Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Задание, о котором не узнает история
Октябрь, восстание и большевистский переворот… Мне часто снится этот сон… Промозглый петроградский ветер, дождь со снегом, свинцовая Нева, грязные первые льдины вплывают в город. И коридор под сводами Смольного. Лобастый человек в разбойной кепке, Троцкий в небрежно наброшенной на плечи шинели и друг Коба, прыскающий в густые, тогда очень густые, усы… В дни октябрьского большевистского переворота все лидеры большевиков собрались в Смольном — в штабе восстания. Но моего друга Кобы там не было. В величайший момент истории он… исчез для истории. Впоследствии наши историки придумают, будто Коба входил в какое-то Бюро при Петроградском Совете, секретно руководившее восстанием. Все мы, большевики, работавшие тогда в Совете, знали, что это — глупая выдумка. Оттого родилась версия, будто Коба попросту струсил и где-то пережидал в безопасности — чья возьмет. Но запомните: Коба мог быть ужасным. Но ужасным трусом — никогда. Просто в ту промозглую судьбоносную ночь, в тот дождь со снегом, струившийся в свете фонарей, мы выполняли секретное задание партии. Однако наше задание показалось впоследствии Кобе недостойным его величия. Он никогда о нем не вспоминал. Начало этому таинственному заданию было положено значительно раньше — в июле 1917 года, когда в Петербурге разразился политический скандал. Я по-прежнему жил в особняке Кшесинской, когда ко мне явился Коба. Закрыл дверь, походил по комнате. Потом заговорил, как прежде, то есть отрывисто и быстро: — То, что услышишь, забудь. Арестовали агента, который перевозил нам немецкие деньги. Трус испугался и показал, что завербован немцами вести через нас агитацию в пользу мира с Германией и подрывать доверие к Временному правительству. Сообщил, что будто бы… — Он усмехнулся и повторил: — Будто бы такое задание дано немцами Ильичу, и немецкий генштаб будто бы регулярно платит нам деньги. После такого признания, о котором мы и не догадывались, военная контрразведка начала следить за нашей партией и все это время успешно читала телеграммы о поступлении к нам денежных сумм из-за границы… Следствие постановило арестовать руководство нашей партии по обвинению в шпионаже. К сожалению, это уже не будто бы. Ильич в панике… Я так и не спросил, откуда Коба все это знает. Думаю, Керенский. Эсер Керенский конечно же понимал: доказательства вины вождя большевиков будут тотчас использованы монархистами и реакционерами против левых сил. Он сделал утечку информации члену Исполкома Кобе. — А почему «будто бы», Коба? — Ну разве объяснишь жалкому обывателю: на благо Революции — все дозволено! Поэтому и на Страшном суде я заявлю: будто бы. — Деньги будто бы от немцев? — Не только от немцев. Парвус научил нас зарабатывать. Он создал для нас подставные фирмы. Участвуя в благотворительной акции Красного Креста (на самом деле по секретному распоряжению правительства Германии) мы получали бесплатно презервативы, лекарства от сифилиса и термометры. И продавали их в Россию. Торговля шла через Копенгаген, Стокгольм — в Петроград… Короче, у правительства в руках бомба. Об этом не знает никто из наших. Только Ильич… И он вчера сказал: «А не рискнуть ли нам? Не дожидаясь обвинений, попросту захватить власть?» — Но это безумие. — Безумие — ничего не предпринимать, как водится у наших сраных интеллигентов, — сказал Коба. — Кронштадтский Совет сейчас проводит митинг на Якорной площади. Тысяч пять матросов, думаю, приплывут днем в Петроград. Мы надеемся также на Первый пулеметный полк. Короче, мы с тобой начинаем действовать. И мы отправились в Совет. Я объявил Чхеидзе: — Положение сложное, солдаты, матросы и рабочие рвутся на улицу. После чего заговорил Коба: — Наша партия конечно же не одобряет эти действия и разослала агитаторов — удерживать людей. Коба попросил занести это заявление в протокол. Мой родственник Чхеидзе спросил с усмешкой: — Скажите, дорогие, зачем мирным людям заносить в протокол заявления о своих мирных намерениях? Я промолчал. Но Коба… великий актер. Он вздохнул и развел руками. И Чхеидзе понял: миролюбец Коба пытался остановить безумцев большевиков, но тщетно. Коба попросил позволения уйти, чтобы продолжать удерживать рвущихся восстать рабочих, матросов и солдат. Мы возвратились в особняк, когда морячки-кронштадтцы под руководством все того же мичмана Раскольникова уже подплыли к Петрограду, высадились у Николаевского моста и пошли к бывшему дому Кшесинской… Я увидел в окно: колонна вооруженных матросов без конца и края протянулась вдоль дворца. И застыла. Стояли мрачные, яростные. С огромными плакатами: «Долой Временное правительство», «Долой войну», «Вся власть Советам». Колонну замыкали грузовики. В грузовиках — матросики в обнимку с девками. Одной рукой обнимает, в другой — винтовка. Веселятся от души — под хохот девок пьяно палят в воздух. На балкон вышли Луначарский и Свердлов — «большевики второго разряда». Но матросы их погнали: — Даешь товарища Ленина! — Товарищ Ленин нездоров, — объявил Свердлов. (С момента прибытия Ленина в Петроград Свердлов буквально не отходил от него — он был главный порученец, секретарь, нянька.) Матросы начали волноваться. В особняк вбежал взбешенный мичман Раскольников. Я повел его в спальню балерины. Здесь, у камина, сидели Ильич и миролюбец Коба. Раскольников начал возбужденно: — Владимир Ильич! Матросы ждут вашей речи. Мы пришли, чтобы передать всю власть Советам. Ильич был явно растерян и… испуган. В это время в комнату вошел Свердлов. Он понял состояние Ленина, сказал: — Владимиру Ильичу выходить на балкон нельзя. Мы не знаем, что придет в голову полупьяной, накокаиненной, вооруженной толпе. Но не выходить тоже было нельзя. Раскольников решительно заявил об этом. Тогда Свердлов предложил: — Объявим так: «Будет говорить член Исполкома Совета и член ЦК нашей партии товарищ Коба Сталин». Выйдет Фудзи, он похож. Только Фудзи придется сейчас же сбрить бородку. — (Эту бородку я периодически носил после убийства Морозова. Очень я себе тогда понравился с накладной бородой.) — Он обратится с призывом к матросам идти к Таврическому. Если не захотят слушать, тогда уже придется Ильичу. Но в этом случае Фудзи останется на балконе, встанет на шаг впереди Ильича, защищая его телом справа. Слева встану я… Вот так за меня решали мою жизнь и смерть, и я… согласился! Я, революционер второго разряда, не должен был спрашивать, почему все это не проделает революционер первого разряда Коба Сталин. Партия должна беречь свои главные кадры. Коба великолепно орудовал бритвой и лично сбрил мне бородку, оставив усы. Надо сказать, я опять стал на него здорово похож. Итак, Свердлов снова вышел на балкон и объявил: — Товарищи матросы! Ильич нездоров! Перед вами выступит член Исполкома Петроградского Совета, член ЦК нашей партии товарищ Коба Сталин. Негодующий рев не дал мне возможности открыть рта. Вот тогда в глубине балкона появился Ильич. Пронесся восторженный вой, кто-то запел «Интернационал»! Стреляли в воздух. Ленин из глубины, стоя рядом с балконной дверью, произнес несколько осторожных, невнятных слов, которые я не запомнил. Но его слова покрыл рев: — Нечего нас болтовнею кормить! Веди делать то, за чем пришли! И Ильич громко, раздельно, яростно провозгласил: — Да здравствует социалистическая Революция! Вся власть Советам! Матросы закричали любимое «Ура!». И под грохот военного оркестра колонна двинулась к Таврическому дворцу — требовать от Совета низложить Временное правительство, взять власть. Ленин ехал следом за колонной на автомобиле, Коба — с ним. Я остался ждать в особняке… Вечер того дня помню смутно… Матросы, направлявшиеся к Таврическому, были отброшены войсками. На Невском произошла часовая перестрелка. Много жертв. Несколько часов толпы рабочих и вооруженные матросы бесцельно и устало бродили по улицам. Восстание погибало на глазах. Кажется, тогда же в город прибыли воинские части с фронта, верные правительству. Начались аресты. Матросики отступили к нашему особняку. Все комнаты заполнены матросами. Иные расположились на лестнице — лежат на ступенях, покуривают. Дым махорки. Ильич сидит в спальне балерины. Коба и Свердлов — при нем неотлучно. Кажется, вечером того же дня последовал жесткий ответ правительства. Министр юстиции Переверзев дал интервью газетам о материалах незаконченного следствия — о связях Ленина и партии большевиков с немцами. В особняке ночью прошло заседание ЦК. После чего мы с Кобой отправились в Исполком. На этот раз говорил один Коба. Он объявил Чхеидзе, что ЦК принял решение об окончании демонстрации. — Только не надо называть это демонстрацией. Произошел вооруженный мятеж, — перебил Чхеидзе. — Вы испугались обвинений в шпионаже и попытались захватить власть. Коба повздыхал и попросил Чхеидзе, «как грузин грузина», «пресечь эту клевету и запретить публиковать материалы следствия, пока оно не закончится». В глазах Чхеидзе читалась тоска. Он и Керенский — как же они хотели разоблачить и уничтожить нас! Ан нельзя! Ибо они понимали, какая это будет радость для контрреволюции. Нельзя было рубить сук, на котором сидели и мы и они! Чхеидзе мрачно пообещал связаться с крупнейшими газетами и объяснить ситуацию. Возвращаясь обратно в особняк, Коба сказал с усмешкой: — Даже если уговорит кого-то, всем рот не заткнешь… Опасное раздумье было на его лице.
|