Самец Муссолини

В Берлине шли бесконечные демонстрации, как в Петрограде в феврале 1917 года. Кажется, в эти дни (или позже, могу ошибаться) туда примчался из Италии человек с квадратной челюстью — итальянец Бенито Муссолини. Тогда он был социалист, и популярность его росла с каждым днем… Они все в чем-то сходились, эти будущие диктаторы. Муссолини — необразованный сын кузнеца, Гитлер — неудачник, начинающий художник, сын незаконнорожденного. И мой друг — сын пьяного сапожника… Их ненависть к эксплуататорам — не от ненависти к угнетению (как было у дворян-революционеров, да и у меня самого), но от личных невзгод, от ненависти к своему неравенству, от жажды отомстить отвергшему их обществу…

В это время я получил распоряжение завербовать Муссолини.

Впервые я повстречал его еще при царе, когда в очередной раз бежал из России.

В начале ХХ века мы, молодые русские марксисты — беглецы, расплодились по всей Европе. Мы все были похожи — длинные нечесаные волосы, обязательно небритая щетина, мешки под глазами от ночных диспутов и деньги, поступавшие от состоятельных родителей, — ими мы делились с необеспеченными товарищами. Именно тогда в Женеве, в дешевом кафе, где собирались эмигранты, я увидел странную пару. Крепкого, мускулистого самца с квадратной выпирающей челюстью, грязно одетого. И рядом — его любовницу, сорокалетнюю маленькую уродливую горбунью. Это была знаменитая тогда Анжелика Балабанова, социалистка, подруга Ильича, великий авторитет для нас, русских марксистов. Муссолини с восхищением смотрел в рот ни на секунду не умолкавшей горбунье. Он очень напоминал тогда Кобу.

Но как же все изменилось нынче! Муссолини остановился в самой дорогой гостинице «Адлон» у Бранденбургских ворот. Я увидел его в ресторане отеля. Муссолини стал неузнаваем. Он весь — восторженная южная самоуверенность. Теперь он сам громогласно, важно и безостановочно говорил, как когда-то говорила Анжелика. Горбунья тоже осталась в прошлом. Вместе с ним обедала рыжеволосая красавица, его новая любовница.

У нас имелась информация, что Муссолини баллотируется в парламент и ему нужны деньги на избирательную кампанию и на шикарную жизнь. Он согласился встретиться с нашим агентом. Встреча состоялась в маленьком берлинском кафе. Я сидел за соседним столиком. Агент, вчерашний царский прапорщик, обладавший единственным достоинством — он знал итальянский, повел себя, как осел. Сразу заговорил о деньгах. Муссолини расхохотался:

— По-моему, ваш азиат Ленин хочет сделать меня своим шпионом! Подите-ка вон!

(Смешно: азиатом Ленин называл Кобу, а Муссолини — Ленина.)

Я тогда подумал, что он блефует, набивает цену. Позже выяснилось: его вправду не интересовали деньги. Рыжеволосая любовница оказалась богачкой, дочерью банкира и женой преуспевающего адвоката. Что делать, мы тогда только учились. Вместо профессии у нас был один великий энтузиазм и жажда запалить этот сытый мир. Но часто наш непрофессионализм помогал. Наши враги — профессионалы, действующие согласно логике, порой не могли просчитать наши совершенно нелогичные, часто интуитивные ходы.

В это время я, то есть князь Д., жил между Берлином и Лондоном, наездами возвращаясь в Москву…

В 1918–1921 годах Берлин превратился в сумасшедший дом. Все прежние ценности были объявлены ошибкой. На смену вчерашним запретам пришла безграничная свобода. Люди будто помешались. Бары, бордели, распивочные были переполнены. Пир во время чумы. Каждый день девальвировалась марка, спекулянты создавали невероятные состояния… Девушки носили модные мужские прически. Опроборенные женские головки! Юные девицы из буржуазных семей открыто пили и открыто развратничали. Самым позорным у берлинских школьниц стало обвинение в девственности. Немецкая обстоятельность перевернулась с ног на голову. Теперь это был обстоятельный разврат. Балы трансвеститов собирали тысячи. Не отставало в безумии и новое искусство. Все, что было понятно, отвергалось. Уничтожили мелодию в музыке, сходство в портрете, литераторы радостно уродовали язык. И чем моложе и, главное, необразованнее был человек, тем он становился успешнее. Такой вот бунт молодежи против прежнего родительского мира.

Казалось, погибшая Германская империя с ее нравами исчезла навсегда.

В Москве были уверены, что это лучшее время для осуществления нашей мечты — новой революции в Берлине! Но это была большая ошибка… Как писал потом кто-то из немцев: «Уничтожая прежние привычные ценности, народ в глубине души тосковал по ним. Ибо немецкий народ — прежде всего, народ порядка. И немецкий обыватель, даже участвуя в этом коллективном отчаянии, в этой оргии свободы, на самом деле ждал того, кто отнимет у него эту треклятую свободу».

Но и в другой стране недавно уничтоженного порядка, в России, жили с той же подсознательной мечтой — о том, кто вернет порядок!..

«Они пройдут — расплавленные годы народных бурь и мятежей: вчерашний раб, усталый от свободы, возропщет, требуя цепей», — писал поэт в это время революционной анархии.

Все случилось, как предсказывалось. Революция в Германии закончилась бесславно. Кайзера сменила столь ненавистная нам, истинным революционерам, буржуазно-демократическая республика.