Глава шестая. Пока мы вывели собственно только чистое, очищенное от явлений время, и это случилось оттого, что поставленная нами задача свободного мышления тем самым отвела

Пока мы вывели собственно только чистое, очищенное от явлений время, и это случилось оттого, что поставленная нами задача свободного мышления тем самым отвела нас от естественного процесса сознания. Хотя мы и имели к этому основание в нашей лекции, но теперь мы должны вернуться назад и показать, каким образом в сознании возникает действительное время. Мы ставим вопрос так: вынуждено ли знание (само собой разумеется, в какой-нибудь связи, ибо абсолютно оно никогда не может быть вынуждено) полагать какой-нибудь из своих принципиатов совершающимся во времени, подобно тому, как во внешнем восприятии оно вынуждено было полагать объект находящимся в пространстве; вынуждает ли его точный синтез мыслить принципиат нераздельным от определенной части общего времени, заполняющим эту часть?

Для пояснения. Могут сказать, что сознание, конечно, развивается во времени и не может иначе развиваться для зрителя, находящегося вне сознания, который мыслит его единство и наблюдает смену его состояний; но могло бы быть, что это наблюдаемое сознание в каждой точке, которая наблюдателю кажется моментом времени, само для себя входит целиком всей своей сущностью. Такое сознание было бы разорванным, в каждый момент совершенно новым; каждый момент был бы для него своеобразным миром, замкнутым в себе, не связанным ни с чем другим. Для такого сознания не существовало бы ни времени, ни моментов времени. Но если на самом деле этого нет, тоя должно непосредственно и в том же самом состоянии, в котором оно постигает принципиат, постигать его как необходимую часть целого, и быть вынужденным непосредственно связывать с сознанием части сознание целого; оно совершенно не может успокаиваться на части, но необходимо переходить от нее к целому. Но целое, охватывающее все, есть знание; следовательно, я должно другие части, принадлежащие к этой части, постигать также как знание, но как отличное от знания единого и сохраняющего свое единство знающего, и таким образом попадать в вышеописанное созерцание времени.

Но как оно приходит к этому необходимому выступлению из части? Часть совсем не могла бы быть понята как пребывающая, идея ее бытия должна была бы заключать противоречие и представляться невозможной, если бы это бытие не связывалось с другим бытием, которое, однако, не одновременно с первым; одним словом, если бы данное не мыслилось только как обусловленное другим. (Понятие обусловленности уже было выведено выше, и мы ниже дадим ему самое строгое определение).

Заметьте, что благодаря внесению понятия обусловленности весь вышеописанный ряд времени получает новый и более определенный характер. Раньше мы предполагали, что различные принципиаты просто взаимно исключают друг друга, и если наступает один, то должен исчезнуть другой; к тому же их место в ряду было совершенно безразлично, и если случайной следовало за а, то был возможен также и обратный порядок- а могло следовать за b. Здесь же разные принципиаты не только исключают друг друга, но и обусловливают друг друга, и этим определяют свое место в ряду; уже нет, как раньше, общего до и после, а определенное до и после. Обусловливающее должно предшествовать обусловливаемому, и наоборот, обусловливаемое должно следовать за обусловливающим. Если знание замечает эту обусловленность наличного явления, то оно этим самым вынуждено будет мыслить об обусловливающем как о необходимо предшествующем, а от него опять переходить к его условию и таким образом может от наличного с подыматься к предшествовавшему b, а от этого последнего к предшествовавшему а. Отсюда и возникает сознаниея как единого и неизменного в сменах своих состояний, а также необходимость в действительном времени, чтобы в действительности объединить эту противоположность. (Это единое я могло бы быть просто знающим, если бы сменяющиеся состояния определенного мыслящего таким образом индивида были только внешние восприятия. Но ничто не ручается за бесконечность и самостоятельность такого только познающего, напротив, его существование зависит отданного существования внешних предметов, а время при этом образующееся не бесконечно, а только неопределенно. Если же наблюдаемая смена заключается в свободном построении образов и в мышлении, то тогда единое я, несомненно, становится принципом, а его время действительно и бесконечно).

Здесь мы предполагаем Я не как просто знающее, но как принцип, и из этого выводим следующее: многообразные принципиаты обусловливают друг друга. Что это собственно значит? Принципиаты ведь не имеют никакого самостоятельного бытия и представляют собой не что иное, как чистое истечение свободы принципа; следовательно, они не могут, подобно вещам в себе,

обладать своеобразными определениями. Все, что о них высказывается, высказывается собственно о принципе. Следовательно, вышеприведенное положение означает: принцип условен по отношению к своим принципиатам, его саморазвитие связано определенной последовательностью (здесь до бесконечности). Он не может в действительности достигнуть некоторой цели у, если даже он ее ясно представляет и к ней стремится, иначе, как проходя через а, b, с, d и т д.

Откуда Я получает это знание об обусловленности?

Так как оно выражает ограничение принципа со стороны его способности к действительному обнаружению, то, очевидно, из самосозерцания этой способности. И вот теперь стало возможным дать обещанное точное описание понятия обусловленности. Оно основывается на непосредственном самосозерцании способности, действительное развитие которой связано а priori определенной последовательностью.

Благодаря этому понятию можно с аподиктической уверенностью заключать из данной части времени о том, что ей должно было предшествовать во времени, хотя бы это предшествующее и не было пережито действительно и не кажется нам пережитым; следовательно, возможно восстанавливать прошлое достоверно из оснований. Также становится возможным из такой же данной части времени заключать о том, что должно последовать, и таким образом представлять будущее, — понятно, только предполагая, что все будет идти в том же порядке, т. е. что принцип воспользуется всей своей способностью и не будет ограничен ничем, кроме абсолютного закона саморазвития.

Спрашивается, вполне ли упорядочен этот ряд и имеет ли каждый член его определенное место, с которого он не может уклониться, и, следовательно, твердо определенный момент в известном времени? Вы, конечно, ответите: да. Но дальше спрашивается, к какому времени общего времени относится само это известное нам время, имеет ли оно и там определенное место? Вы вынуждены будете ответить: нет, оно витает совершенно неопределенно в бесконечном, в пустом перед ним и позади него времени.

ПРИЛОЖЕНИЕ: О СПОСОБНОСТИ ВОСПОМИНАНИЯ

Мы будем говорить об этой способности вообще, и делаем это здесь, так как выяснение ее прекрасно дополнит то, что было сказано нами о времени.

Во-первых, способность воспоминания существенно отличается от только что описанной нами способности apriori воспроизводить содержание времени вперед и назад. Эта последняя способность утверждает, что время обязательно должно иметь некоторое содержание независимо от того, было ли оно в действительности пережито или нет, собственно о действительности даже совсем нет и речи: память же утверждает, что некоторое состояние действительно было в прошлом и было пережито.

На чем же основывается способность воспоминания?

Я утверждаю, что так же, как и первая, на отношении обусловленности, только не абсолютной возможности действия по некоторому закону, а данной действительности действия. В данный и предстоящий момент я нечто внутренне совершаю; я замечаю, что я это делаю благодаря новой рефлексии, возвышающейся над действительным актом: спрашивается, при каком субъективном условии уже совершившегося развития моей способности мог бы я это сделать? Я нахожу, что при таком-то и таком-то; следовательно, это условие, которое в то же время непосредственная причинность воображения представляет как действительное, было уже действительно выполнено мной. Может быть, с этой обусловленностью дело обстоит так, что она так же фактически обусловлена ранее выполненным не-

обходимым условием, которое таким же образом представляется мне действительным, и т. д. Таким образом, я могу из одного данного момента моей жизни развивать состояния моей прошедшей жизни как действительно пережитые, т. е. вспоминать их. Например, данный момент моей жизни может быть внимание (ибо в чистом и простом внешнем восприятии, какое мы описали выше, нет места воспоминанию, так как в нем нет свободы). В акте внимания определенное сводится к общему, вид к классу. Как только я сознаю это, возникает вопрос: каким образом я пришел к знанию этого общего и этого класса? Очевидно, при каком-нибудь более раннем представлении, которое, в силу выказанного здесь знания, должно было быть таким-то и таким-то и которое непосредственная причинность воображения рисует возбужденному им высшему вниманию как действительное (и именно благодаря понятию как бывшее раньше).

Или настоящий момент есть построение свободного воображения. Для этого, конечно, необходимо заимствованное из внешних чувств материальное качество, которое было дано мне в каком-нибудь внешнем восприятии. Следовательно, это внешнее восприятие я могу вышеописанным способом вывести из этого построения путем воспоминания. Или же, наконец, настоящий момент заключается в свободном мышлении. Оно совершается по какому-нибудь закону мышления, который я в настоящую минуту уже знаю, который я, следовательно, узнал в каком-нибудь предыдущем состоянии, это последнее и может, исходя из данного момента, быть обращено вышеописанным способом в воспоминание.

Следовательно:

1) Вспоминающая сила есть свободная сила воображения в ее способности к воспроизведению, которую мы описали в третьей главе.

2) Способность воспоминания есть совершенно свободная сила, подчиненная воле и понятию, которая путем правильного упражнения может возвыситься до искусства.

3) Закон и нить, вдоль которой это воображение пробегает и посредством которой оно указывает воспроизведенным состояниям их место во времени, есть обусловленность.

4) То, благодаря чему воспроизведенное состояние представляется действительно пережитым, а не необходимым, как в вышеприведенном случае, когда участвует только мышление, есть непосредственная причинность воображения, которая идет навстречу вниманию всегда, было ли пережито это состояние или нет, и тем самым сообщает воспоминанию его своеобразный характер.

5) Способность воспоминания не есть случайное явление в сознании, которое можно было бы предоставить психологии под названием памяти, но это необходимая и нераздельная составная часть сознания и входит в описание единого и абсолютного сознания, каким является настоящее описание, и должно вместе с целым сознанием быть обосновано в наукоучении. Без этой способности сознание было бы разорванным на отдельные моменты, бессвязным, как было нами указано выше, и оно не пришло бы даже к сознанию я как того, что остается неизменным в смене состояний.

На основании всего сказанного можно установить следующее положение: во всяком последнем состоянии сознания вся его предыдущая жизнь есть обусловливающее. Поэтому это последнее могло бы быть выведено совершенно таким, каким оно было в действительности, исходя от последнего состояния, переходя в обратном порядке от каждого обусловленного к каждому обусловливающему. Что в действительности в нашем воспоминании происходит обратное, проистекает из следующего: для того чтобы вспоминать о чем-нибудь как о нашем действии, мы должны с самого начала производить это действие со свободной обду-

манностью, так чтобы при этом сознавать закон, которому мы следуем. Нельзя вернуть знанию то, что не было в нем с самого начала ясно и отчетливо. Следовательно, необходимо выпадает из сферы возможного воспоминания все то, что создалось в ранние годы собственной непосредственной причинностью воображения, а также то, что создалось впоследствии той же причинностью (гениальностью); хотя в последнем случае можно вспомнить внешние обстоятельства. Итак, можно сделать следующие замечания:

1) Условие всякого воспоминания состоит в том, чтобы было ясное сознание своего действия в тот момент, о котором мы вспоминаем, ибо только с этим действием и связано мышление по закону обусловленности; чтобы мы спрашивали себя: как я это сделаю и как возможно для меня такое действие?

2) Чем яснее и свободнее вообще сознание, тем лучше оно собой владеет, тем обширнее и острее способность к воспоминанию (истинный принцип мнемоники есть положение sapere aude).

3) В какого рода знании наиболее ловким и наиболее упражненным является сознание, в том теми же свойствами обладает и способность к воспоминанию; например, человек, приобретший навык к философствованию, чрезвычайно легко будет восстанавливать мысленные ряды и вспоминать связь и переходы доказательств; напротив, его способность к воспоминанию имен и годов может быть слаба, так как эти области сами по себе не имеют никакой мысленной связи. Чтобы не забыть их, он должен прибегнуть к иному способу обусловленности, о чем речь пойдет ниже.

4) Наконец, для усиления способности к воспоминанию требуется прилежное упражнение его, именно, чтобы достигнуть искусства быстро и без замедления развивать члены, которые требуется развить.

Вот в чем заключается истинная способность к воспоминанию, способность, которой всякий обладает в одинаковой степени и которую всякий путем упражнения может довести до полного искусства. На это не влияют особые природные данные, талант, гений или как бы их ни называли.

Что же подразумевают психологи, изучающие этот вопрос, когда они говорят о хорошей и плохой памяти? Можем ли мы что-нибудь позаимствовать из их учения или нет? Посмотрим.

Не будем говорить об их исследованиях следов образов, в чем проявляется ярко только их грубый материализм. Сохраняются не образы, а само построение образов, развитие способности, которую человек носит в себе, так как она стала его составной частью. Эта способность анализируется, и этот анализ побуждает к новому созданию образов. Таким образом, в этом развитии способности человек обладает всем пережитым им временем.

Кроме того, они обратили внимание на то, что часто, когда мы праздно отдаемся своим мыслям, нам приходит в голову что-нибудь из прошлого. Это показывает, каково развитие тех, кому этот опыт показался таким удивительным. В сознании здорового и свободного человека нет места для случайностей; пока он бодрствует и здоров, он сам дает направление и содержание своему сознанию. Хотя мы весьма далеки от того, чтобы в этих случайных воспоминаниях видеть сущность памяти, мы все же должны объяснить их. Они объясняются так: такое случайное воспоминание есть непосредственная причинность силы воображения, вызванная ей самой; здесь, в частности, это есть воспроизведение действительно пережитого состояния, силы воображения, которая не может оставаться бездеятельной, хотя ее свободный господин отдыхает. И эта причинность не находится во взаимодействии со свободным и определенным вниманием, что, как было выше указано, имеет место в свободном воспоминании, а идет своей собственной дорогой. Одним словом, это та же причинность силы воображения, которая вызывает сны. Такая психологическая память проявляется в нас

только тогда, когда мы дремлем с открытыми глазами. Только один вид этой непосредственной причинности силы воображения заслуживает упоминания, а именно воспроизведение зрительного созерцания, ибо он заполняет пробел, оставляемый свободной способностью воспоминания по закону обусловленности. Мы можем запомнить имена, годы, целые речи, если мы их запишем или если мы их видели напечатанными; в этом случае вызываемый непосредственной причинностью силы воображения образ начертанного имени и т. п. идет навстречу свободному вниманию. Советую всем пользоваться этим видом воображения для усиления способности воспоминания в тех случаях, когда недостаточно простой связи обусловленностей и т. д.