-даа, да-даа, да-даа. Нечто похожее на сердцебиение, но не оно.

Карам посмотрел на жену.

— Он говорит, у тебя расстройство живота.

Сарна кивнула, хотя была недовольна диагнозом. Боли казались ей куда серьезнее, впрочем, она вовсе не собиралась спорить с врачом — еще не хватало описывать свое состояние Караму. Как объяснить ему, что она уже две недели не может сходить в туалет? И что она будто бы гниет изнутри? В тот день Сарна приняла решение выучить английский.

— Тебе нужно выпить две таблетки перед сном, — сказал Карам, когда они садились в машину. — Если не поможет к утру, завтра вечером повторить. Доктор говорит, что в течение сорока восьми часов стул должен… — Он запнулся. Не стоит дословно передавать жене врачебные указания. Сарна неловко поежилась, и он завел машину.

— Это все твоя английская еда, — сказала она, в глубине души понимая, что причиной недомогания были ее беспокойные мысли. Они копились внутри, пока не заблокировали всякое движение. Сарне не хотелось это признавать — лучше уж свалить вину на Карама.

* * *

Ей немного полегчало, когда через два дня подействовали таблетки, хотя она прекрасно знала, что полное выздоровление наступит только с прибытием плиты. И три недели спустя (прошло уже два месяца с тех пор, как они приехали в Лондон) она наконец прибыла. Сарна хотела сразу же начать готовить, однако встретилась с иными трудностями. Выбор овощей в магазинах был так жалок по сравнению с Африкой! Свежих индийских трав купить было негде — даже кориандра не продавали. Блюда, к которым Сарна привыкла, теперь оказались ей недоступны. Исследуя магазин за магазином, она каждый раз терпела неудачу. «И этот никуда не годится!» — выносила она свой вердикт, выходя из очередного супермаркета или овощного. Сарна уже вообразила, что обречена питаться рыбой, жареной картошкой и сандвичами до конца дней. Ее постигло самое большое разочарование за первый год жизни в Лондоне. Куда их притащил Карам? Что это за страна, где и в помине нет самых основных продуктов? Метхи — листья фену грека. Карела — индийский огурец. Бхинди — бамия. Матоке — зеленый банан. Анар — гранат. Лимбри — листья карри. Писта — фисташки. Мучаясь, Сарна теребила уголки своих чуни, пока у них не оторвались каймы. Больше всего пострадали шифоновые — они стали похожи на шелковые чулки, которые протащили через колючий куст.

Если бы Карам не пришел на помощь, случилось бы непоправимое. Он нежно, совсем как в раннюю пору их любви, открыл Сарне глаза на другие возможности. У нее ведь целый склад специй, верно? Полным-полно дала и приправ, которыми легко сдобрить любое блюдо. Самое главное здесь продается: чеснок, лук, помидоры и картофель. В Англии хоть отбавляй овощей, пусть непривычных — морковь, капуста, брокколи, — Сарна ведь сумеет приготовить из них настоящее лакомство, Карам в этом ничуть не сомневался. И он вернул жене положительный настрой. Сарна приняла вызов. Она будет стряпать наперекор злу и ревности, подозрениям и горю. Она выварит боль и вернет свою любовь. Она преодолеет все препятствия и снова приготовит себе счастье.

12

Не только Сарна с трудом приспосабливалась к жизни в Лондоне. У Пьяри и Раджана тоже были неприятности. Пьяри никак не могла свыкнуться с холодом. Лишь через несколько лет в их доме появилось центральное отопление, а до тех пор она сворачивалась в клубочек возле парафиновых обогревателей всякий раз, когда отец разрешал их включать. Пьяри жила в их тепле. Родители просили ее держаться подальше от жара.

— Я замерзаю! — отвечала она матери, потому что Караму возражать не осмеливалась.

— Это лучше, чем поджариться. Вспыхнешь как спичка! Ну-ка, отойди.

В школе, где ее заставляли выходить на улицу во время перемен, она не играла с другими ребятами в классики, а укутывалась в длинные косы, прятала руки в рукава пальто и просто стояла — обледеневшая статуя с дрожащими коленками.

У Раджана была другая беда. В первый же день занятий его длинные волосы, закрученные в узел и покрытые паткой, напоминающей носовой платок, стали предметом бесконечных шуток. Все началось с хихиканья и шепотка на задних партах: «Это мальчик или девочка?»

— Если ты мальчик, то почему у тебя пучок на голове, как у девчонки? — спросил Дэниел, который будет изводить Раджана еще полгода.

— Потому что у меня такая религия, — пробормотал он в ответ.

— Какая такая религия? — не унимался остряк. — Пучкизм?

— Сикхизм. — Раджан провел рукой по темно-синей ткани, покрывавшей голову.

— Первый раз слышу. — Дэниел потрогал его патку. — Здесь такой точно нет.

Сердце Раджана забилось быстрее. Он посмотрел на ухмыляющиеся белые лица, невольно перевел дыхание и выпрямился, чтобы ослабить давление на мочевой пузырь. Раздался звонок. Раджан попятился и хотел уйти, Дэниел схватил его за пиджак и сильно дернул.

— Эй! Смотри, куда идешь, коричневый.

Волосы, о которых Раджан никогда прежде не задумывался, стали источником постоянных неприятностей. Он теперь воспринимал их как захватчика, инородный организм, прицепившийся к его телу без разрешения. И почему они должны быть такими длинными? Раджан больше не чувствовал душевного подъема при виде белоснежного тюрбана отца. Однажды, еще в Кампале, Карам сказал, что англичане обращаются с ним как с королем. «О да. Они сразу вспоминают картинки из книжек про Индию и думают, будто я махараджа. Поэтому почтительно со мной разговаривают». Пусть имя Раджана звучало по-королевски, его головной убор вызывал только насмешки. К нему относились скорее как к придворному шуту. А когда Дэниел впервые увидел Карама, то тут же спросил у Раджана, почему его отец носит на голове пеленку. «Чтобы уши не мерзли, да? На шапку денег не хватает? — издевался Дэниел. — Ну и семейка! У всех тряпки на макушке!»

Раджан теперь подолгу смотрелся в зеркало и разглядывал бугорчатую патку — чужеродную тварь, поселившуюся на его голове. Когда болит рука или нога, кажется, что от пульсирующей боли она распухает — так и Раджан вообразил себе, будто его пучок увеличивается с каждым часом. Он решил узнать мнение сестры на этот счет. Ткнув пальцем в предмет беспокойства, Раджан спросил:

— Сильно он вырос?

— Вырос? — Пьяри заметила, что братик стал много внимания уделять своей внешности, но приняла это за дурачество. Даже узнав о насмешках одноклассников, она не сразу догадалась, что именно в них кроется причина мнимого самолюбования брата. — Нисколечко. Чего бы ему расти? Лучше не кривляйся перед зеркалом так долго, не то питхаджи тебя выпорет.

Ответ сестры показался Раджану неубедительным. По ночам он изо всех сил дергал себя за волосы в надежде, что они навсегда покинут его голову.

Будто почуяв ненависть хозяина, они стали непослушными. Мыть их было настоящей пыткой: длинные локоны лезли в глаза и зловеще обвивали шею, точно хотели задушить Раджана. Расчесать его гриву было практически невозможно, потому что она скручивалась в плотные узлы и нипочем не поддавалась гребню. Раджан не мог управиться с волосами сам, поэтому просил Сарну смирять их путем безжалостных рывков и проклятий. «Хаи Рам! Это не волосы, а какой-то ужас. Все лондонская вода виновата — она на твою голову влияет так же, как на мой желудок».

Если волосы под паткой не росли, то их обладатель начал быстро чахнуть, отчего действительно казалось, будто узел на его голове становится больше. Раджан окончательно убедился, что пульсирующий паразит высасывает из него все силы. Жирный и твердый пучок крепко засел над худощавым лицом мальчика. Шли недели, издевательства в школе продолжались, и Раджан потерял аппетит ко всему: к еде, учебе, играм. Даже сестру перестал дразнить. Сарна сначала не замечала этих перемен, однако новое отношение сына к пище от нее не ускользнуло.

— Почему ты не кушаешь? — заботливо брюзжала она. Поначалу мать решила, что Раджан просто скучает по домашней стряпне. Его интерес к жареному цыпленку Кентукки, рыбе с картошкой и сырным сандвичам постепенно угасал. Яблоко от яблони недалеко падает. — Скорей бы уж нашу плиту привезли, — говорила она тогда мужу. — Твоя английская еда никуда не годится. Глянь на моего Раджу — он чахнет прямо на глазах. Ему нужна здоровая пряная пища.

Даже когда на кухне появилась плита и Сарна начала готовить любимые семейные блюда — куриные карри и картофель масала, Раджан ничего не ел. Вот тогда она встревожилась по-настоящему.

— Хаи Руба, почему ты не ешь? Ты же не сможешь учиться!

Мальчик пожимал плечами и отвечал, что не голоден. Сарна пожаловалась Караму, но и тот отмахнулся:

— Поест, когда проголодается. Не может же он вечно сидеть без пищи.

— А вдруг он заболел? — не унималась Сарна. — Помнишь, как сыночек Гудо Маси перестал есть? Оказалось, у него малярия, бедный чуть не умер. Надо срочно отвезти Раджу к доктору.

— Да что с тобой? Это Лондон, здесь и в помине нет таких болезней. Раджан здоров — у него ни жара, ни болей. Просто детские выдумки. Как только проголодается по-настоящему — начнет есть.

Сарна с досадой уставилась на бесчувственного мужа. Хаи, вот человек! Ни одна женщина не ужилась бы с такой ледышкой.

Пьяри говорила Раджану, чтобы он не принимал насмешки близко к сердцу, однако ее просьбы не доходили до его измученного разума. Все разрешилось в конце первой четверти, когда пришли табели успеваемости из школы — ни одного похвального отзыва, к которым Карам привык в Уганде. Дети были перегружены. Пьяри училась хорошо, но не отлично. Отец бросил ее табель и сурово объявил, что все пасхальные каникулы она проведет за подготовкой к выпускным экзаменам.

Когда пришла очередь Раджана, Карам застучал по столу еще сильнее. Он просто не мог понять, в чем дело. Мальчик всегда был отличником в Уганде, а здесь, в хорошей школе с превосходными условиями, не показал даже средних результатов.

— «Математика — есть знания, нет усердия». — Карам стал зачитывать вслух строчку за строчкой, перемежая их ударами по столу. — «История — нужно больше заниматься». — Бах. — «Французский — не старается понять даже основы». — Бах, бах. — «Биология — надо заниматься усерднее». — Бах. — Как Это Понимать? — взревел Карам, подчеркивая каждое слово очередным ударом. Раджан испугался и не мог вымолвить ни слова. — Вечерами ты сидишь за столом и притворяешься, будто учишь уроки. А на самом деле? Что ты, черт подери, делаешь? — Он закричал так громко, что даже Сарна подпрыгнула от страха. — Зачем я привез тебя в эту страну? Чтобы ты плохо занимался? Нет. Так нельзя. — Глаза Карама горели огнем. — Почему это произошло? Сколько раз я велел тебе сосредоточиться на уроках? — Он взмахнул рукой и с силой опустил ее на спину Раджана. — Сколько раз тебе говорить?! — Хлоп. — Сколько повторять одно и то же? — Хлоп. Ударами он отвечал на свои риторические вопросы. В детстве Карам считал про себя, чтобы отвлечься от боли, а теперь причинял страдания под монотонный напев бесконечных упреков.

— Хаи! Прекрати! — Сарна встала между ними. — Он ведь ничего не ел. Я тебе говорила: он нездоров. Если ребенок голодает, то как ему, по-твоему, учиться?

Слезы катились из глаз Раджана, но от ужаса он не проронил ни звука.

— Убери его с глаз моих, — велел Карам. — Все вон!

Так происходило всегда. Если Карам поднимал руку, то потом он либо сам уходил из комнаты, либо выгонял остальных, словно хотел поставить физический барьер между собой и жертвой и не видеть, что натворил.

Время шло, и Пьяри стала замечать, что братик ведет себя еще страннее. Он проводил перед зеркалом все больше времени. Однажды ей даже показалось, будто Раджан ударил свою патку. Утверждать она не могла — вдруг он просто поправил ее грубым движением. Однако его стиснутые губы подсказывали, что не все так просто. Брат стал по-новому играть в любимую игру. В детстве он любил собирать обрезки материи, оставшиеся от Сарниного шитья, и делать из них крошечные тюрбаны. Так он старался походить на отца, который каждый день повязывал свежий головной убор. Тюрбаны Раджана, четко очерченные и аккуратные, действительно были очень похожи на отцовские. «Настоящий сикх растет», — приговаривал Карам, с любовью сжимая руку сына. Раджан уже давно вырос из мини-тюрбанов, но теперь его увлечение вернулось. Он непринужденно и искусно обвязывал пальцы тканью, а потом срывал ее с такой яростью, точно разыгрывал сцену обезглавливания. Пьяри поняла: пора все рассказать родителям. Никакое битье или усердные занятия не помогут брату, если он ненавидит школу. Сарна должна знать о насмешках одноклассников, ведь именно из-за них Раджан так странно себя ведет и плохо учится.

— Почему они издеваются над ним? — Сарна отвлеклась от теста, которое месила, и посмотрела на дочь. Почему смеются над ее маленьким принцем? — Он ведь такой хороший, добрый мальчик. Я каждый день кладу ему побольше еды, чтобы он делился с друзьями. Почему они его не любят?

— Мама, не все можно исправить едой. К нему пристают потому, что он индиец. Понимаешь, Раджан другого цвета.

— Он даже не похож на индийца! Кожа светлая, как молоко. Его легко спутать с англичанином, говорю тебе. — Сарна прищурилась. — Вот ты у меня настоящая индианка. Ты намного темнее, чем брат. — Она прекратила месить тесто и подозрительно посмотрела на Пьяри. — А тебя никто не дразнит?

— Нет. — Пьяри были неприятны слова матери, хотя она уже должна была к ним привыкнуть. Сарна каждый день выказывала недовольство ее внешностью, однако ее упреки по-прежнему больно ранили. Девочка не знала, что мать нарочно ищет в детях недостатки, ведь идеального ребенка она уже потеряла. Лучше любить несовершенство — может, тогда его никто не заберет.

— Точно? Наверняка дразнят. Твоя кожа ни капельки не посветлела с тех пор, как мы приехали. Я так радовалась, думала, английская зима отбелит тебе лицо — ничего подобного. Ни малейшего результата. — Сарна осмотрела дочку со всех сторон и легонько ущипнула за щеку, оставив мучной след. Иногда она позволяла себе такие вольности вместо ласок. — Ты мажешься «Мотамарфозой»? А? Мажешься?

— Да, мама. Прекрати уже. — Пьяри отвела взгляд в сторону и оттолкнула Сарнину руку. — И он называется «Метаморфоза», я сто раз говорила.

— Так я и сказала, «Мотамарфоза». Мне кажется, ты им не пользуешься. Кожа слишком темная. Хаи, ну что мне с тобой делать?

Пьяри пробежала пальцами по своей длинной косе, словно то был музыкальный инструмент. Мама права, она уже давно не мазалась этим ужасным кремом. От него щиплет вокруг глаз и вонь страшная, и вообще вряд ли он поможет. Персини покрывала им свою Рупию — ничего не изменилось. Пьяри ненавидела, как мать произносит название крема. Будто нарочно говорит неправильно, чтобы поиздеваться. Мотамарфоза — пукни погромче, вот что означает это слово в устах Сарны. Разве бывает крем с таким названием? Видимо, да. Специально для темнокожих дочерей.

— Посмотри на свой нос! Хаи Руба. Такой большой — прямо как у вашего питхаджи. — Сарна все еще бурчала. — Ты трешь его, как я показывала? Что-то он совсем не изменился. — Она сжала нос дочери с двух сторон указательными пальцами. — Если бы ты делала вот так каждый день, он был бы уже вдвое меньше!

— Ми! — взвизгнула Пьяри. «Ми» — средний слог из «мамиджи», так она с детства называла Сарну. — Мы говорим о Раджане!

— Не верю я в это. Если они не дразнят тебя, то почему издеваются над Раджи?

— Потому что… — Пьяри взяла косы и показала их пушистые кончики маме. — Потому что он мальчик и он другой. У него волосы длинные.

— Длинные волосы? — переспросила Сарна, облизнув губы, как будто проверила слова на правдивость.

— Да, длинные волосы. — Пьяри рассказала, какими словами обзывают ее брата.

— Хаи, сыночек мой! — Мать прижала руку к груди. — Почему? Они разве не знают, что мы сикхи? Хаи ваичара, мой бедный Раджа. Кто эти негодяи? Позови его, надо спросить их имена. — Она говорила все быстрее и громче с каждым предложением. — Я покажу им, как оскорблять моего сына! Никто не смеет так о нем говорить. Погоди, вот вернется отец и сразу же пойдет в школу, пожалуется на этих мальчиков. Где Раджан? Зови его.

— Ми, нет! Он не знает, что я тебе все рассказала. Он разозлится. Это не выход. — Пьяри вспомнила, чем занимается Раджан перед зеркалом, и прошептала немыслимое: — Мне кажется, его надо постричь.

— Хаи, что ты!.. — Сарна слегка толкнула дочь. — Даже не думай об этом и не смей сказать такое при отце! Ну и мысли у тебя! Глупости какие… У бедного Раджи неприятности в школе, а сестра решила его оболванить! Тебе надо поучиться уважению.

Когда Сарна рассказала об этом мужу, тот разгневался и принял все на свой счет — любое оскорбление в адрес сына было направлено и на него. Говорить плохо об одном сикхе — значит порочить всех. Жаль, он не успел до переезда провести дастар бханди для Раджана, как собирался изначально. Сыну уже давно пора сменить патку на тюрбан. В нем он выглядел бы куда старше и умнее, и, возможно, никто бы не стал его дразнить. Карам не мог избавиться от чувства вины за то, что над Раджаном смеются. Как же он забыл про дастар бханди?

Он жалел сына, но его попытка побеседовать с ним превратилась в очередной унизительный выговор. Он усадил Раджана рядом с собой на диван.

— Мама говорит, мальчики в школе дразнят тебя за длинные волосы. Это правда?

Раджан, не ожидавший такого вопроса, пораженный, уставился на отца.

Карам принял это за утвердительный ответ и продолжал:

— Они невежды и ничтожества. Не нужно их бояться. Ты ведь сказал им, что мы сикхи?

Мальчик кивнул и про себя подумал: «Кто же проболтался отцу?» Наверняка Пьяри. Она сидела за столом и нервно грызла ногти.

— А они не прекратили тебя обижать, так? Надо было показать им кара. — Отец поднял правую руку, на которой сверкнул браслет. — Следовало объяснить, что сикхи — кшатрии, воины и это — наш шит. Любой, кто осмелится произнести в адрес сикха дурное слово, будет наказан.

Раджан спрятал ладони между коленями и опустил глаза. Как он мог поведать отцу, что мальчишки видели его кара и стали издеваться, будто он носит девчачьи украшения?

— Надо было напомнить им, что сикхи помогали англичанам поддерживать порядок в Индии. Они брали нас в свои армии, потому что мы — прекрасные воины. Твои одноклассники дразнят тебя, так как ничего не знают.

Сарна кивнула. В кои-то веки ее муж говорил верно. Вдруг он сменил тактику.

— Ты не защищал себя и свою веру, поэтому они взяли над тобой верх. Учти. — Он погрозил пальцем. — Если покажешь людям свою слабость, они тут же на тебя набросятся. В древние времена было достаточно обнажить меч кирпан, чтобы напугать врагов. Сегодня нужно действовать разумно. Ты должен с гордостью выстаивать их нападки, а если мерзавцы тебе мешают — сказать директору школы. Ты это сделал?

Раджан покачал головой.

— Нет, — Карам так и думал. — Значит, ты слабак.

Сарна злобно воззрилась на мужа.

— Они били тебя?

Раджан покачал головой.

— Отбирали у тебя еду или учебники?

Мальчик снова покачал головой.

— Только обзывали?

Раджан кивнул.

— Ты слабак, раз терзаешься из-за пустых слов. Ты не должен обращать на них внимания. Чем больше переживаешь, тем больше они будут дразнить. Ты обязан есть и учиться, ясно? На следующей неделе первым делом расскажу все директору. Как зовут этих мальчишек? — Карам достал ручку и стал искать взглядом бумагу.

Раджан молчал. Мысль о том, что придется выдать имя Дэниела, наводила на него ужас.

Карам навис над сыном:

— У них есть имена?

Мальчик снова покачал головой, и Карам вышел из себя.

— Позор! Ты знаешь, что означает «Сингх»? А?! Лев! Все Сингхи — львы! Посмотри на себя, ты же трус! Даже не можешь назвать отцу имена обидчиков! Чего ты испугался? Неудивительно, что они к тебе пристают. Ты позор нашего народа. Поэтому они и выбрали тебя. — Немного смягчившись, Карам оторвал уголок от номера «Таймс» и снова спросил: — Ну, как их зовут?

Раджан сидел, беспомощно качая головой.

Отец посмотрел на него с отвращением. Ну и дурак! Он проткнул ручкой клочок бумаги.

— Прекрасно. Поступай как знаешь. Хандри, голодай — пожалуйста. Но если твои оценки не улучшатся, пеняй на себя.

— Вот что натворил твой Лондон! Зачем мы только сюда приехали? Я так и знала. Знала! Этот город превратил нашего счастливого, доброго мальчика в призрак! — сокрушалась Сарна.

Карам не нашелся с ответом. Он поглядел на часы в форме Африки и спросил себя, могло ли нечто подобное произойти там. Две недели назад Раджан вернулся из школы с порезом и синяком на щеке, куда угодил камень, метивший в патку и чудом не попавший в глаз. Раджан настаивал, что это случайность. На самом же деле легенда о Вильгельме Телле вдохновила Дэниела на военные подвиги. Карам хотел пойти в школу и свернуть мерзавцам шеи, однако сын опять не назвал их имен.

Сарна робко предложила мужу постричь ребенка. Карам дал ясно понять, что стрижка — не выход.

— Только через мой труп, — отрезал он.

На труп сейчас больше походил Раджан. Вчера он прямо на уроке упал в обморок и теперь по совету доктора Томаса лежал дома.

— Ображование. Ображование. — Сарна повторяла английское слово, которое часто слышала от Карама, и всплескивала руками, будто не могла понять его смысла. — Зачем нужна учеба, от которой наш сын болеет? Хаи, мой Раджа, раньше он был таким здоровым мальчиком. Хаи, мое золотце! Что ты натворил с моим сыном?!

Впервые со дня их приезда в Англию Карам засомневался в правильности своего решения. Что же он натворил? Дома постоянные склоки, Раджан болеет. Надо это прекратить. Но как? Он сходил в магазин и купил побольше фруктов. Обычно они ели дешевые бананы и яблоки, а теперь Карам принес апельсины, груши, клубнику и виноград и дал все это Раджану, который лежал на нижней полке, потому что был не в силах забраться наверх.

Когда он вышел из детской, за углом его поджидала Сарна.

— Зачем ты накупил столько фруктов? Чтобы они сгнили? Никакого от тебя толка! — Она обхватила рукой узел на голове — вполне невинный жест на первый взгляд. — Лучше сделай что-нибудь полезное. — Она уже всерьез подумывала остричь Раджана. В конце концов, не они первые, не они последние. Сыновья Гарбана Сингха давно обрезали волосы — их тоже дразнили в школе. И сын Тары Сингха. Карам знал об этом и все равно упрямился. Он думал о родителях, оставшихся за тысячу миль от Лондона, в Африке.

— Да им вообще плевать на нашего ребенка! — сказала Сарна, а когда Карам разозлился на эти слова, предложила надевать Радже тюрбан, когда они будут приезжать в гости. — Кто догадается, — рассудила она, — что под тканью ничего нет?

Дни, когда Карам размышлял, стричь или нет сына, были самыми трудными в его жизни, хотя с годами он убедится, что тюрбан — вовсе не такой важный атрибут сикхизма, и без него вера не слабеет, а обретает свободу. «Сикхизм — это не мировоззрение, а образ жизни, — однажды скажет он наиболее свободомыслящим друзьям, которые сносили все его выдумки, хотя и не одобряли их, — пусть молодые одеваются как хотят, следуют моде. Мы должны радоваться, что они ценят свою веру, ведут себя прилично и раз в неделю ходят в гурудвару».