Глава четырнадцатая 1 page

– Прошу прощения, мисс, не можете ли вы сказать, где мисс Уильямс? – спросил адмиральский дворецкий. – Ее желает видеть один джентльмен.

– Она сейчас спустится, – отвечала Сесилия. – А кто это?

– Доктор Мэтьюрин, мисс. Он велел сказать, что он доктор Мэтьюрин.

– Проводите же его ко мне, Роули, – воскликнула девушка. – Я им займусь… Милый доктор Мэтьюрин, как вы? Каким образом вы сюда попали? Клянусь, я просто поражена! Какого замечательного успеха добился милый капитан Обри, захвативший «Фанчуллу»! Но как жаль бедный «Поликрест», ушедший под воду со всем имуществом. Но вы‑то, надеюсь, спасли свою одежду? О, как мы радовались, прочитав «Гэзетт»! Мы с Софи взялись за руки и принялись скакать, точно козочки, по розовой гостиной, вопя при этом: «Ура, ура!» Хотя мы так переживали, о господи, как мы переживали! Плакали и плакали, я вся распухла от слез и такая страшная пошла на адмиральский бал. А Софи совсем не пошла на бал и потеряла немного – бал был такой дурацкий. Молодые люди торчали в дверях, а танцевали одни только старики, согласно рангу. Разве можно назвать это балом? Я танцевала один лишь раз. О, как мы ревели – у нас все платки промокли от слез, представляете? Конечно же, все это очень грустно. А она – она совсем не думала о нас. О том, что бросает тень на всю семью! По‑моему, она напрасно так поступила. Могла бы подождать, пока мы не вышли бы замуж. Думаю, она… Но я не должна вам говорить этого, потому что однажды вы уже пострадали, много, хотя и давно. Разве нет?

– Кто же вас так расстроил?

– Ну конечно же Диана. Разве вы не знали? О боже!

– Расскажите, пожалуйста, что же произошло.

– Мама велела никому не рассказывать об этом. Я и не буду рассказывать. Но если вы обещаете никому этого не передавать, я шепну вам на ухо. Ди стала содержанкой этого самого мистера Каннинга. Я думала, что это вас удивит. Кто бы мог подумать? Мама ничего не подозревала, хотя она поразительно мудрая женщина. Она просто впала в бешенство и до сих пор не может прийти в себя. Она говорит, что теперь у нас нет никаких шансов найти приличную партию. Это вовсе не значит, что я против приличной партии, просто мне не хочется остаться старой девой. Даже думать об этом противно. Тихо, я слышу, что ее дверь закрывается: она спускается вниз. Я оставлю вас вместе и не буду третьей лишней. Может быть, во мне и нет шести футов роста, но никто не скажет, что я третья лишняя. Так вы никому не расскажете? Не забудьте, вы обещали.

– Софи, дорогая, – произнес Стивен, целуя девушку. – Как вы поживаете? Я сразу же отвечу на все ваши вопросы. Джеку присвоили звание капитана первого ранга. Мы приплыли на том фрегате, который стоит возле островка. Он временно исполняет обязанности капитана.

– На каком фрегате? Где он, где?

– Пойдемте, – предложил доктор, поворачивая большую бронзовую подзорную трубу адмирала, укрепленную на кронштейне. – Видите, он расхаживает по шканцам в своих старых нанковых панталонах.

На ярко освещенном корабле Джек Обри мерил шагами палубу от обреза квартердека к кормовой карронаде и обратно.

– Да у него на голове повязка! – воскликнула девушка. – Уж не пострадали ли снова его бедные уши? – пролепетала она, наводя объектив на фокус.

– Нет, нет, только прическа. Наложено не больше дюжины швов.

– Он не сойдет на берег? – спросила Софи.

– Не сойдет. Зачем? Для того чтобы на берегу его арестовали за долги? Ни один друг не заставит его сойти на сушу даже силой, и ни одна женщина, питающая к нему чувство дружбы, не попросит его сделать это.

– О да! Ни в коем случае! Я совсем забыла… Всякий раз, поворачиваясь, Джек Обри смотрел на Маунт Эджкамб, официальную резиденцию адмирала Хеддока. Софи показалось, что они встретились глазами, и она отпрянула.

– Объектив не в фокусе? – спросил Стивен.

– Нет, нет. Нехорошо разглядывать его исподтишка. Как он себя чувствует? Я так рада, что… Я совсем запуталась… Все так неожиданно… Я даже не представляла себе… Как он себя чувствует? А как вы? Милый Стивен, как вы себя чувствуете?

– Я вполне здоров, спасибо.

– Нет, нет, вы не здоровы. Сядьте сию же минуту. Стивен, Сисси проболталась?

– Это не имеет значения, – отвечал доктор, отводя глаза. – Скажите, это правда?

Софи не смогла ответить, но села рядом и взяла его за руку.

– Теперь послушайте, детка, – произнес Стивен, в свою очередь пожимая ее руку.

– Прошу прошения! – воскликнул адмирал Хеддок, просунувший в дверь голову и тотчас убравший ее.

– Теперь послушайте, детка, – повторил доктор. – Фрегату «Резвый» приказано следовать на север, в Нор, чтобы забрать там каких‑то дурацких солдат. Как только они погрузятся, корабль отправится в плавание. Вы должны сесть на него и попросить Джека доставить вас в Дюны.

– О нет. Я никогда не смогу пойти на это. Это будет неприлично. Дерзко, смело, словом, неприлично.

– Ничего подобного. Вместе с сестрой вполне прилично и естественно. Ну же, дорогая, принимайтесь упаковывать свои вещи. Сейчас или никогда. В следующем месяце он может оказаться в Вест‑Индии.

– Ни за что. Я знаю, вы хотите, чтобы было как лучше. Вы душка, Стивен, но девица не может, просто не может пойти на такой шаг.

– У меня совсем нет времени, – произнес доктор, вставая. – Послушайте меня. Делайте то, что я говорю. Пакуйте свои шляпки – и марш на корабль! Сейчас самое время. Именно сейчас, иначе вас будут разделять три тысячи миль соленого неприветливого моря и годы напрасно потерянного времени.

– Я вся в растерянности. Но я не могу. Нет, я никогда не пойду на это. Не могу. Может быть, я ему не нужна. – По щекам Софи лились слезы. Она отчаянно мяла в руках платок и, качая головой, лепетала: – Нет, нет, никогда.

– Тогда всего вам хорошего, Софи, – сказал он. – Как можно быть такой размазней! Такой жеманницей! Фи, Софи. Где же ваша смелость, девочка? Ведь это единственное, чем он восхищается на свете!

Когда Стивен добрался до квартердека, адмирал делился своими соображениями относительно снастей из манильского троса. Джек и Софи стояли чуть в стороне с чрезвычайно застенчивым видом. «Похоже, что он испытывает не столько тревогу, сколько испуг, – подумал Стивен. – Он не может собраться с мыслями и очень часто отвечает адмиралу невпопад».

– И если такелаж изготовлен из обыкновенной пеньки, дорогие мои, – объяснял адмирал, – то все эти снасти приходится смолить.

– Смолить, сэр? – воскликнула Софи. – Хотя конечно. С помощью кисти, я полагаю? – добавила она тихим голосом и залилась румянцем.

– Итак, я препоручаю девочек вам, Обри, – произнес адмирал Хеддок. – Перекладываю ответственность на ваши плечи. Две взрослые девицы – это огромная ответственность. Я привезу их к вам на фрегат в четверг.

– Честное слово, вы очень добры, сэр, но корабль не слишком хорош для дамы. Вернее, очень хорош для дамы. Но тут слишком тесно. Буду счастлив, более чем счастлив проявить все свое внимание к мисс Уильямс, насколько это в моих силах.

– О, не беспокойтесь. Это же только девушки, они привыкли к неудобствам, не надо выбиваться из сил. Подумайте, как помочь им сэкономить деньги на булавки. Запихайте их куда‑нибудь. Поместите их в каюту к доктору, ха‑ха! А, это вы, доктор Мэтьюрин. Рад вас видеть. Вы не возражаете, если их поместят к вам? А? Ха‑ха‑ха. Я вас видел, хитрец вы этакий. Опасайтесь его, Обри. Это такой хитрюга. – Несколько офицеров, оказавшихся на квартердеке, хмурились: адмирал принадлежал к прежнему, с более суровыми порядками, флоту. Он и обедал с таким же, как он, осколком старины, адмиралом порта. – Итак, решено, Обри? Вот и чудно. Давайте же, Софи, Сесилия. Придерживайте ваши нижние юбки. Вон какой ветер. Вот еще что, – прибавил он голосом, который счел за шепот, хотя девушек уже опустили в шлюпку в «беседке», – скажу вам кое‑что на ушко, Обри. Вы читали выступление вашего отца? Думаю, нет. «А теперь обратимся к проблемам флота, – заявил он депутатам парламента. – Здесь мы тоже видим, что прежняя администрация не просто допускала, а поощряла страшную расхлябанность и неслыханное мздоимство. Мой сын, морской офицер, рассказывал, что дела обстоят очень плохо: непригодные к службе офицеры получают повышения по знакомству, снасти и паруса никуда не годятся, и, в довершение всего, мистер спикер, на борт кораблей допускаются женщины, женщины! Наблюдаются сцены невиданного разврата, достойные разве что французов». Если хотите последовать совету старика, то срочно положите конец таким разговорам. Никакой пользы флоту от них не будет. Пусть он лучше занимается своей армией.

Послушайте умное слово, хорошо? Вы поняли, к чему я клоню?

С лукавым выражением лица адмирал подошел к трапу, и ему отдали почести, достойные его высокого чина. Постояв сколько полагается при таких проводах, Джек Обри обратился к вестовому:

– Пошлите за плотником. Мистер Симмонс, будьте настолько любезны, пошлите на ют лучших матросов с пемзой и швабрами. Скажите мне, кто из офицеров наиболее отличается вкусом?

– Аппетитом, сэр? – воскликнул Симмонс.

– Нет, нет! Художественным вкусом. Знаете ли, чувством возвышенного.

– Не знаю, сэр, есть ли среди нас такие знатоки. Что касается возвышенного, то я не припомню, чтобы в кают‑компании мы разбирали такие темы. Но есть такой Маллет, сэр, из плотницкой команды, который в этом точно разбирается. Он был скупщиком краденого и собаку съел на всякого рода красивых вещах – картинах старых мастеров и так далее. Сам он уже в годах и не слишком силен, поэтому помогает мистеру Чарноку выполнять столярные работы и заниматься отделкой. Но я уверен, что он разбирается в возвышенном лучше любого другого.

– Я хотел бы с ним поговорить. Мне нужно украсить каюту. Полагаю, его можно отпустить на берег?

– Ну что вы, сэр. Он дважды сбегал, а в Лиссабоне попытался добраться до берега в бочке, но попал не туда. Однажды он украл платье у миссис Армстронг и попытался проскочить мимо старшины корабельной полиции, заявив, что он женщина.

– Тогда он отправится в сопровождении Бондена и отделения морских пехотинцев. Мистер Чарнок, – обратился он к ожидавшему его распоряжений плотнику. – Пойдемте со мной и посмотрим, что можно сделать, чтобы каюта стала пригодной для леди. Мистер Симмонс, пока мы этим занимаемся, не прикажете ли вы парусному мастеру заняться изготовлением парусинового ковра из белых и черных квадратов – точь‑в‑точь как на «Виктории». Нельзя терять ни минуты. Стивен, мой герой, – начал он, оказавшись в сравнительно уединенной носовой каюте, обняв его одной рукой, похожей на медвежью лапу. – Разве вы не удивлены и не обрадованы? Господи, какое счастье, что у меня есть хоть какие‑то деньги! Предложите‑ка мне какие‑нибудь идеи насчет украшения каюты.

– Каюта и без того хороша. Вполне соответствует. Нужно только подвесить еще одну койку, принести обыкновенную кровать и, соответственно, одеяла и подушки. Графин с водой и стакан.

– Можно передвинуть переборку вперед на целых восемнадцать дюймов, – сказал Джек. – Кстати, вы не станете возражать, если мы ненадолго перевезем пчел на берег?

– Из‑за миссис Миллер они никуда не переезжали. Ради миссис Миллер вы не позволяли себе таких капризов, достойных тирана. Бедняжки только начали привыкать к новой обстановке – принялись устраивать для матки гнездо.

– Дружище, я настаиваю. Ради вас я бы отправил своих пчел на берег, клянусь честью. Хочу вас просить о большом одолжении. Мне кажется, я рассказывал вам о том, как я обедал с лордом Нельсоном?

– Не больше двух или трех сотен раз.

– По‑моему, я описывал те изящные серебряные тарелки, что стояли у него на столе? Они были изготовлены здесь. Прошу вас, съездите на берег и закажите мне четыре штуки, если хватит этих денег. Если нет, то две. Они должны иметь каемку в виде троса. Не забудете? Каемка должна быть в виде троса. Маллет, – произнес Джек, обращаясь к не первой молодости моряку с прямыми редкими волосами, который стоял рядом со старшим офицером, всем своим видом изображая подобострастное внимание. – По словам мистера Симмонса, вы человек со вкусом.

– Ну что вы, сэр, – воскликнул Маллет, задрав нос. – Он чересчур переоценивает мои скромные возможности. Но в прежние времена я кое‑чего стоил. Я внес свою малую лепту в украшение Павильона, сэр.

– Великолепно. Мне нужны какие‑то вещи для украшения каюты, вы понимаете? Зеркало, большое широкое зеркало. Шторы. Изящные небольшие стулья. Возможно – как эта штука называется? – пуфик. Чтобы все радовало молодую леди.

– Хорошо, сэр. Я вас прекрасно понимаю. И в каком же стиле, сэр? Шинуазери, классический, директуар?

– В самом лучшем стиле, Маллет. А если сумеете найти какие‑нибудь картины, тем лучше. С вами пойдет Бонден, чтобы вместо Рембрандтов вам не всучили каких‑нибудь Рафаэлей. Кошелек будет у него.

Последние дни пребывания Стивена на фрегате были скучны и утомительны. В каюте скребли и терли; она провоняла краской, пчелиным воском, скипидаром и парусиной. Две ее койки перевешивались по нескольку раз в день, вокруг них ставились помещенные в бадьи цветы. Каюта стала запретной территорией, где ему был отведен небольшой участок в неприятной близости от Джека, который всю ночь метался и храпел. Тем временем атмосфера на фрегате накалялась, как на «Поликресте» накануне мятежа: видны были угрюмые взгляды, слышался ропот, капитан пребывал в утомительной для всей команды прострации – смеялся, прищелкивал пальцами, притоптывал по палубе. Женатые офицеры посматривали на него со злорадным удовлетворением, остальные – с укором…

Стивен подошел к особняку адмирала Хеддока и сел рядом с Софи в беседке с видом на пролив.

– Вы найдете его изменившимся до неузнаваемости, – заметил он. – Возможно, сейчас вы так не считаете, но в действительности он утратил свойственное ему сердечное веселье. Джек уже не прежний, он стал более угрюм и менее дружелюбен. Я подметил его новые черты именно на этом корабле. Он значительно отдалился от офицеров и экипажа. И вот еще что. Он переживает неудачи более терпеливо, чем прежде. Ко многому относится с большим равнодушием. Должен сказать, что мальчишка в нем исчез. Того юноши с ухватками пирата, каким он был при нашем первом знакомстве, в нем вы больше не увидите. Но если человек становится зрелым и закаленным, то поневоле кажется, что он безразличен ко многому, что доставляло ему радость. Разумеется, это не касается вашего милого общества, – добавил доктор, видя ее тревогу. – Честное слово, Софи, как великолепно вы сегодня выглядите, – сказал доктор, прищуренными глазами разглядывая девушку. – Какие у вас волосы – вы, наверное, сделали новую прическу?.. Дело вот в чем. Он стал более опытным офицером, чем был, но более скучным человеком.

– Скучным? Что вы, Стивен.

– Должен признаться, меня тревожит его будущее. Насколько я понимаю, со дня на день в Уайтхолле могут произойти перемены. Влияние его незначительно. Хотя он, несомненно, хороший, толковый офицер, другого корабля он, возможно, не получит. Сотни капитанов первого ранга остаются не у дел. На узкой полоске, поросшей редкой травой, которую называют Мотыгой, я встретил несколько таких капитанов, которые жадно смотрели на корабли, плывущие по проливу. Это временное командование скоро закончится, и он окажется на берегу. В настоящее время в строю восемьдесят три линейных корабля, сто один фрегат и, возможно, еще десятка два других кораблей первого ранга. А в списке шестьсот тридцать девять претендентов. Джек – пятьсот восемьдесят седьмой. Было бы проще, если бы он оставался командиром или даже лейтенантом: у них гораздо больше возможностей получить должность.

– Но ведь то, что генерал Обри стал членом парламента, это очень хорошо?

– Хорошо‑то хорошо, если бы только заставить его не открывать рта. Но теперь он чувствует себя на коне и вовсю старается изобразить Джека закоренелым тори. А Сент‑Винсент и его друзья, как вы знаете, убежденные виги. Да и флотские в известной степени симпатизируют вигам.

– О боже! Но, может, он захватит великолепный приз? Ведь он заслуживает этого. Адмирал говорит, что «Резвый» один из лучших ходоков, какие он знал. Он в полном восторге от него.

– Так‑то оно так. Фрегат развивает высочайшую скорость, смотреть на него одно удовольствие, а матросы с большим прилежанием относятся к своим обязанностям. Однако, дорогая моя, дни великолепных призов миновали. В начале войны были французские и голландские суда. Теперь их не осталось ни одного. Джеку пришлось бы захватить дюжину «Фанчулл», чтобы выплатить долг и иметь возможность беспрепятственно выходить на берег. Кстати, он собирается навестить вас в воскресенье. Как мы будем счастливы отдохнуть от него немного. Прошу вас, задержите его у себя подольше, иначе матросы взбунтуются. Они не только вынуждены скоблить обшивку ниже ватерлинии, им теперь приходится еще и расчесывать ягнят.

– Как мы будем рады видеть вас обоих! Скажите, пожалуйста, а что, ягнята – это такая часть корабля? Я читала и перечитывала «Морской справочник» до тех пор, пока из него не стали выпадать страницы, чтобы понять морские действия. Но про ягнят я там ничего не нашла.

– Их там сколько угодно. На их варварском жаргоне части корабля – это лошади, рыбы, кошки, собаки, мыши. Но могу заверить вас, что теперь у нас завелись натуральные ягнята, бараны, овцы, валухи и олени. Эти животные предназначены в жертву для вашего стола: в буквальном смысле это агнцы для заклания. Джек закупил такое количество съестных припасов, какого с избытком хватило бы для двух людоедок‑великанш: бочонок птифуров – они скоро зачерствеют, черт бы их побрал, – четыре головки стилтонского сыра, бадью душистого мыла, конечно же, ручные полотенца. Ко всему, этих ягнят надо мыть и расчесывать два раза в день. Задерживайте его за обедом, заставьте его делить с вами стол, тогда, возможно, у нас появится какая‑то передышка.

– Что он любит? Разумеется, пудинг и, пожалуй, соленья. А чего бы вам хотелось, Стивен? Я знаю, что‑нибудь с грибной начинкой.

– Увы, я буду за сотни миль от вас. Я должен выполнить одно поручение капитана Обри, а затем сяду на вечерний дилижанс. Думаю, я уеду не надолго. Вот мой адрес в Лондоне, я написал его на карточке для вас. Пожалуйста, отпишите мне потом, как вам понравилось путешествие.

– Так вы с нами не едете, Стивен? – воскликнула Софи, схватив его за руки. – Что же со мной будет?

– Нет, не еду. Бросаю вас на волю волн. Все в ваших руках, Софи. Все – или ничего. Где моя шляпа? Ну дайте я вас поцелую. Мне нужно идти.

– Джек, чем это вы занимаетесь? – спросил доктор, входя в каюту.

– Пытаюсь заставить это окаянное растение стоять и не падать. Как я ни стараюсь, они у меня вянут. Поливаю их утром и во время последней «собачьей вахты», и все равно они вянут. Вот беда‑то, ей‑богу.

– Чем же вы их поливаете?

– Самой чистой водой из бачка для питья.

– Если вы будете поливать их той дрянью, которую мы пьем и используем для мытья, они непременно завянут. Вы должны послать кого‑нибудь на берег за дождевой водой, но так часто нельзя поливать даже водоросли.

– Какая блестящая мысль, Стивен. Так и сделаю – сию же минуту. Спасибо. Но, помимо этой чертовой плесени, что вы скажете об остальном? Стало уютно? По‑домашнему? Жена старшего канонира просто потеряла дар речи. Правда, потом она посоветовала, где устроить гардероб, и подарила подушечку для булавок.

Преображенная каюта являла собой нечто среднее между борделем и салоном гробовщика. Однако Стивен разделил одобрение миссис Армстронг, тонко заметив, что интерьер не будет так пугать, если расставить бадьи с цветами более живописно.

– Вот ваши тарелки, – произнес он, протягивая капитану пакет из зеленого сукна.

– Спасибо, спасибо, Стивен. Какой вы молодец. Какие красивые, будь я неладен. Как блестят! Ох, ох! – Лицо у него вытянулось. – Стивен, не хочу показаться неблагодарным, но ведь я просил, чтобы по краю шла каемка из троса. Из якорного троса, а не веревки висельника!

– А разве я не говорил в лавке: «По краю должен быть канат»? И разве продавец, чума на его голову, не ответил: «Вот вам, сэр, орнамент в виде троса. От такого троса не отказался бы и лорд Нельсон»?

– Так оно и есть. Трос хорош, я погорячился. Но ведь вы, дорогой мой Стивен, проведя столько времени в море, могли бы отличить простой трос от якорного. Ведь только якорный трос может выразить то, что я…

– Откуда мне было знать такое? Я отказываюсь продолжать этот разговор. Вынь вам да положь именно якорный трос – что за чушь! Я морочил голову чеканщику с утра до вечера, а вы теперь заявляете, что это трос, да не тот. Нет, нет. Снявши голову, по волосам не плачут. У лягушки нет ни перьев, ни шерсти, а она поет. Берите с нее пример. Вам придется есть свой горький хлеб с этих тарелок, украшенных простым тросом, поливая его горючими слезами. Могу добавить, сэр, что есть его вы будете без меня. Меня зовет важное дело. Когда я приеду в Лондон, то остановлюсь в гостинице «Грейпс». Надеюсь добраться туда до Михайлова дня. Черкните мне пару строк, прошу вас. А пока прощайте. Благослови вас Господь.

В Каталонии выдался богатый урожай винограда. Расставшись с аббатом Монсерра, на своем быстроногом муле Стивен отправился на запад. По всей стране он видел поврежденные тяжестью гроздьев, убранные, истоптанные виноградники. Все улицы деревень были красными от виноградных выжимок; горячий воздух был насыщен запахами брожения. Урожай был ранним, год выдался благоприятный. Дыни продавались на каждом шагу, десять штук на реал; вокруг Лериды сушились фиги, на деревьях бронзовели апельсины. В Арагоне осень вступила в свои права; в зеленой Стране Басков изо дня в день шли проливные дожди, которые не давали ему покоя даже на темном заброшенном пляже, где он стоял в ожидании шлюпки. Струи дождя стекали по плащу на галечник под ногами.

Шуршание и поскрипывание отступающих волн; наконец, послышался негромкий плеск весел и с трудом различимые сквозь шум дождя слова пароля:

– Авраам и семя его вовеки.

– Уилкс и свобода, – отозвался Стивен.

– Гребем к кораблю, Том. – Плеск, глухой удар. Затем, совсем рядом, послышался голос: – Вы здесь? Садитесь ко мне на спину, сэр. Да вы насквозь промокли.

– Льет как из ведра!

Дождь стекал с палубы люггера, приглаживал волны по всему Ла‑Маншу, заливал улицы Лондона, переполнял сточную канаву у Адмиралтейства.

– Натуральный потоп, – произнес молодой джентльмен в цветастом халате и ночном колпаке, встретивший его. – Вы позволите, сэр, я посушу ваш плащ у камина?

– Вы очень любезны, сэр, но, поскольку сэра Джозефа нет на месте, я, пожалуй, отправлюсь прямо в гостиницу. Я долго был в пути.

– Сожалею, сэр, что Первый лорд и сэр Джозеф находятся в Виндзоре, но я сейчас же отправлю посыльного, если вы вполне уверены, что адмирал Ноулс вас не устроит.

– Видите ли, это сугубо политический вопрос. Лучше подождать до завтра, хотя, клянусь, вопрос неотложный.

– Я знаю, что они должны будут отправиться назад сегодня вечером, и, согласно указаниям, которые сэр Джозеф оставил мне, уверен, что не ошибусь, если приглашу вас позавтракать с ним – вы можете явиться в его резиденцию так рано, как сочтете нужным.

В гостинице «Грейпс» все крепко спали. Окна были закрыты ставнями, света не было. Никто не хотел отвечать на стук, словно все вымерли. Стивен пришел в отчаяние, решив, что его никогда больше не накормят и он проведет ночь в наемном экипаже или в публичном доме.

– Может, поедем в какую‑нибудь другую гостиницу? – усталым голосом произнес доктор.

– Еще раз постучу этим гребаным засоням, – сказал кучер. Он с законным возмущением загрохотал кнутовищем по ставням, и наконец шум дождя нарушил чей‑то голос: «Кто там?»

– Одному господину надоело мокнуть под дождем, – отвечал кучер. – Он говорит, он вам не какая‑нибудь поганая русалка.

– Это вы, доктор Мэтьюрин! – вскричала миссис Броуд, с охами и ахами открывшая дверь. – Входите. В вашей комнате со вторника топится камин. Господи, да как же вы промокли, сэр! Дайте ваш плащ, его впору выжимать.

– Миссис Броуд, – отвечал Стивен, со вздохом протягивая ей плащ, – будьте добры, дайте мне яйцо и стакан вина. Я умираю от голода.

Облачившись во фланелевый халат, принадлежавший покойному мистеру Броуду, он осмотрел свою кожу. Она была все еще влажной, шершавой, бледной и безжизненной. Там, где на нем была сорочка или панталоны, а также на животе она имела серовато‑синий оттенок. Ноги были цвета индиго – от чулок, остальное тело было такого же табачного цвета, как сюртук. Было так трудно счищать перочинным ножом краску, проникшую глубоко в кожу, что он порезался.

– Вот ваше яйцо, сэр, – проговорила миссис Броуд, – и добрый ломоть ветчины. Здесь письма, полученные на ваше имя.

Сев возле камина, Стивен стал жадно есть, положив письма на колено. Он узнал твердый, на редкость четкий почерк Джека. У Софи буквы были округлые и не соединявшиеся между собой. Однако вертикальные элементы букв говорили о решительности характера.

«Письмо будет залито слезами, – писала Софи. – Хотя я стараюсь, чтобы они падали в стороне от моего письменного стола, некоторые, боюсь, упадут на бумагу. – Так оно и оказалось, лист пестрел расплывшимися чернильными кружками. – Большей частью это слезы истинного счастья. Мы с капитаном Обри пришли к соглашению: мы не вступим в брак ни с кем другим, никогда! Это вовсе не тайная помолвка, что было бы недостойным шагом. Но соглашение так на нее похоже, что моя совесть, боюсь, стала чересчур гибкой. Уверена, вы эту разницу видите, если не видят остальные. До чего же я счастлива! И до чего же вы были добры ко мне…»

– Да, дорогая моя, – произнес Стивен, пропуская витиеватые выражения благодарности, обязательные замечания и чрезвычайно подробный рассказ о судьбоносном событии, когда фрегат заштилел возле острова Уайт субботним вечером, «таким теплым и благодатным, наши милые матросы на полубаке пели и танцевали под аккомпанемент расстроенной скрипки, в то время как мистер Дредж, офицер морской пехоты, показывал Сесилии звезды» и они с Джеком в каюте пришли к соглашению. – Понятно. Переходите к делу, умоляю. Нет, тут еще одно слезное излияние.

К делу она перешла на обороте третьей страницы. Когда они вернулись, то миссис Уильямс устроила скандал. О чем, интересно, думал адмирал Хеддок! Она была удивлена тем, что ее дочь оказалась в обществе человека, как известно оставшегося без средств, – без сомнения, охотника за приданым. Неужели Софи попрала свой священный долг по отношению к матери, которая бесконечно приносит ради нее такие жертвы? Неужели она забыла о религии? Миссис Уильямс настаивала на немедленном прекращении всяческого общения с этим человеком. Если же у него хватит наглости и он появится у них в доме, ему следует указать на дверь. Правда, миссис Уильямс полагает, что он вряд ли посмеет показаться на берегу. Хорошо, пусть он захватил где‑то там какой‑то французский кораблик, пусть его имя было напечатано в газетах, но первый долг человека – блюсти свой банковский счет и иметь безупречную репутацию в глазах кредиторов. Слава – дым, а дым не интересует миссис Уильямс. Ни про кого из членов ее семьи, слава богу, в газетах не писали, за исключением объявления об их свадьбе, напечатанном в «Таймc». Что это за муж, который всегда будет разбойничать в иностранных портах? И нечего тут кивать на пресловутого лорда Нельсона, неужели Софи хочет повторить судьбу бедной леди Нельсон? Неужели она не знает, что адмирал предпочел законной супруге любовницу? Да и вообще, что им известно о капитане Обри? Вполне возможно, что у него связи в каждом порту и куча незаконнорожденных детей. К тому же миссис Уильямс далеко не здорова.

В этом месте слез было много больше: девушка забыла про орфографию и синтаксис, а две строчки совсем расплылись. Однако ему удалось разобрать: «Но, если нужно, я стану ждать всегда. Уверена, уверена вполне, что так же думает и он». Стивен фыркнул, взглянул на строчки, где Софи писала, что «должна спешить, чтобы успеть на почту», улыбнулся, прочитав «искренне ваша Софи», затем взял письмо от Джека. Широко зевнув, он вскрыл его, положил на кровать, поставив свечу у изголовья, и посмотрел слипающимися глазами на листок.

«„Резвый", в море.

12 сентября 1804 г.

Дорогой мой Стивен…» 12 сентября. В этот день Мендоса находился в Эль‑Ферроле. Усилием воли он раскрыл глаза шире. Казалось, что строки так и брызжут жизнью и счастьем, но больше всего доктору все равно хотелось спать. «Поздравьте меня!» – «Я и так вас поздравляю». – «Ни за что не догадаетесь, какую новость я хочу вам сообщить!» – «Догадаюсь, дружище. К чему столько восторженных слов?» – «Я обладаю самым драгоценным в моей будущей жене – ее сердцем!!» Стивен снова фыркнул. Следовало невыносимо скучное описание мисс Уильямс, которую Стивен знал гораздо лучше, чем Джек, – ее внешности и добродетелей. «Она такая прямая и искренняя, ничего от меня не скрывает, если вы меня понимаете, есть же девицы изворотливее наших треклятых судовых казначеев, хотя напрасно я ругаюсь. Она произвела на меня такое впечатление, словно ударила из тридцатидвухфунтовика!» Неужели Джек мог сравнить Софи с тридцатидвухфунтовым орудием? Хотя с него станется! Как же расплываются строчки. «Нельзя говорить ничего плохого о своей предполагаемой теще, однако…» Что Джек имеет в виду под словом «предполагаемая»? «Буду страшно рад, если… корабль… приезжайте ко мне в Фальмут… Портсмут… конвой… Мадейра… Острова Зеленого Мыса! Кокосовые пальмы!.. Должен спешить, чтобы отдать письмо на почту». Кокосовые пальмы, невероятно высокие деревья, которые качаются, качаются… Deus ex machina [64].»