Часть II 4 page

Карам и раньше слышал эту тираду. Положение сикхов после смерти Раджита Сингха было излюбленной темой учителя. Он как-то сказал, что сможет закончить свой труд по истории только тогда, когда в жизни его народа наметится хоть какое-то улучшение. «Что ж, — подумал Карам, — с этим придется подождать».

— Порой мне кажется, судьба хотела меня унизить, — медленно проговорил он, — Потом я думаю — нет, быть такого не может. Просто надо лучше разобраться в случившемся, и тогда я почерпну что-нибудь полезное.

— Почему, Карам? — спросил Лахвиндер. — Почему в этом должна быть какая-то польза? Ведь ты не один страдал. Многим было еще хуже. Тебе никогда не приходило в голову, что ты оказался не в том месте и не в то время и спасся лишь по воле случая?

— Да, я и об этом думал, учитель, однако фотография все меняет, — Карам протянул ему газетную вырезку. — Почему здесь изображен я? Почему я представляю всех тех, кто страдал? Я выжил. Даже двоюродный брат, мой спаситель, погиб. Так почему именно мое лицо вошло в историю? Может, вы мне объясните?

Лахвиндер Сингх улыбнулся:

— Я не лучше тебя понимаю смысл происходящего, Карам. Любое свидетельство по своей природе неполно и недостаточно. Даже если бы ты запомнил все, что случилось в те дни, твоя версия событий была бы лишь одной из многих. Может, она бы яснее и точнее сложилась у тебя в голове, но я не уверен в этом. Важен не сам опыт, а твое понимание его. Любой человек старается найти смысл в событиях своей жизни. Ты ищешь его в том, что пережил в Индии.

— Возможно, хотя это не значит, что я не прав. Мой подход вполне обоснован. — Карам сложил руки на груди.

— Согласен, — мягко ответил Лахвиндер. — Стремление к пониманию и отличает тебя от других. Они пережили то же самое, но с готовностью включились в нормальный ритм жизни и все забыли. Я не пытаюсь отговорить тебя думать, Карам, я просто хочу, чтобы твои мысли немного прояснились. И еще. — Учитель-джи наклонился ближе к нему. — Не стоит ожидать, что ты найдешь в этих событиях некую непреложную истину. Соблазн велик, не думай, что в Индии ты получил решающий жизненный опыт. Ты должен быть готов к новым впечатлениям, ведь впереди столько всего! Зачастую определяющими оказываются не крупные события, а наоборот самые мелкие.

— Да, но… — с досадой перебил его Карам. — Понимаете, быть в Индии в такое важное, поистине эпохальное время и ничего не запомнить, совершенно ничего… не знаю, по-моему, судьба распорядилась слишком жестоко. Я не могу с этим свыкнуться.

— А ты не думал, Карам, что именно благодаря своему недугу ты и оказался частью истории? — предположил Лахвиндер. — Тебя била лихорадка, боль сковывала твое тело, а бред терзал разум… Все это было отражением более масштабной болезни, одолевшей Индию! Ты стал невольным зеркалом того хаоса и строчкой в истории.

— Учитель, разве для того, чтобы стать частью великих перемен, человек не должен хотя бы находиться в сознании? — Вытянутая рука Карама быстро сжалась в кулак, словно он поймал муху. — Вот о чем я сожалею и чего стыжусь больше всего — тогда я был несведущей жертвой, а теперь я несведущий уцелевший.

Лахвиндер покачал головой.

— Вероятно, — сказал он, — с историей всегда так: оценить важность мгновения можно лишь со стороны, когда смотришь на него из будущего.

Карам замолчал. Впервые в жизни он был совершенно не согласен с учителем. Ему стало неловко от этого противоречия, от понимания, что даже возраст и авторитет не имеют монополии на справедливость. Однако вслух он эту мысль не произнес — и подумать такое было стыдно, не то что сказать. Карам стойко придерживался мнения, что надо быть в сознании, если хочешь прочувствовать эпохальность происходящего. Словом, чтобы претендовать на историю, нужно четко понимать, что ты был ее частью, делал ее своими руками — пусть даже играл самую незначительную роль.

Пока Карам размышлял, ему в голову пришла идея, которая повлияет на всю его жизнь. История творится непрерывно и везде. Нужно только ее найти. Если он всей душой прочувствует какой-нибудь великий поворот, возможно, тупое чувство никчемности, преследующее его с самого возвращения из Индии, исчезнет. Он найдет истину. Однажды она застала его врасплох, теперь же он отыщет и поймает ее.

5

— Зови Мину Маси! Позови Мину Маси! — крикнула Персини, ворвавшись на кухню, когда там ужинал Карам. Это могло означать только одно: у Сарны начались схватки. Он выбежал на улицу. Мина Маси жила в трех минутах ходьбы, с другой стороны дома, Все звали ее так — бабушки, дедушки, матери, отцы, дети, даже любовники. Как обычно и случается в Индии, она для всех стала тетушкой. Однако это было не простое обращение. Ее величали Миной Маси столь давно, что никто уже и не помнил ее настоящего имени. Даже Говинда Сингх, работник иммиграционной службы, утверждал, будто в паспорте у нее значится «Мина Маси».

Карам знал ее с самого детства. Она помогла матери родить трех его младших братьев и еще двух, которые потом погибли. Карам никогда не обращал на нее особого внимания — повода не было. Теперь, объясняя, что помощь нужна его собственной жене, он чувствовал себя неловко, потому что прежде никогда не задумывался об отцовстве и оказался в новой роли внезапно, не совсем представляя, как правильно себя вести. Лучше всего помолчать, решил Карам, и по дороге к дому они не обмолвились ни словом.

Зато он припомнил слухи, рассказанные Харвиндером, его другом — тот сам недавно стал отцом. Если рождался мальчик, мужчины всегда дарили Мине Маси кольцо для носа, а взамен получали от нее некую услугу, которой удостаивались лишь отцы сыновей. Карам тогда не придал значения словам приятеля: уж слишком невероятными они казались — плод воображения подвыпившего человека, который давно не спал с женой. К тому же Мина Маси наверняка не способна на такие трюки — уж очень стара. Карам взглянул на нее: дать пятьдесят пять этой стройной смуглой женщине с энергичной походкой было нелегко. Ее густые волосы с оранжевыми прядками, где под хной скрывалась седина, до сих пор блестели на солнце. На ней было бирюзовое сари в розовых огурцах, и вся она, бегущая по тротуару, походила на град хороших новостей. Невольно заметив, как Мина Маси привлекательна, Карам смутился и тут же подумал, что она могла бы одеться иначе, учитывая предстоящее событие. Почему она не выбрана более сдержанный оттенок?

На самом деле Мина Маси всегда носила яркие сари. Ей шли жизнерадостные цвета: фуксии, желтый, салатовый, бордовый. Где бы она ни побывала, всюду оставался веселый красочный след под стать ее призванию — что может быть чудеснее рождения ребенка?

Карам украдкой бросил на повитуху еще один взгляд и увидел, как маняще сверкнуло кольцо в ее носу. Даже тусклый свет фонарей, казалось, извивался в нетерпении, прежде чем пройти сквозь эту золотую петлю. Карам тут же отвел глаза. В кольце было нечто волнующее, оно словно обладало собственным языком и неприлично раскачивалось в направлении Карама, будто танцовщица, хотя его хозяйка была совершенно равнодушна к будущему отцу. Он припомнил восторженные бредни Харвиндера о кольце… войдя в него, получишь истинное наслаждение…

— О Боже! Поторопись, Мина Маси, уж очень быстро все происходит! — Пронзительный крик Персини, поджидающей их у дома, прервал его размышления. Повитуха побежала следом за ней, а Карам остался наедине с таинственными воспоминаниями о золотом кольце.

Помимо яркой одежды Мину Маси можно было узнать по крупному кольцу в носу, не меньше трех сантиметров в диаметре. Его размеры не соответствовали никаким стандартам, а в сочетании с хрупкой внешностью его обладательницы оно казалось просто гигантским. Украшение висело над левым уголком ее губ и покачивалось в такт речи. Порой оно словно хотело помешать хозяйке, например, когда та ела, и Мина Маси откидывала его в сторону змеиным движением языка — столь непринужденно и грациозно, будто смахивала волосы со лба. Иногда она медленно и вдумчиво облизывала ободок. В этом действии содержался такой сексуальный заряд, что мужчины отводили глаза.

С незапамятных времен Мина Маси щеголяла золотыми обручами в носу, хотя мало кому было известно, почему она стала их носить. Еще в молодости, когда она только осваивала ремесло повитухи, возле ее дома остановился восхищенный Нирмат Сингх. Чудо-механик (так его прозвали за умение в считанные часы починить даже самый дряхлый автомобиль) подарил Мине Маси большое золотое кольцо в благодарность за успешно принятые роды, в результате которых на свет появился его первый сын. До этого семь долгих лет у него рождались одни дочери. Кольцо было 4,2 сантиметра в диаметре. «Той же окружности, что и инструмент, зачавший мальчика!» — гордо объявил чудо-механик. Девушка не робкого десятка, Мина Маси предложила ему доказать свои слова. Ликующий Нирмал Сингх с радостью повиновался. Однако снять кольцо оказалось труднее, нежели надеть, поскольку часть тела, которую оно охватывало, значительно увеличилась. Мина Маси была вынуждена снимать украшение при помощи масла и мягких движений вверх-вниз. Увлеченные этим занятием, они неожиданно поняли, что таким образом можно достичь абсолютного удовольствия. В совершенной окружности кольца влечение словно накапливалось, хранилось, а затем вырывалось на волю. Чудо-механик был вне себя от восторга. На следующий день он пришел, чтобы повторить процедуру, но Мина Маси уже все хорошенько обдумала. Не так-то легко быть повитухой — хоть работа и благодарная, состояния на ней не сколотишь. Мина Маси решила это изменить. Она объяснила, что коли механик хочет еще, то пусть родит второго сына да подарит ей другое кольцо. «Так и передай своим друзьям, — добавила она. — И помни: нет сына и кольца — нет и услуги».

Сначала чудо-механик молчал об этом приключении. Но, как известно, найдя сокровище, трудно никому не похвастаться. Через несколько недель заманчивая тайна настолько ему приелась, что он захотел кому-нибудь ее открыть, дабы вновь испытать волшебные чувства. И он в подробностях рассказал все брату и коллеге, Хинди-чудо-шестерке — специалисту по всякого рода механизмам. Так слух пошел в народ. Он переходил от одного будущего родителя к другому, причем те давали торжественные клятвы, что никому и никогда ее не выдадут, и грозили ужасной местью любому болтуну. Сам ритуал стал своего рода посвящением в братство отцов — руками женщины, благодаря которой появлялись на свет их сыновья. Вот как вышло, что все мужья сикхской общины вдоль Hrapa-роуд и Парк-роуд приобрели фетиш золотого кольца. Они примерно трудились, чтобы обрюхатить жен, а мальчики, которых всегда больше ждут в индийских семьях, чем девочек, стали еще ценнее в глазах их отцов — и все потому, что Мина Маси строго постановила: «Нет сына и кольца — нет и услуги».

Она была предприимчивой женщиной и решила, что заработает целое состояние, если хотя бы каждый второй ребенок в сообществе будет мальчиком. Для этого она распространила среди женщин собственную, понятную каждому формулу зачатия мальчиков. Ей эта формула досталась по наследству от мачехи, Матхаджи Сант, выносившей четырнадцать сыновей. Старушка начала свой урок такими словами: «Самый действенный способ зачать сына — воздержание. Если месячные начались утром, то надо подождать пятнадцать дней. Если же вечером — то шестнадцать». Матхаджи произносила цифры с таким выражением, точно терпеть пришлось бы всю жизнь. Мина Маси, тогда еще невинная и пугливая девушка, не знала, куда деть взгляд. Сгорая от стыда, она уставилась на щель в стене. «А тем временем мужчина тоже должен ждать. Никакого облегчения не разрешается — иначе все напрасно. Его семя должно окрепнуть и застояться. Чем оно старше, тем сильнее, — объясняла Матхаджи. — У него появится запах, как у куриного бирьяни — и тогда уж точно будет мальчик. Главное не упустить пятнадцатый или шестнадцатый день. Если с первого раза не получилось (а у меня всегда получалось), надо снова ждать целый месяц. Следуй моим указаниям и сделаешь меня счастливой бабушкой многих внуков. Уж я-то заслужила».

Откуда Матхаджи узнала об этой формуле, Мина Маси так и не выведала. Опробовать теорию на практике ей тоже не довелось: через несколько месяцев после их разговора в деревне Харнали вспыхнула эпидемия оспы, и вся ее семья погибла. Мина Маси выжила только потому, что ненадолго уехала на похороны отца.

Однако благодаря этим сведениям Мина Маси теперь купалась в золоте. В формулу Матхаджи она внесла и свою небольшую лепту. Открывая женщинам тайну зачатия, Мина Маси поила их особым настоем трав, который должен был создать благоприятные для рождения мальчика условия в женском организме. Надо заметить, что в своих рассказах она пользовалась весьма бесстыдными описаниями. Если будущая мамаша конфузилась, Мина Маси делала вид, будто ничего не замечает. Ей даже нравилось смущение учениц, и она сдабривала дальнейшие инструкции еще более сальными подробностями. «Для зачатия мальчика крайне важна поза, — доверительно прошептала она полной и вялой Мадху. — Пусть муж войдет в тебя сзади». Строгой и чопорной Сурадж она торжественно заявила: «Ты непременно должна скрестить ноги за его спиной!» Неизвестно, осмеливались ли жены предлагать своим мужьям столь неприличные утехи, тем не менее ключевые рекомендации Мины Маси они явно выполняли, потому что мальчики рождались все чаще, а повитуха собирала золотой урожай. Известно, что мужчины любят бахвалиться своими достоинствами, и сикхи — особенно, поэтому все кольца были исключительно крупные. Опасаясь, как бы ювелир не выдал мужскому сообществу сведения о размерах украшений, будущие отцы нарочно заказывали их побольше. Мина Маси не раз предупреждала, чтобы они не жульничали: «Кольцо впору — приятней без спору». Для мужчин гордость куда важнее удовольствия, и на протяжении долгих лет это благоприятно сказывалось на финансовом положении Мины Маси.

Прибежав в комнату, где рожала Сарна, повитуха сразу же принялась отдавать распоряжения.

— Неси горячую воду и очищенное масло! — велела она Персини, которой всего несколько месяцев назад помогла родить дочь Рупию. Когда Персини вернулась, Мина Маси осматривала Сарну и задавала обычные вопросы. Она немного удивилась, что все происходит так быстро — за несколько часов матка полностью расширилась, а схватки стали резкими и частыми. Обычно первые роды протекают гораздо медленнее.

— Когда, говоришь, начались боли? — спросила она Персини.

— Два или три часа назад, кажется.

— Нет, нет! — возразила Сарна. — Болит дольше! — Она перевела дух и зажмурилась. — Уже почти… целый день! Я просто… — шумно выдохнула, — не знала!

— Ты ведь рожаешь впервые? — уточнила Мина Маси.

— Конечно! — закричала Сарна, и ее лицо внезапно исказила боль — будто на небе сгустились тучи. Она начала тужиться, будто одним усилием хотела прекратить все нежелательные вопросы. И в пылу этого яростного протеста родила двойню.

«Ох-хо, двойное бедствие!» — торжествующе подумала Персини. Ее собственную неудачу — рождение дочери, а не сына — затмило двойное несчастье Сарны. Две девочки. Опасение, что Сарна обскачет ее и родит мальчика, наконец-то развеялось. И что это за странный вопрос о первых родах? Такая опытная женщина, как Мина Маси, не стала бы попусту расспрашивать. Персини решила разведать что к чему. Она заметно повеселела при мысли о тайном прошлом соперницы. Вот почему она с такой радостью поздравляла Сарну и сообщала всем о прибавлении. Ее доброжелательные возгласы («Две девочки. Две. Девочки!») были чересчур громкими и назойливыми; за ними крылось злорадство.

Мина Маси тоже была недовольна. Две девочки — парой колец меньше. Она мысленно сказала себе, что надо поскорее просветить Сарну. Карам, напротив, был очень рад: он волновался, что не сможет позволить себе золотое украшение для повитухи. Им сейчас было не до этого. Поэтому сначала он испытал облегчение, которое позже, когда его стали поздравлять братья, сменилось гордостью и легким замешательством.

— Вот так! — усмехнулся Мандип и пихнул Карама в плечо. — Сдается, это первые двойняшки в нашей семье.

— Не зря Сарна его двойными порциями потчевала, — сухо добавил Гуру.

Мандип расхохотался:

— Может, если бы она накладывала еще больше, родились бы мальчики?

Карама эта мысль напутала. Два сына — два кольца.

Несколько недель после родов Персини в одиночку смотрела за домом и Сарной. Родители уехали в Индию, чтобы полечить артрит Баоджи в священных водах возле Золотого храма в Амритсаре. Вопреки всем ожиданиям Персини не жаловалась, напротив, ее переполняла неистощимая энергия. Она ухаживала за Сарной с беспримерной готовностью, помогая ей нянчить близняшек, словно то были ее собственные дети. Персини выполняла за нее всю работу и кормила новоиспеченную маму особой едой.

Перед родами Сарна, подумав, что никто не позаботится о таких вещах, заготовила огромное количество панджири, изумительно вкусной смеси из манной каши, масла, миндаля, фисташек, изюма, кокосовой стружки, аниса, имбиря и сахара, традиционно считающейся лучшим питанием для молодых мам. Персини вдоволь кормила ею Сарну. Кроме того, каждый день на завтрак она пекла мори ротис, лепешки с толстым слоем масла. Любое блюдо в Сарниной тарелке изрядно сдабривалось жиром: в дате виднелись тающие кусочки сливочного масла, а овощи плавали под оранжевой пленкой растительного.

— Ешь, ешь, — не унималась Персини. — Набирайся сил.

Разумеется, Сарна заметила ее внимание и почуяла недоброе. Она оказалась права. Персини откармливала барашка на убой. Бегая по делам или сплетничая с соседями, она держала ухо востро и выискивала любые сведения, способные подкрепить подозрения Мины Маси. И когда Биджи с Баоджи вернулись из Индии, ее буквально распирало от новостей. Оказалось, что Биджи выведала то же самое в другом мире, который Сарна мечтала оставить позади.

6

Вот уже несколько недель Карам был сам не свой. Куда только подевались его целеустремленность и сила духа? Друзья решили, все дело в отцовских обязанностях, а он и не возражал. Пусть думают так, ведь истинную причину уныния он не мог объяснить даже себе.

Почему-то все стороны жизни казались ему теперь печальными или досадными. Его расстраивала скучная работа в конторе, а дома сковывали по рукам и ногам бесконечные требования семьи. Часто у Карама возникало чувство, будто он теряет самого себя среди вороха обязанностей и ответственных дел. Все больше и больше ему хотелось поменять положение вещей, вырваться куда-нибудь или даже к кому-нибудь. Последние месяцы в редкие свободные часы Карам искал такую возможность. Он хотел найти нечто такое, что позволило бы ему уехать из Найроби, выучиться чему-то новому и иметь достойный заработок. Постепенно он осознавал, сколь мало у него в Африке шансов. Ни одна работа не удовлетворяла его требованиям, даже основным. Наконец, когда Карам почти расстался с мечтой об отъезде, один знакомый, Далвир Сингх, посоветовал ему отправиться на учебу в Лондон. Это смущало лишь одним необходимым условием: Англия была далеко. Да, он смог бы уехать из Найроби, как и мечтал, однако курс длился целый год, а это было слишком долго. И все же Карам решил воспользоваться случаем. В отчаянии он заверил себя, что год — это сущий пустяк по сравнению с человеческой жизнью, а в свободное от учебы время он будет работать и посылать деньги семье. Карам взял кредит, чтобы заплатить за курс и купить билет на самолет. И вот завтра он должен покинуть Найроби. Семья до сих пор ничего не знала о его отъезде — он надеялся, что кто-нибудь из маленького сикхского сообщества разболтает все домашним, но этого не произошло. Карам понимал, что об отъезде придется рассказать сегодня вечером, и с ужасом ждал подходящей минуты.

— Бхраджи, Бхраджи? — Харджиту пришлось пихнуть брата в бок, чтобы тот очнулся. Карам вскинул голову и взял сверток, который передали с другого конца стола. Под разноцветными полотенцами покоилась стопка лепешек роти, штук пятьдесят-шестьдесят, не меньше. Карам развернул полотенце, из-под которого поднялся сладкий запах масла, и достал себе две лепешки идеально круглой формы. Их испекла Сарна, с любовью отметил он, узнав ее легкую руку в небольшом размере, симметрии и щедрой заправке маслом. Его сердце сжалось от милой домашней заботы.

— Я только хотел сказать, как замечательно, что Бхраджи сегодня ужинает с нами, но, сдается, он здесь лишь телом, а не духом, — произнес Мандип.

— Очень странно, учитывая, каким одухотворенным Карам стал в последнее время, — пошутил Гуру.

Вот уже несколько недель Карам проводил свободные минуты в гурудваре. Иногда он шел в храм прямо с работы и возвращался домой, когда все уже сидели за столом. Конечно, родственники замечали его отсутствие, однако критиковать Карама не осмеливались. Негоже осуждать человека за то, что он бывает в храме, тем более если это не влияет на выполнение домашних обязанностей. Сарна заикнулась было, что муж все чаще опаздывает к ужину, и Биджи выругала ее за плохо накрахмаленные воротнички и неровные стрелки на его брюках. Караму, конечно, хотелось поделиться с кем-то своими переживаниями, но Сарне он рассказал бы о них в последнюю очередь.

— Что же ты сегодня не пошел в гурудвару? — осведомился Мандип. Пятница — традиционный день для посещения храма. — Даже Баоджи там. Он, наверно, тебя ждет.

Карам пожал плечами. Отнюдь не религиозные чувства или желание понаблюдать за службой раз за разом приводили его в гурудвару. Он искал там уединения. Карам любил занять свое место на полу, закрыть глаза и окунуться в монотонное пение грантхи. Больше всего ему нравилось бывать в храме во время акханд паат, когда читают все 1430 страниц Грантх Сахиба, священной книги. Такое чтение занимало много времени, порой несколько дней. Обычно Карам приходил спозаранку или вечером, когда в гурудваре почти никого не было и негромкий шепот грантхи терялся в сводах зала. Какое счастье! Он весь день с упоением думал об этих минутах, и пусть мысли, посещавшие его в храме, подчас были тревожны, Карам ценил редкую возможность побыть одному и предаться раздумьям.

Теперь же, сидя за столом, он наконец-то прислушался к беседе и стал ждать подходящего момента, чтобы вставить несколько слов о своих намерениях. Вкусная еда развязала языки братьев, и они болтали без умолку, а Карам свой язык, похоже, проглотил. Ему хотелось насладиться каждым кусочком, ведь неизвестно, когда снова удастся отведать изумительной Сарниной стряпни.

Братья обсуждали планы на выходные, а Карам все мешкал. Лишь случайный вопрос заставил его признаться. Гуру поинтересовался его мнением о пикнике, который они задумали.

— Давайте-ка, пока погода хорошая и не начались дожди, съездим на озеро Накуру. Пригласим Говинду с семьей, может, и Даривалы поедут. Что скажешь, Карам?

— Я не смогу, — ответил он.

— Почему? Снова пойдешь в храм? — Гуру и не думал сдерживать свой сарказм.

— Я… я… начинаю работать на новом месте.

— В воскресенье?! — удивился брат. — Ха, он и вправду решил стать грантхи!

За столом раздались смешки. Краем глаза Карам заметил, что Сарна перестала есть и изумленно уставилась на него. Обычно она ужинала спешно, будто за ней кто-то гнался и норовил стащить тарелку. Видимо, за долгие часы на кухне она вкладывала в готовку столько сил, что на еду их уже не оставалось. Еще во время приготовления Сарна познавала суть продуктов, их душу, а вечером быстро запихивала в себя одну оболочку.

— Да оставьте ваши глупые шутки! — отрезал Карам. Смех тут же утих, хотя все за столом по-прежнему улыбались.

Гуру не удержался:

— Насколько мне известно, только священники работают по выходным.

Мандип гоготнул, младшие захихикали. Брови Персини взметнулись вверх, точно вулканы, которые вот-вот извергнут лаву.

— Ох-хо! А ну-ка прекратили смеяться над гурудварой! — Биджи подняла руку и голос.

Сразу же наступила тишина. Все виновато потупили глаза, а мать уставилась на Карама. Он жалел, что вышел из себя и рассердил Биджи. Теперь все внимание было обращено на него.

С деланной беспечностью он сказал:

— Не хочу вас расстраивать, но священником я не буду. Однако работу я действительно сменил. Какой смысл трудиться на правительство? Это тупик. Люди говорят, что будущее за хо-ло-диль-ным обо-ру-до-ва-ни-ем. — Карам произнес последние слова с таким выражением, словно говорил о новой золотой лихорадке или полете на Марс. Несмотря на это, его речь не произвела должного впечатления на семью. Карам почувствовал, что их гложет сомнение. У сикхов тогда еще не было холодильников, поэтому они даже не поняли, о чем он. Мандип и Гуру обменялись многозначительными взглядами. Биджи наморщила лоб, а Сарна схватилась за горло. Ожидания Карама оправдались — семья выступила против.

— Чтобы получить такую работу, надо много учиться, — спешно продолжал он. — Это очень сложно, надо штудировать физику, химию, различные процессы… чем я и займусь. Курс длится один год, потом я получу хорошую должность. Я уже записался, занятия начинаются через неделю. Так что я не поеду на пикник — завтра же вылетаю в Лондон.

На дальнем конце стола Сарна отодвинула от себя тарелку.

— В Лондон? — переспросила Биджи.

— Ты уезжаешь в Англию?! — Мандип чуть не выплюнул все, что жевал.

— Чтобы чинить холодильники? — проговорил Гуру с набитым ртом.

Фраза «чинить холодильники» расстроила Карама и поумерила его пыл. На какой-то миг он почти передумал уезжать, ведь в юности он мечтал стать инженером. Курсы механиков холодильного оборудования показались ему унизительным компромиссом. Что же тогда делать? Оставаться в Найроби нельзя, иначе ничего не изменится.

— Я буду не просто чинить холодильники, — наконец сказал Карам. — Конечно, сперва меня обучат техническим аспектам, а потом я смогу работать в торговле, сфере услуг или на фабрике. — Он с таким воодушевлением перечислял, словно каждое место было чем-то небывалым.

— Вот как… — Гуру вытер тарелку лепешкой.

— Да разве можно уезжать в другую страну на целый год?! — взорвалась Биджи. — Кто будет заботиться о твоей семье?

— Ну… Мандип и Гуру теперь оба работают. И Сукхи — отличный охотник, — ответил Карам, подумав, что мать имеет в виду всю семью.

— Ты муж и отец двоих детей! Нужно чтить свои обязательства!

— Я их чту! — настаивал Карам. Биджи намекала, что Сарна и двойняшки станут для семьи обузой. Как мелко с ее стороны говорить такое, ведь они с женой делают куда больше других! Неужели нельзя время от времени менять расстановку сил? Разве не для этого нужна семья? — В Лондоне у меня будет работа. Я не оставлю вас без денег.

— Твой Баоджи это не одобрит, имей в виду! — Биджи покачала головой. — Ты должен был сперва посоветоваться с ним. Хаи Руба, разве можно сообщать такие новости в последнюю минуту? — Она поглядела на Сарну, решив, что они с мужем сговорились. Но та побледнела, как простыня, Ее губы дрожали, а еда осталась нетронутой.

— Все произошло очень быстро. Решение надо было принимать немедля, поэтому я не успел ни с кем обсудить. — Карам посмотрел в тарелку. Он потерял аппетит.

Биджи не поверила ни единому его слову.

— Так вот почему ты уже несколько месяцев не бываешь дома? Не хотел с нами разговаривать? Отец не отпустит тебя. Он просто запретит ехать.

— Я должен! — воскликнул Карам и обеими руками уперся в стол, — Я уже заплатил за курс и купил билеты. Уволился с работы. Мне нельзя оставаться!

— Вон отсюда, все! — внезапно крикнула Биджи остальным сыновьям. — Уходите. Встретьте отца. — Ей не нравилось, что братья видят непослушание Карама. — А вы начинайте мыть посуду, — велела она Персини и Сарне. Никто не должен был знать, что ей допустимо перечить.

Когда все ушли, Карам еще молчал. Недовольство матери железной хваткой вцепилось в его совесть.

— Ты поступаешь плохо, очень плохо! О чем ты только думал? Это же несправедливо по отношению к нам! Ты просто обязан пересмотреть свои планы.

— Биджи, уже поздно что-то менять, — с трудом выдавил Карам: от страха перед матерью у него пересохло во рту.

— Это тебе так кажется! — отрезала та. — А я прекрасно вижу, что времени еще предостаточно.

— Я уже все оплатил. И я поеду.

— Да что с тобой стряслось?! — Биджи испытующе посмотрела на сына, который всегда был ответственным. — Тебе вдруг стало плевать на мнение родителей?

Карам промолчал, а мать, увидев его решимость, резко встала из-за стола.

— Объяснись с Баоджи! — велела она и ушла к себе.

Отец совсем ослаб. Артрит скрутил его руки и ноги, а из-за повышенного давления он старался не волноваться понапрасну. Только по наущению Биджи он решил образумить Карама. По правде говоря, Баоджи был не против, чтобы его старший сын получил образование, если это не повредит семье. Хотя Лондон был так далеко, а год — так много… Словом, Баоджи выразил свое недовольство. Карам продолжал настаивать, что выбора нет, а время пролетит незаметно. Отец почти сразу признал твердость сыновнего решения и собственное бессилие: пусть Биджи рвет и мечет, сам он слишком слаб для споров. К тому же ему хватило мудрости сообразить, что запрет не только не помешает сыну уехать, но и вызовет глубокий семейный разлад. Поэтому его вопросы становились все дружелюбнее, упреки короче, и Карам понял, что отец сдается. От этого ему стало не по себе. Хотя он своим решением и подрывал авторитет Баоджи, ему хотелось, чтобы тот сохранил достоинство. Баланс сил неминуемо менялся: сильная молодость подчиняла себе немощную старость.

— Значит, ты принял решение. Что же, теперь все в руках Вахегуру, — заключил отец. — И все-таки год — это очень долго.

Время было причиной и Сарниных слез. Ночью, когда все легли спать, она прокралась из комнаты, где спала вместе с Персини и малышами, Пхулвати и Джагпьяри, на кухню к Караму. Работа по дому и уход за детьми забирали у нее все силы и притупляли влечение, хотя она и скучала по близости с мужем. Кроме того, Биджи не одобрила бы ее ночных вылазок. Перед сном Карам подал ей знак прийти, и, зная, что его не будет целый год, Сарна забыла об усталости и приличиях.