Глава 4. Зима вообще неподходящее время для дальних походов, зимние бури не всегда дают возможность выбрать направление

Зима вообще неподходящее время для дальних походов, зимние бури не всегда дают возможность выбрать направление. Почти через месяц после йоля, после нескольких вынужденных стоянок на землях квиттов, хэдмаров и вандров, два корабля Торварда конунга, унесенные ветрами далеко на запад, оказались в виду Козьих островов. Это были первые после большой земли острова, не принадлежащие собственно сэвейгам, хотя своим происхождением местные жители были обязаны и им тоже. В течение долгого времени сюда устремлялись беглые рабы, объявленные вне закона, навлекшие на себя гнев могущественных людей, пострадавшие в кровных распрях, сыновья без наследства и прочие, кого разные причины гнали прочь с родных земель. Тут они смешивались с местным населением – низкорослым, смуглым народом, который ко времени их появления здесь еще жил в полуземляночных хижинах и бился бронзовым оружием. Этих людей сэвейги называли свартхедами – черноголовыми, а улады – круитне, что значит «разрисованные», потому что они любили украшать свои лица и тела сложными священными узорами, нанесенными синей глиной. Несколько веков пришельцы и местные отчаянно сражались за пастбища и охотничьи угодья, пока наконец не помирились, смешались и образовали странный, ни на кого не похожий народ. Говорили, что чистокровные круитне еще живут где‑то в самых укромных уголках, в пещерах или под землей, выходя на поверхность только по ночам. Правда это или нет, было неизвестно, поскольку они славились злобным и коварным нравом и искать с ними встреч желающих не было. Поселенцы иногда жаловались, что у них пропадает скотина и даже оставленные без присмотра дети, а еще кто‑то иногда видел дым, выходящий прямо из‑под земли или из скальных расщелин.

Население Козьих островов жило небогато. Пахотной земли на островах имелось мало, жители пасли коз и овец, ловили рыбу, били морского зверя и птицу, собирали яйца, продавали торговцам шерсть и шкуры в обмен на железо и зерно. Но в последние лет пятьдесят–шестьдесят этот край света посещался сэвейгами довольно часто, потому что отсюда уже открывалась прямая дорога к богатым островам уладов – вот те уже несколько тысячелетий торговали солью, добываемой в соляных шахтах, и благодаря этому нажили огромные богатства. Сами Козьи острова тоже могли дать отважному вождю неплохую добычу, хотя взять здесь можно было разве что скот и пленных. Здесь даже имелись племенные вожди, скопившие, по слухам, какое‑то количество золотых колец и серебряных обручий. Особенно любопытны были рассказы о местной священной роще, в которой‑де единственный на весь остров дуб обмотан золотой цепью толщиной с женскую руку. Никто пока этого дуба своими глазами не видел, но слухи о нем и в этот убогий край привлекали искателей поживы.

Проведя трое суток в открытом зимнем море, усталые, насквозь промокшие, голодные и измотанные борьбой с ветром и волнами фьялли были искренне рады увидеть вдали первые скалистые вершины, под которыми вскоре обозначились и зеленые пастбища Козьих островов. Последние полсуток они все, не исключая самого конунга, только тем и занимались, что вычерпывали воду из своих низкобортных судов, и теперь даже самый захудалый скалистый островок показался бы им прекрасной и желанной Землей Блаженства из сказаний. А Козьи острова и сами по себе были не так уж плохи – благодаря мощным теплым течениям, омывавшим их берега, здесь даже зимой не выдавалось больших холодов, снег лежал лишь на вершинах, где все равно ничего не росло, а скот можно было держать на пастбищах круглый год.

Выбрав подходящее место, корабли причалили. Вытащить их на берег было нельзя, и их просто привязали прочными канатами к выступам береговых скал. Радуясь возможности наконец‑то согреться, хирдманы живо собрали топляк, приготовили себе лежанки из веток и лапника, забросили в море сети и устроились возле ярко горящего огня, завернувшись в промокшие шерстяные плащи и надеясь со временем подсохнуть.

– Как бы местные дым не увидели! – приговаривал осторожный Сёльви. – Ты бы, конунг, послал дозорных еще вон на ту вершинку, а из этой дыры мы заранее ничего не увидим.

– Да ну тебя, дай людям отдохнуть! – рычал Ормкель. – В такую троллячью погоду местные по своим норам сидят.

– А если кто и увидит дым, то подумают на «черноголовых» и обойдут стороной! – поддержал его Торфинн Длинный. Он был старшим первого дозорного десятка, и ему не хотелось посылать людей еще и «вон на ту вершинку».

Погода и впрямь выдалась не самая приятная: было не так чтобы холодно, но при влажном воздухе всегда мерзнешь сильнее, и хирдманы в промокшей одежде дрожали даже возле костров и лезли чуть ли не в самый огонь, чтобы согреться. От ветра их прикрывали прибрежные скалы, но в воздухе висел то ли туман, то ли мелкий дождь, не давая одежде сохнуть. Вслух никто не возмущался, – на то они и мужчины, чтобы стойко терпеть все трудности похода! – но наверняка не один и не двое про себя досадовали на злую судьбу конунга, которая не дает дружине проводить зиму как приличные люди – в теплом доме, с пивным рогом в одной руке и красивой женщиной в другой, с умелым сказителем возле горящего очага!

– Не ворчи, ехидна! – бросил Торвард Эйнару, который бурчал себе под нос что‑то про «троллиный туман, чтобы его великаны взяли». – Завтра найдем себе теплый дом и отдохнем недельку. После такого перехода мы это заслужили. Не все же местные живут в пещерах!

– Да я бы и на пещеру согласился, а то замерз весь, как тыща троллей! – ворчал Гудбранд.

Проснулся Торвард совсем рано, пока еще все спали и только дозорные вполголоса переговаривались через костры, чтобы не заснуть. По небу быстро бежали сумрачные рваные облака, и среди них Торвард отчетливо видел серых скачущих коней и всадников, вцепившихся в длинные, больше самих лошадей, развевающиеся гривы. Несмотря на холод и сырость, ему снился теплый, какой‑то весенний и радостный сон, и Торвард удивлялся, лежа в спальном мешке из новых, купленных в Винденэсе овчин, – очень давно ему не снилось приятных снов. Он видел девушку лет семнадцати, стройную, высокую, с полной грудью и белыми руками. У нее были густые рыжеватые волосы, окутавшие ее стройную фигуру блестящей волной, и умные серые глаза; она смотрела на него приветливо и в то же время требовательно, будто чего‑то от него ждала. На ней было белое платье, на плечах черный плащ, на шее красные бусы, а в руках она держала большой рог безо всякой оковки. Даже во сне Торвард понял, что к нему явилась богиня, – так ярок и значителен был образ, и взгляд девушки проникал в самую глубину души. Та богиня, с которой он так жаждал помириться и которую так настойчиво искал во всех встречных женщинах, пришла к нему сама, и это, несомненно, был знак. Но что она хотела сказать? Девушка из сновидения так и не произнесла ни слова, а может, он не запомнил.

Торвард выбрался из мешка и пошел обходить дозорных. Никто не спал, Торир Овечка и Ульв Новый обсуждали какую‑то Унн из Винденэса, Льот Северный с таким удовольствием вспоминал свой сон, – что, дескать, спит он не на земле у костра, а у себя дома, в Аскефьорде, в овчарне на ячменной соломе, и так ему тепло и хорошо! – что Бруни и Свейн тихо выли и требовали, чтобы он заткнулся. При виде конунга все замолчали.

– Ничего не слышали за своей болтовней? – спросил он.

– Мы не всегда болтаем, конунг, – ответил Льот. – Мы слушаем. У нас ничего, а с полуночной стражи ребята говорили, что там, со стороны берега, слышали вроде бы вой, или плач, или что‑то такое. Вон Хьёрт лежит, разбуди, он тебе расскажет.

– Что за вой и плач?

– А они не поняли, конунг. То ли это люди, то ли волки, а то ли злые духи.

– Тут на островах нет волков.

– Значит, духи или эти ихние нелюди, «черноголовые» которые. А потом было тихо.

– Чего ты поднялся, конунг? – К ним подошел, позевывая, Сёльви Рассудительный. – Что‑то не так?

– Какой сегодня день, ты не помнишь?

– Полнолуние, а у нас уже идет «волчий месяц»… О! – Сёльви замер. – Нет, подожди, я пойду посох достану.

Как один из самых опытных и умных людей в дружине, а также потому, что приходился сыном Стуре‑Одду, кузнецу и мудрейшему чародею Аскефьорда, Сёльви и сам был в дружине кем‑то вроде чародея, что вовсе не умаляло его заслуг и способностей как воина. Жертвы, если бывала надобность, приносил сам Торвард, но именно Сёльви лучше всех знал, когда именно это делать.

Покопавшись в своем мешке, он нашел «рунный посох» – уменьшенное подобие того, которым владел его отец, длиной всего в локоть. Присев к огню, Сёльви погрузился в вычисления, но вскоре уже подошел к Торварду:

– Конунг, в самом деле! Ты прав, сегодня необычный день. Сегодня День Врат, День Невесты! А мы и не заметили, как от йоля время прошло! День богини Фрейи! [10]

– Не очень‑то нам повезло – подойти к островам именно в этот день! – фыркнул Эйнар, который тоже проснулся, услышав голос Торварда.

– Это почему?

– Потому что в такой день воевать неприлично, это даже Ормкель поймет, тупое и необразованное медведище! Или ты не так думаешь, конунг? – с беспокойством спросил он.

– Ну, если воевать нельзя, мы можем попасть в гости на праздник к какому‑нибудь местному вождю! – Хедлейв сын Альвора тоже вылез из своего мешка и потянулся. – А если мы будем его гостями, он сам нам отдаст своих лучших баранов. И я бы не сказал, что такой оборот дела меня сильно огорчит!

– Вот еще! – ревниво возразил Эйнар. – А воевать? Нам мало его баранов, нам еще нужно его золото и серебро! Его прекрасные золотоволосые дочери, его огненноглазые жеребцы, его пурпурные ткани и ковры, его золотые чаши и серебряные блюда, его заговоренные мечи!

– Р‑размечтался! – зевая во весь рот, отозвался Ормкель.

– Ты перепутал Козьи острова с Эриу! – засмеялся Хедлейв. – Да местные вожди сами о таких сокровищах даже в сагах не слышали! А их дочери, скорее всего, ростом мне по плечо, черноволосые, смуглые, скуластые и с глазками как мокрые черные камешки. Мне дядька Торлейв рассказывал, он здесь бывал в молодости. Ты, наш красавчик, даже в походе на таких не польстишься.

– Ну, если в темноте или глаза закрыть… – ухмыльнулся Бруни Носатый. – Я бы попробовал… На безрыбье и щуку раком!

– Если так, то я жажду подвигов и славы! – Эйнар изобразил благоразумие и готовность удовольствоваться возможным. С прилипшими ко лбу влажными светлыми кудрями, несколько осунувшийся и побледневший, с красным от холода носом, он все же держался с гордостью истинного героя.

– А повоевать можно на других островах, завтра или через недельку. Тут этих островов с десяток, и на каждом свой вождь. Дядька Торлейв говорил, тут есть еще несколько островов, которые «черноголовые» отстояли и до сих пор не пускают туда никого.

– Что, правда? – Торвард, до того едва слушавший одним ухом их болтовню, заинтересованно повернулся к Хедлейву.

– Торлейв ярл так говорил.

– Тогда мы, возможно, будем первыми, кто туда попадет!

– Ну чего, я разбужу Кольгрима, раз уж мы все проснулись? – в нетерпении спросил оголодавший Эйнар. – Пусть пожрать приготовит, и двинемся. За подвигами и славой.

– Нет, сперва ступай выбирать сети, – осадил его Торвард. – Если там ничего нет, то незачем зря будить старика.

Эйнар скроил самую недовольную рожу, какую сумел, и удалился к морю, предварительно тычком пригласив с собой Ормкеля. Но труды их были не совсем напрасны, и на похлебку улова хватило.

После завтрака Торвард приказал отчаливать. С рассветом стало ясно, что местность необитаема – с вершинки были видны только скудные луговины, без скота или строений. Дул восточный ветер, и два корабля пошли на запад, огибая остров и высматривая следы пребывания людей. Местные поселки, как говорили бывавшие здесь, располагаются поблизости от воды, поскольку рыбная ловля многим тут служит единственным источником пропитания. Но пока никакого жилья не показывалось – только скалы, кое‑где поросшие редким лесом.

– Торлейв говорил, он слышал от местных, что за ними на север нет уже больше никакой земли, – сказал Хедлейв. Его сменили на весле, и он подошел к Торварду, который, стоя на носу, оглядывал безрадостную зимнюю картину. – Это правда, как ты думаешь, конунг?

– Не знаю. – Торвард повел плечом. – Но может быть. Я никогда не слышал, чтобы от Козьих островов на север еще была земля. Все улады отсюда на запад, даже на юго‑запад.

– Их вождь говорил: «Мы обитаем на самой дальней земле, а за нами нет ничего, кроме ветра и волн. Уединенность наша служит нам защитой, и сумрак наших древних тайн оберегает нас!»

– А это Торлейв не присочинил? – Торвард с насмешливым подозрением покосился на него. – Уж слишком красиво.

– Мог и присочинить, – согласился Хедлейв и шмыгнул простуженным носом.

– Они все такие! – крикнул со своего места Эйнар. – Песнопевцы, чтоб их!

Хедлейв, третий из четырех сыновей Альвора ярла из усадьбы Горный Вереск, происходил из рода знаменитых во Фьялленланде сказителей и скальдов. Его отцу принадлежал целый свод песен о подвигах Торбранда конунга, с которым он сам ходил в походы всю свою молодость и зрелость, его брат Флитир сложил несколько песен о Торварде, а сам Хедлейв очень увлекался сказаниями о глубокой древности. Он расспрашивал стариков, помнивших какие‑то любопытные мелочи, собирал все воедино и пытался сплести разрозненные пряди повествования так, чтобы вся жизнь, скажем, древнего конунга Торгъёрда Принесенного Морем или его сына Бельгейра Отважного была ясна от рождения и до смерти. Эйнар вечно над ним смеялся, попрекая пристрастием к «стариковскому ремеслу», но Хедлейв не обращал внимания на глупые насмешки.

– Э, Хьёрт! – Торвард, что‑то заметив на берегу, обернулся и махнул кормчему. – Держи к берегу.

– Что там?

– Вижу вроде дом… – Торвард вгляделся. – Или не дом… Тролль их разберет, но, по‑моему, это крыша!

Сильное волнение и опасность подводных камней не позволяли кораблям подойти к берегу, и к «Ушастому» подтянули лодку, которую тащили сзади.

– Я, я, конунг, пусти меня! – Эйнар чуть не прыгал от беспокойства, как бы кто его не обошел.

На берег высадилось шесть человек. Замеченная Торвардом крыша действительно принадлежала жилью, но покинутому и заброшенному. У хижины, сложенной из дерна, было когда‑то всего две стены, а две другие заменяли склоны скальной расщелины. Сейчас из этих двух стен уцелела всего одна, дерновая же крыша частично оказалась обрушена. Внутри, куда все‑таки залез неугомонный Эйнар, сохранился очаг с затоптанными углями и глиняные черепки на полу. Эйнар поднял один, украшенный ярким спиральным узором из желтых и красных линий.

– Да ты никак золотой кубок нашел? – хохотнул Коль Красный.

Эйнар бросил осколок в воду.

– Не так уж давно это все разрушено, – заметил Сёльви, пощупав одну из жердей кровли. – Крышу чинили только прошлым летом.

– А тут тропинка! – крикнул Эйк Нежданный с задней стороны хижины. – Куда‑то вглубь.

Лодку подтянули назад к кораблю, на берег высадилось еще восемь человек во главе с самим Торвардом. Он решил пойти по тропинке и посмотреть, нет ли дальше еще жилья. И оказался прав: за первой же горой открылась маленькая долина, несколько травянистых полян, сжатых бурыми каменистыми склонами, а у подножия горы – деревенька из таких же хижин‑полуземлянок.

– Как бы и этой не оказаться пустой! – заметил Торвард.

Поселение выглядело подозрительно тихим. Не виднелось ни людей, ни скота, ни собак, не поднимался дым над крышами.

– Может, они сбежали, увидев нас? – Хольм Опасливый стал озираться, держа щит на изготовку. – Регне, ну‑ка, быстро принюхайся: может, они тут затаились и луки держат наготове?

– А следы замели? – Сёльви еще раз посмотрел под ноги. – Разве если колдовством. В такой грязи все видно, а мы сколько прошли, наши следы тут единственные. Ни ног, ни копыт. Хоть одно козье копытце ты заметил?

– Сёльви, не пугай меня! – взмолился Эйнар. – Мне потом будет во сне являться местный дух в виде одноногой козы!

Хирдманы негромко засмеялись, не переставая озираться.

– И дымом нигде не пахнет. – Регне Песий Нос покачал головой.

Они шли через луговину, от которой хорошо заметная тропа вела прямо к первым домам поселения, но на луговине не было ни следов, ни свежего навоза. Фьялли подошли уже вплотную, но при их приближении в поселке ничто не шевельнулось, только влажный ветер трепал прелую траву на низких крышах.

– Уж не «гнилая смерть» ли у них тут или еще какая зараза? – опять начал Хольм. – Не пойти ли нам отсюда, ясно же, что добычи тут не дождешься.

– Пожар был! – Торвард кивнул на третий с краю дом, весь почерневший и совсем развалившийся.

– Ой, вон где их скот! – крикнул вдруг глазастый Регне.

Все повернулись, Эйнар схватил себя обеими руками за горло. У четвертого дома лежала огромная куча разрозненных костей и черепов – овечьих, козьих, несколько коровьих. Копыта, хребты с ребрами, обрывки сгнивших шкур – все это, пролежавшее осень под дождями и зиму под снегом, так отвратно выглядело и еще ощутимо пахло, что не только Эйнару стало нехорошо. Было похоже, что тут лежали остатки чуть ли не всего деревенского стада.

Хирдманы разошлись по поселку – в нем оказалось целых восемнадцать домов. Торир Прогалина в одном, наиболее уцелевшем, нашел два человеческих трупа – судя по остаткам волос, один из них принадлежал к «черноголовым». В остальных было то же – следы разгрома, битая посуда, где в углублениях черепков скопилась дождевая вода, поломанная утварь, какие‑то сопревшие рваные тряпки. Ничего ценного и ни одного свежего следа.

– Тролли бы их всех побрали! – Торвард стоял посреди бывшей деревенской площади, шириной меньше двора в усадьбе Аскегорд, и с явным неудовольствием озирался. – Похоже, что какой‑то хрен моржовый меня опередил. А, Сёльви? Похоже, что какой‑то отважный и доблестный вождь уже заставил местных склониться перед своим мечом, унес их золото и серебро, угнал их скотину…

– И сожрал! – закричал Эйнар.

– А их золотоволосых дочерей тоже сожрал, не оставил Эйнару! – закончил Коль Красный.

– Похоже на то, – согласился Сёльви. – Но я думаю, конунг, на этом острове не один поселок.

– Пора бы нам найти что‑нибудь получше! Пошли к кораблям! Ну, попадись мне только этот тролль, который украл мою добычу!

Торвард плюнул и первым пошел по тропинке через луговину, в досаде разбрасывая попадающиеся под ноги кости и всякие обломки. Глазастый Регне вдруг метнулся к крайнему дому и принялся вырубать зачем‑то щепки из стены, а потом догнал Торварда и показал ему что‑то маленькое на ладони:

– Вот, конунг, посмотри!

Торвард остановился, несколько ближайших вытянули шеи, чтобы увидеть, что такое нашел его оруженосец. Это оказался всего‑навсего наконечник стрелы на обломанном древке. Хорошая сталь ничуть не пострадала, просидев зиму в стене дома под открытым небом. Выковали наконечник явно где‑то в землях Морского Пути, и украшала его руна Тюр.

– Это наша! То есть сэвейгов! – сказал Регне. – Это кто‑то из Морского Пути, конунг.

– Я надеюсь, он все еще где‑то поблизости, – холодно заметил Торвард. – Вот я у него и спрошу, кто он такой, чтобы отбивать добычу у конунга фьяллей!

– Хорошо бы! – сказал Сёльви. – Но я думаю, конунг, что он ушел отсюда еще прошлой осенью, давно продал пленных в Винденэсе или Эльвенэсе и теперь сидит дома у очага, хвастаясь новыми золотыми кольцами!

– Убью! – невнятно пообещал Торвард и пошел дальше.

Хирдманы следовали за ним, недовольно гудя: так обмануться в надеждах после утомительного и опасного пути по зимнему морю было особенно обидно. А в нем кипело раздражение: ему мучительно хотелось драться, хотелось выбросить эту черную силу, которая волной поднималась со дна души, а драться было не с кем, и он знал, что, если сейчас ему не попадется подходящий враг, он начнет кидаться на собственную дружину. Казалось, не так уж давно он давал выход своей темной мощи в Винденэсе, а она уже накапливалась снова, как гной в ране.

К вечеру погода испортилась, ветер усилился и задул навстречу. У берега обнаружилась еще одна деревня, наполовину сожженная и тоже пустая, чему уже никто не удивился, и Торвард велел устраиваться на ночлег. Человек пятьдесят поместилось в опустевших домах, там даже удалось развести огонь, расчистив очаги. Правда, в этой деревне трупов, перезимовавших на открытом воздухе, нашлось уже шесть, из них два женских. Причем рядом с одним из женских тел лежал небольшой боевой топор на длинной рукояти, и похоже было, что покойница сама держала его в руке, когда встретила смерть.

– А я слышал, что у них женщины тоже сражаются, – заметил Хедлейв. – Ну, куда их девать?

– Бери за ноги да пошли сбросим в море! – ворчал Ормкель. – Тут десять человек можно на ночь разместить, что же нам теперь из‑за этих вонючек на берегу под дождем торчать?

Взять трупы за ноги не получалось, потому что плоть совершенно сгнила и скелет разваливался на куски, но обломками досок прежних обитателей кое‑как выгребли за порог и оставили в сторонке, прикрыв теми же досками. Не поместившимся под крышей пришлось опять устроиться на земле, но стены домов давали хоть какую‑то защиту от ветра. Развели костры, Кольгрим сварил похлебку из пшена и остатков вчерашней рыбы.

– Если мы завтра, конунг, не найдем чего‑нибудь получше костей, а сети в такую погоду не поставишь, я и не знаю, что будем делать, – озабоченно говорил Торварду старик, ведавший в походе съестными припасами. – Или завтра посылай людей искать дичь. Тут в горах должны водиться черные быки с такими вот рогами.

Расставив дозоры, Торвард лег спать. И ему снова приснилась вчерашняя богиня. На белой шее блестело золотое ожерелье и бусы из красных камней, под белыми одеждами легко угадывались волнующие очертания ее бедер, длинных стройных ног, высокой груди и изящных плеч, так что Торварду стало жарко, несмотря на холод и сырость вокруг. В руках она держала тот же рог и приглашающе протягивала его Торварду. Он потянулся к ней… и проснулся.

– Конунг! – Над ним склонился Кальв Белый Нос. – Конунг, проснись!

Была глубокая ночь, все хирдманы в заброшенном доме спали, но у дверей стоял Вальмар Ореховый в мокром плаще – из полуночной стражи, как и Кальв.

– Что такое? – Торвард быстро сел, мгновенно прогнав сонную одурь.

– Там… там… – Кальв был уже седым, опытным воином и повидал много всякого, но сейчас с трудом подбирал слова. – Там идут…

– Кто? – Торвард был уже на ногах и торопливо связывал волосы в хвост – заплетать косы было некогда.

– Вроде люди… а может, духи или великаны, какой тролль их разберет!

– Где? Идут сюда, на нас?

– Тролль их знает!

– Показывай! – Торвард быстро затянул ремень пояса, накинул на плечо перевязь с мечом, оправил новый полушубок из белого волка, уже пропахший морем и дымом, и пошел за Кальвом.

Снаружи было темно, только луна, полная и ослепительно белая, сияла среди серых непричесанных облаков. Торвард быстро глянул вверх – серые кони мчались по ветру, волосы всадниц в серых одеждах развевались вместе с конскими гривами. Вокруг что‑то происходило, и он, потомок самого Харабаны Старого, ощущал это всей кожей. Во вселенной что‑то сдвигалось, колесо года поворачивалось, в бесчисленно‑какой‑то раз уничтожая отжившее и расчищая дорогу новому.

Сегодня День Фрейи! – вспомнил Торвард. В полночь открываются Врата, выпуская обновленную юную богиню в мир. А уже почти полночь.

– Вон они, посмотри! – Кальв провел его к группе дозорных, которые, вопреки всем правилам побросав свои места, столпились и смотрели все в одну сторону, обмениваясь негромкими восклицаниями.

Поселок располагался с внутренней стороны невысокой гряды, защищавшей жилища от морских ветров. Чуть ниже по склону пролегала дорога, которая, поворачивая, уходила от побережья в глубь острова. Вчера она была пуста, и на ней тоже не нашлось свежих следов.

Но сейчас там наблюдалось явное оживление. С запада к поселку приближалось целое шествие – пешеходы и всадники, кучками и поодиночке, двигались в глубь побережья, и каждый нес горящий факел. Первым побуждением Торварда было поднимать дружину и готовиться к битве, но тут же он понял, что здесь что‑то не так. Никто из людей на дороге не держал оружия, ни у кого не было щитов или шлемов – ничего, кроме факелов. Не удавалось разглядеть, как одеты эти люди, мужчины там или женщины – видны были неясные темные фигуры, из которых каждая была окружена отдельным бело‑голубоватым ореолом. Они двигались совершенно бесшумно. Не стучали копыта коней по каменистой дороге, не слышно было чавканья ног по грязи, не звенели удила – не было ни единого из множества звуков, которыми обязательно сопровождается движение такого количества людей.

Огни факелов и пятна голубоватого ореола уходили и скрывались в темноте побережья, а им на смену на дороге появлялись все новые, такие же неразличимые и бесшумные путники. Они возникали с разных сторон, с востока и запада, вливались в общий строй на дороге и тоже тянулись в глубь острова. В темноте хорошо был виден поток из множества огоньков, и все они двигались, как будто неслышный голос звал их вдаль.

– Ы! – что‑то вроде сказал Эйнар, растрепанный и ошарашенный, и тронул Торварда за рукав.

Торвард посмотрел, куда тот показывал.

– В‑вон тот только что вылез и‑из‑под земли! – слегка дрожащими губами доложил Эйнар. – Я видел! Не было, и вдруг – раз, есть! Идет себе, сволочь!

Одинокий огонек шел прямо от скалы, постепенно одеваясь уже знакомым ореолом и обозначая очертания фигуры. Проходя мимо замерших на склоне фьяллей, фигура слегка приподняла факел – то ли это вышло случайно, то ли поприветствовала их.

– Здоровается, гад! – пробормотал Эйнар.

– Это все мертвецы, конунг, да? – шепнул Вальмар.

– Да уж не живые! – согласился Торвард. У него мороз гулял по коже, как у остальных.

– Куда их всех понесло?

– Не знаю. Но сегодня праздник, День Фрейи.

– Что у них там, на берегу?

– Откуда я знаю? Завтра пойдем посмотрим.

– Ой, вон ихний конунг! – Свейн Обжора вдруг показал пальцем куда‑то на запад.

По тропинке приближалось целое скопище огоньков, причем они двигались в строгом порядке. Глянув туда, Торвард сразу понял, что действительно видит короля. Впереди ехала колесница, вроде тех, какие он видел на рисунках очень старых поминальных камней, но никогда – на самом деле, а в колеснице сияли две фигуры – одна впереди, побольше, другая поменьше. Ее везли два черных коня с огоньками во лбах, по бокам повозки двигалось еще по семь огоньков с каждой стороны. Фигура главного ездока выглядела особенно внушительной, и Торвард, напрягая зрение, сумел рассмотреть, как ему казалось, голову и плечи мужчины. Волосы и борода мертвого короля спускались ниже пояса, лицо было исполнено гордости и величия. В руке он держал золотой серп – знак власти над Миром Мертвых. Как во сне, медленно преодолевая вязкость остановившегося времени, мертвый король повернул голову, и взгляд его упал на Торварда. Торварда пробрала дрожь; король учтиво и с достоинством кивнул ему как равному, но тут же видение пропало, превратившись опять в стайку невнятных огоньков. Король со своей свитой удалялся по дороге в глубину острова, и Торвард провожал его глазами, борясь с желанием последовать за ним. У него было чувство, что король позвал его за собой.

И вдруг все огоньки в долине разом погасли. Светила только луна, все такая же круглая и повелительно‑торжествующая.

До утра никто больше не спал, и только перед рассветом фьяллей сморила такая тяжелая дрема, что ей не могли противиться даже дозорные. Проснулись, только когда уже рассвело. Ничего страшного не случилось, но все чувствовали себя странно и неприятно: после ночи осталось ощущение вялости и одновременно возбуждения, беспокойства. Каждому казалось, что его где‑то ждут и он должен спешить, пока не поздно.

– Не нравится мне это, конунг! – говорил Сёльви, держа в руках свой рунический посох‑недомерок. – Мы видели мертвецов, и они звали нас за собой. Я бы не советовал тебе за ними идти.

– Я пойду! – Торвард чувствовал почти радостное возбуждение, хотя и с примесью настороженности. Неведомый внутренний голос твердил ему, что он должен идти туда, куда его вчера позвали, и что это важно. – Там, в глубине берега, что‑то есть. Я не могу пройти мимо.

– Но конунг…

– Хватит страдать, Сёльви! Тебе что, понравилось приходить к обглоданным костям, как вчера? Можешь со мной не ходить. Все равно я много народу не возьму.

– А сколько ты возьмешь? – К нему подошел Халльмунд.

– Тебя, борода, не возьму, ты со всеми своими останешься сторожить корабли и вообще за старшего.

– Меня возьми! – Эйнар, как всегда, торопился пролезть вперед.

– Тебя не возьму, ты своим языком всех мертвецов распугаешь. Возьму Хедлейва – он лучше всех знает, что нас тут может ждать.

– Ну, что я знаю? – Хедлейв пожал плечами. – Это ведь дядька Торлейв здесь был, а не я.

– Ты сказания знаешь. И мне сдается, что это сейчас самое полезное.

– Хавгана возьми! – посоветовал Халльмунд, отыскивая глазами уладского барда. – Тролль знает, каким языком с ними объясняться, может, они по‑уладски лучше нашего поймут.

– Вы двое, телохранители и еще человек пять, – решил Торвард.

– Этого мало, конунг! – забеспокоился Сёльви. – Десять человек в чужой стране!

– Не десять, а одиннадцать. Я сам – двенадцать.

– Тринадцать. Я‑то тоже пойду.

– И отлично! – Торвард улыбнулся. – Со свитой в двенадцать человек какому угодно конунгу не стыдно в любой стране показаться.

– Но ты же не собираешься всем тут объявлять, что ты конунг?

– Нет, конечно. Посмотрим, что тут происходит… Не плачь, Эйе, подраться мы всегда успеем. Но после того, как нас тут встретили, сразу хвататься за меч и во всем подряд видеть только добычу было бы глупо.

И они направились в глубь побережья по той же дороге, на которой ночью видели светящееся шествие и где сейчас, разумеется, не было ни одного следа. Впрочем, уже довольно скоро следы появились. Регне, вроде охотничьего пса бежавший впереди всех, вскоре закричал и стал показывать на отпечатки вполне живых человеческих ног, свернувших на ту же дорогу по тропинке из рощи.

– Ну, слава асам! – сказал Сёльви. – Раньше нас тут прошли живые люди. Значит, там впереди не одни мертвецы ждут.

– Пятеро прошло! – доложил Регне. – Из них одна женщина. – Он показал на цепочку мелких следов. – Вот эти двое были с тяжелым грузом.

– А вот этот хромал и на палку опирался! – дополнил Асбьёрн Поединщик.

Они прошли еще немного, и перед ними открылась долина, более широкая, чем встречались до сих пор. Издалека было видно поселение, причем гораздо больше тех, покинутых, – и на этот раз живое. На зеленых лугах ближе к вершинам гор паслись многочисленные стада, и даже у самой дороги бродило несколько серых коз. Дорога вливалась в сам поселок, состоявший из полусотни, не меньше, полуземляночных хижин уже знакомого вида, но было и несколько больших домов, целиком стоявших на земле. Над всеми крышами поднимались струйки дыма.

В долине были люди – не так далеко впереди шли те пятеро, чьи следы они топтали, и среди них действительно обнаружилась одна женщина, двое с грузом и один хромой с палкой. Только, вопреки ожиданиям, это оказался не старик, а еще молодой мужчина, лет двадцати пяти, невысокий и смуглый. С ним шла такая же смуглая молодая женщина, а у троих других ее спутников волосы были русые и рыжеватые. Видимо, из‑за хромого они остановились и сейчас отдыхали на камнях у края дороги. Двое мужчин сбросили на землю большие плетеные корзины, которые несли на спинах, женщина пила что‑то из небольшого бурдюка.

Впервые увидев местных обитателей, фьялли остановились и невольно взялись за оружие. Но те, в свою очередь их заметив, ничуть не встревожились, а женщина даже приветственно помахала им.

– Ишь ты, обрадовались! – хмыкнул Кетиль Лохматый.

– Пойдем поговорим, – решил Торвард. – Этих‑то мало, а вон там в поселке народу целая толпа. Хавган, пошли. И Хедлейв. Остальным стоять.

Втроем они подошли к отдыхающим островитянам. Женщина улыбнулась и сказала что‑то вроде «добром дойти», но Торвард скорее угадал смысл в непривычно звучащих словах, чем действительно понял.

– Что это? – Он показал на поселок впереди, не уверенный, что его поймут.

– Арб‑Фидах, – ответила женщина.

– Дом какого‑то Фидаха, – перевел Хавган и сам что‑то спросил у женщины.

Она в ответ покачала головой, засмеялась и стала что‑то объяснять. При этом она обращалась только к Торварду, видимо, угадав в нем вождя. Все ее спутники при этом молчали, но тоже рассматривали именно его. Фьялли удивлялись, почему четверо мужчин молчат, когда женщина говорит, но никто из островитян не вмешивался в беседу.

Кое‑что из ее рассказа Торвард и сам понимал, улавливая в потоке речи полузнакомые слова. Остальное ему растолковал Хавган.

– Этот Фидах был их древний король, сын самого древнего короля Круитне, который был сыном Эохайда Оллатира, то есть, как у вас его называют, Харабаны Старого. Он правил здесь и оставил Козьи острова семи своим сыновьям. Фидах был вторым, ему достался этот остров, кстати, мы с вами на острове Фидхенн. Его род правил здесь чуть ли не тысячу лет, и вот здесь его потомки жили и приносили жертвы богам. Сюда все собираются на праздник в честь Богини‑Невесты.

Торвард и сам уже заметил, что под плотным плащом и накидкой из серой козьей шкуры на женщине надето диковинное платье, сшитое из ткани трех разных цветов: белого, красного и черного. Если у них тут не совсем дикие вкусы, то он видит перед собой обрядовую одежду в честь трех ипостасей Богини: Девы, Матери и Старухи.

В это время женщина показала на него и назвала те же цвета, причем Торвард сам понял эти слова: гвен, руад, дуб – белый, красный, черный. Она разглядела его красную рубаху, белый мех полушубка и черные волосы, и во взгляде ее появилась некая растерянность, смешанная со смутным благоговением.

– Похоже, ты, конунг, неудачно одет, – пробормотал Эйнар, сделав на всякий случай два шага в сторону от Торварда. Он все‑таки упросил взять его с собой, поклявшись вести себя смирно. – Тут в цвета Богини одеваются на праздниках женщины…

– И короли! – добавил Хавган. – Это не стыдно, конунг, но если ты хочешь быть неузнанным…

– Раздевайся, – велел Торвард Асбьёрну и расстегнул плащ. – И ты, Кетиль, давай рубашку.

Трое его телохранителей, кроме Ормкеля, были с ним одного роста, поэтому рубашка Кетиля и накидка Асбьёрна на нем сидели вполне прилично.

– Помалкивай, добрая женщина, о том, что ты видела! – велел Торвард островитянке, и она понимающе закивала. Причем в глазах у нее отражалось одобрение всех этих действий.

– Похоже, она все понимает! – заметил Сёльви.

– Она понимает больше, чем я! – сказал Торвард. – Но похоже, я все делаю правильно!

Ему вспомнилась юная богиня, которую он видел во сне две ночи подряд. На ней были белые одежды Девы, красные бусы – намек на Мать, которой она станет спустя полгода, и черный плащ Старухи, из‑под власти которой она сейчас освобождается. В ее глазах и в глазах этой смуглой женщины Торвард видел какое‑то общее чувство, тайное согласие Богини и простой женщины из народа круитне. Они обе знали, что происходит, а ему оставалось только следовать тем путем, который они ему указывали. На Козьих островах процветали древнейшие обычаи круитне, по которым родство считали по женской линии и наследство передавали так же; женщина была здесь хранительницей обычаев, жрицей и судьей. Вспомнив об этом, Торвард понял, почему здешние мужчины молчат, когда женщина говорит.

– Идите туда! – Женщина показала в сторону поселка, который, оказывается, назывался Арб‑Фидах и был местной столицей. – Там все люди, которые собрались на праздник. Вон там, в середине, стоит большой дом, где живет фре Айнедиль.

«Ре, э‑миде, стор стур техе, ре вор фре Айнедиль…» Торвард сам наполовину понял слова, общие с языком сэвейгов, об остальном догадался, не дожидаясь перевода от Хавгана. Женщина помогала себе знаками, но все восприятие Торварда настолько обострилось, что он, казалось, напрямую улавливал ее мысли.

– Кто такая фре Айнедиль? – спросил он у Хавгана.

– Хэн эра а‑риана, – пояснила женщина.

– Похоже, местная королева, – перевел Хавган. – А где король? Ре эру риг?.. А его, похоже, убили, конунг, – добавил он, выслушав ответ, но Торвард опять сам успел уловить слово «байль». «Байле» по‑уладски вроде значит «дух» или «призрак». Короче, здешний конунг уже имеет отношение скорее к тому свету, чем к этому.

– Идти, надо идти! – Женщина заторопилась, подняла всех своих спутников и знаками пригласила фьяллей следовать за собой. – Богиня не может ждать!

Уже все вместе они стали спускаться в долину. Фьялли радовались, что в обществе местных жителей будут не так сильно привлекать к себе внимание. А островитян тут собиралось много: на лугу стояли шалаши из лапника и палатки, покрытые коровьими шкурами, дымили костры, над огнем висели помятые медные и клепаные железные котлы, паслись стреноженные лошади – мелкие, зато с широкими копытами и мощными ногами.

Людей становилось все больше, а при входе в Арб‑Фидах фьялли оказались уже в настоящей толпе. На них не обращали особого внимания: среди местных встречались и темноволосые, и светловолосые, и здесь, на краю обитаемой земли, смуглый и черноволосый Торвард выделялся меньше, чем дома во Фьялленланде, где он был такой один. Все женщины оказались одеты в такие же трехцветные платья, только девушки красовались в белых платьях с красной и черной отделкой, женщины – в красном, а старухи были почти целиком в черном, только с красной и белой ленточкой на вороте и рукавах.

Все были веселы, оживлены, у мужчин и женщин виднелись в руках и висели на шее искусно сплетенные из высушенных травяных стеблей венки и фигуры. Во Фьялленланде тоже делали нечто подобное; там это называлось «знак любви» и вручалось девушкой парню как намек на то, что он ей нравится. Здесь же, как объяснила женщина, показывая свой собственный венок, это называется «мост богини Брид» и предназначено в жертву.

– А я‑то думал, у них тут сплошное жениханье! – буркнул Ормкель.

– На тебя все равно никто не польстится, так что остынь! – ухмыляясь, посоветовал Гудбранд Тыща Троллей.

Перед самым большим домом пришлось остановиться: впереди собралась такая плотная толпа, что двигаться дальше было невозможно. Первые ряды составляли одни женщины, в глазах рябило от режущего сочетания красного, белого и черного. В голове вертелись воспоминания: «…и тогда королева, глядя на капли своей крови на белом снегу, пожелала, чтобы родилась у нее дочь, белая, как снег, красная, как кровь, и с волосами черными, как перья ворона…».

Сам дом представлял собой большую, почти квадратную постройку из поставленных стоймя бревен, обмазанных глиной, под дерновой крышей. Двери его раскрылись, из них показались несколько женщин, и при виде их весь народ радостно закричал. Женщины тоже были одеты в трехцветные платья, на шее у каждой висели красные бусы. Они держали большую корзину из ивовых прутьев. Позади корзины несли соломенную куклу, одетую в белое платье, с красными бусами и в черном плаще, а за ней дубовый жезл, кажется, с желудем на конце.

При виде всего этого островитяне запели, сначала вразнобой, потом все более слаженно. Торвард слышал, как они упоминают без конца имя Богини‑Невесты, а сам все разглядывал жриц, выискивая местную королеву. Все женщины были еще не стары, достаточно красивы – среди них оказалось две смуглых, несколько светлокожих и одна девушка с рыжими волосами, – но все же на королеву ни одна не походила: Торвард надеялся, что уж королеву‑то он сумеет отличить от простой женщины. Он хотел спросить у своей знакомой, но та увлеченно пела, и он не стал ей мешать.

Благословенна ты, Богиня‑Дева!

Благословенна ты, Богиня‑Мать!

Приди с честью на свое брачное ложе,

И пусть войдет к тебе твой священный супруг,

Чтобы дать жизнь всему живому!

Благословенна ты, земля, и зерно в земле!

Благословенно все,

Чему боги позволили быть!

Примерно так понял Торвард смысл песни со сложно переплетенными созвучиями. «Благословенно все, чему боги позволили быть!» – так говорил ему Рагнар, его старый воспитатель, погибший прошлым летом в битве в Аскефьорде. Он обучал мальчика различать травы и знакомил со свойствами деревьев – конунг должен знать взаимосвязь всех сил, существующих во вселенной, ведь он – верховный жрец в своей стране, говорящий с богами от имени своего народа. Торвард вспомнил Эрнольва Одноглазого, который заменяет его в Аскефьорде на время отсутствия и сегодня приносит жертвы дисам и богине Фрейе и тоже произносит над хлебом и медом: «Благослови все это, чему боги позволили быть!» И эта общность веры и устремлений его родины и этого народа, заброшенного так далеко, что дальше только ветер и волны, вдруг так потрясло Торварда, что по коже побежали мурашки и даже слезы обожгли глаза. Богиня, ставшая в эту ночь снова Невестой, смотрела ему в душу, и он чувствовал на себе ее взгляд.

Корзину, наряженную куклу‑невесту и дубовый жезл торжественно понесли куда‑то дальше от площади, и весь народ повалил следом. Распевая и неся перед собой свои плетенки – «мосты богини Брид», – островитяне пришли к горам. Широкая тропа поднималась вверх, а наверху чернела пещера.

Шествие замедлило движение. Женщины с куклой, корзиной и жезлом поднялись ко входу, и тут из пещеры показалась сгорбленная фигура, закутанная во все черное. Толпа закричала: в ее крике слышались ужас и благоговение, и фьялли тоже вздрогнули, невольно делая привычный знак молота. Перед ними была сама Старуха, Зима, Смерть, владычица холодной половины года, нижней стороны вселенной и темной стороны бытия. Там, в ее мрачных, вечно холодных и не видящих света подземельях под горой, спала сейчас Богиня‑Невеста, которую Старуха держит в плену.

Она посторонилась, пропуская женщин, и они вошли внутрь, в темноту, озаренную факелами, которые тоже несли женщины. Вся толпа осталась внизу. Из пещеры слышалось пение, и Торвард примерно догадывался, что там происходит. В Аскефьорде в усадьбе конунга этих обрядов уже не проводили, только начинали жертвенный пир с кубков в честь Фрейи и Фрейра, а потом веселились, как всегда. Но на хуторах и в усадьбах глубинного Фьялленланда хозяйки вместе со всеми дочерями и внучками еще делали то же самое: плели из соломы маленькую куклу, наряжали ее невестой, вешали ей на шею красные бусы из ягод рябины и укладывали в корзинку вместе с любым символом мужской силы – бычьим рогом, дубовой палочкой или железным ножом.

Женщины снова вышли, и толпа встретила их радостными криками. Старуха больше не показывалась, оставшись охранять богиню. Толпа повалила назад к Арб‑Фидаху.

Весь остаток дня на луговине перед поселком и в самом поселке шумели и веселились. Этот праздник был чем‑то вроде местного тинга, только без судебных разбирательств и разговоров о законах. Везде были разложены костры, кипели котлы и жарилось мясо, а головы жертвенных овец и коз относили к подножию горы и складывали вдоль тропы. Везде пели, женщины рассказывали длинные сказания, и вокруг сказительниц сидели в несколько рядов почтительные слушатели. Всем этим праздником управляли женщины, а мужчины старались развлечь их, показывая свою силу и ловкость.

Понемногу освоившись, фьялли тоже не остались в стороне и веселились, соревнуясь с местными парнями в беге, метании ножей, древесных стволов или тяжелого камня, в борьбе. Причем Ормкель, чье свирепое красное лицо тут вызывало одобрительный смех, стоило ему только выйти в круг, метнул здоровый валун дальше всех местных силачей. Арнор Меткий поразил островитян, посадив три стрелы подряд в одно и то же место, так что каждая следующая расщепляла предыдущую, – зрители, конечно, не могли знать, что он славился своей меткостью на весь Фьялленланд и благодаря ей попал в ближнюю дружину конунга, будучи в прошлом выкупленным рабом.

Сам Торвард, чувствуя какое‑то тревожное и притом радостное возбуждение, терпеливо дождался, когда местный здоровяк, приземистый, с густой гривой отроду нестриженных волос, – что говорило о его знатном происхождении и значительных наследственных правах, – опрокинет всех, кто посмеет против него выйти, а потом сделал знак и сам вышел в круг. Здоровяк возбужденно зарычал, как медведь, учуявший на своем участке соперника‑чужака, а Торвард засмеялся, и толпа засмеялась вместе с ним. Островитяне вообще очень охотно смеялись, но их смех имел много разных значений – одобрение, призыв, уважение, любое сильное чувство. Позднее он узнал, что они смеются даже на погребении, помня, что человеческий смех – древнейший, древнее слов, способ обратиться к божеству.

Местный силач вышел полуголым, и вся верхняя часть его тела была покрыта сложными узорами, нанесенными синей глиной. Торвард тоже разделся – и народ уважительно загудел, увидев множество его шрамов, мелких и покрупнее. Особенно всех впечатлил короткий шрам у него на спине, там, куда в прошлом году ударило копье. Глубокие колотые раны в большинстве случаев приводят к смерти – и тот, кто с такой раной все‑таки выжил, в глазах островитян был все равно что выходцем с того света.

Торвард ничуть не боялся местного вождя – его томительная мощь кипела сегодня весело и яростно, как весенний ручей, наконец‑то пробивший дорогу через льды. Он смеялся и не мог остановиться – то ли это было следствием местного сладковатого пива, которым их угостили у одного костра, то ли общего возбуждения. В нем смеялся кто‑то другой, как кто‑то другой кричал в нем во время битвы. Сейчас Торвард ощущал в себе присутствие бога – сам Тюр через него был гостем на этом празднике Богини. Сам Тюр давал ему силы и обострял все чувства – и Торвард уложил спиной на землю сначала одного соперника, потом другого, почти не чувствуя усилия.

Кто‑то дал ему полотенце вытереть лоб, кто‑то звал к костру и призывно размахивал поджаренной бараньей ногой. Вытираясь, Торвард тяжело дышал, и остатки смеха еще бродили в нем, как отзвуки ушедшей грозы. Регне подошел, подавая ему рубаху, и Торвард хотел ее взять, но вдруг чей‑то голос рядом с ним проскрипел:

– Не хочешь ли выпить пива?

Обернувшись, Торвард увидел возле себя старуху – к счастью, не ту, что показывалась у входа в пещеру, но эта тоже куталась в черный плащ. Из‑под покрывала, низко надвинутого на лоб, торчали спутанные пряди пегих волос, а неровная и шершавая, потрескавшаяся, хотя не так чтобы морщинистая кожа по цвету напоминала глину. В общем, это было какое‑то чучело непонятного возраста и вида, и Торвард невольно попятился, не желая стоять рядом с этим чудовищем. Он и раньше уже ее приметил: когда бегали, или стреляли, или метали камни, эта сгорбленная старая ворона с растрепанными перьями околачивалась в первых рядах толпы и приглядывалась ко всем победителям.

Приятного в этом соседстве было мало, но старуха держала в руках кубок с темной пенистой жидкостью, и Торвард вдруг почувствовал, что просто умрет, если немедленно не выпьет чего‑нибудь холодного.

– Давай, – согласился он и взял кубок.

Пряный вкус пива будил воспоминания о чем‑то важном, но забытом, приятном и опасном одновременно.

– Кто ты такой? – просипела старуха, когда Торвард опустил кубок, и он едва разобрал слова сквозь царивший вокруг радостный гул.

– Я из‑за моря, – сказал он, надеясь, что ей этого хватит.

– Я вижу, что ты не здешний, – продолжала старуха, и Торвард вдруг сообразил, что теперь она говорит с ним на языке сэвейгов. – На земле Фидхенн нет человека, подобного тебе статью, силой и красивым видом. Как тебя зовут?

– Гест, – ответил он, не собираясь никому здесь называть свое настоящее имя.

Ему показалось, что старуха внимательно, даже оценивающе разглядывает его грудь и плечи, его шрамы и маленький кремневый молоточек на ремешке. К лицу она не поднимала глаз, но Торварду вдруг стало не по себе под этим ощупывающим взглядом, и он, поставив кубок на землю, взял у Регне рубаху и стал одеваться. Нечего тебе смотреть на мужчин, старая метла, твое время прошло!

– Я вижу, что ты выдающийся человек, – проскрипела старуха. – Когда стемнеет, приходи к пещере, там, на склоне горы. – Она показала клюкой, и Торвард заметил, что ее кисть и пальцы обмотаны какими‑то грязными, изгвазданными в золе тряпками. – Приходи. Богиня зовет тебя. Ты сможешь ей послужить.

– Богине? Я?

– Ты ведь должен отблагодарить ее за пиво, – сказала старуха, а потом повернулась и поковыляла сквозь толпу, волоча по земле широкие, вывернутые внутрь ступни.

Торвард смотрел ей вслед со смесью отвращения и недоумения: чего этому чучелу от него нужно?

– О чем это ты говорил с этой красоткой, конунг? – К нему подошел Арнор Меткий, очень довольный, с рогом, полным пива, в одной руке и с бараньей костью в другой, с которой он прямо на ходу скусывал мясо. – Иди сюда, там такое мясо! Я на одной рыбе чуть не одурел, думал, у самого плавники вырастут. Чего она от тебя хотела?

– А тролль ее знает! – Торвард пожал плечами, оправляя затянутый пояс. – Вроде как свидание мне назначила!

– Ну, ты скажешь, конунг! – Арнор захохотал. – Ты тут теперь герой – можешь выбрать себе кого‑нибудь помоложе и покрасивее! Вон, смотри какая пошла! Смотри, смотри, она нам подмигивает!

Короткий зимний день кончался, стало темнеть. На луговине все так же шумел праздник, мужчины и женщины большими отдельными кругами танцевали возле костров под сложный ритм, отбиваемый особыми барабанами круитне. Но с приближением темноты Торвард опять почувствовал беспокойство. Он знал, что вскоре ему нужно быть на склоне горы возле пещеры, действительно нужно, хочет он того или нет. Об истинном содержании своей беседы со старухой он рассказал только Сёльви, и тот был убежден, что ходить не стоит.

– У них тут, как я вижу, правят женщины и женская ворожба! – говорил он. – Только боги знают, какие у них обычаи! Может, с наступлением темноты у них приносят в жертву мужчину во славу Богини и все эти состязания затевают, чтобы выявить самого сильного и достойного!

– Ничего себе праздник! – Торвард был не слишком склонен ему верить. – И поэтому все местные из кожи вон лезут, чтобы отличиться! Они что, все хотят быть принесенными в жертву?

– А кто же их поймет? Может, у них это считается очень почетным, а тот, с кем это случается, сразу попадает в объятия Лунной Богини или куда там еще! Но тебе это не подойдет, конунг! За тобой дружина и Фьялленланд, ты нам нужен самим! Ты ведь не хочешь идти?

– Не хочу, – согласился Торвард. – Но пойду.

– Конунг!

– Я уже больше года конунг. Но с некоторых пор я себе не принадлежу. Я не хочу идти, но должен. Они держат мою душу на веревочке.

– Что ты такое говоришь? – Сёльви смотрел на него с ужасом, как на сумасшедшего.

– Я проклят, ты забыл? Моя душа не принадлежит мне. Она принадлежит Богине. Меня прокляла женщина, которая была земным воплощением Богини. И теперь надо мной имеет власть любая другая жрица Богини. А эта старуха – оттуда, я это шкурой чувствую. Из пещеры, тролли б их всех драли! Я должен идти, если уж они этого хотят!

– Но ты можешь не вернуться живым!

– Ну и тролль с ним, невелика потеря! – Торвард сплюнул. – Ни один мужчина меня от этой собачьей жизни избавить не может, так пусть теперь женщины попробуют.

– Что ты говоришь?

– А ты что, в первый раз услышал?! – в досаде выкрикнул Торвард, так что островитяне стали на него оглядываться. – Я уже полгода вечно в «священной ярости», а драться мне не с кем! Ты не берсерк, ты не знаешь, как это тошно! У меня внутри все перекручивается, руки дрожат и звезды перед глазами, это разрывает меня, а девать некуда! Это и есть мощь без силы!

– Конунг, не кричи! – умолял Сёльви.

Торвард прижал ко лбу сжатые кулаки и застонал.

– Как же мне больно, вы бы знали! – мычал он сквозь стиснутые зубы. – Будь оно все проклято, все эти девы и старухи, Туаль и острова. Мать заставила меня сильнее всего желать смерти, и потому смерть ко мне не приходит, но это все равно что кольчуга, засунутая прямо под кожу! Как же мне больно, когда же это кончится?! Не держите меня, иначе я кинусь на вас! Ты бы знал, умный ты мой, как мне иногда хочется свернуть шею кому‑нибудь из вас, тебе, Эйнару, Регне, кто попадется! Мне надо это выпустить на чужих! Если тут нужна для их богини моя кровь – пусть пьет эту отраву! Чем больше выпьет, тем меньше во мне останется. Я ядовитый, ты понимаешь, Сёльви? Я вдыхаю яд и источаю яд, как тот дракон, от одного моего присутствия можно умереть!

– Я знаю, конунг. – Сёльви сжал его локоть. – Мы все знаем. Даже Эйнар все понимает, потому и острит так, будто уже стоит под виселицей и ему нечего терять. Но когда‑нибудь это пройдет. Помни об этом.

– Может быть, – Торвард с усилием взял себя в руки, но дышал с трудом и на лбу у него заблестели капли пота. – Знать бы, много ли от меня останется, когда все это сгорит. Я пойду. – Он вытер лоб рукавом и глубоко вдохнул прохладный влажный воздух. – Я принадлежу Ей, и Она зовет меня.

– Старуха?

– Старуха. Ничего, Сёльви. Чем глубже во тьму, тем ближе к сути. Может, мне это пойдет на пользу. Я чувствую, что нас сюда принесло не зря. Нашим пока не говори. Скажи, что меня одна красотка на свидание пригласила.

У горы с пещерой уже никого не было, а редкие встречные бросали на Торварда такие взгляды, как будто знали, куда он идет. Некоторые из них почтительно приветствовали его, но он, привыкнув к такому обращению, не задумывался: а откуда они знают, что его следует так приветствовать?

Он медленно шел по тропинке, по которой утром женщины несли куклу богини и ее корзинку, и с каждым шагом поднимался словно бы выше и выше к небу и к его тайнам, удаляясь от земли. У входа в пещеру его уже ждала старуха, но он заметил ее, только когда подошел.

– Иди за мной! – проскрипела она и нырнула во мрак пещеры.

Там внутри горели факелы в кольцах, вделанных в каменные стены. Посередине стояла на высоком камне утренняя корзина, а в ней, должно быть, лежала кукла Богини‑Невесты. Но старуха темной тенью, едва различимой во тьме, торопилась куда‑то дальше, маня его за собой. Торвард неплохо видел в темноте, но ему было неуютно и тревожно: он вступил в священную обитель таинственной женской ворожбы, которая душу всякого мужчины наполняет жутью перед дыханием Бездны. Эта пещера в горе, символ вселенской утробы и святилище Богини‑Матери – одно из тех мест, куда мужчинам нельзя входить просто так, а только в определенные дни и для определенной цели. И он, Торвард, явно избран стать одним из тех, кому доверено участие в обряде и часть священных женских тайн. Вот только выходят ли эти посвященные обратно к дневному свету или навек оставляют свои кости во тьме? Здесь, где сохранялись обряды незапамятной древности, возможно было все. Но Торвард чувствовал не страх, а только любопытство, смешанное с какой‑то смутной надеждой.

Позади ложа Богини был небольшой черный проход, с еще одним факелом на стене. Старуха проскользнула туда легко, а Торвард шел осторожно, пригибаясь, чтобы не вмазаться лбом в камень и не озарить тьму подгорья искрами из глаз. Впереди горел еще факел, и он шел на свет, для верности ведя рукой по неровной каменной стене. Вся обычная земная жизнь уже осталась далеко позади, отгороженная непроницаемой стеной темноты, и душа, забыв повседневное, готовилась к новой встрече с божеством. Ему вспоминались собственные воинские испытания, когда подростка тринадцати лет с завязанными глазами завозят в дремучий лес и оставляют там, вооруженного одним ножом, а через трое суток, но не раньше, ждут дома, причем с головой собственноручно добытого крупного зверя. Клыки того кабана, которого он тогда добыл, Торвард до сих пор носил пришитыми на пояс и сейчас невольно прикоснулся к ним, чтобы убедиться, что они на месте. Вспоминались рассказы хирдманов, бывших с его отцом, Торбрандом конунгом, в том странном путешествии под горами Медного Леса, откуда они вышли живыми вопреки всякому вероятию. Вспоминались скупые рассказы матери о ее жизни в пещере великана Свальнира, и Торвард еще раз подивился способностям этой женщины, которая родилась от рабыни, но стала королевой, потому что обладала невероятной внутренней силой. Вспоминалось его посвящение в конунги, прошедшее в прекрасном яблоневом саду на острове Туаль, – его встреча с фрией Эрхиной, которая сыграла такую важную и недобрую роль в его судьбе. Мелькнул образ той юной богини из снов – и теперь она протягивала к нему руки, призывая в объятия и обещая одарить всем блаженством любви, и глаза ее, прекрасные, как звезды, сияли нежностью и страстью…

Образы и обрывки мыслей сменялись и накладывались друг на друга, порождая странные, неясные ощущения. Торварду казалось, что он, как бог, знает все и в то же время ничего. Ибо вселенная так велика и необъятна, что сам Один бесконечно познаёт ее в своем вечном духовном путешествии, и познанию этому нет конца…

Они вышли в еще одну пещеру, и здесь старуха остановилась.

– Садись. – Своей скрюченной рукой она указала на широкую скамью, покрытую шкурами.

Торвард сел, и старуха, ворча и охая, хватаясь за негнущуюся спину, опустилась рядом.

– Что тебе от меня нужно? – спросил Торвард.

– Я хочу, чтобы ты помог мне, – ответила она. Даже обращаясь к нему, старуха не поднимала глаз, и он почти не видел ее лица, только коричневый подбородок с двумя черными бородавками и седые космы, висящие из‑под покрывала.

– Какая же беда с тобой приключилась? – размеренно, словно рассказывал сагу, спросил Торвард.

Будучи с детства приучен к обрядам, он сразу угадал, что обряд уже начался, и готов был выполнить все необходимое.

– Наложено на меня заклятье, что будут меня мучить болезни и угнетать старость, а земля острова Фидхенн останется мертвой и бесплодной, пока не придет сильный человек, который разрушит чары.

– Не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы тебе помочь, но я готов попытаться, – Торвард уверенно повторял слова, которые еще в детстве слышал в сказаниях. – Что для этого нужно сделать?

– Для этого ты должен стать моим супругом и разделить со мной ложе этой ночью.

Торвард был ко многому готов, но не к этому. Поперхнувшись, он едва не рассмеялся. Он вообще‑то предполагал, что его пошлют убивать какое‑нибудь чудовище: скорее всего, ряженое, но можно и настоящее. Медведя или быка, например, такие обряды в разных местах есть.

– Ничего себе предложеньице! – вырвалось у него, хотя эти слова явно не годились для обряда. Не зря ему еще днем почудилось, что эта карга рассматривает его слишком уж женским взглядом.

– Я знаю, вид мой отвратителен для глаз, а голос неприятен для слуха, – продолжала старуха, пошевелившись на своем месте. – Но ведь не всегда я была такой! И мои щеки были румяны и гладки, как цветок шиповника среди камней летней порой, и мои волосы блистали, как золото, и красота моя служила украшением солнечного покоя. Мое имя было не Кальях, а звалась я Рианун, Королева Юности. И пока не снято мое заклятье, не будет на земле Фидхенн мира и изобилия. Я дам напиток, что поможет тебе одолеть отвращение.

Она встала и принесла с дальнего края скамьи широкую золотую чашу; взяв ее в руки, Торвард даже при тусклом отблеске факела увидел сияние узорного золота. Чашу наполняла непрозрачная жидкость рыжевато‑красного оттенка, и он тут же вспомнил Напиток Власти, которым угощала его Эрхина в Доме Золотой Яблони. Как давно это было! Всего в прошлом году – и при этом в другой жизни. И на Туале эти обряды куда приятнее… А главное, там ему требовалось посвящение, без которого его власть не считалась бы признанной богами, а здесь ему не нужно ровно ничего – а только сам он нужен этому чучелу. Он и его темная мощь, кипящая в жилах и приносящая зло ему и всем вокруг. Старуха предлагала ему дать выход этой мощи, и это впервые кому‑то пойдет на пользу. Стремясь хоть ненадолго обрести покой, Торвард даже не чувствовал особого отвращения при мысли о том, что для этого ему придется обнять морщинистый мешок костей. За полгода состояние священной ярости берсерка, боевого безумия, лишенного боя, настолько его измучило, что он согласился бы на что угодно.

– Мягким будет твое питье в королевской чаше – хмельной мед, и сладкий мед, и крепкий эль! – нараспев говорила старуха, подавая ему чашу. – Ибо тот, кто не убоится зла и мрака, кто вытерпит ради славы Богини тяжкий труд и страдание, того наградит она радостью и восторгом! Выпей это, мой возлюбленный, которого я избрала из всех, и да будет твоя ноша легка!

Завороженный заклинанием, чувствуя власть Богини в каждой частичке души, Торвард выпил сладковатый напиток с тревожным запахом; мельком вспомнились слухи, будто в Напиток Власти подмешивают кровь. Вкус был новый, незнакомый, не тот, что в Доме Золотой Яблони, – или он просто забыл? Его нынешнее приключение так разительно отличалось от прежнего, как отличалась эта темная, мрачная пещера от поляны цветущих яблонь и дома с косяками из позолоченной бронзы, как отличалась Эрхина, юная и прекраснейшая из женщин, сияющее лицо Богини, от этой старухи с согнутой спиной и кожей цвета глины. Так и жизнь его изменилась под гнетом проклятия, и сейчас Торвард всем существом ощущал, что попал именно туда, куда ему было положено попасть. Туда, где ему самое место.

Но напиток сразу ударил в голову: он не успел еще опустить чашу, как его охватил жар, в мыслях все смешалось, в глазах потемнело, но где‑то внутри разрасталось ощущение тепла и яркого света. Кровь заиграла, всего его охватило чувство радости, восторженной любви к жизни во всех ее проявлениях. Богиня требовала от него любви, требовала, чтобы он поделился с этим убогим старым существом своей молодостью и мощью, как сам небесный бог‑отец испокон века делится силой с бесплодной, унылой землей, делая ее плодовитой и прекрасной…

Кто‑то обхватил его руками и прижался к нему; от мелькающих перед глазами пятен Торвард ничего не видел и только чувствовал живое теплое тело. И с готовностью обнял его, стремясь передать ему часть этих бурлящих сил, которые кипели в его жилах и разрывали на части. Это тело оказалось каким‑то неожиданно тонким и легким, и чей‑то голос невольно охнул у него над ухом. Под его руками были стройные узкие бедра и упругая небольшая грудь; это казалось обманом, наваждением, но его так влекло к этому обману, что он едва не разорвал на себе все пряжки, ремни и шнуры, стремясь скорее освободить свою рвущуюся наружу мощь. В его объятиях трепетало небольшое, легкое существо, он чувствовал свежий, теплый, дразнящий запах юного женского тела, такой знакомый и желанный, ничуть не похожий на старушечий. Затрещала рвущаяся ткань, и существо в его руках вскрикнуло, когда он на него навалился всей тяжестью, но он уже не мог думать и не мог сдерживаться, весь превратившись в воплощение той мощи, что оплодотворяет мир. Черный лед, сковавший его жилы, трескался и ломался под напором этого пламени, драконья шкура спадала, выпуская на долгожданную свободу…

Опомнившись, Торвард далеко не сразу сообразил, где находится, и вспомнил, что с ним случилось. Он даже не сразу вспомнил, кто он такой. Голова кружилась, во всем теле ощущалась вялость, как после буйного сражения, когда он тоже впадал в боевое безумие, а потом отлеживался. Но его учили и входить в состояние «священной ярости» по своей воле, и выходить из него, поэтому он восстанавливался довольно уверенно.

Он находился в незнакомом месте, и трудно было даже сказать, дом это или что‑то другое. Кругом царила темнота, свет одинокого факела в изголовье озарял каменную стену,