Глава 3. Дом

Два человека бежали на лыжах через лесной массив. Сосны и лиственницы стояли стеной по обе стороны широкой тропинки. Только по равным промежуткам между деревьями можно было догадаться, что это не тайга, а лесопосадки, хоть и запущенные и заросшие за тридцать лет. Где-то позади остался замерзший пруд, а еще дальше — вырезанный неделю назад поселок.

— Может, еще догоним? — перекрикивая свист ветра в ушах, прокричал один другому. Он был ниже своего спутника почти на голову. Вертлявый и шустрый, с глазами и лицом хорька. Другой, длиннорукий и коротконогий, с мощной челюстью и сросшимися бровями, больше походил на гориллу. Оба были в лыжных куртках с капюшонами — у большого на рукаве бурело пятно чужой крови — в валенках и ушанках, лица закрывали шарфы.

У обоих за спиной были ружья, но это не прибавляло им уверенности. Как они не бодрились, подкалывая друг друга и травя анекдоты, а весело не было. За каждым деревом мерещилось то, чего лучше никогда не видеть. Поэтому они так долго и промотались с бандой. Даже сто сорок голодных головорезов пугали их меньше, чем это черное безмолвие.

— Вернемся? А чего скажем?

— Ну, типа — заблудились.

— "Заблудились" — передразнил второй. — Баран ты. Нас тогда первыми в списке поставят. Пусть себе идут. Ну его на х… этого Бурого. Козлина, сам же мне сказал: "делайте с ней, что хотите".

— Ну, ты и сделал, — в голосе маленького мелькнула издевка.

— А что мне, цветы ей дарить? — фыркнул здоровяк, — Два месяца без женского тепла…. Ну не рассчитал силы. Сама виновата, дергаться не надо было. А этот мне говорит: "будешь вместо нее". Не Ваня, а Маня. Сучий потрох…. Нельзя возвращаться, бля. Пропажу-то заметили.

— Ну, мы-то самое лучшее утащили, — осклабился невысокий, но его улыбка быстро скисла.

Ветер налетал порывами. Просто Антарктида какая-то… Дорога пошла в гору, и оба уже порядком запыхались. Внезапно деревья расступились — они прошли посадки насквозь. Теперь от деревни, куда ушла банда, вырезавшая Рассвет, их отделяло почти десять километров. Достаточно, чтобы можно было перевести дух. Но они не останавливались, хоть и знали, что вряд ли их будут преследовать.

Они продолжали движение в том же темпе пока не почувствовали, что валятся с ног. И очень вовремя из темноты выступил силуэт дома.

— Ты гляди…. Это еще что?

— Изба лесника какого-нибудь, — пожал плечами большой. — Или лесоруба. Хрен его знает, я в городе вырос.

— "В лесу раздавался топор дровосека…" — хихикнул маленький.

— Точно, мля.

Они остановились у калитки, но продолжали то и дело оглядываться, хоть и понимали, что при всем желании никто не нашел бы их в ночи. Они слушали, но единственными звуками, которые они слышали, были завывания ветра.

Дом выглядел нежилым. Во дворе громоздились сугробы. Видно было, как крыши избы и дворовых построек просели под тяжестью снега.

Несмотря на это, оба, не сговариваясь, взяли ружья наизготовку.

Дверь была заперта на навесной замок, но бык достал из рюкзака фомку и играючи, одним движением, вырвал его с мясом.

— Тебе бы медвежатником быть, — похвалил маленький.

— Не, я больше по лохматым сейфам спец, — пробубнил здоровый, и потряс пятерней. Там под рукавицей были татуировки, которые могли сказать знающему человеку много. На левой: "ГУСИ" — "Где увижу сразу изнасилую", на правой: "ЗОЛОТО" — "Запомни, однажды люди оставят тебя одну". К насильникам на зоне отношение двоякое. С одной стороны их вроде как не любят, а с другой по-человечески все понимают.

В самом доме все было так же запущено, как и во дворе. Луч фонаря очертил контуры единственной комнаты, осветив старомодный стол, два стула, деревянную хлебницу, холодильник "Бирюса", пустую кровать со старым пружинным матрасом.

— Как жить будем? — спросил большой, когда они закончили осмотр. — Того, что мы у товарищей скрысили, на неделю хватит.

— В чем проблема? Давай вернемся.

— Да иди ты на хутор. Заладил. Давай лучше в город.

— Ты как хотишь, а я в Кузню не пойду. Ты видал этих, у них кожа как кожура с луковицы сходила. Мы им еще услугу оказали, что вальнули. Они без нас через месяц от лучевой бы загнулись.

— Или через полгода от рака.

Оба глумливо загоготали, смакуя игру слов.

— Нет, а если на полном серьезе, — отсмеявшись и посмурнев, произнес невысокий. — Вдруг поймаем че-нибудь? Ну не хочу я опять…

Его голос звучал почти умоляюще.

— Да что ты поймаешь, блин? — его товарищ сплюнул. — Как хочешь, а я подыхать не собираюсь. Кончится же это. Может, маму свою найду. В Барнауле она у меня.

— Ага, сынуля. Да расслабься, маманю твою давно… — коротышка провел рукой по горлу, — такие же ханурики как мы. А даже если жива… не обрадуется, встретив тебя, зуб даю.

Здоровяк ничего не сказал, окинув спутника злым взглядом.

— Вот доберемся до Алтая, найдем баб и нормальной жратвы, — мечтательно пробормотал он через пару минут.

— Хавчик важнее. Хотя тебе-то зачем? — поморщился маленький. — Ты уже подножный корм распробовал.

— Ага и ты разок кушал. Чисто на пробу. Че, "один раз — не водолаз"?

— Да пошел ты. У меня, между прочим, почти высшее образование, а я… Э-эх.

— Человечинку жрешь, — продолжил за него здоровый. — Да хоть два, Кирюха. А у меня ПТУ, я быдло, выходит. И чо? Ты дурью по клубам банчил, молодежь на иглу подсаживал, а я, простой рабочий парень, случайно загремел.

— Ну, подумаешь, другана на мессер поставил.

— Да не хотел я…. Сам напоролся.

— Ага, пять раз подряд…. А до этого девчонок возил на пустырь пачками, — коротыш сложил указательный и средний пальцы в кольцо и просунул туда указательный другой руки. — Да так зашугал, что ни одна не стуканула.

— Да че, им просто понравилось. Телки сами… это… провоцируют. Одеваться не надо, чтоб сиськи видно было и копчик. Как вижу такую, сразу думаю, как бы она мне на коленки присела. Или наклонилась. Юбка коротенькая — это еще так. Вот джинсы или брючки… когда они обтягивают, да короткие, а там стринги. Или вообще, мля, ничего… — в уголке рта уголовника появилась слюна.

— Етить твою мать, ты о другом можешь? — сплюнул второй. — Сам тебя, мля, боюсь. Я вот когда не жрамши, о бабах даже думать не могу.

— Ладно, харэ базарить, давай печку расшевелим.

Минуту назад болтовня помешала им услышать шаги. Кто-то приближался к дому. Хотя, они могли бы и так их не уловить за воем ветра. Не было у них шансов услышать и звук взводимых курков, донесшийся с крыльца. Но если бы они прекратили разговор чуть раньше, то уловили бы другой, который нельзя перепутать ни с чем. Скрип петель. Но они почувствовали только дуновение холодного воздуха из внезапно открывшейся двери.

Большой среагировал первым, даже успел поднять карабин и повернуться в нужную сторону, но ничего больше. Тот, кто пришел из темноты, нажал на курок первым. Людоеда отбросило как тряпичную куклу.

Вспышка и грохот выстрела в полной темноте и тишине на секунду дезориентировали оставшегося в живых. Как в замедленной съемке тот повернул голову и увидел, что его товарищ стоит, прислонившись спиной к стене. Будто размышляя, можно ли жить с огромной раной в груди, из которой потоком течет кровь. Это продолжалось от силы полсекунды, потом мужик сполз по обоям, оставив на стене красное пятно с вкраплениями перьев от пуховика, и, наконец, тяжело рухнул лицом вниз.

Коротышка замер от неожиданности. Выйди он из ступора раньше, кинулся бы в сторону, чтоб укрыться за кроватью, где имел бы много шансов наделать в незнакомце дырок. Но мозг поздно справился с оцепенением.

— Стоять, — прошелестел хриплый голос. Негромкий и спокойный. — Ствол положи, а то уронишь.

В лицо ему ударил луч фонаря, в несколько раз более яркого, чем его собственный, заставив прикрыть глаза. Сквозь темные пятна на сетчатке он увидел человека. Тот стоял в дверном проеме, не спуская с него взгляда. Глаза его пристально смотрели из темных провалов обтянутого кожей черепа.

Уцелевший бандит медленно, словно в кино, положил на пол карабин, который так и держал стволом вниз. Он все еще был наполовину ослеплен.

— К стене, — приказал хозяин дома, если он им был. — Нож положи и карманы выверни.

И снова тот подчинился беспрекословно. Пятясь, он косился на кровавый винегрет на месте грудной клетки своего злосчастного компаньона. Он знал, такое бывает от выстрела крупной дробью или картечью с близкого расстояния. В руках у вошедшего была двустволка, и почти наверняка в другом стволе ждал такой же гостинец.

Человек откашлялся. Из его горла вырвалось глухое ворчание, по интонации оно сошло бы за речь, но ни одного четкого слога не было произнесено, звуки больше походили на бормотание рассерженного зверя. Человек был бородат, но даже растительность на лице не скрывала ввалившихся щек и заострившегося подбородка. На худой длинной шее выступал, грозя проткнуть кожу, кадык. Впалая грудь, по-паучьи тонкие руки и ноги; кожа в слабом свете лампы казалась зеленоватой, но на самом деле должна была быть мертвенно-бледной.

Во всем облике не было бы ничего страшного и опасного, если бы не глаза. Даже двустволка и та пугала меньше. Бандит уже видел такой взгляд, и ничего хорошего он не предвещал.

Человек-паук смотрел на него, не мигая.

— Ну, уроды… на часок выйти нельзя. Медом намазано?..

Ружье по-прежнему было направлено на незваного гостя. Хотя руки монстра чуть тряслись, держал он его уверенно.

— Так… — с видимым усилием выговорил он. — А теперь бери своего друга и тащи во двор. Мне тут мусора не надо. Харкает еще, верблюд. Скажи спасибо, что вылизывать не заставляю.

Не дожидаясь повторения, бывший наркодилер под дулом ружья поволок тело, которое оставляло на полу кровавый след, как чудовищная малярная кисть. Когда они оказались в сенях перед раскуроченной дверью, хозяин чертыхнулся.

— А вы, мрази, стучать не пробовали?

Огибая дом, через двор шли две параллельных лыжни.

— Натоптали, суки… Кто же вас сюда звал, скажи?

Пленник догадался, что отвечать не нужно.

— Ты ведь не придешь больше, да? — спросил монстр, глядя на него своим взглядом без выражения; дуло ружья пока не отклонилось ни на градус.

— Нет, — Кириллу пришлось приложить все силы, чтоб голос звучал ровно.

— Не придешь, — подтвердил страшный человек. — Ну что, отпустить тебя? Только на хрена, скажи, мне удобрение у порога? — он пнул носком валенка труп. — Весна скоро, затухнет. Оттащи на улицу, и разбежимся.

У бандита отлегло от сердца. Что угодно, лишь бы поскорее отсюда.

На мгновение человек отвел ствол ружья. Снял шапку и вытер ладонью пот со лба. Кирилл заметил, что на голове его, как при лишае, виднелись неровные проплешины. Он и не подумал воспользоваться моментом — кожей чувствовал, что это человек опасен.

В банде Бурого, с которой он и его ныне покойный приятель путешествовали полтора месяца, хватало живорезов. Они прошли через два десятка сел и деревень, слишком маленьких, чтоб организовать отпор, и разговор с жителями был короткий. Те, кого не убивали сразу, обычно самые крепкие мужчины, превращались в "оленей". Этих впрягали в сани, насиловали — женщины не выдерживали переходов, а оставаться на месте не давал недостаток корма — и, в конечном счете, забивали как скот.

Когда ватага уголовников не могла найти провизию, ее рацион состоял из того, что называли "суп с корешками". "Корешок", который отправлялся в котел, определялся жребием, но на практике туда попадали самые низкоранговые — петухи или черти. Брать у "обиженных" что-то из рук или дотрагиваться до них было западло, но трахать или жрать их воровские понятия не запрещали. Хотя к этому времени до понятий им было не больше дела, чем до писанных законов.

Но в этом волке-одиночке проскальзывало что-то другое. Он не смаковал чужую боль. Ему было просто на нее наплевать. Бывший толкач, заработавший на героине за три года на новую "Ауди", понял это. Он уже было снова схватил мертвеца за ноги, когда хозяин жестом остановил его.

— Погоди, — глухо произнес тот. — Откуда я знаю, может, ты бросишь его прямо за воротами? Лезть за тобой неохота. Ты вот что… куртку сними.

Пленник помедлил, ружье чуть приподнялось, ствол качнулся из стороны в сторону.

— Долго еще? — вежливо поинтересовался хозяин. Его палец лежал на спусковом крючке.

Стуча зубами от холода и страха, Кирилл расстегнул "аляску" и кинул на снег.

— Шапку тоже, — указал на его кроличью ушанку монстр. — Хорошая шапка. И валенки сними. Сделаешь, отдам.

Стуча зубами и выдирая ноги в одних носках из глубокого снега, раздетый бандит поволок по двору тяжелый труп. Вслед ему светил фонарь, отмечая путь.

Метрах в пяти от забора он положил тело.

— Мало! — крикнули со двора. — Дальше тащи.

Метрах в двадцати от дома, на другой стороне дороги, у самой опушки он позволил себе остановиться.

— Отволок? — спросил голос.

— Да! — заорал бывший дилер, преодолевая боль в деревенеющих ногах. Холод еще не начал терзать его в полную силу, а пока только кусал.

— Ну и ступай с богом.

— Ты че? А одежда?! — заблажил разбойник.

— У кореша одолжи.

Тот колебался недолго. Почти сразу начал онемевшими руками снимать с покойника парку. И обувь, и одежда были ему велики на несколько размеров, а шапка сразу налезла на глаза. Одежда провоняла потом мертвеца, но это было полбеды. Хуже, что кровь успела превратиться в липкую коросту, а сквозь дыры тянуло холодом.

Не сумев застегнуть раздробленную "молнию", Кирилл Фролов по кличке Опарыш, чухан по положению в иерархии зоны, припустил в сторону станции, вслепую, проваливаясь по колено при каждом шаге. Все меньше и меньше делался огонек возле дома, где обитал страшный человек. Нестерпимо мерзли ноги, а область паха и вовсе онемела. Просто бывший торговец белым порошком совсем не геройски намочил штаны.

Температура воздуха у поверхности составляла минус сорок семь градусов.

* * *