Вознесение Боголенина

Вскоре на моих глазах Коба придумал удивительный обряд. Умиравшего Ильича начали навещать представители самых разных профессий. Одну такую встречу мне довелось увидеть.

В Москву приехал наш агент Ф. — немецкий профессор, истинный фанатик Ленина (таких тогда было множество среди европейских интеллектуалов). Я решил порадовать его встречей с любимым Вождем…

В тот день больного Ильича посещала группа красноармейцев, и мы с профессором присоединились к ним. Встреча должна была состояться во время его ежедневной прогулки.

Нас выстроили в конце асфальтовой дорожки. Отсюда был виден великолепный дом с колоннами, принадлежавший знакомому мне Савве Морозову. От дома по направлению к нам двигалась процессия. Огромного роста чекист, переодетый санитаром, вез коляску. Рядом шла сгорбленная седая старушка с выпученными базедовыми глазами — Крупская. В руках у нее была большая корзина.

В коляске (как же ужасно было увидеть это!) вместо стремительного, лобастого Ильича полулежал счастливый идиот в нелепо съехавшей набок кепке. На лице его застыла блаженная улыбка. Он был занят любимым делом — собирал грибы. На рассвете их набрали в лесу и аккуратно высадили в вырытые ямки вдоль дорожки, по которой сейчас катили коляску. В руке у Ильича была палка. Коляску катили медленно, и Ильич, довольно мыча, сбивал палкой грибы, а Крупская клала их в корзину… И вдруг лицо Ленина исказилось, и он с ненавистью разбил палкой очередной гриб! Страстно, грозно замычал, и мы явственно услышали сквозь мычанье: «Ерт! ерт! ерт!»

Это было «черт». Он, видимо, понял, что грибов слишком много и, едва тронутые палкой, они как-то быстро валятся. Сообразил — надувают! Эта недооценка его разума вызвала бешенство! Все в нем уже умерло, но остатки великого интеллекта угасали последними.

Крупская что-то сказала санитару. Коляску развернули и вновь подвезли к нашей группе. Остановили.

Из группы тотчас вперед вышел красноармеец. Он вытянулся перед коляской, вынул бумажку, разгладил ладонью, как-то причмокнул и торжественно начал читать:

— «Дорогой Ильич, от имени нашего Третьего кавалерийского полка нашей героической Красной армии навеки зачисляем тебя в почетные кавалеристы…» — И дальше вместо привычного пожелания выздоровления он прочитал довольно странный текст: — «Пусть ты скоро уйдешь от нас, но навечно останешься в одном строю с нами, доблестными красноармейцами», — оптимистически пообещал он.

Однако Ленин не слушал, он продолжал размахивать палкой, грозно мычал, тыча туда, где лежал последний поверженный им гриб. Он бунтовал, требовал возмездия! Его увезли…

Мой профессор был в ужасе. Он конечно же не смог оценить фантастический замысел вчерашнего семинариста Кобы, который осуществлялся на наших глазах.

Но я его начал понимать. В газетах описывалось, как ежедневно к умирающему в Горках Ленину приходят самые разнообразные делегации, направленные неутомимым выдумщиком Кобой.

Режиссер Коба, поставивший великое зрелище — встречу Вождя на Финляндском вокзале, представил новое зрелище — проводы Вождя на тот свет.

После героической армии Ильича посетил любимый пролетариат. Вечный персонаж тогдашних делегаций — «старый рабочий» — от имени мирового пролетариата произнес очередную клятву-эпитафию: «Я кузнец, Ильич. Но когда ты уйдешь от нас, мы клянемся выковать намеченное тобою. Мы построим новый мир!»

Профессор, читавший об этом в газетах, приставал ко мне с вопросами, говорил о бессердечности таких посещений несчастного больного. Но я не мог объяснить западному радикалу и конечно же атеисту слова Кобы: «России нужен новый Бог».

Сейчас мой друг осуществлял величественный обряд — вознесение на небеса большевистского Бога, которому присягает страна. Взамен ниспровергнутого большевиками Господа он решил подарить нам нового атеистического — Боголенина.

Я окончательно понял это, когда по стране пополз фантастический слух: Ленина решили не предавать земле, а мумифицировать. Тело выставят в специально воздвигнутом Мавзолее, и трудящиеся смогут его посещать, как прежде посещали в церквях мощи нетленных святых.

Уезжая в Берлин, я спросил Кобу:

— Как здоровье Ильича?

Коба помолчал. Потом ответил:

— Старик мучается. Селедка приходила ко мне просить яда. — Странное выражение блуждало на его лице. Он повторил: — Мучается старик… Но товарищ Сталин не даст яд своему другу Ленину. Пусть этот вопрос решает Политбюро.

Уходя, я все-таки сказал:

— Ходят невероятные слухи, будто мертвого Ильича не положат в могилу, а выставят в некоем Мавзолее на обозрение трудящихся.

Коба молчал и презрительно глядел на меня.

— Но это невозможно! — воскликнул я.

Коба произнес важно:

— Мижду нами говоря, миру пора уже привыкнуть: товарищи большевики любят творить невозможное.

В это время в кабинет вошли Зиновьев и Каменев. Благообразный Каменев — с седой бородкой, типичный университетский профессор, и Зиновьев — с всклокоченными волосами, нервный, вечно возбужденный, этакая пародия на Троцкого, только с жирным бабьим лицом. Они вошли, помолчали, выразительно глядя на меня.

— Фудзи — наш человек, — сказал Коба.

После некоторого колебания разговор начал Зиновьев. Говорили они, пропуская главные слова, но понять пропущенное было несложно.

Каменев:

— Какие известия… (из Горок)?

Коба:

— В любой момент… (может умереть). Вопрос часов или ближайших дней.

Каменев:

— У нас есть достоверное сообщение: к нему собирается вельможа… (Троцкий). Ловкий господин хочет вложить в уста… (умирающего любые угодные «последние слова»).

Коба молчал, курил трубку.

— В твоих возможностях все это предотвратить, — поторопился Зиновьев.

— Скорее в ваших, — возразил Коба. — Предложите… (на Политбюро) постановление об абсолютном покое… (Ильича). После посещения бесконечных делегаций… (Ильич) очень ослаб. И контроль за исполнением решения попросите возложить… (на товарища Сталина). Одновременно обсудим вопрос о похоронах… (Ильича).

— Я представляю, каким бенефисом будет… (смерть Ильича для Троцкого). Какие высокопарные речи нас ждут, — заметил Зиновьев.

— Нас ничего не ждет, — мрачно сказал Коба. — Как говорит русская пословица: «Утро вечера мудренее».

Был рассветный час, когда по приказу Кобы я привез в Кремль врача, лечившего Троцкого. Коба просил меня сурово молчать в дороге. Так что врач был очень напуган, когда я ввел его в кабинет.

— Как здоровье товарища Троцкого? — ласково спросил Коба. — В последнее время оно очень тревожит Политбюро. Нам кажется, что товарищ Троцкий истощен непомерной работой, не так ли?

Врач испуганно согласился и начал что-то говорить, но Коба его прервал:

— Не кажется ли вам, что следует незамедлительно рекомендовать товарищу Троцкому отдых на юге?

Врач нервно закивал.

— Завтра вы все это подробно расскажете на заседании Политбюро. Надеюсь, вам не надо объяснять, что ваш приезд сюда…

Врач снова торопливо кивнул.

— Запомните: от вашего выступления очень многое зависит…

Он не добавил: «В вашей жизни». Но отвозивший врача обратно начальник охраны Кобы, думаю, ему это объяснил.

Я был на том заседании Политбюро. Мой вопрос значился последним, и Коба поручил мне кратко стенографировать заседание.

В начале выступил Зиновьев и предложил:

— Мы должны строго-настрого запретить беспокоить визитами слабого Ильича. И в первую очередь запретить это самим себе…

Приняли единогласно. Ответственным по предложению Каменева был назначен конечно же Коба.

Следующим выступил Коба.

— Нам дорого здоровье не только товарища Ленина. Нас беспокоит здоровье и другого нашего вождя — товарища Троцкого. Особенно теперь, когда нас может покинуть Ильич. К сожалению, товарищ Троцкий варварски, не по-партийному относится к своему самочувствию. Именно об этом вынужден был сигнализировать в Политбюро его личный врач. Я предлагаю заслушать врача товарища Троцкого.

Выступил врач с подробным описанием болячек Троцкого и рекомендациями незамедлительного отдыха. Заботливым постановлением Политбюро Троцкому предлагалось срочно выехать на лечение и отдых в Сухуми. Мне показалось, Троцкий… был растроган!

После чего Коба вновь попросил слово — сообщил о многочисленных письмах «товарищей из провинции»:

— Нам пишут одно: «Не хотим расставаться с любимым Ильичем, даже если, не дай Бог, он умрет». Думаю, есть смысл указать товарищам на отсутствие Бога. — Смех. — Но тем не менее мы не имеем права не думать о возможном уходе от нас Владимира Ильича, об этих многочисленных требованиях простых людей, рядовых членов партии. Товарищи простодушно пишут в письмах: «Если что… не хороните нашего Владимира Ильича. Необходимо, чтоб Ильич физически оставался с нами. Товарищ Ленин очень любил простых людей. Как же нам, простым людям, жить без него?!» Я думаю, есть смысл попытаться удовлетворить эти народные пожелания.

— Я не понял, — изумился Троцкий, — как же вы собираетесь сделать это?

— Очень просто… точнее, очень непросто, Лев Давыдович. Мы бальзамируем тело Ильича.

— То есть как бальзамируете? — продолжал изумляться Троцкий. — Вы что же, в двадцатом веке собираетесь превратить Ильича в нетленные мощи?

— Я думаю, мы проголосуем, — спокойно сказал Коба.

Все, кроме Троцкого, проголосовали за такое предложение.

— По-моему, это чудовищно! — заявил Троцкий.

— Это только по-твоему, — насмешливо ответил Зиновьев.

Коба промолчал…

Когда все разошлись, он сообщил мне:

— Возникла небольшая проблема. Ты был знаком с Парвусом. Последнее время он нас беспокоит. Придумал приехать к нам за благодарностью… Ильич слышать об этом не хотел. Но Парвус грозит. Неумный оказался человек. Видно, постарел…

Я молчал.

— Ильич очень беспокоился. — Коба усмехнулся. — Я хотел бы успокоить Ильича…

Но успокоить его он не успел. Пока я готовился ехать в Берлин, Ленин умер.

Коба подготовил величественную церемонию. Сначала к радости остальных вождей обманули Троцкого: ему телеграфировали в Сухуми, где он лечился, что похороны будут на следующий день, то есть он не успевал приехать. На самом деле похороны состоялись 27 января, однако ненавистный Лев не смог продемонстрировать свое красноречие над гробом.

Для Ильича построили временный склеп. Ночью в центре Красной площади промерзшую землю взорвали динамитом, образовалась трехметровая яма. Над ней в центре площади воздвигли странное сооружение — временный Мавзолей для тела Ленина. Это был уродливый грязно-серый деревянный куб с надписью, выложенной черными брусками, — «ЛЕНИН». По бокам куба стояли будки с часовыми, охранявшими вход и выход.

Я был в Колонном зале, когда в девять часов утра Коба, Зиновьев и, конечно, представители любимого Ильичем пролетариата — несколько простых рабочих — вынесли гроб с телом Ленина на улицу.

Его понесли на Красную площадь. Я последовал за процессией.

На Красной площади траурную эстафету приняли другие любимцы Ильича. Пар валил на морозе. Разожгли костры прямо на площади. Еле видные в морозном дыму Каменев, Рудзутак и Томский установили гроб на деревянном помосте перед кубом-склепом. В морозном облаке перед гробом прошли маршем, этакими призраками, красногвардейцы. После плохо слышных на морозе речей вождей глава комиссии по похоронам Дзержинский и все будущие убиенные Томский, Зиновьев, Бухарин, Каменев, Рудзутак вместе со своим будущим убийцей Кобой внесли гроб во временный склеп.

Помню, как вошел туда я…

Внутри в мерзлой яме в гробу под стеклянной крышкой лежал Ильич.

Коба велел украсить его наградой, на груди у него красовался орден Трудового Красного Знамени и значок члена ВЦИК.

Орден на Ильиче вызывал недоумение, ибо он всегда был категорически против награждений самого себя и никаких орденов не имел. Но поэт Коба нашел поэтический выход: оказалось, некий герой гражданской войны, проходя мимо Ильича, снял с себя награду и возложил на грудь любимого Вождя.

Вернувшийся в Москву обозленный Троцкий выяснил, что это был орден, которым недавно наградили Клару Цеткин. Автор идеи Международного женского дня находилась в Берлине и не успела получить его. Орден оказался свободным.